Глава 4. Первые американские ассириологи

Сенсационным находкам первых раскопок в Месопотамии неизбежно суждено было затмить все последующие открытия менее прославленных городов и дворцов – по крайней мере, в сознании широкой публики. От каждой последующей экспедиции ожидали таких же грандиозных произведений искусства, как крылатые львы, быки с человеческими головами и барельефы с батальными сценами, обнаруженные Ботта и Лэйярдом в раскопанных ими ассирийских дворцах. Основное внимание уделялось размеру и редкости. По мере того как XIX столетие подходило к концу и сокровища, извлекаемые из пыли Месопотамии, становились все менее зрелищными, интерес к ним иссякал. Пришло время профессиональных археологов, и любители, искатели сокровищ должны были уступить им дорогу.

Но до возникновения современной «научной» школы существовал еще переходный период, в течение которого к работе на новых участках приступали востоковеды, вооруженные более глубокими научными знаниями, чем копатели (хотя, пожалуй, не намного превосходящие их в археологическом мастерстве). Впервые на сцене появляются немецкие и американские исследователи. Французско-английской монополии в Ассирии и Вавилонии приходит конец. Не секрет, что вплоть до последнего десятилетия всю достойную внимания полевую работу выполняли французы и англичане (или агенты, действующие по поручению правительств их стран) и что все добытые ими сокровища становились достоянием Лувра и Британского музея. Вполне естественно, что это вызывало зависть у других государств, и в особенности Германии, поскольку немецкие филологи внесли немалый вклад в расшифровку ассиро-вавилонской письменности. А между тем немцы не получали своей доли – ни произведений искусства, найденных в давно разрушенных городах, ни славы от музейных выставок исторических редкостей; и все потому, что англичане и французы оказались ловчее, практически убедив Блистательную Порту^[8] не пускать их в Месопотамию.

Но в 1890-х гг. немцы все же приступили к практической деятельности – при полной поддержке императора, правительства и университетов. И они сразу же показали себя весьма плодотворными и высококлассными исследователями, изменив само представление об археологии Среднего Востока. Величайшим их достижением конечно же явились раскопки Вавилона Кольдевеем в период с 1899-го по 1917 г., о которых будет рассказано в следующих главах.

Еще одними среди тех, кто обратил свой взор к вавилонским равнинам, были американцы – и это неудивительно, если учесть, какое значение имело открытие ветхозаветных городов для столь религиозного общества. До тех пор американцы никак не проявляли себя в этой области – из-за своего географического удаления от Тигра и Евфрата, а также, что более важно, из-за отсутствия у них ученых-ориенталистов и археологов, способных выполнять необходимую работу. По существу, они не касались этой сферы до 1889 г., пока филадельфийский Фонд изучения Вавилона не послал в Ниппур экспедицию во главе с преподобным Джоном П. Питерсом, священником, изучавшим семитские языки в Берлинском университете и убедившим одну нью-йоркскую старую деву, которая считалась самой богатой женщиной Америки, финансировать раскопки. Помимо знания еврейского языка и Библии, преподобный Питере не обладал достаточной квалификацией для такой работы. Его больше занимали дела протестантской епископальной церкви и политическая жизнь Нью-Йорка. Отсюда темы и названия его многочисленных публикаций, например «Анналы святого Михаила» или «Труд и капитал». В Американском биографическом словаре о преподобном Питерсе сказано: «Поведения он был спокойного, но проявлял оригинальность и решительность в том, что касалось преодоления препятствий, как в гражданской деятельности исследовательской».

Оригинальность и решительность в преодолении препятствий, пожалуй, прекрасно характеризует деятельность всех первых исследователей Месопотамии, в том числе и американцев. Наиболее отважным из них был доктор Эдгар Дж. Бэнкс, член небольшой группы американских ученых, большинство из которых были выпускниками Гарвардского и Йельского университетов. В 1890-х гг. они отправились в Германию с целью прослушать курс известного востоковеда Фридриха Делича. В 1897 г. Бэнкс вернулся в Соединенные Штаты, где понял, насколько с практической и научной точек зрения выгодно быть первопроходцем-исследователем Вавилонии. В качестве участка раскопок он предусмотрительно выбрал Мукайяр – так арабы называли холм, скрывающий Ур Халдейский, легендарное место рождения Авраама. Молодой археолог дал понять, что его проект, «по всей видимости, обещает, по меньшей мере для библейских археологов, результаты, представляющие необычный интерес». Иными словами, он прекрасно осознавал, что ссылка на Библию – прекрасная возможность финансовой поддержки для такого неприбыльного предприятия, как археология. Это позволило ему организовать экспедицию в Ур, собрав 12 тысяч долларов (в то время эта сумма ценилась в пять раз выше нынешней), благодаря таким богатым пожертвователям, как Джон Д. Рокфеллер, который правомерно полагал, что этот проект способствует доказательству историчности Священного Писания.

Но, несмотря на такую ощутимую финансовую поддержку (в 1846 г. Лэйярд на раскопки Нимруда получил всего 150 долларов), Бэнксу не удалось воплотить задуманное и раскопать Ур. На протяжении целых трех лет он даже не мог воткнуть лопату в землю Месопотамии, потому что все это время провел в Константинополе, ожидая фирмана (разрешения султана), который позволил бы ему приступить к работе. Его повествование о тяготах и испытаниях является одним из самых необычных и увлекательных литературных произведений, посвященных археологии.

В нем перед нами предстает молодой американец, убедивший президента Мак-Кинли назначить его консулом в Багдаде; он предполагает, что благодаря дипломатическим привилегиям ему позволят посетить развалины Вавилона и раскопать холмы древних городов. Но Бэнкс еще не знал или не понимал, что ему придется столкнуться с настолько ужасной бюрократической системой, что ее изощренность не поддается никакому описанию. Он и представить себе не мог, что в Оттоманской империи добиваются благоволения или получают разрешение совсем не так, как в Вашингтоне; к его величайшему удивлению, оказалось, что ему запрещено не только производить раскопки, но и посещать исторические места. Он не только не получил дозволение раскапывать Ур через две недели после приезда, как предполагалось, но и три года спустя все еще ждал фирман, разрешающий вообще что-то раскапывать в Месопотамии.

Правда, все эти трудности он преодолевал с изрядным чувством юмора и стойкостью духа, ибо прибыл в Багдад, имея великие надежды и благословение таких влиятельных и богатых соотечественников, как президент Чикагского университета У.Р. Харпер, епископ Поттер, Исидор Страус и Джордж Фостер Пибоди, исполняющий обязанности казначея Фонда экспедиции в Ур. Спонсоры Бэнкса были настолько воодушевлены и уверены в успехе, что перед его отъездом из Соединенных Штатов устроили прощальный обед, на котором карточки гостей были написаны «на языке Навуходоносора», хлеб был испечен в виде вавилонских кирпичей, через огромный поднос с мороженым цвета песков пустыни шли ледяные верблюды, торт в виде Вавилонской башни содержал в себе подарки («древности от Тиффани») для гостей. Бедный Бэнкс смертельно обиделся, когда собравшиеся подняли бокалы за успех экспедиции, а официант забыл подать ему бокал. «Неужели это предвещает провал?» – спросил он. Оказалось, что так оно и вышло.

Но, несмотря на дурное предзнаменование, Бэнкс прибыл в Константинополь 15 января 1900 г., не испытывая ни малейших сомнений по поводу того, что через неделю-другую получит необходимое разрешение. Прошение о выдаче фирмана было подано президентом Чикагского университета Харпером за шесть месяцев до того, в июле 1899 г. Конечно же оно было положено под сукно и затерялось в канцелярии министерства общественных предписаний; можно даже предположить, что оно до сих пор пылится в одном из турецких архивов. Тем временем Бэнкс с помощью сотрудников посольства начал обивать пороги различных министерств, приглашать на обеды разных чиновников и даже изучать турецкий язык, чтобы общаться с ними лично. Все они были очень любезны и давали понять, что дело разрешится в ближайшем будущем; но при этом совершенно ничего не происходило. В действительности же с американцем обращались так, как традиционно было принято обращаться с богатыми, но нежелательными иностранцами. И хотя на протяжении десяти месяцев после приезда в Константинополь Бэнкс почти каждый день проводил в том или ином министерстве, ему наконец сообщили, что разрешение проводить раскопки в Мукайяре (Уре) выдано не будет, поскольку этот холм считается частной собственностью. Затем, когда оказалось, что это государственная собственность, в разрешении Бэнксу отказали на том основании, что в регионе неспокойно из-за местных разбойников.

Бэнкс воспринял поражение после почти целого года труда с надлежащей выдержкой и тут же подал прошение о разрешении на раскопки в Бирс-Нимруде, на месте предполагаемой Вавилонской башни. Но оказалось, что он опоздал, и это право было предоставлено доктору Кольдевею, под чьим руководством немецкая экспедиция уже вела раскопки в Вавилоне. Бэнкс не терял ни минуты: узнав о невозможности раскопок в Бирсе, он на следующий же день подал прошение о разрешении на раскопки в Телль-Ибрагиме, на месте библейской Куты. В течение какого-то времени казалось, что дело быстро продвигается – особенно после того, как американцы согласились купить холм, а после окончания работ подарить его Константинопольскому музею. Но через семь месяцев выяснилось, что именно на этом холме находится одна из многочисленных могил мусульманского пророка Ибрагима (Авраама), и такое священное место конечно же трогать нельзя. Бэнкс пытался преодолевать эти и другие подобные трудности, все глубже запуская руку в фонд экспедиции, раздавая чиновникам то, что называл «обычным красноречивым бакшишем». И что же? Довольно скоро ему наконец-то был выдан фирман на право производить раскопки в Тель-Ибрагиме; несостоявшийся археолог едва мог поверить такой удаче. Но лучше бы он вовсе ни во что не верил, так как спустя пару недель получил другое официальное послание Блистательной Порты, в котором сообщалось, что была допущена прискорбная ошибка и что документ предназначался другому лицу, а вовсе не ему, доктору Эдгару Дж. Бэнксу. Американец не согласился с этим объяснением, и тогда турецкие власти запустили весь процесс по новому кругу, с привлечением все тех же аргументов: частная собственность, священные могилы и т. д.

Бэнксу пришлось оставить мечты о Тель-Ибрагиме, Бирс-Нимруде и Уре. Он сообщает, что комитет в Америке был «совершенно разочарован» и посоветовал ему возвращаться домой. Но, не желая сдаваться, он отказался от жалованья и устроился преподавателем в Роберт-колледже, американской школе Константинополя. Он тоже начал все сначала, подав прошение об очередном фирмане, на этот раз с целью раскопок в месте под названием Бисмая. Эти развалины находились так далеко в пустыне, что никто даже не потрудился прокопать там пробные траншеи. Прошло два с половиной года после приезда Бэнкса в Константинополь, и в этот критический момент он получил телеграмму из Филадельфии: «Комитет Ура распущен, фонды распределены, отзовите прошение».

Казалось бы, это конец всех надежд для человека, который потратил столько времени, усилий и все личные сбережения, пытаясь воплотить в жизнь свои честолюбивые замыслы. Но только не для доктора Бэнкса. Атмосфера Константинополя уже оказала на него свое влияние; здесь он стал профессором в Роберт-колледже и сотрудником американского представительства. «Любой, кто прожил немного на берегах Босфора, – пишет он, – всегда мечтает вернуться сюда, так как, несмотря на грязь и постоянные опасности, несмотря на свое полуварварство, Восток обладает неотразимым очарованием». Бэнкс вспоминает, что имел обыкновение посещать «общительного англичанина» мистера Фрэнка Калверта, владевшего землей, на которой находились развалины гомеровской Трои, и который «раскапывал для нашего развлечения древнюю троянскую могилу и дарил нам ее содержимое». Времена любителей-археологов и искателей сокровищ еще не окончательно миновали.

Бэнксу еще предстояло увидеть улыбку судьбы, причем основную роль в этом сыграл тот факт, что правительство Соединенных Штатов решило использовать на Ближнем Востоке опыт «дипломатии канонерок», который так успешно проявил себя в Северной Африке. Когда распространились слухи о том, что Мегельсон, американский вице-консул в Бейруте, был убит в своем экипаже на главной улице, общественность на его родине (в основном наиболее шовинистически настроенные конгрессмены и газеты) потребовала немедленного возмездия. Эскадре американского флота, возглавляемой флагманом «Бруклин» под командованием адмирала Колтона, было приказано занять боевые позиции в восточной части Средиземного моря. Позже оказалось, что слухи о смерти Мегельсона сильно преувеличены, и, излагая это событие, Бэнкс справедливо замечает, что ситуация оказалась весьма неприятной для министерства иностранных дел и в особенности для адмирала Колтона, после того как он прибыл в Бейрут, на который уже были нацелены пушки его кораблей. Но еще более неприятной она оказалась для турецкого правительства, которому никак не хотелось вступать в войну с Соединенными Штатами. Все заинтересованные стороны, казалось, пребывали в замешательстве и не знали, как быть дальше, – за исключением самого мистера Мегельсона, «который деловито собирал для своего альбома газетные вырезки о собственном убийстве». Вашингтон, не желая признаваться в том, что готов был развязать войну на основании каких-то досужих вымыслов, сделал горделивое заявление, объявляющее присутствие своих боевых кораблей в Восточном Средиземноморье знаком мира и доброй воли. Таков был апогей американской дипломатии.

Турецкое правительство намек поняло, интерпретировав эту декларацию как знак того, что американцы требуют предоставить им свою долю средневосточного рынка, наряду с англичанами и французами, которые удерживали на нем почти абсолютную монополию начиная с XVI в. Бэнкс, очевидно, одним из первых воспользовался преимуществами нового отношения к себе турок, ибо как только они узнали, что Джон Д. Рокфеллер выделил 100 тысяч долларов на покрытие расходов десятилетнего проекта «библейской археологии» на Среднем Востоке, то почти сразу же выдали ему фирман с позволением производить раскопки в Бисмае, «разрушенном городе Адаб».

Но трудности Бэнкса на этом не закончились. Ему по-прежнему приходилось вступать в деловые сношения с Блистательной Портой по поводу предстоящей экспедиции. Как только стало известно, что американец, обладающий несметным богатством, но лишенный достаточного опыта, ищет помощи, чиновники и их свита принялись измышлять всяческие дополнительные способы освободить профессора от излишка долларов. Новость быстро облетела все министерства и посольства; на базаре люди судачили о молодом американце, который готов потратить состояние на то, чтобы рыть ямы в земле. Теперь все наперебой предлагали ему свои услуги, в том числе и русский консул, который попросил археолога не переманивать его переводчика, некоего Латиника, человека австрийского или французского происхождения, осевшего на Востоке, и, по его словам, игравшего крайне важную роль в консульстве. Бэнкс незамедлительно предложил Латинику сумму гораздо большую, чем ему платили русские, и таким образом представители царя избавились от мошенника, которого сторонился каждый разумный человек в Багдаде. Этот же Латиник взял на себя обязанности по найму других работников, необходимых для экспедиции, и среди них оказался его друг, безработный плотник, которого назначили поваром. Он также распоряжался закупкой провизии, и в частности заказал большую партию консервированных омаров, которая пролежала на складе более года и которую никто не осмеливался употребить в пищу.

Когда, собрав наконец свиту и провиант, профессор Бэнкс отправился на свой вавилонский участок, расположенный далеко в пустыне, он настолько устал от всех хлопот, что после целого дня поездки верхом едва не падал в обморок, а такую слабость следовало скрывать от арабов. По достижении Бисмаи он вынужден был признать, что ее развалины не столь впечатляющи и что его первоначальные планы раскапывать их с помощью 30 неподготовленных и физически слабых арабов-кочевников могут практически обернуться провалом. Когда выяснилось, что нигде в округе нет воды, работники пригрозили ему уходом. И только деньги помогли Бэнксу взять ситуацию под контроль: он нанял караван верблюдов, которые доставляли воду в мехах через всю пустыню. В рождественский день 1903 г. профессор Бэнкс наконец-то начал свои раскопки.

Его методы, как и следовало ожидать, не слишком отличались от методов первых копателей, вооруженных лопатами и кирками. Бригады из девяти рабочих под руководством десятников разошлись по холмам Бисмаи в поисках древностей, ободряемые обещанием двойного жалованья. Результаты оказались впечатляющими. Так, была найдена гробница в прекрасном состоянии, в которой находились останки человека и семь глиняных горшков различных размеров и форм. Останки, скорее всего, принадлежали женщине. Однако исследование гробницы и ее содержимого было отложено на следующий день. Когда Бэнкс вернулся на место, чтобы сфотографировать находку, оказалось, что стены полностью обрушились и гробница превратилась в очередную кучу земли, которую рабочие раскидывали лопатами. Копатель не имел ни малейшего представления о возрасте этой и подобных ей могил. Как он выразился по поводу других сделанных им находок, ему не оставалось ничего иного, «как принимать теорию рабочих». Незнание шумерской хронологии (что неудивительно для 1903 г.) и чрезмерный энтузиазм любителя привели к тому, что Бэнкс сделал множество ложных выводов и предположений. Но, принимая во внимание его смелость, скромность и целеустремленность, не следует его слишком осуждать.

Раскопки в Бисмае длились два года, и за это время едва ли нашелся один день, когда ему не угрожали бы опасности и трудности, подстерегающие любого путешественника в Междуречье в начале века. Бэнкс достойно претерпевал все испытания, как до этого достойно терпел три года измывательства чиновников в ожидании фирмана. Поэтому он заслужил право на исключительные находки. В то время в прессе холмы Бисмаи назывались всего лишь развалинами раннего арабского поселения, не имеющего никакой археологической ценности. Но благодаря Бэнксу выяснилось, что это одно из самых древних поселений Шумера и что статуи, вазы, тысячи глиняных табличек, фундаменты дворцов, храмов и частных домов позволяют наконец-то вписать в историю человечества главу, посвященную цивилизации пятитысячелетней давности.

Вне всякого сомнения, наиболее впечатляющей находкой Бэнкса оказалась статуя царя, которого он называл «Дауду». Это изваяние он довольно поспешно назвал «самой древней статуей в мире». Настоящее имя этого царя – Эсар, а возраст статуи – пять тысяч лет. С определенной долей уверенности ее можно назвать одним из древнейших шумерских произведений искусства и, пожалуй, самым пленяющим воображение памятником древней культуры. Предоставим возможность самому археологу описать, как была найдена эта статуя:

«С наступлением ночи из лагеря позвали Хайдана Бея и Ома Баши; вместе с ними, а также с Ахмедом-шиитом, руководителем бригады, и Аббасом, первооткрывателем, мы оставались за пределами лагеря до тех пор, пока огни костров не привлекли последних опоздавших на ужин; после этого мы спустились в траншею. Изогнутыми лезвиями арабских ножей мы осторожно очищали твердую глину с белого камня; тело было обнажено до пояса; затем мы откопали складчатую юбку до лодыжек и ступней. С разочарованием мы увидели, что ноги повреждены; не хватало пальцев, но у основания статуи Ахмед расшатал какой-то покрытый глиной камень, и когда он очистил глину, то оказалось, что это палец. Через мгновение нашлись остальные пальцы, и ноги были полностью восстановлены… Затем, почти обезумев, мы принялись искать недостающую голову, но нигде не находили. Когда совсем стемнело и невозможно было продолжать поиски, отчаявшись найти голову, мы завернули статую в большую «аббу», чтобы, как сказал Ахмед, сохранить ее от холодного ночного воздуха, но скорее для того, чтобы спрятать ее от любопытных глаз арабов, и перенесли в лагерь. А это была задача не из легких, так как статуя изображала довольно дородного древнего царя.

Оказавшись одни в моей палатке, мы положили царя и протерли его; он определенно нуждался в мытье, так как не мылся уже около шести тысяч лет… Всю эту ночь безглавый царь со сложенными руками терпеливо стоял у моей постели, словно охраняя меня».

Статуя Бэнкса, голову которой нашли через несколько дней, была высечена из белого мрамора и имела высоту 88 сантиметров. Это впечатляющий пример раннего шумерского искусства, хотя и не шести-тысячелетней давности, как предполагал американский археолог. Скорее всего, она датируется 3000 годом до н. э. Но более важен не ее точный возраст, а принадлежность к определенной школе скульптуры, и на этот счет нет никаких сомнений. Круглая лысая голова, огромные выпученные глаза, квадратные плечи, обнаженный торс, складчатая юбка и, что самое важное, сложенные в благочестивом жесте руки делают эту статую своего рода образцом шумерской скульптуры. Бэнкс долго и упорно работал над переводом надписи на верхней части правого плеча и пришел к заключению, что царя звали Дауду (Давид). Он перевел три строчки следующим образом:

Правильный же перевод таков: «Царь Эсар, могущественный, царь Уд-нун-ки».

Воодушевленный своей великолепной находкой, Бэнкс со своими рабочими принялся с удвоенной силой раскапывать все холмы Бисмаи, и его ждала щедрая награда: десятки разбитых ваз из алебастра, белого и желтого камня, порфира и оникса; вавилонские лампы различных эпох, изделия из слоновой кости, меди и перламутра; несколько небольших статуй царей и богов; цилиндрические печати и 2500 глиняных табличек. С литературной точки зрения содержание табличек разочаровывало, так как широкая публика, вниманию которой до этого представили вавилонскую версию Всемирного потопа, «Эпос о Гильгамеше» и яркие исторические описания из библиотеки Ашшурбанапала, ожидала чего-то равноценного по сенсационности; следует также помнить о том, что экспедицию финансировал Джон Д. Рокфеллер с целью пополнить знания о Библии, а не о Шумере. Таблички Бэнкса были по большей части деловыми договорами; среди них не было ни гимнов, ни псалмов, ни поэм или исторических повествований.

Его собственное объяснение такого отсутствия литературных текстов довольно оригинально. Бэнкс обнаружил шахты, ведущие в древнюю библиотеку, и предположил, что их прорыли ассирийцы по приказу Ашшурбанапала, который, как известно, приказал по всей своей стране собирать книги из разрушенных городов Шумера. Адаб к тому времени (640 г. до н. э.) давно уже представлял собой занесенный песком холм; город был разграблен и покинут почти за тысячу лет до того. Поэтому собирателям табличек пришлось прорыть туннели в библиотеку, из которой они, вероятно, забрали все книги, представляющие какой-то интерес, а остальные беспорядочно свалили на полу. Там Бэнкс и нашел их две с половиной тысячи лет спустя. Возражение против этой гипотезы заключается в следующем: откуда собиратели книг знали, где искать занесенную песками библиотеку?

В жаркие летние месяцы, когда температура в тени часто поднималась до 46 °С, Бэнкс возвращался в Багдад. Он пишет о том, как по утрам, прогуливаясь вместе с женой по местным базарам, он внимательно приглядывался к выставленным на продажу многочисленным древностям. Порой среди них попадались настоящие, но еще больше было подделок. Производство псевдоассирийских произведений искусства к тому времени уже стало процветающим видом бизнеса в Багдаде, и купцы пользовались любым подходящим случаем, чтобы улучшить качество подделок. Однажды Бэнкс разглядел особенно хорошо выполненную поддельную статую ассирийского царя, на пьедестале которой виднелись даже нечеткие следы надписей. Перс-ремесленник спросил его, каким образом он мог бы улучшить свою работу, так как, хотя многие его репродукции выставлены в европейских музеях, он всегда старается узнать что-то новое, особенно из уст таких знатоков, как археологи.

Тем временем в Багдаде разразилась эпидемия холеры, от которой ежедневно умирали десятки людей. Бэнкс постарался отправить свою жену из Ирака обратно в Соединенные Штаты. Бисмая определенно не была подходящим местом для женщины. Жить там было одиноко, неудобно и опасно. И словно в подтверждение этого, когда в сентябре 1905 г. Бэнкс вернулся к месту раскопок, то обнаружил, что в его отсутствие лагерь был разграблен, а из небольшого музея похищены наиболее ценные экспонаты, в том числе и шумерская статуя царя Эсара. Потеря этой статуи, уже ставшей знаменитой, явилась тяжелым ударом для человека, который потратил так много сил, чтобы обрести наивысшую для археолога награду. Тем более, что Бэнкс не в силах был ничего сделать. При этом его даже обвинили в умышленном хищении национального достояния.

Между тем статуя пропала, Бэнкс никогда больше ее не видел и даже не знал, куда она делась. К счастью, она попала не в частную коллекцию, а оказалась через некоторое время в музее Багдада, где ее можно увидеть и сегодня. На этом перипетии американца не закончились, так как ввиду обвинения в краже ему запретили продолжать дальнейшие раскопки. Он был вынужден заплатить рабочим и вернуться в Багдад. На подобное путешествие вряд ли решится кто-либо из современных туристов: пересохшие водоемы были заражены разлагающейся рыбой, немногие оставшиеся лужи делили между собой либо коровы и козы, либо купающиеся обнаженные мужчины и женщины, черпающие кувшинами воду из этих же луж, – и все это в стране, пораженной эпидемией холеры.

Тем не менее до Багдада Бэнкс добрался в целости и сохранности, но там турецкие власти официально обвинили его в похищении шумерской статуи и отказали в разрешении продолжать раскопки в Бисмае. На место раскопок был послан помощник, который только что прибыл из Чикаго; ему было поручено сохранить этот участок для дальнейших работ. Но этот приезд оказался для него роковым, так как через шесть недель после прибытия на место у мистера В.Ф. Персонса либо случился тяжелый нервный срыв, либо он, по его словам, выпил отравленный кофе. В любом случае Персонс в течение семи недель лежал без памяти. В конце концов его привезли обратно в Багдад и отправили домой в Чикаго в состоянии полного физического и духовного истощения. Остается только догадываться, что на самом деле Бэнкс думал о своем новом помощнике, когда писал:

«Мистер Персонс был инженером, а не археологом или лингвистом, и ему не хватало опыта жизни в пустыне и знания местных обычаев».

Кажется невероятным, что Фонд исследований Востока при Чикагском университете, взявший на себя руководство раскопками Бэнкса, мог послать на раскопки Вавилонии какого-то инженера даже без знания арабского языка. Но на самом деле так и было, и это указывает на отношение членов правления фонда к работам в Бисмае и к их полевому руководителю. Это подтверждается воспоминаниями Бэнкса о том, что он не получил ни единого послания от профессора Р.Ф. Харпера, директора вавилонского и ассирийского отделения Фонда исследований, за все девять месяцев, которые прошли после выдачи ему разрешения на раскопки в Бисмае. Он пишет: «Казначей высылал ежемесячные чеки; две-три записки пришли от президента Харпера (президента Чикагского университета, брата профессора Р.Ф. Харпера), и, конечно, у меня не было причины жаловаться на то, что мне мешают свои».

То, как брошенный на произвол судьбы американец в действительности относился к своим руководителям, заметно по следующей фразе: «…а также не было причины быть благодарным за поддержку».

Вместе с тем с подобными сложностями сталкивались все исследователи Месопотамии XIX в.: одиночество, изоляция в отдаленном уголке пустыни, где о законе имеют лишь смутное представление, постоянный страх перед нападением, болезни, усталость, нехватка снаряжения и даже таких необходимых вещей, как словари и разговорники, и, наконец, недостаток денег. Ибо, несмотря на необычайно щедрый дар Рокфеллера, предоставившего Бэнксу 100 тысяч долларов, исследователю постоянно приходилось экономить из-за того, что средства выделялись слишком скупыми порциями, как видно из его письма, прилагаемого к «Четырнадцатому отчету о ходе работ»:

«Я настоятельно требую немедленной выдачи большего количества денег, так как, невзирая на необычайный успех раскопок, почти невозможно выполнять работы с теми суммами, которые имеются в моем распоряжении. Я сократил количество караульных до трех, а солдат до двух в целях уменьшения расходов и по тем же причинам не смог купить дом, являющийся необходимостью. Рабочих около 120 человек, и в случае нападения, которое может случиться в любой день, этого недостаточно для защиты. Увеличение количества рабочих уменьшило бы опасность, которой мы подвергаемся. Продолжать здесь работу после двух лет кажется ненужным риском, поскольку никакая другая часть Месопотамии не враждебна так, как эта. Лично я не возражаю против опасностей и песчаных бурь, но мне кажется, что в интересах университета закончить работу, пока у нас имеется «ирад» (то есть турецкий фирман, или разрешение на раскопки)».

Довольно печальное письмо, хотя Бэнксу удалось перенести опасности и песчаные бури и вернуться домой в Чикаго как раз вовремя, поскольку он писал, что «мое здоровье оставляет меня». Подобно Лэйярду, на которого он похож во многих отношениях (в частности, чувством юмора), Бэнкс счастливо справился со всеми болезнями и дожил до приличного возраста, скончавшись в 1945 г. семидесяти девяти лет от роду. И опять-таки, подобно Лэйярду, он оставил занятия ассириологией и занялся более повседневными делами. Впоследствии он стал первым директором кинокомпании, производящей художественные и документальные фильмы на «священные темы», затем президентом организации под названием «Семиноул-фильм энд компани». Работу над фильмами он сочетал с путешествиями, журналистикой и написанием популярных книг. Под конец жизни он переехал во Флориду и вступил в местный «Ротари-клуб». Некоторое время там о нем вспоминали как о средней руки бизнесмене, совершенно забыв о том, что он был одним из выдающихся пионеров ассириологии.