Кроме изученных больших мифологических циклов имеется еще небольшое количество маргинальных мифов, которые также пытались истолковать как свидетельства доколонизационных контактов между греками и причерноморскими народами. Эти сообщения, однако, основываются как правило на мифографических построениях и народных этимологиях ученых авторов достаточно позднего времени, прежде всего эллинистической эпохи.
К числу подобных рассказов относится сообщение Стефана Византийского об участии сына Ээта в основании Пантикапея, которое использовалось как свидетельство доколонизационных контактов греков с Северным Причерноморьем143: Παντικάπαιον... ώκίσθη δέ παρά Αίήτου παιδός, λαβόντος τον τόπον παρά Αγαήτου τοΰ Σκυθών βασιλέως — «Пантикапей... был основан сыном Ээта, получившим землю от царя скифов Агаэта» (s.v. Παντικάπαιον, ср. Eustath. ad Dion. 311). Прежде всего, приведенному тексту трудно доверять, поскольку он явно испорчен. Там, где должно стоять имя основателя Пантикапея находится лакуна, имя Άγαήτου также подозрительно144 и производит впечатление диттографии (αιητoγ — αγαητoγ). Однако даже если принять предлагаемую форму текста, очевидно, что речь идет о поздней мифографической конструкции. Она не может быть датирована эпохой, предшествующей основанию Пантикапея в начале VI в. до н. э. Очевидная цель этой конструкции — попытка возвести историю столицы Боспорского царства к знаменитому мифическому персонажу.
По этому поводу следует заметить, что культ героев-основателей был широко распространен в ионийских колониях. Как известно, в ионийской колонизационной практике было принято считать ойкиста, основавшего ту или иную колонию, героем и ее покровителем, причем часто таким покровителем почитался не реальный основатель (как, например, в Фасисе), а бог, в милетских колониях — обычно Аполлон, которому, таким образом, приписывалась роль ойкиста145. У нас отсутствует, однако, какая-либо информация о почитании в Пантикапее Ээта или его сына, несмотря на то, что культы основателей были всегда очень важными для полиса и несмотря на то, что религия Пантикапея достаточно хорошо известна. Кроме того, для милетской, да и вообще греческой колонизационной практики в высшей степени не характерно было считать ойкистом недавно основанной колонии героя, имеющего местные связи. К тому же мифологический образ Ээта не имеет ничего общего с колонизационной активностью. Все это выдает сугубо книжное происхождение изложенного у Стефана рассказа и заставляет относить его к достаточно позднему времени.
Другие легенды об основании городов также имеют тенденцию привязывать их к крупным мифологическим циклам, относящимся к Черному морю, чаще всего к легендам об аргонавтах. Так, именно аргонавтам приписывалось основание Синопы (ср. подробно ниже, 2.3.2). В других случаях те же герои могут считаться спутниками Геракла в его походе против амазонок. Легенды об амазонках относились первоначально исключительно к Малой Азии и их связи с Понтом, в том числе даже и с его южным побережьем, достаточно поздние (ср. ниже, 2.7.1). Все эти легенды, связывающие историю отдельных причерноморских полисов с общегреческими мифологическими циклами, относятся к мифотворчеству этих полисов, отражающему локальный патриотизм, и имеют, следовательно, поздние даты.
Связи с Кавказом мифа о Прометее также достаточно поздние146. Локализация этого мифа на Кавказе связана с развитием греческой географической литературы в V в. до н. э. и она, очевидно, возникла не на много раньше эпохи Эсхила, если не принадлежит ему самому. Во всяком случае Гесиод, подробно излагающий миф о Прометее, не упоминает Кавказ (Theog. 521-522): Δήσε δ' άλυκτοπέδησι Προμηθέα ποικιλόβουλον I δεσμοΐς άργαλεοισι μέσον δια κίον' έλάσσας. Возможно, что здесь идет речь об одной из «больших колонн» (κίονας μακράς), на которые, согласно Гомеру (а 53—54), опирается небесный свод. Достаточно частые изображения легенды о Прометее в греческой вазописи раннего времени соответствуют версии Гесиода. В течение VI и первой половины V в. до н. э. Прометей обычно изображается привязанным к колонне; в некоторых случаях колонна отсутствует и Прометей изображен просто связанным и сидящим на земле (Рис. 5)147. Однако титан никогда не изображается прикованным к горе или скале, как это было модно в позднеэллинистическую и римскую эпоху. Первое известное мне изображение такого рода датируется серединой IV в. до н. э.148 Появление этой изобразительной схемы, очевидно, связано с влиянием эсхиловской трагедии.
Рис. 5. Лаконский чернофигурный килик мастера Аркесилая. 565-550 гг. до н. э. Ватикан. Mus. Greg. Etr. 16592. По LIMC, VII, 2. pl. 424. Prometheus 54
Следует обсудить еще один миф, также сохранивший отзвук раннего представления о Черном море как Океане. Речь идет о сохраненной Геродотом (IV, 8) легенде о происхождении скифов, согласно которой они являются потомками Геракла. Эта легенда отличается от изученных мифов прежде всего тем, что является очевидной interpretatio graeca скифского мифа, это die echte Skythen-sage im griechischen Gewande, по выражению В. Али149. Данная генеалогическая легенда многократно подробно анализировалась150. В результате этих исследований было отмечено, что изложенная Геродотом версия151 содержит значительные искажения скифского мифа. Это прежде всего объединение скифской генеалогической легенды с мифом о Герионе. Геродот сообщает, что Геракл пришел в Скифию, победив океанское чудовище Гериона и угоняя его коров. Коровы Гериона не играют никакой роли в приключениях Геракла в Скифии — нимфа похищает у него коней, тогда как коровы даже не упоминаются. Очевидно, что объединение мифа о скифском Геракле с легендой об убийстве Гериона — результат мифографической активности, при которой сюжет составляется из сохранившихся в разных источниках элементов, не связанных между собой по происхождению. Следует отметить кроме того, что легенда о Геракле-предке скифов объединяется с мифом о Герионе только в изложенной Геродотом версии легенды, тогда как другие источники ничего не говорят о связи двух сюжетов.
Объединение этих двух мифов тем более странно, что обычная локализация острова Эрифия, где жил Герион, помещает этот остров в Океане на западной окраине известного мира. Такая локализация к тому же подтверждается самим Геродотом. Скифия, однако, находится на другом конце мира, на крайнем северо-востоке. Представляется, что наиболее вероятным объяснением объединения двух мифологических сюжетов является предположение о существовании второй локализации Эрифии в восточной части Океана, то есть на Черном море.
Существование этой традиции подтверждается сообщением мифографа второй половины IV в. до н. э. Палефата, сочинение которого сохранилось в эксцерптах византийской эпохи152. Он локализует место действия легенды о Герионе в Евксинском Понте (24 Festa), давая при этом обычное для этого автора рационалистическое объяснение легенды. Согласно этому объяснению, Герион на самом деле вовсе не был трехтелым и трехглавым монстром: он просто жил в неком городе под названием Τρικαρηνία, и название этого города было ошибочно истолковано как указание на трехглавость персонажа. Следует при этом заметить, что для создания этой мифографической конструкции Палефату вовсе не нужно было перемещать всю легенду на Черное море, тем более что город с соответствующим названием на Понте неизвестен и скорее всего придуман Палефатом ad hoc. В то же время он мог бы найти соответствующий топоним, необходимый для его построения, в других местах, например остров у берегов Арголиды (Tricarenus, Plin. N.h. IV, 56; Τρίκρανα, Paus. II, 34, 8, совр. Трикери) или горы в северо-восточном Пелопоннесе (Τρικάρανον153, совр. Куци). Можно поэтому предполагать, что локализация легенды на Черном море не является собственным изобретением Палефата, а отражает существовавшую в традиции ее локализацию в восточной части Океана, впоследствии с этим морем отождествленной154.
Это предположение подтверждается тем фактом, что многие детали, связанные с Океаном, например киммерийцы, Эя, Планкты, остров блаженных, эфиопы и др., имели в античной традиции подобную двойную локализацию на западе и востоке: в описании Океана восток как бы сливается с западом155. Напротив, при попытках связать детали океанского «пейзажа» с реальной географией, они неизбежно раздваиваются, оказываясь одновременно и на Западе (у берегов Италии или Испании), и на Черном море. Эта двойная локализация всех связанных с Океаном реалий, которая хорошо известна в античной традиции, еще раз подтверждает существование древней идентификации Черного моря с Океаном. Можно считать, что тот факт, что оба мифологических сюжета в геродотовской легенде о Геракле приурочены к океанскому побережью и является главной причиной их объединения в едином повествовании. Когда Черное море перестало отождествляться с Океаном, связь двух частей повествования распалась. Эпизод с Герионом отсутствует во всех поздних версиях мифа о Геракле-прародителе скифов, например, в надписи на Tabula Albana156. В этой версии мифа Геракл приходит в Скифию сразу после своих подвигов во Фракии.
Объединение двух сюжетов могло произойти только в эпоху, когда отождествление Черного моря с Океаном еще существовало, но когда греки были уже достаточно хорошо знакомы со скифами. Поскольку Геродоту уже было хорошо известно, что Черное море не является частью Океана, это объединение не могло ему принадлежать157. Наиболее вероятно, что он заимствовал этот рассказ у причерноморских греков, на что имеется и прямое указание: Ελλήνων δέ οί τον Πόντον οικέοντες ώδε (scil. λεγουσι) — «те из греков, что живут на Понте, рассказывают следующее». По-видимому, сближение двух мифов принадлежит первым колонистам Северного Причерноморья, которые имели непосредственные контакты со скифами, то есть жителям поселения на Березани. Это предположение подтверждается и тем, что действие геродотовского рассказа происходит в Гилее, на побережье неподалеку от березанского поселения и Ольвии.
Это предположение было недавно подтверждено важным эпиграфическим документом. Речь идет о найденном в Ольвии граффито, опубликованном в 1991 г158. Это граффито из 12 строк, нанесенное на черепок сосуда, расписанного в стиле Фикеллура, представляет собой письмо. Первые издатели условно именуют его «письмом жреца», против чего возражает Л. Дюбуа159. Однако в пользу такой интерпретации может свидетельствовать насыщенность текста лексикой, относящейся к религиозной или связанной с ней сфере: упоминания, по всей видимости, жертвоприношения (стк. 1), «богосозданных мест» (τόπους θεοποιήτους, стк. 3), «света/факела святилища» (ίρό φως, стк. 4), алтарей нескольких божеств (стк. 7-8), возможно, религиозной церемонии (ίρουργίηι, стк. 10). Однако интерпретация стоящих в 4-й строке письма слов как ιρό φώς, «человек святилища», на которой в значительной мере и основывалось толкование данного текста как письма жреца, согласно справедливому замечанию Л. Дюбуа, неудачна: предложенный им вариант «свет/факел святилища» предпочтительнее. Письмо по всей видимости относится к 550—530 гг. до н. э.: вазы стиля Фикеллура надежно датируются этим временем; не противоречит такой датировке и характер письма160.
Среди прочего, автор письма упоминает область Ύλαίη (стк. 6) и сообщает, что находящиеся в ней алтари «вновь повреждены» (αύτιςοί βωμοί βεβλαμμένο[ι είσί]: стк. 7). Божества, которым были посвящены поврежденные алтари, также упомянуты: это Мать богов, Борисфен и Геракл (стк. 8). Этот текст подтверждает, таким образом, реальность существования лесистого района по имени Гилея в окрестностях Ольвии и показывает, что Геродоту была хорошо знакома микротопонимия ольвийского региона. Кроме «письма жреца», Гилея упоминается также в одном посвятительном граффито первой половины Vb. дон. э. из Ольвии161 и в значительно более поздней ольвийской надписи (IOSPE I2, 34, I в. до н. э.)162. Кроме того, данное письмо свидетельствует о том, что культ Геракла и Борисфена, т. е. персонажей пересказанной Геродотом легенды, существовал в Ольвии уже в ранний период ее развития, в третьей четверти VI в. до н. э. В связи со святилищем, находящемся в Гилее, важно отметить еще одну деталь. В другом пассаже (IV, 76—78) Геродот рассказывает историю скифского царевича Анахарсиса, которого греческая традиция включала в число семи мудрецов. Согласно Геродоту, он был убит в Гилее в тот момент, когда приносил жертвы Матери богов. Мы знаем теперь, что алтарь этой богини в самом деле существовал в Гилее в VI в. до н. э. Уже упоминавшееся граффито первой половины V в. до н. э. подтверждает, что культ Матери богов в Ольвии был тесно связан именно с Гилеей. Его текст гласит: [Μητρί Θε]ών μεδεοσ[ηι1 Ύλαί[ης] — «[Матери бо]гов, владычи[це] Гиле[и]». Употребленное здесь поэтическое слово μεδέων, μεδέουσα как правило встречается при именах божеств, часто обозначая центры их культа (ср. например Ζεΰ πάτερ "Ιδηθεν μεδέων: Нот. Γ 320; Ω 308; Έρμήν... Κυλλήνης μεδέοντα και Άρκαδίης πολυμήλου: Hymn. Нот. Mercur. 2; Χαίρε θεά Κύπροιο έϋκτιμένης μεδέουσα: Hymn. Нот. Ven. 292 (об Афродите); Σάμου μεδέουσα... "Ηρη: Anth. Pal. VI, 243, 1; Ζεύς, Πίσης μεδέων: Anth. Pal. XII, 64, 1; θεά "Ερυκος μεδέουσα: Apoll. Rhod. IV, 917; "Ω πότνια, Κύπρου και Κυθήρων και Πάφου μεδέουσ (об Афродите): Arist. Lys. 834 и др.). Таким образом, данное граффито также недвусмысленно указывает на Гилею как центр почитания Матери богов.
Это упоминание свидетельствует о существовании в ольвийском полисе уже вскоре после его основания культа Геракла и Борисфена, являющихся героями пересказанной Геродотом легенды, причем их алтари находились именно там, где, согласно Геродоту, происходит действие этого мифа163. Таким образом, подтверждается бытование пересказанного Геродотом мифа в Ольвии не позже третьей четверти VI в. до н. э. Опираясь на упоминавшийся фрагмент Мимнерма (11 West, Allen, 10 Gentili — Prato, ср. выше, 1.3.3), можно предположить, что идентификация Черного моря и Океана еще продолжала существовать в течение последней трети VII в. дон. э., когда первые колонисты обосновались на Березани. Греки освоили Черное море довольно быстро после основания этой колонии, однако они не могли немедленно отказаться от устоявшихся географических представлений. Скифская легенда, вероятно, была заимствована и эллинизирована первыми греческими колонистами в этот краткий период пережиточного существования старых географических идей. Эта эллинизированная версия скифского мифа сохранялась в ольвийско-березанском полисе и позже вошла в греческую литературу благодаря Геродоту.
Следует при этом заметить, что ольвийская традиция во времена Геродота еще сохраняла привязку скифской легенды к греческому мифу о коровах Гериона. При этом локализация Гериона вряд ли уточнялась, и во всяком случае его не помещали на крайнем западе, за Геракловыми столпами. Географический комментарий в IV, 8, 2 несомненно принадлежит самому Геродоту и содержит характерную для него полемику с ионийской географической литературой, в том числе с идеей окружающего землю Океана, и его нет никаких оснований приписывать понтийской традиции164. Более того, Геродот дает прямое указание на происхождение легенды о Геракле и географического комментария о Герионе из двух разных источников: легенду он приписывает Ελλήνων οι τον Πόντον οικέοντες, тогда как для географического комментария вводит новый субъект, отличный от первого, 'Ελληνες, что было бы совершенно излишним, если бы речь шла о едином повествовании. Если первый источник был, по всей видимости, устным, то второй, содержащий нехарактерную для фольклора географическую детализацию — письменным. Видимо, локализацию Гериона «на острове Эрифии, около Гадир, за Геракловыми столпами в Океане», стандартную в его время, Геродот почерпнул у одного из ионийских географов (например, Гекатея), бывших излюбленной мишенью его инвектив. При этом, вставляя географический комментарий в изложение понтийской легенды, он специально заметил, что Герион жил вне Понта, чтобы рассеять все сомнения относительно его локализации.
Итак, основные мифологические циклы, связанные с Черным морем с древнейшей эпохи (прежде всего аргонавтика и легенда о посмертном пребывании Ахилла на острове блаженных), содержат детали, свидетельствующие о древнем отождествлении этого моря с Океаном. Побережья Черного моря были в это время плохо известны грекам и нет никаких оснований говорить о сколько-нибудь интенсивных доколонизационных контактах с ними. Пожалуй, лучше других было известно западное побережье Черного моря, особенно Фракия. Важно, однако, отметить, что еще в эпоху Гомера Фракия считалась страной, занимающей самую северную окраину известного мира. Гомеровские гиппемолги (см. выше, 1.1.11), очевидно, представляют население самой юго-западной периферии евразийских степей, кочевников, непосредственно контактировавших с фракийцами в бассейне Дуная. Достаточно сказать, что Борей, считавшийся обитателем крайнего севера, у Гомера назван жителем Фракии (I 5; Ψ 200, 229 — 230, ср. Hes. Op. 553)165. Только после освоения Северного Причерноморья место обитания Борея перемещается в Скифию, что отражено, например, в псевдогиппократовском трактате «О воздухе, водах и местах», примерно одновременном с сочинением Геродота (De аёr. 19, 2), а также у Дамаста (FGrHist 5 F 1).
В нашем распоряжении имеются данные, позволяющие заключить, что греки имели некоторую информацию о южном (Кулха) и западном (Фракия) побережьях Черного моря до начала колонизации. Напротив, нет ни одного свидетельства подобных знаний о северном и восточном побережьях ни в мифологической, ни в исторической традиции. Единственным исключением является изолированное свидетельство Плиния (N.h. VI, 20), согласно которому территорией вокруг устья Танаиса до греков владели карийцы. Хотя большинство исследователей отвергало достоверность этого сообщения166, известны попытки использовать его в качестве свидетельства древних контактов между Средиземноморьем и Северным Причерноморьем167. Вряд ли такие толкования могут быть признаны удачными: изолированное свидетельство Плиния убедительно объясняется как поздняя ученая конструкция, единственным основанием которой была народная этимология местного топонима Καροία κώμη168. Поселение с таким названием, находившееся в данном регионе, упомянуто Птолемеем (III, 5, 4).
Все эти данные позволяют предположить, что пока Черное море отождествлялось с Океаном, греки не знали о самом существовании его северного и восточного побережий. Они предполагали, что на их месте находится Океан. Незначительные контакты с черноморским регионом ограничивались южным и западным побережьями. Подобные представления существовали, видимо, до последней трети VII в. до н. э. Открытие реального облика Черного моря должно было в таких условиях произвести настоящую сенсацию. Оно нанесло сильнейший удар самой концепции Океана. Действительно, Геродот, например, в результате этого открытия решительно отказался даже от идеи существования Океана (III, 115; IV, 45) и критиковал ионийских географов за приверженность умозрительной, по его мнению, концепции169. Он специально отметил, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти даже минимальной достоверной информации о восточных и северных границах Европы (IV, 16 — 36). Открытие северных морей должно было реанимировать концепцию Океана. Действительно, она возродилась в эллинистической географии, в частности, в представлениях Эратосфена (Strabo XI, 11, 6), который считал океанским заливом уже не Черное, а Каспийское море.
143 Блаватский 1954, 13.
144 Meineke 1849, 501, арр. crit.: «Αίήτου παίδος excidit nomen filii, nec Αίήτου sanum videtur... Άγαήτου suspectum». Критическое издание Стефана Византийского, к сожалению, отсутствует. Привлечение других рукописей могло бы прояснить эту проблему.
145 Λαμπρός 1873, 8 ff; Graham 1983, 26 ff; Leschhorn 1984, 98-105, 339-343 (культ ойкистов); 109-115, 360-363 (роль Аполлона), с литературой; Malkin 1987, 189 — 266. Ср. ниже, 2.3.3.
146 Об этом мифе см. Kerenyi 1963; Duchemin 1974; Pisi 1990; West 1994.
147 Изобразительный материал см. Gisler 1994, 531-553, особенно 539-542, № 54, 67-71 (изображения датируются между 575 и 480 гг. до н. э.).
148 Gisler 1994, 542, № 72.
149 А1у 1921, 121.
150 Миллер J 887, 128 ел; Клингер 1903, 100 ел; Граков 1950, 8 ел; Грантовекий 1960, 3 ел; Толстой 1966, 232 сл; Раевский 1977, 21 сл и др. М. В. Скржинская (Скржинская 1991, 12-20) излишне преувеличивает роль греческого элемента (несомненно, присутствующего) в этой легенде, отрицая ее скифское происхождение. Ср. Ivantchik 1999, 141-192; Ivantchik 2001, 207-220; Иванчик 2001, 324-350. 151 Другие версии того же скифского мифа: Hesiod. fr. 150, 15-16 Merkelbach — West; Val. Flacc. VI, 48-68; Diod. II, 43; IG XIV, № 1293 A = FGrHist, 40, 94-95.
152 Последнее критическое издание Festa 1902. Ср. комментированные переводы, сделанные с этого издания: Ярхо 1988; Stern 1996; Santoni 2000.
153 Многочисленные упоминания в источниках см. Meyer 1939, 144-145.
154 Еще одна традиция, локализовавшая Гериона в Эпире (Гекатей: FGrHist 1 F 26; Ps.-Scyl. 26 Miiller), вероятно, является айтион местной породы коров, знаменитых своей величиной и размерами удоев (см. например Aristot. Hist. Anim. Ill, 21, 522b), которым иногда напрямую приписывается происхождение от коров Гериона (Schol. Artist. Pax 925, ср. Arr. Anab. II, 16, 6). Если это так, то нельзя исключать ее местное происхождение. Фиксация ее уже у Гекатея свидетельствует при этом о достаточно ранней дате возникновения традиции. А. Баллабрига предпочитает видеть в этой локализации собственное изобретение Гекатея, основанное на инфернальных ассоциациях с Теспротией, где помещался один из самых известных входов в царство мертвых: Ballabriga 1986, 43-45, 51-52. Это предположение не представляется мне убедительным. Океан, разумеется, имеет непосредственное отношение к представлениям о загробном мире, однако в данном случае Гекатей эти ассоциации не только не использует, но и отвергает, отказываясь от признания самой связи между Герионом и Океаном. Кроме того, если бы это предположение было верным, ожидалась бы локализация Гериона поблизости от входа в царство мертвых. Однако Эфира, где помещались вход в царство мертвых, про-рицалище мертвых и связанные с ними топонимы (реки Ахерон и Кокит, Αχερουσία λίμνη), находится значительно севернее, чем Амбракия и Амфилохия (они, кстати, не входят в Теспротию), царем которых Гериона считает Гекатей, и гораздо южнее, чем Кестрида/Кестрина, где помещает Эрифею и Гериона Псевдо-Скилак (раскопанный возле Эфиры эллинистический памятник долго толковался как прорицалище мертвых: Dakaris 1963, 51—54; Dakaris s.a., 10 — 22; Dakaris 1993, однако это толкование, видимо, должно быть оставлено, см. Ogden 2001, 18-21, с литературой, в последнее время эту устаревшую интерпретацию повторяет Sauter 2000, 192; об этом прорицалище см. Ogden 2001, 43-60). Наконец, нет никаких оснований возводить к Гекатею всю соответствующую традицию, поскольку рассказ Псевдо-Скилака невозможно вывести из его сообщения. Таким образом, локализация Гериона в Эпире скорее всего не имеет отношения к комплексу представлений, связанных с прорицарищем мертвых в Эфире, и вряд ли является в полной мере изобретением Гекатея. Скорее он рационализировал здесь миф, причем использовал уже существовавшую традицию, привязывавшую этот миф к определенному месту, как это делал и в других случаях (например FGrHist 1 F 27).
155 Ср. об этом с другой точки зрения Ballabriga 1986, 103-146.
156 IG XIV, № 1293 А = FGrHist, 40, 94-97.
157 Таково предположение И.И.Толстого (Толстой 1966, 233).
158 Rusjaeva, Vinogradov 1991, 201-202 = SEG XLII. 1992 (1995), 196- 197, № 710; Dubois 1996, 55-63, № 24; Tox-тасьев 1999, 176-179. Ср. Vinogradov 1981, 14-18; Русяева 1987, 146-147; Виноградов 1989, 65-66. В этих работах, предшествовавших публикации самого письма, Ю. Г. Виноградов и А. С. Русяева уже отметили его важность для изучения проблемы достоверности сведений Геродота и указали на параллели между письмом и его сочинением.
159 Dubois 1996, 55, 59.
160 Л. Дюбуа (Dubois 1996, 57) датирует надпись ок. 400 г. до н. э., основываясь на том, что долгое закрытое о здесь передается иногда как омикрон, иногда как дифтонг ου. Представляется, однако, что такое написание недостаточно для поздней датировки надписи, которая к тому же противоречит архаичной форме ее букв, ср. Тохтасьев 1999, 177-178. Предложенная первыми издателями датировка надписи около 550—530 гг. до н. э., т. е. примерно тем же временем, что и сосуд, на черепке которого она сделана, остается, на мой взгляд, предпочтительной.
161 Русяева 1992, 144-146, № 9; Dubois 1996, 129-130, № 81.
162 Существование леса в окрестностях Ольвии в античную эпоху подтверждается и данными палеоботаники: Нейштадт 1957, 362.
163 О значении этого граффито для восстановления религиозной истории Ольвии см. также Иванчик 2001, 324-350.
164 Вопреки мнению Ballabriga 1998, 133. Его интерпретация геродотовского текста основывается на этом ошибочном допущении и не может быть принята.
165 Ср. Ramin 1979, 69.
166 Иессен 1947, 51; Шелов 1970, 45; Брашинский 1980. 3-4 и др.
167 Minns 1913, 437; Bilabel 1920, 61-63; Блаватский 1954, 8 и др.
168 Тохтасьев 1984, 134-135.
169 Об отказе Геродота от умозрительной картины мира в пользу картины, основанной на эмпирических данных, и связанном с этим отказом от концепции Океана, см. Romm 1989, 99-102; Romm 1992, 32-41, с литературой.
|