Битва за проливы
|
Первый кризис революционной власти разразился уже в апреле. Улицы столицы заполнили массы народа, требовавшие отставки Милюкова. Поскольку Милюков — не масон, значит, это все организовали они, злодеи. Или немцы — через большевиков.
«Масонская» политическая линия требовала включения всех «ответственных сил» в единую систему власти, подчиненную общей цели — политической либерализации и в дальнейшем по возможности — решения наиболее острых социальных проблем на основе классового компромисса. Между тем правительство висело в воздухе, Советы относились к новой власти прохладно, как к чувдой, как к меньшему из зол. Социалисты требовали, чтобы с ними считались не только во внутренней, но и во внешней политике, тем более что от хода войны зависела судьба революции. «Бойня» Первой мировой усугубляла практически все проблемы страны, ей не видно было конца и края. Патовая ситуация на фронте могла разрешиться либо победой одной из сторон (но за многие годы никто решительного успеха не достиг, не было надежды прорвать немецкий фронт и в будущем), либо всеобщим истощением (то есть новыми бедствиями для трудящихся), либо компромиссным миром. В 1915 г. на конференции в Циммервальде социалисты предложили принципы такого выхода из войны — мир без аннексий и контрибуций. Чтобы революционная Россия могла взять на себя инициативу заключения всеобщего мира, она должна была первой отказаться от территориальных и имущественных претензий к Германии, Австро-Венгрии и Турции. Но пришедшие к власти либералы были настроены весьма агрессивно, надеясь «получить свое» — поучаствовать в разделе Турции и Австро-Венгрии, получить компенсацию с противников за издержки войны. А пока продолжалась политика, нацеленная на аннексии и получение контрибуции с противника, достичь мирного компромисса было невозможно. 11 марта Милюков, выступая перед дипломатическим корпусом, подтвердил стремление России вести войну до «победы». Значит, новое правительство не собирается искать компромиссного мира без аннексий и контрибуций? 22 марта Милюков разъяснил свою мысль с предельной ясностью: Россия стремится приобрести Константинополь и проливы, но это — не «захватные тенденции», ведь Турция когда-то тоже захватила эти земли1. Так можно оправдать любые аннексии, поскольку почти каждая территория была когда-то кем-то завоевана. Мнение лидера разделяло большинство кадетов. При бурных рукоплесканиях Ф. Родичев говорил на съезде партии 26 марта: «Где же аннексии? А Константинополь? У кого мы собираемся его аннексировать? У турок?» Зал затих в недоумении. Действительно — у кого, если не у турок? «Господа, вы знаете, что Константинополь — город не вполне турецкий. Вы знаете, что там, если память мне не изменяет, 140 ООО турок, остальные — христиане-греки и евреи». Ну, понятно — сотня тысяч турок не в счет. А грекам сам бог велел жить в России, а не в Турции или какой-нибудь Греции. Не говоря уж о евреях. Какие уж тут аннексии! Впрочем, Родичев так разошелся, что уже и не скрывает, что кадеты требуют именно аннексий: «У кого же мы аннексируем Константинополь, находящийся под пятой разбойничьей власти?» Да уж, против разбойников не грех и поразбойничать, выйти, так сказать, на большую дорогу: «И не Константинополь нам нужен, а нам нужны проливы». То есть Константинополь, конечно, тоже. Но раз немцы маячат в Средиземном море, то «дело обеспечения русской самостоятельности»2 требует аннексии Константинополя с проливами. И никакого империализма. Даже сталинские требования 40-х гг. были скромнее, чем претензии русского либерализма к южному соседу. Циничная логика либералов-шовинистов наткнулась на сопротивление миротворцев из Совета.14 марта в ответ на заявление Милюкова Совет принял свою декларацию по вопросам войны и мира — воззвание «К народам мира». Исходя из принципов Циммервальдской конференции социалистов, воззвание предлагает народам своими усилиями прекратить кровопролитие на условиях отказа от «захватных стремлений». Для этого трудящиеся Германии и Австро-Венгрии должны свергнуть свое самодержавие по примеру России. Таким образом социалисты искали возможность выйти из тупика безысходной позиционной войны. Но для того, чтобы призывать других к компромиссному миру, Россия должна была сама отказаться от территориальных претензий к противнику. А Милюков категорически отказывался это делать. В итоге возник первый кризис, когда Совет мог публично отказать правительству в доверии и тем поставить его перед лицом политического краха. Пришлось правительству вступить в переговоры с Советом, чтобы сохранить единство. Даже правый социалист Церетели требовал, чтобы правительство признало формулу мира без аннексий и контрибуций. Милюков дрогнул под давлением «масонской партии», стремившейся сохранить союз с Советом. В Заявлении Временного правительства о целях войны, увидевшем свет 28 марта, говорилось: «Цель свободной России — не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»3. Это означало, что Временное правительство отказывается от мечты шовинистов (включая Милюкова) водрузить русский флаг над Дарданеллами. Однако по настоянию кадета Ф. Кокошкина были вставлены слова о соблюдении обязательств перед союзниками. Это поставило согласование заявления с социалистами на грань срыва — ведь сами обязательства содержались в секретных договорах. Делегаты Совета не могли подписаться под тем, что не видели. Эта коллизия разрешилась только после победы большевиков, которые просто опубликовали секретные договоры Российской империи (что не мешало им потом заключать свои — не менее секретные). Но в марте на выручку пришло масонское искусство компромисса — Некрасов убедил социалистов, что они могут толковать двусмысленные формулы документа в свою пользу. Этот «гнилой компромисс» продержался меньше месяца. Милюков тоже толковал заявление по-своему, считая захват проливов чуть ли не освобождением. И вообще он был готов поставить левых перед фактом игнорирования их требования. Еще в апреле Милюков убеждал Алексеева в необходимости провести десантную операцию по захвату проливов4, что означало бы новый виток войны. В этих условиях Керенский попытался закрепить успех компромисса, предложив опубликовать официальную ноту к союзникам с разъяснением заявления 28 марта. Нота, подготовленная Милюковым и принятая правительством, вышла за рамки декларации 28 марта — в ней говорилось о войне до победы (что исключало быстрый компромиссный мир), после которой «демократические государства» (то есть Антанта) введут «санкции», способные предотвратить новую войну. Понятно, что санкции будут введены против побежденных Крмании и Австро-Венгрии. Нота Милюкова была принята 18 апреля, но опубликована 20 апреля, через два дня после первомайских демонстраций, где господствовало циммервальдское, миротворческое понимание задач внешней политики. Однако задержка с публикацией ноты не помогла избежать конфликта — социалисты почувствовали себя обманутыми и не позволили поставить себя перед фактом изменения внешнеполитической линии правительства. По мнению Милюкова, его нота дала «новый благодатный повод большевикам для первой уличной манифестации вооруженных сил против Временного правительства». Демонстрации против Милюкова и других «министров-капиталистов», по его мнению, были инициированы из «темного источника»5(намек то ли на немцев, то ли на масонов). Провозгласив вывод о причинах движения, продиктованный его политической схемой, Милюков вскользь обращает внимание и на реальные обстоятельства выступления 20—21 апреля. А эти обстоятельства разрушают всю схему кадетского историка. Оказывается, солдат Финляндского полка на демонстрацию против ноты Милюкова вывел не кто иной, как прапорщик Ф. Линде, весьма далекий от большевизма член исполкома Совета. Позднее он будет назначен Временным правительством комиссаром Юго-Западного фронта, со всем возможным пылом станет убеждать солдат идти в наступление. И солдаты, уже убедившиеся в бессмысленности наступлений, застрелят его. Но в апреле нота Милюкова возмутила даже такого социал-патриота. Может быть, Линде действовал по приказу масонов? Но он не смог бы ничего сделать без большевиков, а они — враги «масонской партии». Кто же координировал действия таких разных сил? Разгадка находится перед глазами: сам Милюков. Его акция возмутила и Линде, и левых социалистов, и большевиков. Так же как в феврале упрямство Николая II довело кризис до революции, так и в апреле упрямство Милюкова и его сторонников вывело массы на улицы. Движение против ноты Милюкова носило широкий и многопартийный характер. Большевики, разумеется, тоже приняли участие в демонстрациях, поскольку нота подтвердила их обличения Временного правительства. Произошли столкновения между противниками и сторонниками Милюкова, пролилась кровь. 22 апреля правительство выступило с разъяснениями злополучной ноты: мол, под «санкциями» имелись в виду пацифистские меры — международный трибунал и ограничение вооружений (вообще-то такие меры не называются санкциями). Правые социалисты добились того, что исполком Совета признал эти разъяснения удовлетворительными. Но стало очевидным, что лидерство Милюкова в правительстве ведет к конфронтации и, возможно, — гражданской войне. В Петрограде «партия порядка» не имела пока шансов подавить уличные выступления. Когда командующий Петроградским военным округом Корнилов попытался вызвать на Дворцовую площадь две батареи Михайловского артиллерийского училища, то собрание солдат и офицеров постановило не давать ему орудий. Новое 9 января не состоялось, и Корнилов подал в отставку. Раз нельзя было подавить левых, нужно было направить их энергию на пользу правительства. А это было возможно только при условии исключения из кабинета «ястреба» Милюкова, который и после апрельских столкновений продолжал стоять на своем. Характерен диалог левого либерала, лидера «промасонского» крыла кадетов Некрасова и Милюкова. Некрасов: «Что такое жизненные интересы России? Скорейшее доведение войны до прочного мира или сакраментальная фраза: Константинополь и проливы?»6 Милюков ответил вопросом на вопрос: «Так и будем говорить, что вопрос идет о победе или об окончании войны вничью?»7 В этом заключалась суть разногласий левых и шовинистов по внешнеполитическим вопросам. Победы неудачно добивались с 1914 года. Теперь левые предложили иной выход — завершение бойни без победителей и побежденных. Милюков настаивал на победе, надеясь на новые десантные авантюры. «Масонская партия» колебалась — Некрасов внял аргументам циммервальдцев, а вот Керенский, заняв пост военного министра, под влиянием ведомственного интереса сам стал мечтать о бонапартовых лаврах. *** 26 апреля правительство выпустило декларацию по итогам событий. Проект написал кадет Кокошкин, и он был проникнут духом обличения Совета и левых. Но «масонская партия» в условиях социальной нестабильности и военного бессилия правительства в столице легко переиграла кадетских «ястребов». При обсуждении в правительстве текст декларации кардинально изменился, и она превратилась в приглашение расширить состав правительства за счет «тех аютвных творческих сил, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством»8. Прежде всего это относилось к Советам и социалистическим партиям. Напрасно Милюков убеждал премьера Львова пожертвовать Керенским и установить твердую власть, готовую подавить левых. В обстановке весны 1917 г. эти предложения были совершенно неадекватными. Гучков первым понял это и 29 апреля подал в отставку. Милюков сначала утверждал, что не останется в правительстве в случае коалиции с левыми, но затем все же принялся делить портфели, испытав новое унижение — ему предложили пост министра просвещения. Просвещать граждан в таких условиях Милюков отказался и покинул правительство. Когда под напором левых сил Милюкову пришлось оставить правительство, он недоумевал, каким образом его во всех отношениях правильная линия потерпела столь быстрый крах. В своих воспоминаниях Милюков намекал, что он пал жертвой интриг загадочной группы в правительстве, связанной «какой-то личной близостью политико-морального характера»9 (прямо слово «масоны» не было произнесено, а в более строгом исследовании Милюкова «История Второй русской революции» отсутствуют и сами намеки10). Г. Аронсон считает, что намеков этих достаточно, «чтобы получить представление о месте и влиянии масонов в Февральской революции и событиях 1917 г.»11. Но для того, чтобы согласиться с этим поверхностным выводом, нужно начисто забьггь обо всем, что творилось за пределами кабинета министров в апреле 1917 г., когда многотысячные толпы требовали отставки Милюкова, нарушившего соглашение с Советом в вопросе о продолжении войны. Масоны были утлой лодкой, маневрировавшей среди других лодок по бурным волнам революции. Милюков попытался встать на пути широкого левого движения и был смят. Намеки обиженного министра на «истинные» причины его отставки к этому факту ничего не добавляют. 1 Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 368. 2 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн.1. С 443-444. 3 Милюков П.Н. История Второй русской революции. С. 76. 4 Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 388-389. 5 Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 83. 6 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн.1. С. 503. 7 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1. С. 508-509. 8 Цит. по: Милюков П. Н. Указ. соч. С 91. 9 Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917). Нью-Йорк. 1955. Т. 2. С. 332—333 10 Милюков П.Н.. История Второй русской революции. С. 96. 11 Аронсон Г. Указ. соч. С. 166. |
загрузка...