Глава 6. Истощение или уклонение?

   В 1915 году старый мир кончился.

Д.Х. Лоуренс

   Осень сменилась зимой, зима перешла в весну. Не было никакой остановки, никакого перерыва в громе орудий. Инициатива, захваченная немцами с самого начала войны, осталась у них. Это принесло им важные победы, одержанные в 1915 году; но и разочаровало, поскольку ни одна победа не была решающей. Не то чтобы Фалькенгейн надеялся на урегулирование; его решение направить основные усилия на восток, а не на запад было следствием настойчивости Конрада и Гинденбурга. Самое большое, на что Фалькенгейн мог надеяться, – это (как он говорил), «чтобы достигнутый успех был достаточным для сдерживания противника как можно дольше». Но такая мера успеха не была достигнута – русские во время своих наиболее выдающихся успехов 1916 года вернут себе часть немецких завоеваний. Кроме того, потери 1915 года несомненно ускорили окончательный крах Германии, возможно, даже в большей степени, чем контрнаступления 1916 года, направленные против нее. Конечный итог показал, что германское Верховное командование допустило ошибку. Как писал в 1926 году один из их выдающихся военных публицистов генерал фон Мозер: «Нет сомнений, каким должен был быть правильный курс весной 1915 года… Британскую армию нужно было разгромить до такой степени, чтобы она никогда уже не смогла превратиться в результативную «миллионную армию». Она должна была походить на поле со всходами, пораженное градом, которое уже никогда не оправится и не принесет полноценного урожая; результат был бы еще вернее, если бы такие бури с градом и боями повторились несколько раз в 1915 году, когда их ярость была бы усилена ненавистью к англичанам, которая наполняла каждое немецкое сердце».

   Этот огорчительный анализ освещает самую суть вопроса. Для союзников в 1915 году ключевыми были два фактора: появление британской «миллионной армии» и способ ее подгонки под требования французских союзных сил. Концепция «миллионной армии» считалась в британском воображении нововведением, но фактически она не была новой. Идея ее создания была включена в армейскую реформу лорда Холдейна. Но в данном случае результатом формирования новой армии была не система Холдейна, а обращение лорда Китченера к мужскому населению Англии. Многие военные усмехались по этому поводу. «Его смешная и нелепая армия из 25 корпусов – посмешище для каждого солдата Европы», – писал Генри Уилсон. В ретроспективе это последнее обращение к системе добровольной вербовки, которой Англия так гордилась, оказалось дорогостоящим анахронизмом, разрушительной утратой ресурсов нации. Но, как впоследствии пояснял лорд Эшер, «поскольку признавалось, что в войне нужно сражаться с помощью системы добровольной вербовки, более чем сомнительно, можно ли было создать армию другим способом, а не тем, который был избран». Ответ англичан на призыв Китченера был изумляющим. Только за один день, 1 сентября 1914 года, завербовалось 30 тысяч человек. За год, в течение которого шла кампания, были использованы 54 миллиона плакатов, 8 миллионов личных писем, проведены 12 тысяч митингов и 20 тысяч выступлений. Это позволило привлечь 1 186 337 рекрутов; к сентябрю 1915 года это число возросло до 2 257 521. Уже к октябрю 1914-го были сформированы 18 новых армейских дивизий в дополнение к территориальным и регулярным войскам. Но оставался вопрос, как обучить и обмундировать эту массу людей.

   Стоял также вопрос, как их лучше использовать. 2 января 1915 года Китченер, видя полную неудачу попыток Жоффра вытеснить немцев с их позиций на западе, написал Джону Френчу: «Я полагаю, теперь мы должны признать, что французская армия не может прорвать германский фронт с целью вытеснения немцев из Северной Бельгии. Если это так, то германский фронт во Франции нужно рассматривать как крепость, которая не может быть взята штурмом или полностью блокирована, поэтому против нее нужно выставить заслоны, сдерживающие ее, пока действия идут в другом месте». Китченер был жестоко разочарован, но мысль, которую он высказал в выражении «действия в другом месте», осталась в обескураживающей британской стратегии до самого конца войны и в дальнейшем. Она сформировала основную идею, которую генерал-майор Дж. Фуллер, отнюдь не поборник политики штаба союзников, назвал «стратегией уклонения». Это не остановило призывов генерала Жоффра. «Лучшая и самая большая часть германской армии находилась на нашей земле, – писал он, – на линии фронта, от выступа в которой всего пять дней марша до сердца Франции. Это положение ясно говорило каждому французу, что наша задача состояла в том, чтобы поразить этого врага и вытеснить его из нашей страны».

   Стратегия Франции несла на себе печать неизбежности. Потеря северо-восточных провинций с их плотным населением и экономическими ресурсами, но особенно промышленного центра Лилля и железорудного бассейна Бриэ, нанесла серьезный материальный ущерб вдобавок к психологическому давлению на французскую нацию. Явная выгнутость линии германского фронта – выступ, о котором говорил Жоффр, был постоянным соблазном. В течение всего года его усилия были сконцентрированы на флангах этого выступа, в Артуа и Шампани. Его идея состояла в том, чтобы срезать этот выступ у его основания путем концентрических наступлений, но он признавал, что для этого потребуется участие каждого человека и каждого ружья, которые можно найти во Франции. Это побуждало его оказывать постоянное давление на своего британского союзника, который мог оказать помощь двумя способами: занять более широкий фронт, чтобы дать французам возможность сконцентрироваться для наступления, или самому поддержать наступление. Исходя из этих вариантов, он отрицательно относился к любому маневру или кампании, которые могли отвлечь силы от его основного направления. Таким образом, от британского предложения начать год с освобождения бельгийского побережья он безоговорочно отказался; усилия по выдвижению британских сил на другие театры в течение года вызывали его постоянные возражения.

   Ошибка в рассуждениях Жоффра заключалась не в их концепции, а в их исполнении; можно сказать, в исключительном военном положении на Западном фронте. Решение немцев перенести усилия на восточное направление было, как отмечал Фалькенгейн, «решением, которое было направлено исключительно на оборонительные действия во Франции с наиболее удачным применением любого из вообразимых технических методов. Началась траншейная война со всеми присущими ей ужасами». Развернулся невероятный спектакль: залегшие в траншеях армии, миллионы людей, видящие друг друга с расстояний, меняющихся от нескольких ярдов почти до мили; почти сплошные линии укреплений, которые достигали иногда до 450 миль; опустошенная войной местность по обе стороны фронта, превращающаяся в лунный пейзаж. Там в дневное время все неподвижно, а ночь заполнена лихорадочной деятельностью и звуками войны. Кажется, что никогда не кончится неизменное безнадежное равновесие; даже самые мощные героические усилия не смогли изменить ничего на протяжении последующих трех лет.

   Немцы, чья наступательная доктрина предполагала и интенсивную оборону на отдельных участках, были лучше подготовлены к такой форме войны, чем союзники. Несомненно, что британцы, несмотря на свойственный им ранее высокий профессионализм, теперь оказались в более сложном положении, чем французы. Траншейная война выдвигала новые, все возрастающие требования к расходу и пополнению боеприпасов с обеих сторон: требовались лопаты и техника для отрывания траншей, дерево для креплений, насосы и трубы для их осушения, доски, чтобы выстелить дно, бетон для укреплений, миллионы миль колючей проволоки, чтобы прикрыть их, мешки с песком для брустверов, телефонный кабель для их связи, гранаты, чтобы воевать в них, минометы, чтобы их обстреливать, ракеты и огни, чтобы подавать сигналы, оборудование для проходки минных галерей, чтобы их взрывать. Это была новая сторона войны, и если в ней что-то не было новым, то было представлено в немыслимом ранее масштабе. Постепенно это налагало отпечаток на привычные категории оружия: пулемет оказался идеальным боевым средством для защиты траншей, артиллерия – единственным средством разрушения проволочных заграждений, траншей и уничтожения вражеских пулеметов. Из-за своей убойной силы при таких условиях пулемет в воображении людей был главным злодеем этой войны; но на самом деле наибольший ущерб людям причиняла артиллерия, потому что она была результатом не только прямой гибели, но и постоянно действовала на нервы и психику людей. Первая мировая война была прежде всего войной артиллерии, в особенности войной бризантных снарядов; бомбардировки становились все более жестокими, взрывы все более разрушительными, опустошения все более страшными.

   Эти условия и их описание практически универсальны. Повсюду одни могли рыть траншеи, опутывать их проволокой и держать в руках пулеметы, а другие обстреливали их из орудий; везде была одна и та же дилемма, одна и та же тупиковая ситуация. Но это было на Западном фронте, где очень плотные массы людей расположились друг против друга на линии, не имеющей флангов, где траншейная война достигла своего апофеоза. В 1915 году быстро развивались ее причудливые методы; как только приближалось решение одной проблемы, тут же возникала другая; каждое действие вызывало ответное. Линии траншей множились, героизм увядал в этом огненном лабиринте. Французские армии, раз за разом бросавшиеся в атаку в Артуа и Шампани в течение всего года, не испытывали недостатка в героизме. Но это качество в 1915 году имело сомнительную ценность, умножая жертвы на фоне очень скромных достижений.

   Историкам было необходимо, рассматривая основную линию чудовищного, находящегося в постоянном движении конфликта, выделить его отдельные стадии как «сражения». Ожесточенное сражение, которое продолжалось вдоль Эны всю осень и зиму 1914 года, известно как «первое сражение в Шампани», а предпринятые одновременно с ним неудачные попытки группы армий генерала Фоша продвинуться на север называют «первым сражением в Артуа». «Второе сражение в Шампани», «второе» и «третье» сражения в Артуа происходили в следующем году. Но это только названия, обозначающие наиболее крупные волны в беспокойном океане. Для солдат разница между «сражением» и «передышкой» заключалась только в степени испытываемого ужаса и опасности. «Первое сражение в Шампани» тянулось до марта 1915 года. Здесь впервые прозвучал «ураганный» огонь, когда 75-миллиметровая пушка давала 25 выстрелов в минуту, который послужил сигналом к одному из переломных моментов войны. Но ни град снарядов, ни удивительное рвение французской пехоты (по подсчетам французского командования, оно стоило ей 240 тысяч человек) дали не более чем отвоевание нескольких деревень. Попытка отвоевать опасный Сен-Мийель, нависающий над флангом со стороны Вердена, была неудачной. Поэтому за несколько месяцев рев сражения на этом участке умерился до слабого гула.

   Последствия этой неудачи сказывались и на Северном фронте, где действовали смешанные англо-французские войска. Поскольку сражение в Шампани с жадностью поглощало французские резервы, натиск генерала Фоша на немцев слабел, но зато возрастал нажим на британских союзников. Ни он, ни любой другой французский (и даже германский) генерал не мог усилить наступательные возможности численно возрастающих, но необученных британских войск. Несмотря на это, их полноценное участие в операциях было необходимо; условились, что англичане сменят две французские дивизии в Артуа и присоединятся к французам в их новом наступлении под Аррасом. Но никогда переплетение нитей войны не было таким запутанным, а слабость Великобритании не была более явной. Великие стратеги в Лондоне были теперь глубоко преданы «действиям в другом месте» – кампании в Галлиполи, которая не могла проводиться как военно-морская, а должна была быть поддержана значительными сухопутными силами. Единственной воинской единицей, которая могла быть использована для этого предприятия, была последняя из британских регулярных дивизий, сформированная из заморских гарнизонов империи: 29-я дивизия. Но эта дивизия была обещана Джону Френчу, что дало ему возможность согласиться с предложением Фоша относительно расширения своего фронта. В горячке Галлиполи лорд Китченер отозвал 29-ю дивизию из Франции. Теперь Джон Френч должен был отказаться либо от собственного наступления, либо от помощи французам. Фошу было ясно, что если Френч выберет второй путь, то атаковать он не сможет. Англия в начале весны 1915 года находилась в таком критическом положении, что отзыв одной дивизии мог существенно влиять на всю ее стратегию.

   Трудно увидеть здравый смысл во всем происходившем; это был низкий уровень руководства союзников. Французы, сильно раздраженные, прекратили свои наступления, но британский главнокомандующий по соображениям престижа и для того, чтобы поднять боевой дух своей армии, решил провести наступление в одиночку. Его шансы достичь чего-то существенного без французской поддержки были малы; ужасающая нехватка боеприпасов также мешала достижению серьезных результатов. Зато серьезными могли стать материальные потери и длинными списки погибших. Несмотря на это, Жоффр и Фош разрешили британцам выступать; вето из Лондона также не последовало. Итак, 10 марта 1-я британская армия^[8] под командованием генерала Дугласа Хейга вступила в сражение у Нев-Шапель.

   Это было первое британское выступление за войну, и оно стало образцом для правильного понимания последующих двух лет. Приготовления 1-й армии были сделаны весьма тщательно под руководством Хейга и его штаба. Было введено множество важных новшеств: репетиции пехоты, обманные действия с макетами, легкие железные дороги для снабжения, короткие «ураганные» бомбардировки (у Хейга было только 66 тяжелых орудий, что смехотворно для более поздних стандартов), график артиллерийской стрельбы, фотографирование с воздуха вражеских траншей. Непосредственный результат был, и успех был достигнут на первой фазе наступления, а дальше, как часто случалось и позже, все забилось машинами и застопорилось. Это приводило в бешенство. Сражение длилось три дня, пока возрастающие человеческие потери и явный недостаток боеприпасов не заставили его прервать. Фактически все основное было выиграно в первые три часа. То, что произошло тогда, сформировало ход будущих событий.

   Британцы потеряли при Нев-Шапель около 13 тысяч человек (небольшое число по сравнению с французскими потерями, но шокирующее для английской общественности) и нанесли такие же потери врагу. За эту цену они получили одну разрушенную деревню. Но значение сражения не следует оценивать только в материальных понятиях. Было сделано многое для того, чтобы закалить британскую армию и придать ей уверенность в собственных силах при условии, что ее нужно должным образом организовать и обеспечить. Французы пересмотрели оценку своих союзников и отправили нескольких высших офицеров изучать британские методы; теперь немцы знали, что не стоит пренебрегать британским фронтом. Нев-Шапель обозначил начало передислокации германских сил, многие дивизии которых стягивались теперь к британскому сектору, где их плотность будет в три раза выше, чем на французском фронте. Дебют британцев при Нев-Шапель позволил оценить их как серьезную силу. Союзники довольствовались этим, и их весенние наступления затихли.

   Решающие усилия войны теперь переместились на другие театры. Но Западный фронт, всегда находившийся в брожении, всегда зависевший от непредвиденных обстоятельств, сначала пережил еще один удар. Прежде чем перейти к кампаниям, которые характеризовали 1915 год, рассмотрим, как немцы и союзники прилагали тщетные усилия, чтобы решить непостижимую загадку нового стиля войны во Франции и Фландрии.

   Германское командование не в меньшей степени, чем союзники, было потрясено тупиковой ситуацией, выявившейся в ходе осенних сражений 1914 года на западе. Пока французы спешно увеличивали количество тяжелой артиллерии на случай непредвиденных событий, а британцы импровизировали с разными видами боевой техники, лучше подготовленная немецкая армия получила время на обдумывание новых видов вооружения или на модернизацию старых. На такие мероприятия, которые одновременно проводились у людей, стоящих по обе стороны фронта, указал генерал Хейг после визита посетившего его в марте гостя: «Прибыл лорд Дандональд, он изучает условия войны, надеясь, что сможет использовать в настоящих условиях изобретение своего деда для вывода гарнизона за пределы форта в случае применения паров серы. Я спросил его, как он организует благоприятное направление ветра».

   В самом деле, ничего нового в идее использования ядовитых паров или газов в военных действиях не было. Гаагская конвенция 1907 года допускала их применение, но запрещала «использование снарядов, единственным назначением которых является распыление удушающих газов». Игнорирование немцами международных соглашений уже было очевидно. В сентябре 1914 года они рассматривали возможность применения газа; в октябре их 2-я армия внесла в список вооружения ближнего боя огнеметы и газометы. В январе 1915 года 6 тысяч цилиндров с газообразным хлором были готовы к использованию 4-й армией под командованием герцога Альбрехта Вюртембергского, сражающейся на Ипрском выступе. Хлор – тяжелый газ, сильно раздражающий органы дыхания; длительное воздействие его в высоких концентрациях приводит к смерти от удушья или к расширению сердца и серьезным повреждениям легких. Выпущенный из цилиндров хлор стал жестоким инструментом войны. Убедительность возражений генерала Хейга по поводу идей лорда Дандональда основывалась на том факте, что первое применение германских цилиндров, несмотря на консультации с метеорологами, оказалось безуспешным: ветер упорно не желал дуть в нужном направлении. К середине апреля на новых позициях севернее Ипра находилось 5730 цилиндров, но и в этот раз в течение десяти дней ветер не благоприятствовал немцам, к их большому разочарованию. Почти везде немецкие командиры и войска относились с недоверием к еще не проверенным боевым средствам, а то и прямо были против них.

   Наконец, ветер изменился и немцы смогли испытать свою новинку. Удивительно, но это было их единственной целью: сражение на Ипре, которое началось 22 апреля, было задумано германской стороной исключительно с целью испытания нового оружия – газа в условиях фронта. Союзники, одинаково непредусмотрительные, были извещены, но проигнорировали предупреждение. Атаку возвестила мощная бомбардировка города Ипра – того узкого места, по которому коммуникации союзников проходили по направлению к выступу. 17-дюймовые гаубицы начали безжалостно крушить улицы и дома, превращая их в руины – воплощение разрушительных сил войны. Потом, в пять часов пополудни 22 апреля, артиллерийский огонь возобновился с новой интенсивностью, свой настойчивый голос добавила к нему французская полевая артиллерия. Наблюдатели увидели два странных зеленовато-желтых облака на поверхности земли по обе стороны Лангемарка впереди немецкой линии. Эти клубящиеся облака слились и, подгоняемые легким ветром, превратились в голубовато-белый туман, который бывает над мокрыми лугами в морозную ночь. Почти сразу показались французские солдаты, поспешно отходящие назад, явно испуганные, кашляя и держась за горло.

   Удар обрушился на 45-ю (алжирскую) и 87-ю (территориальную) дивизии французов, находящиеся между левым флангом британской 2-й армии (генерал Смит-Дорриен) и бельгийцами. Оба французских соединения сломались сразу, открыв широкий четырехмильный промежуток, ведущий прямо к Ипру. Но немцы и сами опасались своего нового оружия и продвигались очень медленно. Ближайшим британским соединением была 1-я канадская дивизия, прибывшая во Францию в феврале; поддерживаемые английскими частями по мере их подхода, канадцы организовали импровизированную линию обороны и перешли в контратаку. 24 апреля канадцы сами оказались прямо на линии другого газового облака, которое они встретили с предельным мужеством. Но 25-го для генерала Смит-Дорриена стало очевидным, что отход с передовых позиций выступа неизбежен. Это дало повод фельдмаршалу Френчу благоприятную возможность освободиться от Смит-Дорриена, которого он недолюбливал; его заменили генералом Гербертом Пламером. Пламер сразу выполнил отход точно так, как намеревался Смит-Дорриен.

   Сражение «второй Ипр» теперь неизменно считается по своим масштабам одной из самых кровопролитных битв войны. 1-я канадская дивизия за период с 15 апреля по 3 мая потеряла 208 офицеров и 5828 рядовых – треть своей пехоты. Общие британские потери достигали 2150 офицеров и 57 125 рядовых; неполные германские данные дают цифры их потерь: 860 офицеров и 34 073 рядовых. Следует учитывать также потери французских войск. Для британцев существовала дополнительная угроза: положение с боеприпасами было теперь самым отчаянным. Горечь этой статистики заключается в том, что части этих потерь можно было избежать: она вызвана неэффективными попытками вернуть потерянную территорию. Но непомерный уровень потерь имеет и другое объяснение: «Причиной теперешней неудачи, как и удач в прошедшем военном году, был наступательный дух генерала Фоша».

   Немцы и не планировали что-то большее, чем эксперимент; французы пребывали в муках подготовки к своему второму наступлению в Артуа; у британцев была критическая нехватка боеприпасов, так что сражение постепенно заглохло. Оно не достигло ничего, но способствовало изменению самого характера войны XX столетия. Перед лицом газа, без средств защиты, была уничтожена индивидуальность; солдат в траншее стал пассивным объектом пытки и смерти. Казалось, была достигнута финальная стадия в общей тенденции современной научной войны, направленной на уничтожение индивидуальной храбрости, энергии и мастерства.

   В мае генерал Фош начал свое наступление в Артуа. С 18 дивизиями и 293 тяжелыми орудиями он обрушился на германские позиции, центр которых находился у возвышенной гряды Вими. Названия новых мест, вызывающие боль и тошноту, вошли в военную историю Франции: Нотр-Дам-де-Лоретт и Суше. При Вими двумя годами позже XXXIII корпус генерала Петена прокладывал путь почти по гребню гряды, где белеющие скелеты и гниющие мундиры погибших французов приветствовали наступающих. Только это и было успехом. Потеряв 100 тысяч человек, Фош закончил сражение в июне. Германцы потеряли около 75 тысяч. Британцы, все еще сражавшиеся под Ипром, предприняли две попытки помочь своему союзнику в продвижении: 9 мая у хребта Обер – весьма неудачно, 15–27 мая у Фестубера – с небольшим и обманчивым успехом. «Результат сражения, – говорит официальная история, – был мучительным: при большем количестве пушек и боеприпасов лучшего качества британские командиры могли бы достичь действительно серьезных успехов». Это была иллюзия 1915 года: рассудок был постоянно на грани решающих действий. Она была присуща в равной степени как германцам, так и союзникам. Истинную сущность войны на истощение являет последующее разочарование. Между тем британская армия потеряла еще более 27 тысяч человек вдобавок к потерям под Ипром. Ни в одном месте линия фронта не сдвинулась более чем на 3 мили.