Глава З. Миф о вымаривании без земли

В мире нет проворней и шустрей,

Прытче и проворней (словно птица),

Чем немолодой больной еврей

Ищущий возможность прокормиться.

И. Губерман

ОСВОЕНИЕ НОВОРОССИИ

Еще Екатерина II хотела переселять евреев на новые земли, в Новороссию, и не очень преуспела в этом занятии.

Ее внук Александр I хотел этого не меньше, чем бабушка. При Александре выделили 30 тысяч десятин на первый раз, и всем евреям, желающим переселяться, давали по 40 десятин на семью, денежные ссуды на устройство хозяйства и переезд. Возвращать затраченные ссуды предполагалось начать через 10 лет и в течение 10 лет. Даже предварительную постройку домов из бревен делали для евреев-переселенцев, хотя в степных районах даже многие помещики строили себе глинобитные дома — так дешевле.

Просвещенные еврейские деятели (тот же Ноткин) поддерживали идею переселения, так что была она не «чисто русской» — как и большинство затей русского правительства: у каждой из них находились идейные или небескорыстные, но приверженцы.

Цель была понятна: привлечь евреев к производительному труду, удалить от «вредных промыслов», при которых они «массами, волей-неволей отягощали и без того незавидный быт крепостных крестьян» [25, с. 58]. Очень может быть, правительство и правда «предлагало обратиться к земледелию», стремясь к «улучшению их быта» [25, с. 154], но евреи-то вовсе не рвались таким способом «улучшаться». А ведь как будто очевидно, что «против желания или при безучастности людей на землю не посадить успешно» [6, с. 78]. Да ведь и не только посадить на землю, а вообще ничего нельзя сделать «успешно» без желания самих людей, что тут поделать!

Желание появилось в 1806 году, когда совсем приблизился срок выселения из деревень, и евреи «рвались… как в обетованную землю… точно как их предки из земли халдейской в землю ханаанскую». Правда, рвались они вовсе не заселять пустующие земли, а скорее уйти от преследований.

Не обходилось без гешефтов, когда свой паспорт продавали другим, а себе требовали новый, «взамен утерянного». Иные же тайно уходили в Новороссию группами, без позволения и без документов. И все они «настойчиво просят землю, жилья и пищи» [17, с. 58].

Губернатор Ришелье в 1807 году даже просил снизить темп переселенческого движения: не успевали строить дома и рыть колодцы для новоприбывших. Но как раз в это время губернаторы западных губерний стали отпускать всех просившихся, вне партий, и на юг хлынул настоящий человеческий поток. Только в 1810 году, после множества признаков неуспеха, правительство стало ограничивать переселенчество. Сколько евреев успело уйти в Новороссию до этого, трудно сказать точно. Называют цифры от 100 тысяч человек до 150. Многие из них «пропали» уже по дороге, и куда девались — до сих пор история умалчивает. Другие «образовались» вдруг в Одессе, в Кишиневе, и если не могли записаться в мещане, то слонялись бродягами, прибивались в артели рыбаков или в иные промыслы… Но на землю упорно не садились.

Только две трети переселенцев начали вести земледельческое хозяйство. Лучше бы они сразу сбежали в Одессу! Большая часть из них не стала зажиточной даже через несколько лет, и причины этого очевидны: переселенцы засевали лишь малую часть земли и старались пахать и сеять поближе к дому. По неопытности ломали инструмент, а то и продавали сельскохозяйственные орудия. Скотина у них падает, а то и «режут скот на пищу, а потом жалуются на неимение скота». Продают скот и покупают хлеб для еды себе и бесчисленным родственникам, приходящим из западных губерний. Не сажают огородов. Соломой, заготовленной для кормежки скота, топят избы. Не заготавливают кизяков, а дров на юге мало, и жилища отсыревают, потому что не протоплены. От нечистого содержания домов — болезни.

Поселенцы за год, за два вовсе не поднимались до самостоятельной жизни (на что рассчитывало русское правительство), а оказались «доведены до самого жалкого положения», износились до лохмотьев. Но инспектора отмечали: произошло это потому, что поселенцы «всё надеются на вспоможение от казны», а сами «не имели одежды по лености, ибо не держали овец, не сеяли льна и конопли», и их женщины не пряли и не ткали [6, с. 61].

Некоторые сознательно держали свои хозяйства в убожестве — это давало им основания просить помощи или разрешения уйти, отлучиться на заработки. «Иные сеяли по 5 лет на выпаханных нивах», не меняя культур, и в конце концов «даже семян не собирали», то есть урожай оказывался меньше посеянного. Волов же, данных правительством, «отдавали в извоз», не кормили, изнуряли непосильной работой. Были случаи, когда евреи-переселенцы «роптали» на тех, кто трудился и получал хороший урожай: они могут «показать начальству способность к земледелию, и их принудят им заниматься».

В одной из колоний инспектора из 848 поселенных там семейств на местах нашли 538 — остальные ушли в Херсон, в Одессу, Николаев, даже в Польшу на промыслы, а то и вообще исчезли неведомо куда. И в других колониях тоже «весьма многие, получив ссуду и считаясь хозяевами, являлись потом в селения только ко времени денежных раздач… а потом уходили с деньгами в города и селения для промыслов».

В селении Израилевка под Херсоном из 32 поселенных семей жили 13, остальные «шинкарили в соседних уездах» [25, с. 145].

Для ведения же сельского хозяйства многие евреи привлекали к земледелию бродяг — в основном из беглых крепостных. Эти занимались земледелием весьма охотно, а некоторым так нравились их новые хозяева, что они переходили в иудаизм: почему в 1840 году и «пришлось» запретить евреям нанимать в работники христиан (ужасно непатриотическое замечание: получается, евреи были лучше русских помещиков? Так?).

Оценки инспекторов, проверявших, как евреи приступили к новой жизни, рисуют безрадостную картину: «по привычке к беззаботной жизни, малой старательности и неопытности к сельским работам». По их мнению, «к земледелию надо готовить с юных лет; евреи, до 45 и 50 лет дожившие в изнеженной жизни, не в силах скоро сделаться земледельцами» [25, с. 65].

Ришелье утверждал, что жалобы исходят от «празднолюбивых» хозяев, а от «добрых» жалоб не дождешься. Но много ли было среди евреев хозяев добрых?

Порой оценки происходящего звучат не только наивно, но и обиженно: «Правительство пожертвовало для них казенным пособием с надеждою, чтобы были они земледельцы не по одному названию, а на самом деле» [25, с. 29]. «Некоторые из поселенцев, без побуждения их к трудолюбию, могут надолго остаться в убыток казне» [25, с. 29]. И вообще еврейские колонии не процветают «по узнанному теперь их (евреев) отвращению к земледелию». А раньше узнать это было ну никак невозможно… Скажем, спросить самих евреев.

Может быть, стать земледельцами евреям помешали какие-то внешние обстоятельства? Тяжелый климат? Неурожаи? Трудность поднимать целину? По словам хнычущих переселенцев, «степная земля столь твердая, что ее приходится пахать четырьмя парами волов», воды у них мало, все они больны от плохого климата, а выращенное ими тут же поедает саранча.

Все это было, но, во-первых, Новороссия — это один из самых благодатных регионов во всем мире, край курортов международного значения. В Северном Причерноморье и на Северном Кавказе сосредоточивается порядка 20 % мирового чернозема. Этот край — почти самый благоприятный и для земледелия, и для жизни человека на всем земном шаре. Во всяком случае, и жить тут лучше, и уж, конечно, вести хозяйство выигрышнее, чем в Израиле.

Во-вторых, в том же самом месте и в то же время другие переселенцы — болгары, меннониты, немцы, понтийские греки — разводили огромные сады, виноградники, собирали великолепные урожаи и быстро становились «весьма зажиточны».

Несколько раз немцев-колонистов даже переселяли в еврейские колонии — чтобы те могли посмотреть, как хозяйничают. Усадьба немца издали была видна, выделяясь на фоне еврейского переселенческого убожества. Но евреи лучшими хозяевами не стали — ведь от демонстрации соседа, у которого десятеро детей, импотент не излечивается от заболевания, а только приобретает комплекс неполноценности.

В общем, мнение русских, от крестьян до царского дворца, было примерно одинаковым: евреи неспособны к земледелию, потому что «изнежены» и привыкли к более легкой жизни.

Скажу откровенно: эту позицию очень легко разделить. У русских, природных земледельцев, постоянно осваивавших новые пространства Земли, слишком велико неуважение к людям, неспособным преодолевать трудности и устраиваться на новом месте. Даже люди, чья семейная память уже не включает поколений крестьян, считают труд на земле благородным, жизнь поселянина здоровой, а деятельность по освоению, по распашке леса и степи — самой осмысленной.

Такого рода слова я много раз слышал от интеллигентов далеко не первого поколения, потомков дворян, богатых предпринимателей — тех, кто уже давно никак не связан с землей. Русские не одиноки: своих крестьян любят в Германии, в Польше… Во всех европейских странах. Эта любовь к фермерам, интерес к сельскому труду определила судьбу сельского ветеринара Джеймса Хэрриота, уроженца большого города, написавшего удивительно лиричные воспоминания о своей работе в английской глубинке [26].

Эти настроения очень хорошо заметны, — они прекрасно прослеживаются во всех оценках, данных инспекторами: евреи как бы цинично обманули правительство, но получается, что обманули и общество; ведь люди ждали от них чего-то другого. Все, кто участвовал в попытках переселять в Новороссию евреев, «точно знают»: земледельческий труд «лучше» и благороднее розничной торговли, и правительство действует в интересах евреев, чуть ли не оказывает им услугу.

И мы, ныне живущие, прекрасно понимаем логику предков: ведь все мы точно так же точно «знаем», что земледельческий труд благороден, а торговля — дело в жизни десятое.

Но, оказывается, возможна и совершенно иная точка зрения! Позицию земледельческих народов совершенно не обязаны разделять те, кто никогда не жил земледелием. И что толку вспоминать времена пророков и освоения Ханаана! Ашкенази отродясь не были земледельцами и не хотели ими становиться. Более того — земледельческий труд они не только не любили, но и последовательно презирали: «Опытом доказано, что сколько хлебопашество необходимо для человечества, столько же оно почитается самым простым занятием, требующим более телесных сил, нежели изощренности ума, и потому к этому занятию на всем земном шаре всегда отделялись только такие люди, кои, по простоте своей, не способны к важнейшим упражнениям, составляющим класс промышленников и купцов; сим же последним, как требующим способностей и образования, как служащим главным предметом обогащения держав — во все времена отдаваемо было предпочтение и особенное уважение перед хлебопашцами… Но клеветнические представления на евреев пред русским правительством преуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их, по торговым оборотам, занятиям и заставили их перейти в звание носящих на себе имя черного народа — хлебопашцев. Выгнанные в 1807–1809 годах из деревень 200 000 чел(овек) принуждаемы были идти на поселение и на местах необитаемых» [25, с. 99–102].

И далее бедные страдальцы, сосланные в роскошные черноземные степи, просили записать их снова мещанами, с правом по паспортам отлучаться, куда они ни пожелают. Если читатель хочет, он может посмеяться над этими евреями или проникнуться к ним любой степенью пренебрежения. Но до этого давайте все-таки усвоим — никто не обязан разделять представления и предрассудки русского (и любого другого) народа.

Итак, выяснилось: евреи не просто «не умеют» быть земледельцами. Они не хотят ими становиться и презирают земледельческий труд. Что толку вспоминать времена царя Шломо-Соломона, когда живший в Палестине еврейский народ, вероятно, относился к земледелию примерно так же, как и современные англичане, немцы, русские и японцы.

Это презрение к крестьянину очень заметно и у немецких евреев — взять хотя бы знаменитую формулировку К. Маркса про «идиотизм деревенской жизни». Что городская жизнь может быть не менее идиотской, что вообще идиотизм жизни зависит не от места проживания — это основателю «научного» коммунизма и в голову не приходило. Уже в 1960-е годы Г. С. Померанц бросил фразу про «неолитическое крестьянство» [27, с. 343] и отнюдь не отрекся от нее в 1990-е. Можно привести много аналогичных примеров и оценок, но что толку? Вроде бы и так все достаточно ясно.

Ашкенази, польско-русские евреи, говорящие на идиш, никогда не занимались земледелием, и если даже перегнали не один миллион тонн пшеничного зерна на водку, то своими руками не вырастили ни килограмма.

Нота Ноткин и другие богатеи, может быть, и не против, чтобы часть бедноты занялась этим убогим делом, земледелием (раз ни на что другое не способны). Но сам-то он ни за какие коврижки не займется этим низким делом и своих сыновей и зятьев к нему даже и близко не подпустит. Так кочевники позволяли заниматься земледелием бедняцким родам, у которых было слишком мало скота для кочевья.

Это отвращение к сельскому труду, к жизни в селе, неприязнь и пренебрежение к крестьянству евреи ашкенази пронесут сквозь всю свою историю.

И получается, что правительство Российской империи много лет кряду пытается заставить евреев заниматься не просто чем-то им глубоко чуждым, а к тому же очень неприятным и постыдным. Это что-то вроде попытки уговорить членов высшей брахманской касты заняться подметанием улиц, уборкой мусора и разделкой животных на бойне.

Для евреев земледелие — занятие для здоровенных дураков, в отличие от торговли леденцами на палочке или самогоноварения, — эти-то занятия они очень даже почитают!

Позиция глубоко несправедливая, потому что как раз земледелие очень часто требует не только приложения рук, но и немалых умственных способностей. Человек, ведущий собственное хозяйство, должен учитывать множество факторов — от здоровья любимого вола и настроения соседа до конъюнктуры на рынке зерна и стоимости самых разнообразных предметов. Он должен хорошо знать и окружающую природу, и методы ведения хозяйства, и отношения людей, и экономику… Словом, сельский хозяин — это самостоятельный государь в своем особом государстве, и он живет несравненно сложнее, чем приказчик или мелкий торговец, который «по простоте» и не выбьется никогда в крупные. И уж тем более земледелие требует умения планировать на гораздо более длительные сроки, чем торговля (тем более розничная).

Но и русские ведь тоже неправы в своих оценках, отказываясь услышать евреев. Очень типичная картина для отношений евреев и неевреев: люди, живя в одном государстве, на одной территории, просто патологически не понимают друг друга. Не понимают настолько, что каждая сторона совершенно дико интерпретирует решительно все, что делают «другие». Что самое худшее, участники событий и не пытаются друг друга понять, вот что самое печальное. И русские, и евреи демонстрируют редчайшее неумение слышать и понимать друг друга. А поскольку каждая сторона считает себя обладателями истины в последней инстанции, всем остается только обижаться друг на друга. Уж простите за грубость, только использовать друг друга.

Евреи вполне цинично пользуются политикой правительства для того, чтобы сбежать из своих деревень и местечек в Новороссию, да еще получить толику денег из казны. Они врут, прибедняются, всеми силами показывая себя неумелыми, неловкими, физически хилыми.

А русские всерьез (чересчур всерьез!) принимают все это за самую чистую монету. Ведь и то, чем евреи хотят заниматься, требует совсем не таких уж скверных личных качеств. Труд, скажем, странствующего торговца требует вовсе не хилости и лености, а как раз энергии, смекалки и трудоспособности, смелости и предприимчивости, да и физической крепости. Хилые и неумелые не смогут принять товар, организовать торговлишку в кабаке, да и просто выстоять целый день, 12–14 часов за стойкой. Тем более не смогут ни запрячь и распрячь, ни погрузить товар, ни шагать рядом с телегой весь световой день, ни тем более отбиться от лихих людей.

Торговец, везущий товар из Одессы в Польшу или из Минска в Херсон, двигается на тех же лошадях или волах — и уж он-то вряд ли отдаст их в наем или заморит непосильной работой. Одинокий торговец или небольшая группа людей, очень часто близких родственников, будут двигаться по почти ненаселенной земле, ночуя под этой же телегой, преодолевая:

Если уж говорить о патриотизме, о любви к Отчизне, кто сказал, что так уж и ни один еврей не присоединится к словам М. Ю. Лермонтова:

В конце-то концов, евреи живут на той же земле, и здесь жили, в ту же землю уходили их бесчисленные поколения. Все это — Страна ашкенази; у евреев ашкенази, прямых потомков жителей Древнего Киева, полегших под кривыми саблями татар в нашем общем последнем бою, нет и не было никогда другой Родины.

А если мы о мужских качествах… Еврейские торговцы будут подвергаться таким же точно, а порой и большим опасностям, чем христиане, — уже потому, что желающих обидеть их найдется заведомо больше. Умение засунуть нож за голенище, готовность его при необходимости вытащить и применить важно для таких торговцев не меньше, чем умение ухаживать за впряженными в фургон животными, искать подходящее место для лагеря. Что потребует и знания родных ландшафтов, и умения нарубить дрова для костра, и готовности погнать обоз быстрее, встретив на мягкой почве у реки свежий след волка.

Элементарное внимание к тому, что делают и хотят делать евреи, хотя бы те самые 300 семейств, пропавшие из колонии то в Одессу, то в Польшу, то невесть куда, заставляет тут же признать как очевидное: трудятся они так же напряженно, как крестьяне, а порой и более напряженно, и более целенаправленно; причем большинство из них вовсе не наживут с этих трудов какого-то невероятного богатства. Труд ремесленника или торговца, арендатора или шинкаря совсем не легче и не грубее труда земледельца, он просто совершенно другой.

Не заметить и не признать этого, казалось бы, довольно трудно — но русские как раз ухитряются этого не заметить и не признать. И чему не перестаешь удивляться во всей этой истории, так это поразительному отсутствию «слышимости» друг друга. Русскому правительству так хочется привести евреев к некому общему знаменателю, что оно себе же делает хуже, вкладывая деньги совершенно непроизводительно.

Что и подтвердилось в 1817 году, когда пришло время получать по ссудам. И переселенцы, и чиновники просят продлить льготы еще на 15 лет, ведь очевидно — денег они не отдадут. В 1823 году Александр запретил дальнейшее переселение евреев. К тому времени на 9 еврейских колоний потрачено было 300 000 рублей, а «о начале уплаты податей даже поселившимися 18 лет назад — и речи не шло» [6, с. 82].

ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКАЯ ОПУПЕЯ ПОСЛЕ 1830-Х

И в 1835 году в новом «Положении о евреях» «еврейское земледелие не только не отринуто, но еще расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни» [6, с. 106]. Возникает даже идея переселения евреев в Сибирь, и хорошо, что в 1837 от нее отказались без обнародования причин.

Правительство видит, что его усилия не дают никакого эффекта. Но с каким-то необъяснимым (для современного человека) упрямством пытается не проанализировать причины своего неуспеха, а любой ценой достигнуть своих надуманных целей.

Задача сделать евреев крестьянами занимает важное место в работе созванного в 1840 году шестого по счету Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России. Вот так — коренного преобразования.

В 1839, 1844, 1847 годах выходят все новые и новые законы, уточняющие способы евреям стать земледельцами, — вплоть до права еврейского рекрута осесть на землю и тем избавиться от действительной службы.

Создаются даже «образцовые» колонии, во главе которых встал близкий ко двору чиновник Киселев. И опять — тот же заколдованный круг. Скажем, когда 800 еврейских семей изъявили желание переселяться в Новороссию и дали подписки, что у них достаточно средств и они просить ссуды не будут. Начали переселяться, и уже в пути объявили, что у них нет ни копейки, средства их истощены. Сотни семей, прибывших в Новороссию, не обладали никакими вообще документами — кто они такие и откуда. А 250 из них самовольно зашли в Одессу и остались в ней.

«Евреи могли сделаться земледельцами, даже хорошими, но с первой благоприятной переменой обстоятельств они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь заняться барышничеством». А духовные лица «поддерживали своих единоверцев в мысли, что они народ избранный, не предназначены судьбой на тяжкий труд земледельца, ибо это горький удел гоя».

Еврейский историк Оршанский, дыша русским воздухом, заявляет, что в Новороссии неудачи еврейского земледелия происходят от «непривычки евреев к тяжелому физическому труду и выгодности городских промыслов на юге» [28, с. 176], но тут же пишет, что в одном городе евреи своими руками построили синагогу, в другом — кормились огородничеством [28, с. 182]. То есть когда хотели — могли заниматься и тесанием, кладкой камня, и огородничеством?!

Опять многострадальным еврейским переселенцам ставили в пример немцев, но «примеру немецких колонистов последовало самое незначительное число еврейских поселенцев, большая же часть их показывала явное отвращение к земледелию и старалась исполнить требования начальства для того, чтобы получить потом паспорт на отлучку».

Опять давали ссуды на покупку скота, но евреи лошадей «заганивали и мало кормили», породистых немецких коров доили в разное время, отчего у них пропадало молоко. Бесплатно давали саженцы садовых деревьев, но их забывали поливать, и они погибали.

У Киселева была даже идея давать «уроки» на два-три дня, а за неисполнение «уроков» лишать отлучек, сечь розгами, а самых нерадивых отдавать в солдаты.

Если верить Никитину, едва только прошел слух об этой мере, как евреи-земледельцы «напрягли все свои силы, обзавелись скотом, земледельческими орудиями… проявили… удивительное прилежание к земледелию и домоводству» [25, с. 425].

Отмечу одно: если даже страх перед розгами и заставил колонистов быть исправнее, то ведь все равно это не они хотели проявить удивительное прилежание, а их начальство. Стоило начальству ослабить внимание, как евреи проявляли «неутомимое усердие во всех промышленных занятиях», «среди самого разгара полевых работ уходили с поля, узнав, что по соседству можно выгодно купить или продать лошадь или вола или что-либо другое» [25, с. 519].

Казалось бы, ну что проще — ну дать им заниматься тем, чем они хотят и что у них хорошо получается! Так ведь все раскручивается в совершенно другом направлении… Оршанский даже удивляется, что русские не хотят оставаться на военной службе, а хотят «вернуться к излюбленному занятию русского народа — земледелию» [28, с. 68]. Ну, а евреи вот тоже хотят заниматься) своими «излюбленными занятиями», только это отнюдь не земледелие.

В 1856 году отменяется усиленное рекрутство для евреев, исчезает эта внешняя мера давления — и тут же прекращаете поток евреев, ходатайства о переселении их в земледельцы. В 1874 году вводится новый воинский устав, и теперь уже никто не желает даже для видимости, даже формально идти в земледельцы, чтобы спастись от рекрутчины.

Начинается бегство даже тех, кого загнали в крестьяне силой и страхом. На 1858 год числилось 64 тысячи душ еврейских колонистов, а на 1880 —только 14 тысяч душ. В 1881 году «в колониях преобладали усадьбы из одного только жилого дома, вокруг которого не было и признака оседлости, т. е. ни изгороди, ни помещений для скота, ни хозяйственных построек, ни гряд для овощей или хотя бы одного дерева ни куста; исключений же было весьма немного» [25, с. 666].

По словам статского советника Ивашинцева, посланного в 1880 году для исследования состояния колоний, во всей России «не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия» [25, с. 658]. И все впустую! Это обстоятельство вызывает у крупного чиновника негодование, которое вполне разделяется не только людьми городскими и образованными, но и крестьянством.

Крестьяне негодовали, что у них земли мало и они вынуждены арендовать у евреев землю, которую тем выделила казна. А они, евреи, той землей не пользуются! Во время погромов 1881–1882 годов крестьяне разоряют несколько еврейских поселений, так проявляя свое возмущение.

РОЖДЕНИЕ МИФА ПРО ВЫМАРИВАНИЕ БЕЗ ЗЕМЛИ

«При сопоставлении обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев с правами, данными исключительно евреям, и с теми, какими пользовались прочие податные сословия, — нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним (евреям)» [25, с. 171].

Благоволило не из какой-то особой юдофилии, конечно, а в стремлении сделать евреев более понятными и более похожими на остальных. Но благоволило ведь… И тем большим возмущением встречало русское общество заявления, что причина бедности евреев — «черта оседлости в сочетании с запретом на крестьянскую деятельность» [29, с. 133].

Это утверждение вообще распространено в еврейской исторической литературе, и оно совершенно несправедливо. Запрет приобретать землю (но вовсе не работать на земле!) будет введен только в 1903 году, когда правительство станет любой ценой мешать евреям обогащаться. Переносить эту позднюю меру на ВСЮ историю евреев в России попросту неверно и нечестно.

Так же дико и утверждение, что «земледелие запрещено еврею его народным духом, ибо, внедряясь в землю, человек всего легче прирастает к месту» [30, с. 111]. Автору этого перла, господину Гершензону, стоит посоветовать повнимательнее изучить культуру и историю своей цивилизации — всех народов, исповедовавших иудаизм. Запрет на земледелие отсутствует в иудаизме, и многие евреи во все времена занимались земледелием, порой довольно успешно. Да ведь и среди ашкенази были люди, к которым убегали русские крестьяне от помещиков… Так что объяснить высказывание господина Гершензона могу только двумя причинами:

1. Он не владеет материалом.

2. Он выражает позицию какой-то другой группы людей — религиозной, культурно-исторической, политической… неважно. Но не евреев. А чтобы выразить эту позицию — сознательно лжет.

«Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием» [31, с. 36]. Это утверждение совершенно неверно, и опять же — попросту бесчестно. Евреи не желали заниматься земледелием, и вот за что можно без всяких оговорок предъявить счет царскому правительству, так это за патологическое нежелание вовремя понять это и жестокое, грубое стремление силой загнать евреев в крестьяне (а точно такое же обвинение в нежелании ничего слышать вполне можно предъявить и евреям).

Я могу найти только одно объяснение причины, по которой эта байка так дорога сердцу многих еврейско-русских интеллигентов. Ведь эти люди живут среди русских, и они хорошо понимают — большинство русских совсем по-другому относится к земледельческому труду, в том числе и те из русских, кто готов «бороться с самодержавием», «экспроприировать экспроприаторов» и «превращать войну мировую в войну гражданскую». Они прекрасно понимают, что отказ от земледелия непопулярен у русских, в том числе у русских самых что ни на есть демократических убеждений. Тем более эта позиция совсем непопулярна для широких слоев русской интеллигенции начала XX века, которая вышла из крестьянства одно или два поколения назад и связана с ним сплошь и рядом личными, в том числе и семейными связями.

Заявить этой интеллигенции что-то в духе сказанного переселенцами, которые просят записать их в мещане, или в духе господина Померанца, про «неолитическое крестьянство», — верный способ прослыть людьми в лучшем случае странными, непонятными, а то даже и неприятными. Я далек от мысли, что такой выбор евреи делают осознанно и тем более организованно… Но ведь не случайно же еврейская по происхождению интеллигенция так настаивает на этом мифе — что евреи всей душой рвутся на землю, а это царское правительство им не дает, не пускает их, вымаривает без земли.

Такая байка — это как раз то, что хотела услышать демократически настроенная интеллигенция. Ведь добрых три поколения русской интеллигенции усиленно занималось борьбой с царским правительством, и каждое из этих поколений очень радовалось, получив любое доказательство того, какое это правительство плохое, тупое, злое и жестокое. Получалось — говорили то, что хотелось, и слышали то, что хотели не зря же Лев Толстой так сурово осуждал людей, «удерживающих целый народ в тисках городской жизни и не дающих ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную свойственную человеку земельную работу. Ведь это все равно, что не давать этому народу дышать воздухом… кому может быть оттого плохо, что евреи поселятся в деревнях и заживут чистой трудовой жизнью, о которой, вероятно, уже истосковался этот старый, умный и прекрасный народ…» [32, с. 15].

В свете рассказанного в этой главе слова Льва Николаевича выглядят просто каким-то злобным издевательством, типично интеллигентской попыткой жить не в реальности, а в мире собственных выдумок. То есть автор охотно выслушает любую другую точку зрения… Но только, конечно же, аргументированную, а не просто серию воплей и стандартных обвинений — их уже было достаточно.

Объяснить и метания Николая, и всю земледельческую опупею могу только одним способом: евреи резко отличались от остальных народов Российской империи. И Российская империя изо всех сил стремилась любой ценой и любым путем сделать их «как все». Императоры избирают для этого разные пути — то просвещение, то насильственную ассимиляцию через службу в армии.

Но главная идея — «исправление» евреев через отказ от их самобытности — остается неизменной. Для этого «исправления» принимается множество скороспелых, непродуманных решений, которые приводят совершенно не к тем последствиям, на которые рассчитывало правительство. Или вообще не проводятся в жизнь, только создавая напряженность.

Такие решения приходится вскоре отменять, и еврейская политика империи выглядит очень непоследовательной и неопределенной.

В ходе «исправления», особенно по николаевскому образцу, наносятся жестокие обиды, совершаются даже подлинные преступления, которые трудно забыть. Своей политикой правительство само создает слой евреев, которые начинают считать Российскую империю своим врагом. Поскольку логика «государственных людей» не очень понятна евреям, они искренне могут считать себя жертвами иррациональной неприязни.

То же самое происходит и при упорных попытках посадить евреев на землю и сделать их крестьянами. В стремлении сделать евреев «правильным» земледельческим народом правительство поддерживает почти весь русский народ. Русские отказываются понимать, что евреи не хотят на землю не из «развращенности» или «лености», а в силу совершенно иной культуры. Еврей, который не хочет относиться к земле так, как это считается нормой в России, рискует прослыть неприятным человеком. Отказ стать земледельцем серьезно пятнает его репутацию.

Евреи понимают или, по крайней мере, чувствуют, как русские относятся к этому. И создается удобный для всех миф — евреев не пускало на землю царское правительство! Это позволяет интеллигенции предъявлять правительству еще одно обвинение, а евреев делает привлекательнее в глазах русских: они ведь просто мечтали стать крестьянами, это злой царизм их не пускал.

Евреи в России так и не стали земледельцами вопреки воле правительства. Они не стали земледельцами из-за свойственного ашкенази отвращения к земледельческому труду и презрения к крестьянам.

И последнее… «…После опыта освоения Палестины, где еврейские поселенцы почувствовали себя на Родине, они отлично справились с землею и в условиях куда неблагоприятнее, чем в Новороссии» [6, с. 157], приходится сделать еще один, совсем уже тоскливый вывод: получается, для очень многих евреев Россия и впрямь так и не стала Родиной. Где-где, а в Палестине евреи, в том числе евреи из России, в очередной раз доказали, что они прекрасно могут быть земледельцами. Но так же, как ни один идиот не будет проливать кровь, сражаясь за чужую землю, ни один идиот не будет поливать ее и потом. Люди охотно устраивают и организуют, возделывают и защищают только одну землю — свою.

Боги мои, как же все это безмерно тоскливо и грустно!