Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эдвард Гиббон.   Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Глава 17. Новый Рим. Основание и освящение Константинополя. Разделение обязанностей в новой системе управления. Зарождение полицейского государства

   Несчастливый Лициний был последним соперником, который противился величию Константина, и последним пленником, который украсил собой его триумф. Победитель сделал свое царствование временем спокойствия и процветания и в конце его оставил своей семье в наследство единую Римскую империю и с ней новую столицу, новую политику и новую религию. Введенные им новшества были приняты последующими поколениями и стали для них священными. Эпоха Константина Великого и его сыновей полна важных деяний, но историк должен старательно отделять одно от другого события, связанные между собой лишь временем, чтобы огромное количество разнородного материала не давило на него как тяжелый груз. Он опишет политические учреждения, которые обеспечивали мощь и устойчивость империи, и лишь после этого перейдет к рассказу о войнах и переворотах, которые ускорили ее упадок. Он рассмотрит церковные дела отдельно от гражданских, чего не делали древние: победа христиан и разногласия в их рядах предоставят ему много разнообразного материала – и поучительного, и ведущего к соблазну.

   После того как Лициний потерпел поражение и отрекся, его победоносный соперник занялся основанием нового города, и этому городу было суждено в будущем стать господином Востока, пережить империю и религию Константина. Те причины, которые первоначально заставили Диоклетиана из гордости или по политическим соображениям покинуть древнее место пребывания правительства, теперь стали еще весомее, подкрепленные примером его преемников и традицией сорока последующих лет. Рим постепенно слился в одно целое с подчиненными ему царствами, которые когда-то признали его главенство, и воинственный государь, который родился недалеко от Дуная, вырос во дворцах и в армиях Азии и был возведен на царство легионами, расквартированными в Британии, относился к стране цезарей с холодным безразличием. Италийцы, которые встретили Константина как своего освободителя, покорно исполняли те эдикты, которые он иногда снисходительно адресовал сенату и народу Рима, но редко имели честь видеть у себя своего нового самодержца. Все годы своей зрелости Константин, руководствуясь различными нуждами мирного времени или войны, постоянно передвигался, то медленно и степенно, то энергично и без остановок, вдоль границ своего огромного государства и всегда был готов выступить в поход против внешнего или внутреннего врага. Но когда он стал приближаться к вершине процветания и к закату своей жизни, он начал думать о том, чтобы определить постоянное место для трона могучих и великих государей. Самым удобным для этого местом он посчитал границу Европы и Азии: оттуда можно было мощной рукой удерживать в повиновении варваров, живших между Дунаем и Доном, и ревнивым взглядом следить за поведением персидского монарха, который нес ярмо унизительного для него договора, но возмущался и негодовал. Диоклетиан с этими же намерениями выбрал для себя и украсил дворец в Никомедии, но защитник церкви чувствовал к памяти Диоклетиана ненависть и отвращение и имел на то основания. Кроме того, Константин чувствовал, как много славы он мог бы получить, основав город, который увековечил бы его имя. Незадолго до этого во время военных действий против Лициния он имел достаточно возможностей для того, чтобы внимательно осмотреть Византии и оценить как солдат и как государственный деятель не имеющее себе равных местоположение этого города, так сильно укрепленного природой против нападений врага, но при этом со всех сторон доступного для торговли и всех ее выгод. За много столетий до Константина один из самых здравомыслящих историков древности описал преимущества местоположения, которые позволили слабой греческой колонии получить господство на море и почетное положение процветающего и независимого государства.

   Посмотрим теперь на Византии в тех его границах, которые он получил вместе с царственным именем Константинополь. Территория императорского города имела форму неправильного треугольника. Его тупой угол, который далеко вытягивается на восток, в сторону берегов Азии, встречает волны Фракийского Боспора и отражает их удары. С северной стороны город ограничивает бухта, а южную сторону омывает Пропонтида, то есть Мраморное море. Основание треугольника повернуто к западу и завершает собой европейский материк. Но как великолепны очертания окружающих его земель и вод, нельзя ни ясно представить себе, ни полностью понять без более подробного объяснения.

   Извилистый пролив, по которому воды Эвксинского моря быстро и безостановочно текут в море Средиземное, получил имя Боспор, и это имя прославлено в истории не меньше, чем в античных сказаниях. Множество храмов и построенных по обету алтарей, которыми щедро усеяны его крутые лесистые берега, свидетельствуют о неумелости, страхах и набожности греческих моряков, которые по примеру аргонавтов исследовали опасное негостеприимное море, что называлось Эвксинским – гостеприимным. На этих берегах были дворец Финея, который захватили бесстыдные гарпии, и лесное царство Амика, который бросил вызов сыну Леды в битве у Цеста. Проливы Боспора завершаются Синими скалами, которые, как пишут поэты, когда-то плавали на поверхности воды и были предназначены богами для того, чтобы защищать вход в Эвксинское море от взгляда любопытных нечестивцев. От Синих скал до острия треугольника, до порта Византии, длина Боспора, учитывая его изгибы, равна примерно шестнадцати милям, а ширина обычно составляет около полутора миль. Новые замки на обоих берегах – в Европе и Азии – построены на фундаментах двух знаменитых языческих святилищ – храма Сераписа и храма Юпитера, посылающего попутный ветер. Старые замки, созданные греческими императорами, господствуют над самой узкой частью пролива – той, где расстояние между берегами меньше пятисот шагов. Эти крепости восстановил и укрепил Магомет II, когда собирался осаждать Константинополь. Турецкий завоеватель, скорее всего, не знал, что примерно за две тысячи лет до его царствования Дарий выбрал это же самое место, чтобы связать две части суши мостом из лодок. Недалеко от старых замков мы обнаружим город Хризополис, иначе Скутари, который можно считать почти азиатским пригородом Константинополя. Там, где Боспор начинает впадать в Пропонтиду, он проходит между Византием и Халкедоном. Халкедон был построен греками на несколько лет раньше Византия, и презрительная поговорка заклеймила за слепоту его основателей, которые не заметили, что противоположный берег дает больше преимуществ.

   Константинопольская бухта, которую можно считать рукавом Боспора, в очень древние времена получила название Золотой Рог. Ее изогнутые очертания можно сравнить с рогом оленя, точнее – с рогом быка. Определение «золотой» говорило о богатстве, которое все ветра приносили даже из самых дальних стран в безопасный и просторный порт Константинополя. Река Ликус, возникающая от слияния двух маленьких ручьев, постоянно приносит в бухту свежую воду, которая очищает дно и привлекает косяки рыбы, которые, появляясь в определенное время, ищут укрытия в удобных уголках и углублениях бухты. Поскольку в этих морях почти не ощущается чередования приливов и отливов, бухта постоянно остается глубокой, что позволяет выгружать товары на набережные без помощи лодок. Замечено, что во многих местах даже самые большие суда могут носом опираться о стену дома, а кормой плавать в воде. Этот рукав Боспора имеет в длину от устья Ликуса до входа в бухту больше семи миль. Ширина входа равна примерно пятистам ярдам, и при необходимости через него может быть переброшена прочная цепь для защиты порта и города от нападения вражеского флота.

   Между Боспором и Геллеспонтом берега Европы и Азии разделяет Мраморное море, которое древним было известно под именем Пропонтида. Длина морского пути от выхода из Боспора до входа в Геллеспонт составляет около ста двадцати миль. Те, кто держит путь на запад по середине Пропонтиды, могут одновременно различать вдали возвышенности Фракии и Вифинии и не терять из виду покрытую вечными снегами вершину горы Олимп. Они минуют слева от себя глубокий залив, на берегу которого в дальнем от его устья конце находилась Никомедия, императорская резиденция Диоклетиана, проплывают мимо маленьких островов Кизик и Проконнес и становятся на якорь в Галлиполи, где море, разделяющее Азию и Европу, снова сужается до размеров тесного пролива.

   Географы, которые с великой точностью, порожденной величайшим мастерством, измерили и описали форму и размеры Геллеспонта, указывают, что длина извилистого пути по этим знаменитым проливам составляет примерно шестьдесят миль, а их ширина, как правило, около трех миль. Но самая узкая часть системы проливов находится к северу от старых турецких замков, между городами Сеет и Абидос. Именно здесь Леандр в своей безрассудной отваге рисковал переплывать пролив, чтобы встретиться со своей возлюбленной. И здесь же, в том месте, где расстояние между берегами не превышает пятиста шагов, Ксеркс протянул удивительный огромный мост из лодок, чтобы переправить в Европу сто семьдесят раз по десять тысяч варваров.

   Может показаться, что море, зажатое в такие узкие границы, не заслуживает определения «широкое», которое дали Геллеспонту Гомер и Орфей. Но наши представления о величине относительны: путешественник, особенно если это был поэт, пока плыл по Геллеспонту, следуя за извивами потока и глядя на сельские пейзажи, которые появлялись со всех сторон и замыкали перспективу, постепенно забывал, что находится в море, и его воображение наделяло знаменитые проливы всеми свойствами могучей реки, которая быстро протекает по лесистому краю в глубине материка и под конец вливается через широкое устье в Эгейское море у архипелага. Древняя Троя, которая стояла на возвышенности у подножия горы Ида, господствовала над устьем Геллеспонта, куда поступал лишь скудный запас воды из бессмертных рек Симоис и Скамандр. Лагерь греков тянулся вдоль берега на двенадцать миль от Сигейского мыса до Рецийского мыса, и с флангов это войско защищали самые отважные из вождей, сражавшихся под знаменем Агамемнона. Первый из этих мысов занимал Ахилл со своими непобедимыми мирмидонцами, а на втором разбил свои шатры бесстрашный Аякс. Когда Аякс пал жертвой собственной обманутой гордости и неблагодарности греков, его похоронили на том месте, где он прежде оборонял греческий флот от ярости Зевса и Гектора, и жители набиравшего силу города Реция славили его память почестями, положенными только богам. Перед тем как справедливо предпочесть Византии за его местоположение, Константин обдумывал план постройки места пребывания императорской власти в этом прославленном месте, откуда, по легенде, римляне вели свое происхождение. Вначале местом для новой столицы была выбрана просторная равнина, которая расположена ниже древней Трои и тянется в сторону Рецийского мыса с гробницей Аяк-са, и, хотя эти работы вскоре были прекращены, величественные остатки незавершенных стен и башен привлекали внимание всех, кто проплывал по проливу Геллеспонт.

   Теперь мы подготовлены к тому, чтобы рассмотреть выгодное местоположение Константинополя, который словно был создан самой природой для того, чтобы стать центром и столицей великой империи. Этот город императоров, расположенный на сорок первом градусе северной широты, господствовал со своих семи холмов над обоими берегами – европейским и азиатским. Климат был здоровым и умеренным, почва плодородной, бухта – безопасной и вместительной, и подходы к городу со стороны материка были легкими для защиты. Боспор и Геллеспонт можно считать двумя воротами Константинополя, и государь, владевший этими важными путями, всегда мог закрыть их перед военными кораблями врага и открыть перед торговыми флотами. То, что восточные провинции остались в составе империи, до некоторой степени можно считать результатом политики Константина: варвары с Эвксинского моря, которые в предыдущие века доходили с оружием в руках до самого центра Средиземного моря, при нем скоро прекратили пиратствовать, поскольку потеряли надежду прорваться через эту непреодолимую преграду. Когда ворота Геллеспонта и Боспора бывали заперты, столица продолжала получать с обширной территории, оказавшейся внутри этой морской ограды, все товары, которые могли пополнить запасы необходимого или удовлетворить жажду роскоши ее многочисленных жителей. Морские побережья Фракии и Вифинии, которые теперь чахнут под гнетом Турции, все же могут предложить взгляду роскошную картину – виноградники, сады и богатый урожай на полях; а Пропонтида всегда славилась как неисчерпаемая кладовая рыбы самых ценных видов, каждый из которых вылавливается в определенное время года без большого умения и почти без труда. Но когда путь через проливы открывали для торговли, по нему проходили, чередуясь между собой, природные и рукотворные богатства севера и юга, Эвксинского моря и Средиземноморья. Все грубые товары, которые были собраны в лесах Германии и Скифии до дальних истоков Танаиса и Борисфена, все, что производили мастера Европы и Азии, египетское зерно, драгоценные камни и пряности из дальней Индии, – все это ветры с разных сторон приносили в константинопольский порт, который много столетий был центром торговли для Древнего мира.

Основание города
   Красота, безопасность и богатство, соединившиеся в одном и том же месте, были достаточным основанием для сделанного Константином выбора. Но поскольку во все времена предполагалось, что при возникновении великого города всегда происходит какое-то достойное такого случая событие, в котором смешались знамение и вымысел и которое озаряет его рождение отблеском будущего величия, император желал обосновать свое решение не соображениями человеческой политики, советы которой ненадежны, а велениями не способной ошибаться божественной мудрости. В одном из своих законов он позаботился сообщить потомству, что, повинуясь повелениям Бога, он заложил вечные основы Константинополя. Хотя император не снизошел до того, чтобы рассказать, каким образом это вдохновение свыше было передано его уму, пустоту, оставленную его скромным молчанием, щедро заполнили изобретательные писатели последующих веков, описав видение, которое ночью возникло в воображении Константина, когда он спал за стенами Византия. Божество – покровитель этого города, почтенная богиня-матрона, согнувшаяся под тяжестью прожитых лет и болезней, внезапно стала девушкой в расцвете юности, и император собственными руками надел на нее все символы императорской власти. Монарх проснулся, понял смысл этого благоприятного предзнаменования и, не колеблясь, подчинился воле Неба. Хотя Константин, возможно, исключил из церемонии некоторые обряды, в которых слишком сильно чувствовалось их языческое происхождение, он все же очень заботился о том, чтобы оставить в умах зрителей глубокое впечатление надежды и уважения. Император сам шел с копьем в руке во главе торжественной процессии и указывал, где должна пройти линия, означающая границу будущей столицы, и эта окружность становилась все больше, пока ее размер не стал удивлять и озадачивать его помощников. В конце концов они осмелились указать императору, что он обвел чертой уже больше места, чем нужно даже для самого большого города. «Я буду идти вперед, пока Он, невидимый вожатый, который идет впереди меня, не сочтет нужным остановиться», – ответил Константин. Мы не берем на себя смелость выяснять, кто был и какими побуждениями руководствовался этот необыкновенный проводник императора, а ограничимся более скромной задачей – описанием размера и границ Константинополя.

   Теперь в этом городе дворец и сады сераля занимают восточный мыс, первый из семи холмов, и имеют площадь примерно сто пятьдесят акров в наших современных мерах. Жилище турецких ревности и деспотизма построено на фундаменте греческого демократического государства, но можно предположить, что удобства бухты соблазняли византийцев строить дома в этом конце города и за пределами территории нынешнего сераля. Новые стены Константинополя тянулись от порта к Пропонтиде поперек расширенного треугольника на расстоянии пятнадцати стадий от древних укреплений и охватывали вместе с Византием еще пять или шесть холмов, которые, на взгляд человека, если он приближался к Константинополю, стояли красивым строем по порядку возрастания их высоты. Примерно через столетие после смерти основателя новые здания, которые на одной стороне города постепенно вырастали вдоль берега бухты в направлении от входа, а на другой вдоль Пропонтиды, уже покрыли собой узкий гребень шестого холма и широкую вершину седьмого. Необходимость защитить эти пригороды от постоянных набегов варваров заставила Феодосия Младшего окружить его столицу пригодными для этой цели постоянными стенами. Протяженность Константинополя от восточного мыса до Золотых ворот была равна примерно трем римским милям, его окружность имела длину больше десяти, но меньше одиннадцати миль, а его площадь, как можно подсчитать, была равна примерно двум тысячам английских акров.

   Нельзя оправдать преувеличения тех современных путешественников, которые из тщеславия и доверчивости раздвигают границы Константинополя так, что захватывают примыкающие к нему деревни на европейском и даже на азиатском берегу. Но пригороды Пера и Галата, хотя и находятся на другой стороне бухты, возможно, заслуживают того, чтобы считаться частью Константинополя, и их прибавлением, может быть, объясняется подсчет одного византийского историка, который пишет, что окружность столицы равна шестнадцати греческим (то есть примерно четырнадцати римским) милям. Такой размер выглядит достойным резиденции императоров. Но все же Константинополь уступает по величине Вавилону, Фивам, древнему Риму, Лондону и даже Парижу.

   Владыка римского мира, стремившийся воздвигнуть вечный памятник во славу своего царствования, мог для выполнения этой великой работы использовать богатства, труд и все остатки гения миллионов послушных подданных. Приблизительно подсчитать сумму, которую он с императорской щедростью истратил на основание Константинополя, можно исходя из того, что постройка стен, портиков и акведуков стоила около двух с половиной миллионов фунтов. Тенистые леса на берегах Эвксинского моря и знаменитые каменоломни на островке Проконнес, где добывали белый мрамор, были неисчерпаемым источником материалов, готовых для доставки по короткому водному пути в гавань Византия. Целая толпа рабочих и ремесленников неустанно трудилась, торопясь как можно скорее закончить работу, но нетерпеливый Константин вскоре понял, что в эту пору упадка искусств и мастерство, и количество его архитекторов очень мало соответствовали величию его замыслов. Поэтому представители власти даже в самых отдаленных провинциях получили указания создать школы, назначить учителей и обещанием наград и привилегий привлечь к изучению архитектуры и профессии архитектора достаточное количество изобретательных юношей, уже имеющих гуманитарное образование. Здания нового города были построены теми архитекторами, которых удалось найти для этого в царствование Константина, но украсили их самые прославленные мастера времен Перикла и Александра Македонского. Конечно, вернуть к жизни гениальных Фидия и Лисиппа был не властен даже римский император. Но бессмертные труды, которые они оставили в наследство потомкам, были беззащитны перед алчностью и тщеславием деспота. По его приказу города Греции и Азии были лишены своих самых ценных украшений. Трофеи памятных в истории войн, предметы религиозного почитания, самые совершенные статуи богов, героев, мудрецов и поэтов древности стали частью великолепного триумфа новой столицы. Историк Кедрен по этому случаю сказал с некоторым воодушевлением, что там, казалось, недоставало лишь душ тех знаменитых людей, кого эти прекрасные памятники были предназначены изображать. Но не в городе Константина и не в пору упадка империи, когда человеческий ум был угнетен гражданским и религиозным рабством, мы могли бы искать души Гомера и Демосфена.

   Во время осады Византия Константин-завоеватель поставил свой шатер на господствующей высоте – на втором холме. Чтобы увековечить память о своей победе, он выбрал это выгодное место для главного форума, который, видимо, имел форму круга или скорее эллипса. Два его входа, расположенные один напротив другого, стали триумфальными арками. Галереи, окаймлявшие форум со всех сторон, были наполнены статуями, а в его центре стояла высокая колонна, изуродованный обломок которой теперь унижен названием горелый столб. Эта колонна стояла на постаменте, который был сделан из белого мрамора и имел в высоту двадцать футов, а сама состояла из десяти глыб порфира, каждая из которых имела высоту около десяти футов и окружность около тридцати трех футов. На вершине этого столба, на высоте более ста двадцати футов над землей, стояла гигантская бронзовая статуя Аполлона. Она была привезена то ли из Афин, то ли из одного города во Фригии и считалась работой Фидия. Скульптор изобразил бога дневного света – а позже считали, что самого императора Константина, – со скипетром в правой руке, с земным шаром в левой и в сверкающем венце из лучей на голове. Цирк, иначе ипподром, был величественным зданием, длина которого была примерно четыреста пейсов, а ширина сто пейсов. Пространство между его двумя метами, то есть точками поворота на концах поля, было уставлено статуями и обелисками, и мы до сих пор можем видеть весьма необычный осколок древности – три медных изображения змей, скрученные в один столб. Их три соединенных головы когда-то поддерживали золотой треножник, который победоносные греки поднесли в дар дельфийскому храму после того, как нанесли поражение Ксерксу. Красоту ипподрома уже давно калечат грубые руки турецких завоевателей, но под похожим на прежнее названием Атмейдан он по-прежнему служит местом тренировки коней. С трона, откуда император наблюдал за цирковыми играми, винтовая лестница спускалась во дворец – великолепное здание, которое мало чем уступало даже римской резиденции императоров и вместе со своими дворами, садами и портиками занимало большой участок земли – все пространство до берега Пропонтиды между ипподромом и храмом Святой Софии. Мы можем также воздать хвалу баням, которые продолжали носить имя Зевксиппа и после того, как благодаря щедрости Константина были дополнительно украшены высокими колоннами, разнообразными скульптурами из мрамора и почти шестьюдесятью бронзовыми статуями. Но мы можем отклониться от цели этого труда, посвященного истории, если станем описывать в мелких подробностях различные здания или кварталы Константинополя. Достаточно отметить, что все, что может украсить собой великую столицу, прибавляя ей достоинства, либо служить к выгоде или удовольствию ее многочисленных жителей, имелось в стенах Константинополя. В одном описании, которое составлено примерно через сто лет после основания этого города, перечислены Капитолий, школа наук, цирк, два театра, восемь общественных бань и сто пятьдесят три частные бани, пятьдесят два портика, пять житниц, восемь акведуков и водохранилищ, четыре просторных зала для заседаний сената и судов, четырнадцать церквей, четырнадцать дворцов и четыре тысячи триста восемьдесят восемь домов, которые размером или красотой выделялись из огромного множества плебейских жилищ и потому заслуживали отдельного упоминания.

   Следующей целью и важнейшей задачей основателя было сделать свой любимый город многолюдным. В те мрачные времена, которые наступили после переезда верховной власти на новое место, в умах тщеславных греков и доверчивых латинян странным образом перемешались ближайшие и отдаленные последствия этого памятного события. Те и другие утверждали и верили, что все знатные семьи Рима, сенаторы и члены сословия всадников вместе со своими многочисленными слугами переселились вслед за императором на берега Пропонтиды, а покинутой всеми древней столицей завладели ложные римляне – чужеземцы и плебеи, и земли Италии, уже давно превращенные в сады, в один миг остались без ухода и без людей, которые их населяли. Далее в нашей книге эти преувеличения будут уменьшены до размера, соответствующего действительности. Но все же, поскольку разрастание Константинополя нельзя объяснить естественным ростом численности жителей и промышленности, мы должны признать, что эта искусственно созданная колония росла за счет старых городов империи. Приглашения повелителя очень трудно отличить от приказов, а щедрость императора обеспечивала ему охотное и радостное повиновение. Он преподнес своим любимцам дворцы, которые построил в нескольких кварталах города, дал им земли и денежное содержание, чтобы они могли поддерживать свое достоинство, и раздал государственные земли Понта и Азии в наследственное поместное владение тем, кто брал на себя легкую обязанность содержать дом в столице. Но эти поощрения и обязательства могли стать излишними и потому постепенно были отменены. В любом месте, где постоянно поселилось правительство, значительную часть доходов государства тратит сам государь, его министры, судебные чиновники и дворцовые служители. Выгода и чувство долга, жажда развлечений и любопытство – а это мощные побудительные силы – привлекают туда самых богатых провинциалов. Третья, более многочисленная группа жителей постепенно формируется из слуг, ремесленников и торговцев, которые живут за счет собственного труда и потребностей или роскоши более высоких слоев общества. Менее чем через сто лет Константинополь уже оспаривал у самого Рима первое место по богатству и численности жителей. Множество новых домов, построенных почти без всякой заботы о здоровье или удобстве вплотную друг к Другу, едва оставляли место для непрерывного потока двигавшихся по улицам людей, лошадей и повозок. Земля, выделенная под город, уже не могла вместить увеличивающееся население, и он с обеих сторон расширился за счет новых кварталов, которые доходили до моря и одни могли бы составить очень большой город.

   Частые и регулярные раздачи вина, растительного масла, зерна или хлеба, денег или еды почти избавили беднейших граждан Рима от необходимости трудиться. Основатель Константинополя в какой-то мере подражал великолепию первых цезарей, но его щедрость (хотя, возможно, народ ей и рукоплескал) заслуживает осуждения потомков. Народ законодателей и завоевателей мог предъявить свои требования на зерно, собранное в Африке, поскольку заплатил за него своей кровью, и Август таким хитрым способом добивался, чтобы римляне, наслаждаясь изобилием, забыли о свободе. Но расточительность Константина нельзя оправдать никакими государственными или личными интересами: зерном, которое он брал с Египта как ежегодный налог в пользу своей новой столицы, он кормил ленивую наглую чернь за счет трудолюбивых земледельцев. Из других постановлений этого императора некоторые меньше заслуживают порицания, но менее достойны и нашего внимания. Он разделил Константинополь на четырнадцать округов, иначе кварталов, удостоил его совет имени сената, уравнял граждан новой столицы в привилегиях с жителями Италии и дал растущему городу титул колонии, первой и любимейшей дочери древней столицы – Рима. Ее почтенная мать продолжала и официально, и на деле считаться выше дочери из уважения к возрасту и достоинству и в память о прежнем величии.

Освящение города
   Поскольку Константин спешил, как нетерпеливый влюбленный, и торопил ход работ, стены, портики и основные здания были построены всего за несколько лет; по другим подсчетам – даже за несколько месяцев. Однако это необыкновенное усердие вовсе не вызывает восхищения, поскольку многие постройки под конец доделывались так торопливо и плохо, что в следующее царствование их с трудом оберегали от неизбежного разрушения. Но пока в них были сила и свежесть молодости, и основатель готовился праздновать освящение своего города. Можно легко вообразить себе игры и щедрые дары, которые стали вершиной этого достопамятного празднества, но была одна подробность, о которой нельзя умолчать. В каждую годовщину основания города на триумфальную колесницу водружали позолоченную деревянную статую Константина, которая была изготовлена по его приказу и держала в правой руке маленькое изображение богини – покровительницы этих мест. Гвардейцы, одетые в свои самые богатые наряды и с белыми свечами в руках, сопровождали ее торжественный проезд по ипподрому. Когда статуя оказывалась напротив трона царствующего императора, тот вставал и приветствовал ее в знак благодарности своему предшественнику и почтения к его памяти. На празднике освящения городу Константина было присвоено императорским эдиктом имя Второй, или Новый Рим, и текст эдикта был вырезан на мраморной колонне. Но название Константинополь одержало победу над этим почетным наименованием и через четырнадцать веков продолжает прославлять создателя города.

Новая система правления
   Основание новой столицы естественно связать с установлением новой системы управления в государстве и армии. Подробный обзор той сложной политической системы, которую ввел Диоклетиан, усовершенствовал Константин и завершили непосредственные преемники Константина, может не только увлечь воображение единственной в своем роде картиной – устройством великой империи, но отчасти продемонстрировать нам тайные внутренние причины ее быстрого упадка. Прослеживая судьбу любого сколько-нибудь заметного общественного учреждения, мы часто можем по необходимости заглядывать в более ранний или более поздний период римской истории, но само исследование будет ограничено во времени примерно ста тридцатью годами – от вступления на престол Константина до издания Феодосием свода законов, который вместе с заметками, написанными на Востоке и Западе, дает нам очень много подлинных данных о состоянии, в котором находилась империя. Это многообразие задач на какое-то время задержит ход нашего рассказа, но эту остановку осудят лишь те читатели, которые не чувствуют, как велико значение законов и нравов, но с жадным любопытством читают о мимолетных придворных интригах или случайных эпизодах какого-либо сражения.

   Гордость римлян проявлялась с мужским достоинством: им достаточно было подлинной власти, а церемонии и прочие проявления показного величия они оставляли тщеславному Востоку. Но когда у римлян не осталось даже видимости тех добродетелей, которые породила их древняя свобода, их простые нравы постепенно были испорчены неестественно преувеличенной торжественностью, принятой при царских дворах в Азии. Отличия, которыми отмечались личные заслуги и влияние, такие подозрительные в республике, так малозначащие и такие незаметные в монархии, были отменены деспотической властью императоров. Вместо них ввели систему званий и должностей, выстроенных в строгом порядке подчиненности, – начиная с титулованных рабов, сидевших на ступенях трона, и кончая самыми низшими орудиями произвола властей. Эта толпа жалких нахлебников была заинтересована в поддержке существующих порядков из-за страха перед переворотом, который мог в одно мгновение разрушить их надежды и лишить их награды за службу. В этой божественной иерархии (как ее часто именовали) было определено до самых мельчайших подробностей, что именно положено каждому из ее званий, а для того, чтобы показать миру достоинство этого звания, существовало большое разнообразие пустых, но торжественных церемоний, освоить которые было целой наукой, а не исполнять было кощунством. Речь римлян загрязнило множество изобретенных для общения между гордостью и лестью почетных наименований, которые Туллий, скорее всего, не понял бы, а Август отверг бы с негодованием. Главных чиновников империи все, и даже сам государь, приветствовали такими обманчивыми титулами, как «ваша искренность», «ваша серьезность», «ваше превосходительство», «ваша знаменитость», «ваше высокое и изумительное величие», «ваше прославленное и великолепное высочество». Любопытно, что должностной патент каждого из них украшала эмблема, больше всего подходившая к характеру и высокому достоинству соответствующей должности, – изображение или портрет царствующего императора, триумфальная колесница, книга законов на покрытом роскошным ковром столе, освещенная четырьмя свечами, фигуры, аллегорически изображавшие провинции, которыми управляли носители должностей, или названия и штандарты войск, которыми они командовали. Некоторые из этих официальных символов действительно находились на видном месте в их приемных, другие символы торжественно несли перед обладателем должности каждый раз, когда он появлялся на людях. Каждая мелкая черта их поведения, одежды, украшений и свиты была рассчитана на то, чтобы вызывать глубокое почтение к представителям величайшего верховного повелителя. Наблюдатель-философ мог бы принять эту римскую систему правления за великолепный театр, заполненный актерами всех амплуа и всех степеней одаренности, которые все повторяют слова и изображают чувства одного и того же человека.

   Все чиновники, чьи должности благодаря своей важности вошли в основную структуру имперского государства, были аккуратно разделены на три разряда: 1) «знаменитые», 2) «уважаемые» и 3) «сиятельные», что можно перевести на английский язык титулом «почтенный».

   Последнее из этих трех слов во времена Римской империи использовалось просто как почтительное обращение без четких границ применения и в конце концов было закреплено в качестве титула за всеми членами сената и, следовательно, за теми избранными членами этого почтенного собрания, которых назначали управлять провинциями. Намного позже честолюбие тех сенаторов, кто по положению в обществе и по занимаемой должности мог считать себя выше остального сенаторского сословия, удовлетворили новым наименованием «уважаемый». Титул же «знаменитый» всегда был предназначен для немногих выдающихся лиц, которым подчинялись или которых высоко чтили сенаторы обоих низших разрядов. Этот титул присваивался только: 1) консулам и патрициям; 2) префектам претория, а также префектам Рима и Константинополя; 3) главнокомандующим конных и пеших войск и 4) семи советникам дворца, которые выполняли священные обязанности при особе императора. Эти знаменитые чиновные особы, от которых ожидали сотрудничества друг с другом, старшим в своем кругу стали считать не того, кто выше по должности, а того, кому оказывают больше почестей. С помощью почетных эмблем императоры, любившие прибавлять новые милости к прежним, иногда могли удовлетворить если не самолюбие, то хотя бы тщеславие слабых придворных.

Консулы и патриции
   I. Пока римские консулы были первыми должностными лицами свободного государства, они получали право на власть по выбору народа. Пока императоры снисходили до того, чтобы маскировать рабство, которое установили, консулов все же избирал сенат, подлинным или притворным большинством голосов. Начиная с царствования Диоклетиана даже эти остатки свободы были отменены, и удачливые соискатели, которые на год получали должность консула, преувеличенно сожалели о том, как унизительно было положение их предшественников. Сципионы и Катоны были вынуждены заискивать перед плебеями ради их голосов, проходить утомительные дорогостоящие процедуры народных выборов и ставить под удар свое достоинство, которое народ мог унизить позорным отказом. Им же самим более счастливая судьба позволила жить в такое время и при таком правлении, когда награды за добродетель дает государь, безошибочно мудрый и милостивый. В посланиях, которые император направлял двум новоизбранным консулам, объявлялось, что они возведены в должность только его властью. Позолоченные таблички из слоновой кости, на которых были вырезаны их имена и портреты, рассылались по всей империи как подарки провинциям, городам, должностным лицам, сенату и народу. Торжественная церемония вступления консулов в должность проводилась там, где пребывал император, и сто двадцать лет подряд преемники выборных правителей Рима в Риме не жили. Утром 1 января консулы получали символы своей должности. Их просторная одежда была пурпурного цвета, вышита шелком и золотом, а иногда украшена драгоценными камнями, стоившими больших денег. В торжественных случаях их сопровождали высшие должностные лица государства и армии, одетые в сенаторские одежды, и ликторы несли перед консулами бесполезные фасции, украшенные грозными когда-то секирами. Процессия шла от дворца до форума, то есть главной площади города; там консулы поднимались на свое судейское возвышение и садились в курульные кресла, форма которых была такой же, как в древние времена. Они тут же первый раз вершили правосудие – отпускали на волю раба, которого подводили к ним с этой целью. Этот обряд воспроизводил знаменитый поступок Брута Старшего, создателя свободы и консульства, который принял в число своих сограждан верного Виндекса, раскрывшего заговор Тарквиниев. Во всех крупнейших городах несколько дней продолжался всенародный праздник. В Риме его отмечали по обычаю, в Константинополе – подражая Риму, а в Карфагене, Антиохии и Александрии – из любви к удовольствиям и от большого богатства. Две столицы тратили на представления в театрах, цирках и амфитеатрах четыре тысячи фунтов золота в год, что равно (примерно) ста шестидесяти тысячам фунтов стерлингов. Если такие большие расходы превосходили возможности должностных лиц или шли вразрез с их наклонностями, недостающая сумма поступала из императорской казны. Как только консулы выполняли эти предписанные обычаем обязанности, они спокойно могли уйти в тень и весь остаток года, живя частной жизнью, безмятежно любоваться собственным величием. Они больше не были председателями на государственных советах, они больше не решали вопросы войны и мира. Способности консулов (если те не проявляли их на должностях, где было больше настоящего дела) значили очень мало, а их имена служили только официальным названием того года, в котором они занимали места Мария и Цицерона. И все же звание консула было самой завидной целью для честолюбия, самой высокой наградой для добродетели и верности. Сами императоры, которые презирали бледную тень республики, понимали, что, становясь на год консулами, они добавляют себе блеска и величия.

   Граница между патрициями и плебеями, которая существовала в первые века Римской республики, была, возможно, наиболее прочной и самой непереходимой границей между сословием знати и народом во все времена и во всем мире. Богатство и почести, государственные должности и религиозные церемонии были почти полностью в руках патрициев, которые с самым оскорбительным для всех прочих усердием ревниво охраняли чистоту своей крови, а своих клиентов держали в показной зависимости. Но эти различия, столь чуждые духу свободного народа, после долгой борьбы были отменены благодаря упорным стараниям трибунов. Самые деятельные и удачливые из плебеев копили богатство, стремились к почестям, роднились со знатью через браки и через несколько поколений усваивали себе гордость знати. Патрицианские же семьи, число которых не пополнялось до последних лет империи, либо угасли естественным образом, либо были истреблены во множестве войн с внутренними и внешними врагами, либо, не имея заслуг или денег, постепенно смешались с общей массой народа. Очень мало осталось семей, которые имели подлинное чистое патрицианское происхождение от времен детства Рима или хотя бы от времен республики, когда Цезарь, Август, Клавдий и Веспасиан создали достаточно много новых патрициев, возводя в это звание сенаторов в надежде обеспечить вечное существование сословию, которое продолжало считаться почтенным и священным. Но эти искусственные пополнения (в состав которых всегда включалась царствующая семья) быстро оказывались стерты с лица земли яростью тиранов, частыми переворотами, изменением нравов и перемешиванием народов. Когда Константин вступил на трон, сохранялось лишь смутное и неясное представление о том, что когда-то патриции были первыми среди римлян. Создание знатного сословия, которое обеспечивало бы монарху авторитет, но при этом могло бы ограничивать его, совершенно не вяжется с характером и политикой Константина, но если бы он всерьез предпринял такую попытку по своей воле установить эдиктом сословие, которое должно ждать, чтобы его существование подтвердили время и общественное мнение, это было бы выше его власти. Он действительно возродил звание ПАТРИЦИЙ, но как личное, а не наследственное. По положению выше патрициев были лишь сменявшиеся каждый год кратковременные консулы. Но патриции стояли выше всех высших чиновников государства и имели самый легкий доступ к правителю. Это почетное звание давалось пожизненно, и поскольку патрициями становились, как правило, любимцы императоров и советники, постаревшие при императорском дворе, подлинное происхождение этого слова от «патер», что по-латыни значит «отец», было неверно истолковано невеждами и льстецами: патрициев Константина чтили как приемных отцов императора и государства.

Префекты, проконсулы и наместники
   II. Судьба префектов претория коренным образом отличалась от участи консулов и патрициев. У тех их старинное величие улетучилось, оставив после себя лишь пустой титул. Префекты же, начав с очень низкого места и постепенно продвигаясь вверх, получили в свои руки гражданское и военное управление римским миром. Начиная с царствования Севера и до времен Диоклетиана гвардия и дворец, правосудие и финансы, армии и провинции находились под управлением и надзором префектов. Подобно восточным визирям, они держали в одной руке печать империи, а в другой – ее знамя. Честолюбие префектов, всегда грозное, а иногда и губительное для правителей, которым они служили, опиралось на силу преторианских отрядов, и после того, как эти высокомерные войска были ослаблены Диоклетианом и в конце концов распущены Константином, префекты, чья должность пережила падение преторианцев, без труда были низведены до положения полезных и послушных советников. Когда они перестали отвечать за личную безопасность императора, они отказались от роли начальника всех служб дворца, на которую до этого претендовали и которую исполняли. Когда префекты перестали лично вести в бой цвет римской армии, Константин полностью отстранил их от командования войсками. В конце концов странный поворот судьбы превратил начальников гвардии в гражданских наместников провинций. В той системе правления, которую установил Диоклетиан, четыре правителя имели каждый своего префекта претория, и после того, как Константин снова сосредоточил всю самодержавную власть в одних руках, он по-прежнему продолжал назначать четырех префектов и поручал им те провинции, которыми они правили раньше. 1. Префект Востока осуществлял свою широкую по охвату власть сразу во всех трех частях света, которые подчинялись римлянам, – от порогов Нила до берегов Фасиса и от гор Фракии до границ Персии. 2. У префекта Иллирика одновременно были под управлением важные провинции Паннония, Дакия, Македония и Греция. 3. Власть префекта Италии не ограничивалась той страной, которая была названа в его титуле. Она распространялась и на примыкавшую к Италии область Рецию до берегов Дуная, на зависимые от империи острова Средиземного моря и на часть африканского материка между границами Киренаики и Тингитании. 4. Префект Галлий, как указывает множественное число, управлял, помимо Галлии, родственными ей провинциями Британия и Испания, так что ему подчинялись подданные империи от стены Антонина до подножия горы Атлас.

   После того как префекты претория были лишены командования солдатами, гражданская власть, которую им было предписано осуществлять над множеством народов, стала соответствовать честолюбию и способностям самых умелых советников. Их мудрости было доверено верховное руководство правосудием и финансами – двумя областями, которые включают в себя почти все обязанности соответственно государя и народа в мирное время: долг верховного правителя – защищать законопослушных граждан, а народа – отдавать на нужды государства ту часть своей собственности, которая для этого необходима. Денежная система, крупные дороги, почта, зернохранилища, мануфактуры – все, от чего могло зависеть процветание общества, находилось под властью префектов претория. Как непосредственные представители великого императора, они имели право по собственному усмотрению разъяснять, исполнять силой и в некоторых случаях изменять общие эдикты своими постановлениями. Они следили за поведением провинциальных наместников, отстраняли нерадивых и наказывали виновных. К префекту можно было обратиться с жалобой на решение любой низшей инстанции по любому важному делу, уголовному или гражданскому, но его собственное решение было окончательным и обжалованию не подлежало. Даже императоры не принимали никаких жалоб на решение или нечестность должностного лица, которое они почтили таким неограниченным доверием. Его жалованье было достойно его положения, а если главной страстью префекта была скупость, он часто находил возможность собрать богатый урожай поборов, подарков и привилегий. Хотя императоры больше не опасались честолюбия своих префектов, они никогда не забывали уравновешивать могущество, которое давала эта высокая должность, ее ненадежностью и кратковременностью.

   Только Рим и Константинополь, как первые по важности и достоинству города империи, были выведены из-под власти префектов претория. Огромный размер Рима и знание по собственному опыту, как медленно и неэффективно действует закон, подсказали умелому политику Августу удачное решение – создать новую должность, носитель которой один мог бы сдерживать раболепный, но буйный народ сильной рукой деспотической власти. Первым префектом Рима был назначен Валерий Мессала – с той целью, чтобы его репутация уравновесила народную ненависть к такой мере. Но через несколько дней Мессала, гражданин в полном смысле этого слова, отказался от должности, заявив со страстью и отвагой, которые были достойны друга Брута, что оказался неспособен осуществлять власть, несовместимую с народной свободой. Когда чувство свободы притупилось, преимущества порядка стали понятнее, и префекту, который, похоже, по первоначальному замыслу должен был устрашать лишь рабов и бродяг, была дана судебная власть в гражданских и уголовных делах над всадническими и аристократическими семьями Рима. Преторы – судьи, которые назначались на год и решали дела согласно закону и праву справедливости, – не смогли долго бороться за место на форуме с энергичным соперником, должность которого была постоянной и который обычно пользовался доверием государя. Их суды опустели; их число, когда-то равное иногда одиннадцати, а иногда двенадцати, постепенно уменьшилось до двух или трех; их важные вначале функции были сведены к дорогостоящей обязанности устраивать игры для развлечения народа. После того как должность римского консула стала пышным маскарадом, который редко показывали в столице, префекты заняли освободившееся место консулов в сенате и вскоре были признаны председателями этого почитаемого собрания. Они принимали прошения от жителей территории радиусом в сто миль, и в законодательстве было указано, что только они являются источником всей муниципальной власти. В выполнении этой требовавшей большого труда должности градоначальнику Рима помогали пятнадцать служащих, иные из которых имели должности, первоначально равные должности префекта или даже более высокие. Обязанностями главных среди них было командование многочисленной городской стражей, которая была создана для борьбы с пожарами, грабежами и ночными беспорядками; охрана общественных запасов зерна и прочей пищи и выдача из них содержания нуждающимся; забота о порте, акведуках, стоках для нечистот, о судоходности Тибра и хорошем состоянии его дна; инспекция рынков, театров, частных и государственных строительных работ. Своей бдительностью они достигали трех основных целей регулярной полиции – безопасности, достатка и чистоты. Доказательством заботы правительства о поддержании великолепия столицы и целости ее украшений служит то, что был назначен специальный инспектор для статуй – хранитель для мертвого народа, который, согласно подсчету одного сумасбродного древнего писателя, по численности лишь немного уступал живому населению Рима. Примерно через тридцать лет после основания Константинополя такая же должность, с той же целью и теми же полномочиями, была введена и в растущей новой столице. Было установлено, что два городских префекта и четыре префекта претория полностью равны между собой.

   Те, кто в имперской иерархии имел титул «уважаемый», представляли собой промежуточный слой между знаменитыми префектами и почтенными наместниками провинций. Среди них проконсулы Азии, Ахайи и Африки заявили о своем праве первенства и были признаны старшими в память о том, какими высокими были их должности в далеком прошлом. Единственным признаком их зависимого положения была возможность обжаловать их решения у префекта. Но в области гражданского управления империя делилась на тринадцать диоцез – больших округов, каждый из которых по праву можно было назвать равным по величине сильному царству. Первая из этих диоцез находилась под управлением комеса Востока, и мы до некоторой степени можем представить себе, какими важными и разнообразными были его обязанности, когда узнаем, что в его собственной канцелярии было занято шестьсот служащих, которых мы сейчас назвали бы секретарями, клерками, приставами или гонцами. Должность августейшего префекта Египта больше не занимал римский всадник, но ее название осталось прежним, и чрезвычайные полномочия, которые когда-то стали необходимы из-за местоположения страны и характера ее жителей, по-прежнему были у египетского наместника. Остальные одиннадцать диоцез – Азиана, Понтика, Фракия, Македония, Дакия и Паннония, она же Западный Иллирик, Италия, Африка, Галлия, Испания и Британия – находились под управлением двенадцати викариев, иначе вице-префектов. Название этой должности уже само по себе объясняет, каковы были их обязанности и кому они подчинялись. Можно также добавить, что генерал-лейтенанты римской армии, то есть военные комесы и дуки, о которых будет сказано позже, имели ранг и титул «уважаемых».

   Среди императорских советников все больше преобладали зависть и любовь к показному блеску; они продолжали жадно и старательно делить то, чем управляли, и увеличивать число титулов для тех, кто управлял.

   Огромные страны, которыми римские завоеватели когда-то правили по одной и той же простой системе, были постепенно разрезаны на мелкие куски, и в конце концов в империи стало сто шестьдесят провинций, каждая из которых содержала за свой счет дорогостоящий штат роскошных чиновников.

   Тремя из этих провинций управляли проконсулы, тридцатью семью – консуляры (наместники в ранге консула), пятью – исправители и семьюдесятью одной – главы. Эти наместники носили разные титулы, которые по рангу располагались в последовательном порядке. Символы их достоинства причудливым образом менялись, а положение могло быть более или менее приятным и выгодным в зависимости от случайных обстоятельств. Но все они (кроме проконсулов) одинаково входили в класс почтенных особ и все руководили – пока был доволен государь и под верховной властью префектов или заместителей префектов – администрацией и финансами своей провинции. В толстых томах кодексов и пандектов найдется много материала, чтобы подробно изучить систему управления провинциями и то, как в течение шести веков ее совершенствовали мудрые римские государственные мужи и адвокаты. Но историку достаточно выбрать два необычных и благотворных постановления, направленных на то, чтобы уменьшить злоупотребление властью. 1. Ради поддержания спокойствия и порядка наместники были вооружены мечом правосудия. Они имели право выносить смертные приговоры и решали, сохранить или нет жизнь осужденному за преступление, которое по закону каралось смертью. Но им не было позволено облегчать приговоренному преступнику смерть разрешением самому выбрать род казни и не разрешалось приговаривать к самому мягкому и почетному виду изгнания. То и другое было привилегией префектов. Кроме того, одни префекты имели право налагать большой штраф в пятьдесят фунтов золота, а их заместители – только очень мелкие, весом до нескольких унций. Это различие, которое, как кажется, усиливает более верхний уровень власти, но умаляет нижний, имело под собой очень разумное основание: на нижнем уровне властью гораздо легче злоупотребить. Наместник провинции мог под действием своих страстей часто поступать как угнетатель, если дело касалось лишь свободы или имущества подвластных ему людей, но все же из осторожности или человечности бояться пролития невинной крови. Можно учесть также и то, что изгнание, крупные штрафы и выбор легкой смерти относились прежде всего к людям богатым и знатным, и таким образом наиболее заманчивые жертвы для скупости или злобы наместника провинции были избавлены от скрытого преследования с его стороны и отданы во власть более высокому и менее пристрастному суду префекта претория. 2. Поскольку возникли справедливые опасения, что честность судьи может изменить ему, когда затронуты его интересы или чувства, были приняты законы, строжайшим образом запрещавшие назначать кого-либо наместником в провинцию, где он родился, если нет специального разрешения императора, а наместникам и их сыновьям запрещавшие жениться на уроженках и жительницах подведомственной наместнику местности, а также покупать там рабов, земли и дома. Несмотря на эти строгие меры предосторожности, император Константин, процарствовав двадцать пять лет, все еще жаловался на продажность и произвол вершителей правосудия и с самым пылким негодованием писал о том, что возможность попасть на прием к судье, решение судьи, своевременные полезные отсрочки и окончательный приговор открыто продавались либо самим судьей, либо его подчиненными – судебными чиновниками. Повторение недействовавших законов и бессильных угроз доказывает, что такие преступления совершались в течение долгого времени и, может быть, совершенно безнаказанно.

   Все гражданские наместники назначались из числа адвокатов. Знаменитый свод законов Юстиниана был создан для юношей из его империи, изучавших римское право; этот государь снисходит до того, что оживляет их усердие заверением, что со временем они получат в награду за труды соответствующие своим знаниям и умению места среди тех, кто управляет государством. Основы этой приносившей большой доход науки преподавались во всех крупных городах Востока и Запада, но самой знаменитой была школа в городе Берите на финикийском побережье, процветание которой продолжалось более трехсот лет, а началось во времена Александра Севера, который, возможно, и создал это учебное заведение, столь выгодное для его родного края. Пройдя пятилетний курс обучения, студенты разъезжались по провинциям искать богатства и почестей. Им не грозила опасность остаться без дела в огромной империи, уже развращенной многочисленными законами, хитростями и пороками, ее источники не иссякали. Один лишь двор префекта претория Востока мог предоставить работу ста пятидесяти адвокатам, из которых шестьдесят четыре имели особые привилегии, а двух выбирали на срок в один год выступать защитниками по делам казначейства и платили им жалованье в шестьдесят фунтов золотом. Первым испытанием юридического таланта выпускника было назначение от случая к случаю экспертом или консультантом при наместнике. С этой должности его часто продвигали вверх на места председателя того суда, перед которым он выступал как защитник. Адвокаты получали должности наместников провинций и благодаря заслугам, громкому имени или благосклонности правителей постепенно доходили до знаменитых должностей. В своей адвокатской практике эти люди смотрели на разум как на средство ведения споров, истолковывали законы так, как им подсказывали личные интересы; эти же пагубные привычки могли остаться у них и на государственных должностях. За честь свободной адвокатской профессии отомстили те древние и современные адвокаты, которые на самых высоких должностях проявили ничем не запятнанную честность и величайшую мудрость, но в годы упадка римской юриспруденции привычка выдвигать на высшие должности, как правило, адвокатов несла в себе семена смуты и позора. Благородное адвокатское искусство, которое когда-то считалось священным достоянием патрициев и передавалось по наследству только в их среде, попало в руки вольноотпущенников и плебеев, которые действовали хитростью, а не умением, и превратили его в мерзкое и губительное ремесло. Некоторые из них добивались доступа в семьи для того, чтобы ссорить людей, поощрять их желание жаловаться друг на друга в суд и так выращивать урожай заработков для себя или своих собратьев по профессии. Другие запирались в своих кабинетах, становились преподавателями правоведения и с важным видом учили богатого клиента тонким уловкам, чтобы он запутал самую простую правду, и доводам, чтобы он придал правдоподобие своим самым неоправданным претензиям. Эта жившая роскошно и весьма популярная часть адвокатского сословия состояла из тех адвокатов, которые наполняли форум звуками своих напыщенных и многословных речей. Этих безразличных к славе и справедливости людей в основном описывают как невежественных и алчных проводников, которые вели своих клиентов через лабиринт расходов, задержек и разочарований, откуда через много утомительных лет те в конце концов выходили, истратив терпение и почти все свое состояние.

Семь советников дворца
   Кроме наместников и старших военачальников, которые вдали от двора властвовали по его поручению над народами и армиями, ранг «знаменитых» получили от императора семь его приближенных служителей, в чьи верные руки он отдавал свою безопасность, совет или казну. 1. Личные покои императора во дворце находились под управлением главного евнуха, который в то время назывался препозит или префект священной спальни. Его обязанностью было сопровождать императора и во время торжественных церемоний, и в часы развлечений и оказывать ему все те мелкие услуги, которым только царственный сан может придать блеск. При государе, достойном править, этот главный камергер (так мы могли бы назвать его) был полезным скромным слугой. Но если ум господина слаб, то хитрый и ловкий слуга, который не упускает ни одной возможности использовать в своих целях его безграничное доверие к себе, постепенно приобретает на него то влияние, которого редко удается добиться суровой мудрости и неуступчивой добродетели. Выродившиеся внуки Феодосия, невидимые для своих подданных и презираемые своими врагами, поставили префекта своей спальни выше всех советников дворца, и даже его заместитель, первый среди пышно разодетых рабов, дежуривших в приемной, был признан достойным более высокого ранга, чем уважаемые проконсулы Греции и Азии. В подчинении у этого управляющего двором были комесы (от этого титула произошло английское слово «каунт» – «граф»), то есть управляющие, которые надзирали за двумя важными провинциями – великолепием императорских нарядов и роскошью императорского стола. 2. В основных делах управления империей император полагался на усердие и способности начальника канцелярий. Тот был главой дворцовых служб, проверял дисциплину в гражданских училищах и военных схолах и принимал со всех концов империи прошения по делам, касавшимся тех, кто в качестве служителей двора получил для себя и своей семьи право не признавать власть обычного судьи – а таких людей было великое множество. Ведение переписки между государем и его подданными обеспечивали четыре скринии, то есть канцелярии, этого магистрата. Первая занималась записками, вторая письмами, третья прошениями, а четвертая – различными документами и распоряжениями. Каждой из них управлял начальник более низкого ранга, имевший звание «уважаемый», а всего этим делом были заняты сто сорок восемь секретарей, выбранных по большей части из юристов, поскольку секретари при выполнении своих функций часто имели дело с выписками из отчетов и справками. Было разрешено иметь отдельного секретаря для греческого языка – в более ранние времена такая уступка считалась бы недостойной величия Рима; были назначены переводчики для приема варварских послов. Но иностранные дела, которые занимают важнейшее место в современной политике, редко привлекали внимание начальника канцелярий. Его ум больше занимало общее руководство почтовыми службами и арсеналами империи. В тридцати четырех городах – пятнадцати на Востоке и девятнадцати на Западе – постоянные артели рабочих непрерывно изготавливали наступательное оружие всех видов и военные машины, которые хранились в арсеналах и время от времени выдавались войскам для применения. 3. Должность квестора за девять веков претерпела очень необычные изменения. В пору юности Рима так назывались двое низших служащих, избиравшихся сроком на год, которые освобождали консулов от возбуждающей вражду обязанности управлять государственной казной, и такой же помощник предоставлялся каждому претору, который занимал командную должность в войсках или управлял провинцией. По мере того как становились больше завоеванные территории, число квесторов постепенно увеличивалось с двух до четырех, потом восьми, затем двадцати; на короткое время, возможно, их стало сорок. Честолюбивые граждане из самых родовитых семей стремились получить эту должность, которая давала им место в сенате и обоснованную надежду на получение государственных почестей. Когда Август делал вид, что сохраняет свободу выборов, он согласился принять привилегию ежегодно рекомендовать, а точнее – назначать на эту должность определенную часть от общего числа соискателей и имел обыкновение выбирать одного из этих получивших отличие молодых людей для чтения своих императорских речей и посланий на заседаниях сената. Последующие правители подражали примеру Августа, разовое поручение сделали постоянной должностью, и этот квестор-любимец, который приобрел новую и более видную роль, один уцелел после упразднения своих бесполезных былых собратьев. Поскольку речи, которые он составлял от имени императора, приобрели силу, а в конце концов и форму обязательных к выполнению постановлений-эдиктов, этот квестор стал считаться представителем исполнительной власти, оракулом для совета и первоисточником гражданского правосудия. Иногда его приглашали занять закрепленное за ним место в Верховном суде империи рядом с префектами претория и начальником канцелярий, часто просили разрешить сомнения имперских судей. Но поскольку квестор не был загружен множеством различных второстепенных дел, он употреблял свое свободное время и свои способности на то, чтобы развивать тот полный достоинства ораторский стиль, который, несмотря на порчу вкуса и языка, по-прежнему поддерживает величие римских законов. В некоторых отношениях должность имперского квестора можно сравнить с современной должностью канцлера, но официальные документы императоров никогда не скреплялись огромной печатью: ее, кажется, ввели в употребление неграмотные варвары. 4. Верховный казначей налогового ведомства носил необычный титул «комес священной щедрости» – видимо, это должно было означать, что все выплаты из казны являются добровольными дарами щедрого монарха. Все мелкие подробности расходов гражданской и военной администрации за год или за день не смог бы держать в памяти сразу даже самый могучий ум: их количество было почти бесконечно. Эту отчетность вели семьсот человек, распределенные по одиннадцати службам, а службы были устроены по хитро задуманному плану, который позволял им инспектировать и контролировать одна другую, что они и делали. Количество этих служащих, которых и так насчитывалась целая толпа, имело склонность увеличиваться, и много раз власти считали целесообразным увольнять и отправлять домой на родину бесполезных сверхштатных чиновников, которые уклонялись от своей законной работы, но очень усердно занимались прибыльными финансовыми операциями. С казначеем вели переписку двадцать девять старших налоговых сборщиков провинций, восемнадцать из них были удостоены звания комеса. Он же ведал рудниками, где добывали драгоценные металлы, монетными дворами, где металлы превращались в деньги, и казнохранилищами главных городов, в которых эти деньги хранились для нужд государства. Внешняя торговля империи также находилась под управлением этого советника, и он же управлял всеми мастерскими по обработке льна и шерсти, где работали в основном женщины из рабского сословия, которые пряли, ткали из пряжи материю и затем окрашивали ткани для дворца и армии. В одном списке перечислено двадцать шесть таких мастерских на Западе, где ремесла появились позже, и можно предположить, что в ремесленных провинциях Востока мастерских было еще больше. 5. Кроме государственных налогов, которые абсолютный монарх мог взимать и тратить как ему было угодно, императоры в качестве богатых граждан владели очень большой собственностью, которой управлял «комес личного имущества». Часть этого имущества, возможно, составляли земли, принадлежавшие в далеком прошлом парям и республикам, что-то могло быть унаследовано от семей, которые одна за другой надевали на себя пурпур, но самая большая часть была добыта из нечистого источника – путем конфискаций и штрафов. Императорская семья имела поместья во всех провинциях от Мавретании до Британии, но богатство и плодородие земель Каппадокии соблазняли монарха приобрести там имения, которые стали бы лучшими из всех. И вот то ли Константин, то ли его преемники использовали предоставившийся случай оправдать свою алчность религиозным усердием. Они упразднили богатый храм богини войны в Комане, где независимым государем считался ее верховный жрец, и сделали своими частными владениями священные земли, на которых жили шесть тысяч подданных или рабов богини и ее служителей. Но не эти обитатели земель представляли ценность: на равнине, которая тянулась от горы Аргеус до берегов реки Сарус, разводили коней прекрасной породы, которая в Древнем мире считалась самой лучшей за великолепные стати и несравненную быстроту. Эти священные животные предназначались для дворца и императорских игр и были защищены законом от попадания в кощунственные руки обычного владельца. Каппадокийские имения имели такое большое значение, что за ними надзирал комес. В других частях империи были представители и государственного, и личного императорского казначея – чиновники более низкого ранга. И те и другие представители при выполнении своих обязанностей были независимы от местных властей, и их попытки контролировать провинциальных представителей власти поощрялись. 6, 7. Избранные воинские части, конные и пехотные, которые охраняли особу императора, находились под непосредственным командованием «комеса доместиков». Всего в этих частях служило три тысячи пятьсот человек, которые делились на семь схол, то есть отрядов по пятьсот человек каждый. На Востоке эту почетную службу несли почти одни лишь армяне. Когда они во время государственных церемоний стояли на карауле во дворах и портиках дворца, их высокий рост, молчание, ровный строй и великолепное оружие, украшенное серебром и золотом, придавали им воинственный и роскошный вид, достойный римского величия. Из семи схол выбирались две роты, конная и пешая, которые назывались протекторы, что значит защитники; почетное место в них было надеждой и наградой для самых заслуженных солдат. Они стояли на страже во внутренних покоях дворца и время от времени получали назначения в провинцию, где должны были исполнять приказания своего господина быстро и решительно. Комесы доместиков унаследовали обязанности префектов претория и, так же как префекты, стремились перейти с дворцовой службы на должность командующего армией.

Зарождение полицейского государства
   Чтобы облегчить постоянное общение между двором и провинциями, были построены дороги и основана почтовая служба. Но волею случая эти полезные учреждения открыли путь губительному и недопустимому злоупотреблению. У начальника канцелярии были в подчинении двести или триста агентов – гонцов, обязанностью которых было объявлять имена консулов текущего года и эдикты императоров или сообщать об императорских победах. Понемногу гонцы взяли на себя смелость докладывать обо всех особенностях поведения должностных лиц и частных граждан, которые им удавалось заметить. Вскоре их стали считать соглядатаями монарха и бичом для народа. В той теплой атмосфере, которую создала для них слабость правящего государя, они размножились до невероятного количества в десять тысяч, с презрением относились к мягким, хотя частым предостережениям закона, а в прибыльном деле управления почтовыми станциями были алчными и наглыми угнетателями. Эти официальные шпионы, которые постоянно вели переписку с дворцовыми властями, получали оттуда поощрение в виде благосклонности начальства и наград за то, чтобы они старательно следили за развитием любого изменнического замысла, от слабых признаков скрытого недовольства до подготовки открытого мятежа. Они не останавливались перед преступным насилием над истиной и справедливостью, которое прикрывали личиной святого усердия в службе, и могли без опасности для себя направлять свои отравленные стрелы в грудь любого, виновного или невинного, кто возбудил в них злобу или отказался заплатить им за молчание. Верный своему государю подданный, к примеру из Сирии или из Британии, жил в опасности или по меньшей мере под страхом, что на него наденут цепи, повезут его к императорскому двору в Милан или Константинополь, а там ему придется защищать свою жизнь и имущество от злобной клеветы этих привилегированных доносчиков. Эти методы, которые может отчасти оправдать только крайняя необходимость, использовались в повседневном управлении страной, а недостатки доказательств старательно восполняли с помощью пытки.

   Обманчивый и опасный – такая выразительная характеристика ему дана – опыт применения пытки при допросе преступников в законодательстве римлян допускался, но не одобрялся. Они применяли этот кровавый способ допроса только к рабам, чьи страдания эти высокомерные республиканцы редко взвешивали на весах справедливости или человечности. Но никогда они не согласились бы причинить насилие священной особе римского гражданина, не имея самых ясных доказательств его вины. В летописях тирании от царствования Тиберия до правления Домициана подробно описаны казни многих невинных жертв, но, пока сохранялась хотя бы самая смутная память о свободе и чести римского народа, римлянину в его последние часы не грозила опасность терпеть позорную пытку[60].

   Но наместники провинций в своем поведении не руководствовались ни практикой столицы, ни строгими правилами гражданской службы. Они обнаружили, что пытки применяются не только у рабов восточного деспотизма, но и у македонцев, подвластных ограниченному монарху, у жителей Родоса, процветавших благодаря свободе торговли, и даже у мудрых афинян, которые утвердили и возвысили достоинство человеческого рода. Уступчивость провинциалов поощряла наместников к тому, чтобы получить или, возможно, присвоить себе власть по своему усмотрению применять дыбу, чтобы добиться признания вины от преступивших закон бродяг и плебеев, и постепенно забывали о различии сословий и не обращали внимания на привилегии римских граждан. Опасения подданных понуждали их добиваться, а интересы государя подсказывали предоставлять много разнообразных исключений из этого правила, а это означало, что в общем случае применение пытки неявно допускается и даже разрешено. Исключения защищали от пыток всех, кто имел звание «знаменитый» или «почтенный», епископов и их пресвитеров, преподавателей гуманитарных наук, солдат и их семей, муниципальных служащих, их потомков до третьего поколения, а также всех детей, не достигших половой зрелости. Но в новом правосудии империи было одно губительное правило: в случае государственной измены, под определение которой подходило любое оскорбление, которое ловкие адвокаты могли вывести из наличия преступного намерения по отношению к государю или государству, действие всех привилегий приостанавливается и все сословия низводятся на один и тот же позорный уровень. Поскольку безопасность императора открыто была поставлена выше всех соображений справедливости и человечности, достоинство старости и нежность юного возраста были одинаково отданы на самые жестокие пытки. И ужас перед возможным злобным доносом, сочинитель которого мог выбрать их на роль сообщников или даже только свидетелей несуществующего преступления, постоянно висел над головой виднейших граждан римского мира.

   …

   Народ, воодушевленный гордостью или озлобленный недовольством, редко бывает способен верно оценить свое истинное положение. Подданные Константина не были способны разглядеть упадок гения и мужской доблести, из-за которого они опустились намного ниже своих достойных предков. Но они чувствовали ярость тирании, ослабление дисциплины и рост налогов и жаловались на все это. Беспристрастный историк, признавая справедливость их жалоб, может отметить и некоторые благоприятные обстоятельства, которые смягчали тяжесть их положения. Угрозу варварского нашествия, которая через такое короткое время расшатала, словно буря, основы римского величия, пока еще удавалось отражать или удерживать на границах. Жители большой части земного шара развивали прикладные искусства, создававшие предметы роскоши, и литературу, наслаждались утонченными удовольствиями светского общения. Формы, роскошь и высокая стоимость системы гражданского правления помогали сдерживать беззаконную распущенность солдат. Хотя законы нарушались властью и искажались ловкостью, мудрые принципы римского правосудия поддерживали у подданных империи чувство порядка и беспристрастия, незнакомое жителям деспотических государств Востока. Религия и философия в какой-то степени защищали права человечества, и слово «свобода», которое больше не могло тревожить преемников Августа, было способно иногда напомнить им, что они царствуют не над нацией рабов и варваров.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Игорь Мусский.
100 великих дипломатов

Рудольф Баландин.
100 великих гениев

Эрик Шредер.
Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации

Андрей Низовский.
100 великих археологических открытий

Лев Гумилёв.
Конец и вновь начало. Популярные лекции по народоведению
e-mail: historylib@yandex.ru