Глава 5. Расшифровка клинописи

Из всех достижений человеческого гения, как в искусстве, так и в науке, расшифровку неизвестных языков можно назвать наиболее совершенным и вместе с тем наименее признанным мастерством. Чтобы это понять, следует всего лишь взглянуть на табличку с надписью на каком-нибудь из языков Месопотамии – шумерском, вавилонском или хеттском. Человек, не обладающий специальными знаниями, не сможет даже определить, алфавитное ли это письмо, слоговое или пиктографическое. Кроме того, неясно, как читать текст – слева направо, справа налево или сверху вниз. Где начинается и где заканчивается слово? А если перейти от загадочных письменных знаков к самому языку, то перед исследователем встают сложнейшие проблемы определения словаря и грамматики.

Таким образом, ясно, с чем сталкивается филолог, пытаясь разгадать неизвестный язык, и почему столько языков до сих пор не поддается расшифровке, несмотря на усилия специалистов, посвящающих долгие годы их изучению. Наиболее известный пример таких «утраченных языков» – это, несомненно, этрусский, хотя его алфавит прекрасно известен и некоторые двуязычные надписи позволяют получить какие-то сведения из лексики и грамматики. А когда дело доходит до пиктографических языков, наподобие письменности древних майя, перед исследователем встают еще большие, практически непреодолимые трудности. Все, что могут эксперты, – это лишь догадываться о смысле знаков, не имея возможности прочесть ни единого предложения. Трудно даже определить, имеем ли мы дело с языком или с рядом мнемонических картинок.^[9]

Естественно, первые копатели древних городов Вавилонии и Персидской империи, обнаружившие клинопись на каменных колоннах персепольского дворца или на табличках, найденных в холмах Месопотамии, не могли отличить начала этих надписей от их конца. Однако наиболее образованные из исследователей копировали несколько строк персепольских надписей, а другие отсылали в свои страны образцы вавилонских цилиндрических печатей, глиняные таблички и кирпичи с надписями. Европейские ученые вначале даже не могли прийти к единому мнению по поводу этих знаков. Некоторые считали их всего лишь орнаментом, но даже после того, как с помощью многочисленных доказательств было установлено, что это действительно письменность, продолжались споры о том, произошла ли она от еврейского, греческого, латинского, китайского, египетского или даже огамического (древнеирландского) письма. О степени замешательства, вызванного открытием такого необычного и загадочного вида письменности, можно судить по высказыванию некоего Томаса Герберта, секретаря сэра Додмора Коттона, английского посла в Персии в 1626 г. Герберт пишет о клинописных текстах, которые он исследовал на стенах и балках дворца в Персеполе:

«Весьма четкие и очевидные для глаза, но настолько загадочные, настолько странно вычерченные, как невозможно представить себе ни одно иероглифическое письмо, ни другие причудливые образы, более изощренные и не поддающиеся разуму. Они состоят из фигур, обелисков, треугольных и пирамидальных, но расположенных в такой симметрии и в таком порядке, что невозможно их в то же время назвать и варварскими».

Этот Томас Герберт, который впоследствии сопровождал Карла I на эшафот, был одним из первых европейцев, посетивших Персеполь и сделавших зарисовки руин, а также некоторых клинописных надписей. К сожалению ученых, которые решили приступить к дешифровке недавно обнаруженных знаков, три строчки, зарисованные Гербертом, не принадлежали к одной надписи. Две строчки были взяты из одной надписи, а третья – из другой. Сами знаки также были воспроизведены с недостаточной точностью; то же можно сказать и о копиях, предоставленных итальянскими и французскими путешественниками. Можно лишь представить, какой переполох вызвала так называемая «надпись из Тарку», которую якобы скопировал Сэмюель Флауэр, представитель Ост-Индской компании в местечке под названием Тарку у Каспийского моря. На самом деле такой надписи никогда не существовало. Сэмюель Флауэр скопировал не надпись, а 23 отдельных знака, которые он считал характерными для клинописи, разделив их точками. Но на протяжении многих лет этот ряд независимых знаков многие исследователи пытались перевести как единое целое, в том числе и такие авторитеты, как Эжен Бюрнуф и Адольф Хольцман. Некоторые даже утверждали, что им это удалось.

Путаница, неразбериха и ошибки конечно же были неизбежны, так как и сам язык, и письменность оставались неразгаданными. Впоследствии выяснилось, что персепольские надписи были сделаны на трех языках, что оказалось важным для дешифровки, возможности которой обозначились на исходе XVIII столетия благодаря работе двух французских ученых – Жана Жака Бартелеми и Жозефа Бошана. Великий датский исследователь Карстен Нибур также заметил, что надписи на оконных рамах дворца Дария в Персеполе повторяются восемнадцать раз и записаны тремя разными алфавитами, но он не сделал очень важный вывод, что вне зависимости от алфавита тексты дублировали друг друга.

Можно утверждать, что до тех пор, пока не были определены языки надписей, все попытки перевести их оставались всего лишь упражнениями по криптографии. Постепенно надписей обнаруживалось все больше, и благодаря находкам Ботта и Лэйярда их количество возросло до сотен тысяч. Около 100 тысяч надписей было найдено в библиотеке дворца Ашшурбанапала; еще 50 тысяч – во время раскопок в Сиппаре; десятки тысяч в Ниппуре, а в Лагаше так много, что утрата около 30 тысяч табличек, разворованных местными жителями и продаваемых по цене 20 центов за корзину, осталась практически незамеченной. Десятки тысяч табличек до сих пор лежат в 2886 известных тутулях, или холмах, возвышающихся на месте древних городов.

Очевидно, литература исчезнувших цивилизаций столь же важна для понимания их обычаев и образа жизни, как и памятники, – пожалуй, она играет даже более важную роль. И ученые, которые занимались необыкновенно трудной задачей по разгадке тайны странных знаков в виде стрелочек, проделали не менее значимую работу, чем копатели, хотя именно последним доставались слава, почет и финансовая поддержка. Это неудивительно, поскольку изучение клинописи начиналось как упражнения по криптографии и филологии, а эти науки не особенно интересны широкой публике. И даже когда профессор Лассен из Бонна в 1845 г. сделал первый приблизительный перевод персидского столбца надписи на великом бехистунском рельефе Дария, внимание на этот факт обратили лишь его коллеги. Обычное пренебрежение публики к таким специалистам приводило порой к тому, что они, в свою очередь, с недоверием и пренебрежением относились к более удачливым коллегам-дилетантам. Ведь они знали, что, пока, например, Лэйярд богател и становился знаменитым, Эдвард Хинкс, пионер в расшифровке давно исчезнувших языков Месопотамии, провел всю жизнь в одном из церковных приходов ирландского графства Даун и единственной его наградой за сорок лет упорного труда стала медаль Королевской ирландской академии. О Хинксе говорили, что «он имел несчастье родиться ирландцем и занять незначительный пост сельского священника, так что, вне всякого сомнения, с самого начала он был вынужден примириться с последующими пренебрежением и безвестностью». О степени почтения, с какой к нему относились даже в ученых кругах, можно судить по единственному выделенному для него короткому параграфу в «Атенеуме», где ему позволили объяснить всего одно из наиболее важных открытий в исследовании ассиро-вавилонского языка. И все же что касается наших знаний вавилонской истории, то Эдвард Хинкс сделал несравненно больше, чем Генри Лэйярд. Ведь на самом деле все те предметы и произведения искусства, которые Лэйярд отослал из Нимруда в Европу, поведали ученому миру мало что нового. Величие Вавилона и его памятников было уже описано Геродотом; о могуществе империи Навуходоносора повествует Ветхий Завет. Сам Лэйярд также почти ничего нового для себя не узнал и даже имя раскопанного им города определил неверно. На самом деле это была не Ниневия, а упоминаемый в Библии Калах (Калху). Его ошибка понятна: ни он, ни кто другой не мог прочитать надписи, которые объяснили бы, что это за город.

За Эдвардом Хинксом последовала череда таких же ученых, которым удалось превратить ассириологию в настоящую науку и в конечном итоге расшифровать загадочные клиновидные письмена на ассиро-вавилонских памятниках. Вполне естественно, что широкая общественность не знала о них и не интересовалась их трудом, так как все их открытия публиковались в малопонятных для рядового обывателя журналах, издаваемых той или иной Королевской академией, и представляли интерес исключительно для специалистов. Вряд ли следует ожидать, что обычного читателя заинтересует следующее открытие Хинкса: «Если первичному согласному предшествует «и» или «у», в то время как вторичный согласный обладает той же характеристикой, что и первичный, и соответствует этому гласному, то следует вставлять «а», либо как отдельный слог, либо как гуну гласного».

Но все же такие на первый взгляд небольшие и незначительные открытия, сделанные сельским священником, проложили дорогу к решению того, что казалось недоступной тайной. Как было замечено в начале главы, человеку с улицы достаточно лишь остановиться перед быками в Британском музее или Восточном институте Чикаго и посмотреть на надписи, которыми покрыты эти чудовища, чтобы осознать все величие задачи, стоявшей перед первыми исследователями вавилонской письменности. Многие ученые вначале даже считали, что неизвестный язык не поддается расшифровке и шансы перевести надписи практически равны нулю. Сам Генри Роулинсон признавался, что все эти трудности приводили его в такое уныние, что он иногда склонялся к тому, чтобы «полностью оставить исследование в крайнем отчаянии и вследствие невозможности добиться какого-то удовлетворительного результата».

Вместе с тем, как это случается при исследовании неизвестных или малоизвестных языков, время от времени появлялись различные любители-энтузиасты, обладавшие, по их собственным заверениям, немалым умом и достаточной ученостью, чтобы предоставить вниманию общественности готовый перевод надписей еще до расшифровки письменности, не говоря уже о синтаксисе и морфологии мертвого языка. Типичный пример таких «ученых» – Уильям Прайс, секретарь сэра Гора Узли, чрезвычайного посла Великобритании и полномочного представителя его королевского величества при персидском дворе в 1810—1811 гг. Уильям Прайс сообщает, что, находясь с посольством в Ширазе, он посетил развалины Персеполя и скопировал «с великой тщательностью» многие из надписей, в том числе и находящиеся на такой высоте, что приходилось использовать телескоп. Далее он пишет:

«Не было никаких деталей, позволяющих узнать, алфавитные это или иероглифические знаки, но они состоят из стреловидных штрихов и похожи на отпечатки на кирпичах, находимых в окрестностях Вавилона».

В примечании Прайс добавляет, что «обнаружив некоторые алфавиты в одном древнем манускрипте, автор питает большую надежду на то, что с их помощью сможет прочитать эти почтенные надписи».

Удивительно, насколько часто в истории науки объявлялись подобные загадочные манускрипты, и, как правило, в самых отдаленных и труднодоступных частях света, причем прочесть их удавалось лишь немногим посвященным. Тем временем Уильям Прайс, приобретя «древний манускрипт» и отвергнув за ненадобностью все правила филологии, представил миру то, что называл «буквальным переводом» вавилонской надписи на глиняном цилиндре:

«Берега алчности могли бы переполниться, возвысься наша тщетность над виноградным камнем, и наша нация, лишенная ножен и разделенная, постыдно подверглась бы опасности под тройной короной.

Это был бы показ голубых бусин и пустого трона. Счастлив человек, который может показать виноградный камень на этом дворе, не разъеденном злом: ибо грехи, свершенные здесь, должны зачесться в великом дворе (небес)…»

Поскольку Прайс не приводит ни текста оригинала, ни объяснения своего метода перевода, нам остается лишь гадать, каким образом он додумался до этих виноградных камней, которые «счастливый человек может показать на дворе, не разъеденном злом». А так как его источники нам неизвестны, можно предположить, что этот его «перевод» явился ему в состоянии транса, вызванного длительным созерцанием загадочных клиновидных знаков вавилонского письма. Такие ложные переводы появлялись не столь уж редко, особенно из-под пера криптографов-любителей, которые решались сразиться с такими таинственными видами письменности, как этрусское письмо, линейное письмо А, письмо Мохенджо-Даро, касситское, хеттское, халдейское, хурритское, ликийское, лидийское и т. д.

Интересно, что реальный прорыв в расшифровке клинописи был сделан востоковедом-любителем Георгом Гротефендом, точно так же, как и столетие спустя первые шаги к дешифровке линейного письма Б были сделаны эллинистом-любителем Майклом Вентрисом.

Немецкий школьный учитель Георг Гротефенд (1775—1853) относился к клинописи скорее как к криптографической, а не филологической загадке, и его подход к нахождению «ключа» был более математическим, нежели лингвистическим. Он начал с исследования двух надписей на древнеперсидском языке и заметил, что в каждой из них трижды повторяются одни и те же группы знаков. Гротефенд предположил, что эти знаки означают «царь», поскольку было известно, что надписи поздних персидских монархов начинаются с объявления имени, после которого следовала формула «великий царь, царь царей». Если это предположение верно, то первые слова надписей должны означать:

X, великий царь, царь царей

Полная же царская формула должна была выглядеть так:

X, великий царь, царь царей, сын Y, великого царя, царя царей, сына Z, великого царя, царя царей и т. д.

Следовательно, с математической точки зрения эту формулу можно выразить следующим образом:

X < Y < Z,

где X – имя сына, Y – имя отца X, a Z – имя деда X. Следовательно, если прочитать одно из этих имен, то остальные определяются автоматически.

Из древнеперсидской истории Гротефенд знал несколько известных последовательностей сын – отец – дед, например:

Кир < Камбиз < Кир.

Но он заметил, что эта последовательность не подходит для исследуемого им текста, так как начальные буквы имен Кир, Камбиз и Кир были одни и те же, а клинописные знаки разные. Не подходила и тройка имен Дарий < Артаксеркс < Ксеркс, потому что имя Артаксеркса было слишком длинным для среднего имени. Гротефенд пришел к мнению, что перед ним следующая генеалогическая последовательность:

Ксеркс < Дарий < Гистасп,

а полностью надпись, вероятно, означала следующее:

Ксеркс, великий царь, царь царей, сын Дария, великого царя, царя царей, сына Гистаспа.

Следует отметить, что последнее имя из трех не сопровождается в надписи царским титулом, да и не должно было сопровождаться, потому что Гистасп (Виштаспа), основатель царской династии, сам царем не был, и, следовательно, его нельзя было называть «великим царем, царем царей».

Блестящая догадка Гротефенда оказалась правильной, и он стал первым человеком, переведшим клинописную надпись и определившим фонетическое значение древнеперсидских знаков.

Таким образом, Гротефенд первым из своих современников прочел имя персидского царя, которого греки называли Дарий (Дариос), переданное знаками клинописи.

Но, несмотря на эпохальное достижение, современники Гротефенда, особенно немецкие ученые, не придали этому открытию особого значения и отказывались публиковать его работу в своих академических журналах. Впервые описание своего метода и результаты исследований он представил перед Академией наук в 1802 г. Ему отказали в публикации на том основании, что он любитель, а не специалист в области востоковедения. Поэтому ученый мир об открытии Гротефенда узнал только в 1805 г., когда его статья была напечатана в качестве приложения к книге друга, озаглавленной «Исторические исследования в области политики, связей и торговли основных народностей древности». В этой статье, написанной на латыни и озаглавленной «Praevia de cuneatis quas vocent inscriptionibus persepolitanis legendis et explicandis relatio», Гротефенд попытался не только перевести три царских имени (Ксеркс, Дарий, Гистасп) и царскую формулу (великий царь, царь царей), но и последующую часть надписи. Он предложил следующий перевод:

«Дарий, доблестный царь, царь царей, сын Гистаспа, наследник правителя мира, в созвездии Моро».

Правильный же перевод таков:

«Дарий, великий царь, царь царей, царь земель, сын Гистаспа Ахеменида, построивший зимний дворец».

Такая нелепость, как «созвездие Моро», возникла у Гротефенда из-за незнания восточных языков; без специальных знаний он не мог претендовать на что-то более серьезное, чем расшифровка имен и некоторых самых распространенных слов, таких, как «царь» или «сын». Вскоре стало понятно, что мертвые и забытые языки древнего Среднего Востока можно понять только при помощи методов сравнительной филологии. Так, ключом к древнеперсидскому языку, на котором говорили и писали во времена Дария, Ксеркса и других «великих царей», мог послужить авестийский язык Заратуштры, великого персидского пророка VII в. до н. э. Авестийский же, в свою очередь, близок к санскриту, а оба этих мертвых языка были хорошо известны. Поэтому востоковед, знающий санскрит, авестийский и современный персидский язык, гораздо быстрее понял бы и лучше перевел персепольские и другие надписи, чем такой криптограф, как Гротефенд, несмотря на все его гениальные прозрения. Точно так же знание иврита, финикийского и арамейского языков оказалось необходимым для транслитерации и переводов надписей на ассиро-вавилонском языке.

Как только тексты трехъязычных надписей на древнеперсидском, эламском и вавилонском языках прибыли в Европу, началась великая совместная работа по их переводу, столь характерная для европейского ученого сообщества XVIII и XIX вв. Даже политическое, экономическое и военное соперничество европейских государств в эпоху наполеоновских войн и последующий период империалистической экспансии не могли помешать ученым постоянно общаться друг с другом и обмениваться открытиями. Немецкие, датские, французские и английские филологи составили своего рода международную команду, главной целью которой был поиск знаний. В их число входили датчанин Расмус Кристиан Раск (1781—1832), «свободно чувствующий себя среди двадцати пяти языков и диалектов»; француз Эжен Бюрнуф (1803—1852), переводчик с авестийского и санскрита; немцы Эдуард Бер (1805—1841) и Жюль Опперт (1825—1905), оба специалисты по семитским языкам необычайной эрудиции (в каталоге Британского музея перечислены 72 книги и статьи Опперта), Эдвард Хинкс (1792—1866), ирландский священник, а также величайший из всех, отец ассириологии, английский военнослужащий и дипломат, сэр Генри Роулинсон (1810—1895).

Последний из этого списка преданных своему делу ученых по праву достиг огромной славы, ибо его вклад в ассириологию, даже по сравнению с его современниками, был наибольшим. Притягательность личности Роулинсона, затмившей имена Раска, Бюрнуфа, Хинкса и Опперта, заключается в том, что он прожил необычайно полную, плодотворную и активную жизнь. Он успел побывать солдатом в Афганистане, политическим агентом в Багдаде, послом в Персии, членом парламента, членом правления Британского музея, а также копировальщиком и переводчиком бехистунской надписи Дария.

Бехистунская скала! В каком-то отношении ее можно назвать наиболее захватывающим памятником мировой истории – до сих пор одним из самых неприступных. Стоит только встать у этой высокой горы, вздымающейся на высоту четыре тысячи футов, и взглянуть вверх на легендарный монумент Дария, великого царя, царя царей, чтобы понять все величие труда, проделанного Роулинсоном, который «всего лишь» скопировал огромную надпись. Осмелиться подняться на Бехистунскую скалу могли разве что самые отважные и опытные скалолазы; достичь памятника трудно как сверху, так и снизу: ведь платформы, на которых стояли древнеперсидские скульпторы и резчики, были срезаны, остался лишь короткий узкий карниз примерно восемнадцати дюймов в ширину под одной из надписей.

На поверхности скалы расположен десяток колонок или таблиц с клинописными текстами на трех языках, в которых описано, как Дарий пришел к власти, победив и казнив своих десятерых соперников. Один из языков – древнеперсидский, другой – эламский, а третий – вавилонский. Все три языка исчезли вместе с империями, в которых на них говорили, к началу нашей эры. Древнеперсидский был конечно же языком самого Дария и его последователей – сына Ксеркса и внука Артаксеркса. Эламский (который одно время называли скифским, а затем сузийским) был языком населения Юго-Западного Ирана; эламиты время от времени возникают на страницах истории Месопотамии то как союзники, то как враги шумеров, а позже и вавилонян. В XII в. до н. э. Элам ненадолго стал великим государством и даже мировой державой, но в VI в. до н. э. он превратился в персидскую сатрапию. Эламский же язык, очевидно, сохранил свое историческое и культурное значение, и персидские монархи в своих надписях использовали его как своего рода латынь или греческий, надписи на которых и по сей день можно встретить на английских памятниках.

Дарий, разумеется, желал, чтобы его имя и подвиги помнили до тех пор, пока люди умеют читать, и не предполагал, что менее чем через шесть столетий после его царствования все эти три языка окажутся мертвыми. Для персидского царя Средний Восток был культурным центром мира, здесь были сосредоточены международная торговля и коммерция, здесь располагались такие города, как Вавилон, Экбатана, Сузы и Персеполь, отсюда он правил империей, простиравшейся от порогов Нила до Черного моря и от берегов Средиземного моря до границ Индии. И Бехистун, последняя из вершин горной цепи Загрос, отделяющей Иран от Ирака, стоял как бы в географическом центре его империи. Именно здесь проходили караваны из древней Экбатаны (современный Хамадан), столицы Персии, в Вавилон, столицу Месопотамии. Они останавливались здесь с незапамятных времен, поскольку у подножия горы из земли бьют несколько ключей с кристально чистой водой. Из них пили воины всех армий по пути из Вавилонии в Персию, в том числе и воины Александра Македонского. В древности здесь, должно быть, располагался постоялый двор или даже поселение. Согласно Диодору, эта гора считалась священной, и с этим фактом может быть связано предание о Семирамиде. Считалось, что Семирамида, легендарная царица Ассирии, была дочерью сирийской богини, и гора могла быть ее святилищем; отсюда и упоминание Диодора о некоем «парадизе», который она якобы соорудила здесь. Сицилийский историк конечно же передает легенду, а в реальности это место показалось царю Дарию идеальным для запечатления своих побед над самозванцем Гауматой и девятью мятежниками, которые восстали против его власти. На рельефе изображен маг Гаумата, лежащий на спине и в мольбе поднимающий руки к царю Дарию, который левой ногой попирает грудь побежденного. Девять мятежников, носящие имена Атрина, Нидинту-Бел, Фравартиш, Мартия, Читрантахма, Вахьяздата, Аракха, Фрада и Скунха, связаны друг с другом за шеи. Сцена эта типична для того времени.

У подножия горы располагается обычная персидская чайхана, где путешественники могут сесть за деревянный стол под навесом и выпить чаю (или кока-колы), изучая рельеф с помощью полевых биноклей, подобно тому как в 1834 г. Роулинсон рассматривал его в телескоп. Именно так он и начинал копировать клинописные знаки древнеперсидского текста, что в конечном итоге привело его к дешифровке имен Дария, Ксеркса и Гистаспа с помощью приблизительно того же метода, что использовал и Гротефенд. Роулинсон доказал, что надпись не была высечена по приказу Семирамиды, полулегендарной царицы Вавилона, или Салманасара, царя Ассирии и завоевателя Израиля; ее приказал высечь сам Дарий, ставший единоличным правителем Персидской империи в 521 г. до н. э. Роулинсон также выяснил, что большая крылатая фигура, парящая над изображениями людей, – это Ахурамазда, верховный бог персов, а вовсе не геральдическое украшение, как полагали ранние путешественники, и не крест над двенадцатью апостолами, как заявлял некий француз в 1809 г., а также и не портрет Семирамиды, как сообщал Диодор в следующем отрывке:

«Семирамида, сделав помост из седел и упряжи вьючных животных, сопровождавших ее войско, поднялась по этому пути от самой равнины на скалу, где приказала высечь свой портрет вместе с изображением сотни стражников».

Утверждение, что легендарная царица поднялась на 500 футов с помощью упряжи своих животных, конечно же абсурдно, но ведь пока Роулинсон не поднялся на скалу, никто не мог скопировать рельеф и надписи во всех подробностях. Основная проблема заключалась даже не в том, чтобы подняться на 500 футов, а в том, чтобы удержаться там и в то же время попытаться зарисовать увиденное. Именно это и сделал Роулинсон в 1844 г., взобравшись на узкий карниз, нависающий над пропастью под надписями на древнеперсидском языке.