Глава 2. Попытки исправления туземцев

На месте кривых уродливых рек построить прямые ровные каналы.

Мирабо

ПЕРВЫЕ МЕТАНИЯ

Первоначально, в 1772 году, никому и в голову не пришло ограничивать евреев в каких-то правах и свободах. Примерно 40–60 тысяч (а по другим данным — 100 тысяч) евреев в Белоруссии были очень своеобразной группой еврейства: потому что очень своеобразной была сама Белоруссия — последний осколок Великого княжества Литовского.

Судя по всему, Екатерина готова была отнестись к белорусским евреям так же, как относились к ним в Пруссии, а может быть, и во Франкфурте. Она подтвердила все права евреев, которые были у них в Речи Посполитой, и притом уравняла евреев в правах со всеми остальными жителями империи (чего в Речи Посполитой не было). В Городовом уложении 1785 года все мещане, независимо от национальности и вероисповедания, получали право участвовать в местном сословном самоуправлении и избираться на должности.

В 1786 году Екатерина даже писала белорусскому генерал-губернатору, чтобы равенство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «непременно и без всякого отлагательства приведено было в действие», а с неисполнителей его «учинено было законное взыскание» [4, с. 76].

Стоит ли удивляться, что в 1780 году в Могилеве и в Шклове евреи встречали Екатерину II восторженными одами в ее честь?

Новые чиновники, начавшие управлять Белоруссией, выросли в Великороссии. Многие из них даже если видели когда-нибудь живого поляка, то уж точно никогда не видели ни одного еврея. Если белорусская администрация писала, что «присутствие евреев в деревне вредно отражается на экономическом и нравственном состоянии крестьянского населения, так как евреи… развивают пьянство среди местного населения» [4, с. 72], — то за этой чепухой очень ясно прослеживается болтовня той агентуры, тех помощников и личных знакомых, которыми обрастает любой чиновник центральной власти, присланный на новое место службы. «Тутэйшие» рассказывают чиновникам, что это евреи спаивают крестьян… Как рассказывали уже их деды и прадеды.

Такое удобнейшее представление всегда было в Западной Руси и в Польше, но, конечно же, никто не собирался принимать мер по этому поводу. Все ведь прекрасно понимают, что вовсе не в евреях дело, что просто удобно их ругать. Но чиновник-то из Петербурга этого не понимает! И честно начинает провозглашать гонимому племени херем.

Получив такой сигнал с места, центральная власть тоже приходит в состояние некоторого возбуждения. Это же в Речи Посполитой все уложилось за века, а в Петербурге еще толком не знают, что надо делать с иудеями (и надо ли с ними что-то делать). Петербург реагирует неадекватно, слишком сильно. Да к тому же реагирует в духе, не принятом в Речи Посполитой. Ведь Россия — огромная бюрократическая империя, а не гибрид шляхетской республики и сословной монархии.

Тут же рождается идея: раз евреи мещане и купцы, надо переселить их в города! В 1783 году издается указ Екатерины, что всякий помещик, если он сдаст в деревне курение водки «купцу мещанину или Жиду», будет сочтен нарушителем закона. Если курит водку, то пусть делает это сам! Одновременно у кагалов отнимают многие их функции, передают местным органам власти.

В 1784 году делегация евреев поехала в Петербург, хлопотать об отмене этой меры, и они получают великолепный ответ от имени императрицы, эти посланцы кагала: «Когда означенные еврейского закона люди вошли уже… в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае соблюдать правило, Ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа» [4, с. 72].

Звучит сильно, да вот беда: всего через два года, в 1786 году, отменено выселение евреев в города (а проведено в жизнь оно вообще никогда не было). Тогда же, в 1786 году, кагалам возвращены многие функции — расклад налогов, право отпускать и не отпускать из общины. То ли Екатерина II поняла, что евреи славянских стран совсем не похожи на немецких, то ли приходит к пониманию выгоды такого положения вещей, то ли окружение императрицы изрядно подмазано посланцами кагала. Позже мы увидим, что это последнее предположение вовсе не так уж беспочвенно, как могло бы показаться.

Пользуясь указом, в Могилевской губернии 10 % евреев записались в купечество, а из христиан купцов было только 5,5 %. Вот и первый источник недовольства.

И тут же появляется другой… В те времена купцы были прикреплены к своим городам ничуть не менее прочно, чем крестьяне к земле. Наивно представлять себе купца XVIII, даже начала XIX века как современного предпринимателя, который сам решает, где ему поселиться.

Только в Белоруссии купцы могли переходить из города в город, «смотря по удобности их коммерции». Что характерно, местные христианские купцы не пользуются этой возможностью, а вот еврейские пользуются. Многие евреи, вошедшие в эти 10 %, стали перебираться в города великороссийских, внутренних губерний, а то и в Москву.

В 1790 году московское купечество составило по этому поводу «Приговор» и подало его властям. В этом «Приговоре» купцы писали, что евреи пользуются запрещенными приемами торговли, чем наносят ей «чувствительный вред и помешательство», и что дешевизна их товаров доказывает одно — товары эти контрабандные. Кроме того, московские купцы писали, что «евреи обрезывают, как известно, монеты; возможно, что они будут делать то же и в Москве».

Некий же Нота Хаимов, «…введя себя у публики разными подлогами и ухищрениями в знатный кредит и выманя чрез то у многих здешних купцов в долг товаров ценою до пятисот тысяч рублев, все оные выпроводил в разные, ему только одному известные места, и потом и сам со всем тем явно похищенным столь важным капиталом из Москвы скрылся за границу, оставя по себе следы жалостного многих купеческих домов разорения; из которых некоторые с печали померли, оставя бедны жен и детей без всякого пропитания, а прочие, лишась всего собранного многолетними трудами имения и кредита, сделались банкротами и лишились невинно честного имени гражданина».

А потому патриотически настроенные московские купцы просили об удалении евреев из Москвы.

Почти одновременно с москвичами евреи подали жалобу, подписанную шестью именитыми купцами: их больше не записывают в купцы смоленские и московские. Они же имеют право! Им разрешено…

Московские же купцы обзывали их обидным словом «жиды» и ложно утверждали, будто у евреев развращенные нравы: «…святой наш закон и предание суть явны и всему свету известны, яко они основаны на любови к Богу и к ближнему, по правилам десятери заповедей Господних; и поелику Старый Завет есть предзнаменование, свидетельство и основание святости Нового Завета…».

А дальше подкованные в богословии евреи опровергали утверждения московских купцов про то, что в порядочных государствах евреев не терпят. Не только терпят, утверждали евреи, но и получают от них немалую пользу! Как вот в Голландии, например, или в Англии. И вообще записали их в московские купцы открыто и честно, «…невзирая, что бороды, одеяние, даже и имена наши ощутительно доказывают каждому наш род и закон».

Проблему сочли столь важной, что этими жалобами занимался Совет государыни. Из всех еврейских кривд подтвердилось только одно: еврейские торговцы стали разносить товары по домам, что было почему-то запрещено. Знали ли вообще евреи про это запрещение — неизвестно, но ведь получается, что они попросту открыли новую и очень перспективную экономическую нишу. Вот московские купцы эту нишу благополучно просмотрели, и их злоба на конкурентов как-то не вызывает уважения. В торговом деле надо уметь крутиться, господа!

Если Совет государыни принял неблагоприятное для евреев решение, то не из страха, что они когда-нибудь научатся обрезывать монету. Совет нашел, что евреи имеют права мещан и купцов только в Белоруссии, но не во внутренних губерниях, и что от допущения евреев в Москву не усматривается никакой пользы.

Решение это было принято на основании доклада президента Коммерц-коллегии, графа А. Р. Воронцова. Рассматривая с разных сторон проблему, граф А. Р. Воронцов писал, что, конечно, Голландии от присутствия евреев только хорошо, но это от каких евреев? От португальских евреев, которые активные и честные. «Но такие евреи, которые известны под названием польских, прусских и немецких жидов, …совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы — со лжею и обманом, который есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить».

Воронцов очень решительно возложил ответственность за крестьянскую нищету в Белоруссии на евреев, и утверждал, что евреи стоят за спиной всех фальшивомонетчиков и контрабандистов Российской империи. Ни много ни мало.

В декабре 1791 года издан указ о недозволении евреям записываться в купцы внутренних губерний, а в Москву они могли теперь приезжать лишь на известные сроки по торговым делам.

Так что если русские не имеют понятия о системе хазоке, монополии местных на предпринимательство и на работу, то и кагальные старейшины, и русские императорские власти действуют по одной логике: логике феодального общества. Им конкуренции не надо! Пусть будет тишь, гладь и всеобщая благодать!

«И вот этот указ 1791 года, для купцов еврейских сравнительно с купцами христианскими даже льготный, с годами превратился в основание будущей черты оседлости, легшей мрачной тенью на еврейское существование в России почти до самой революции» [6, с. 42].

«Еврейская энциклопедия» даже как-то оправдывает издание этого указа: мол, «центр тяжести указа 1791 года не в том, что то были евреи, а в том, что то были торговые люди: вопрос рассматривался не с точки зрения национальной или религиозной, а лишь с точки зрения полезности» [7, с. 592].

Вот-вот — никого не интересует, что сами люди думают об этом, и уж, конечно, ни у кого нет никаких незыблемых прав: ни У московских купцов, ни у евреев. Власть взяла и развела их в лучших традициях хазоки. Так и родилась черта оседлости, даже не из антисемитизма. Сама же «черта оседлости, несомненно, представляла собой самую репрессивную и тягостную составную часть всего корпуса российских законов, направленных на ограничение прав евреев» [8, с. 136].

Отмечу еще два очень важных обстоятельства:

1. Граф А. Р. Воронцов очень хорошо знает, что евреи Португалии и Голландии какие-то совсем не такие, как в Польше, Австрии и Белоруссии. Не такие, как ашкенази.

2. Решение о «введении черты оседлости» принимал фактически один человек — граф А. Р. Воронцов. А что, если бы он принял другое решение, более благоприятное для евреев?

ДАЛЬНЕЙШЕЕ

После 1795 года, когда евреев в Российской империи стало по-настоящему много, возник прямо-таки «жгучий вопрос… Экономическая обстановка не мирилась с пребыванием чрезмерного числа торгово-промышленных людей среди крестьян» [9, с. 939].

«Для облегчения проблемы многие малые местечки были приравнены к городам — и так открывалась легальная возможность евреям оставаться жить здесь» [6, с. 43].

То есть назовем вещи своими именами: правительство само себя обманывает, чтобы уменьшить масштаб нестандартной ситуации и не так сильно напугаться. Не верь глазам своим! Евреи живут вовсе не в селах…

Почему этот вопрос такой уж «жгучий», понять труднее: в конце концов, с XVI века евреи занимали эту нишу, и экономика Речи Посполитой не развалилась, а в алкоголиков превратились только те, кому хотелось. Объяснить могу только двумя причинами: молодая Российская империя, закусив удила, хочет непременно и на своих новых землях сделать все единообразно, стандартно: чтобы и экономика, и общественный строй были такие же, как в Великороссии. При этом великороссы не желают никого слушать и ни с чем считаться.

И второе… Есть вещи, которые великороссы с почтительным придыханием называют так: «интересы империи». Если какая-то гадость или глупость входит в эти интересы — значит, надо ее делать непременно.

Вот есть у империи новые, и притом пустующие земли на юге — Новороссия? Интересы империи требуют их заселить, а евреи очень хорошо подходят для этих замыслов — их ведь чересчур много в местечках… Екатерина энергично ведет политику заселения Новороссии, но евреев едет мало, слишком мало…

Тогда в 1794 году их обкладывают двойной податью (как раньше старообрядцев). Слова А. И. Солженицына о том, что двойную подать вскоре отменили, никем больше не подтверждаются. Причем при Екатерине была цель заставить уезжать на черноземы Новороссии, где вообще не было податей первые 10 лет. Потом идея затерялась, а вот двойная-то подать оставалась до 1808 года.

То есть все правильно — никакой специальной неприязни к евреям у императоров и их окружения пока нет. Павел I отклонил просьбы купцов-христиан о выселении евреев из Ковно, Каменец-Подольска, Киева, Вильно. По мнению купцов, «евреям дана воля возрастать над христианами», но Павлу, видимо, плевать, кто над кем «возрастает», или же он просто верит в таланты купцов-христиан.

Павел признал право хасидизма на существование. Павел помогал бердичевским евреям, когда князь Радзивилл, на земле которого они жили, стал сдавать в аренду синагоги. «Чтобы иметь свое богослужение, долженствуем платить деньги тем, кому князь отдает в аренду нашу веру», — жаловались евреи. Возможно, со стороны Радзивилла это была воспитательная мера либо рафинированная месть. Но император-то поддержал евреев!

ИЗУЧЕНИЕ ВОПРОСА

Так что уже до Павла как-то сам собой завязался основной узел проблем: появилась черта оседлости, евреев стали выделять как особую религиозную группу, на которой не худо бы погреть руки. Но пока еврейского вопроса никто не изучает, и он даже не вполне осознан как какой-то особый вопрос. Первые попытки разобраться в свалившейся на Российскую империю проблеме начались во времена Павла, в связи с охватившим Белоруссию голодом.

В 1800 году в Белоруссию послан Гаврила Романович Державин, и в результате его поездки появилось на свет «Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта Евреев» — первая попытка системного анализа ситуации.

Приехав в Белоруссию, Гаврила Романович обнаружил «самый сильный голод, что питались почти все пареною травою с пересыпкою самым малым количеством муки или круп». От такой еды крестьяне «тощи и бледны, как мертвые». Первые его действия — спасти этих и правда очень бедствующих людей. «В отвращение чего (массовой смерти от голода. — А. Б.), разведав, у кого у богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб», стал от имени правительства брать этот хлеб взаймы и раздал бедным. А имение одного польского графа, «усмотря такое немилосердное сдирство», приказал взять в опеку.

«Услыша таковую строгость, дворянство пробудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: употребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба от соседственных губерний. А как…чрез два месяца поспевала жатва, то… пресек голод» [10, с. 690–691].

Местных дворян Гаврила Романович привел «в такой страх» что те «сделали комплот, или стачку» и написали на Державина «оклеветание к Императору», — это имеет смысл отметить.

Одолев голод — к осени он был уже не страшен, — Г. Р. Державин продолжал изучать проблему и пришел к выводам не очень утешительным: что тамошние крестьяне «ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земледелии». Их обычная, из года в год, пища: «едят хлеб не веяный, весною колотуху или из оржаной муки болтушку» [10, с. 691–692].

Летом и того лучше: «довольствуются с небольшой пересыпкою какого-нибудь жита, изрубленными и сваренными травами… так бывают истощены, что с нуждою шатаются» [10, с. 263].

«По собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах: едят, пьют, веселятся и отдают Жидам за старые долги и за попойки все то, что они ни потребуют; оттого зимою уже обыкновенно показывается у них недостаток. Не токмо в каждом селении, но в иных и по нескольку построено владельцами корчем, где для них и арендаторских жидовских прибытков продается по дням и ночам вино… Так выманивают у них Жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь» [11, с. 263–264].

Говоря попросту — крестьяне все на свете пропивают. А «Жиды, ездя по деревням и особенно осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян вместе с их семействами, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание» [15, с. 265], «пьяных обсчитывают, обирают с головы до ног, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету» [11, с. 287].

«Сведав, что Жиды, из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают», Державин даже «приказал винокуренные заводы в Лёзне запретить».

Надо отметить, что, старательный разведчик, Державин «собрал сведения от благоразумнейших обывателей, от дворян, купцов и поселян все, что они знают относительно Жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и уловок, коими… оголожают глупых и бедных поселян и какими средствами можно оборонить от них несмысленную чернь, а им доставить честное и незазорное пропитание… учинить полезными гражданами» [11, с. 263].

Так что досталось в его «Мнении…» и помещикам, которые «не домостроительны, управляют имениями не сами, но через арендаторов». Аренда короткая — на год, два, три, и арендатор торопится: «многие любостяжательные арендаторы…крестьян изнурительными работами и налогами приводя в беднейшее состояние и превращают в бобыли» [15, с. 264].

Некоторые «помещики, отдавая на откуп Жидам в своих деревнях винную продажу, делают с ними постановления, чтобы их крестьяне ничего для себя нужного нигде ни у кого не покупали и в долг не брали, только как у сих откупщиков, и никому их своих продуктов ничего не продавали, как токмо сим Жидам же откупщикам… дешевле истинных цен».

Так помещики и евреи совместными усилиями «доводят поселян до нищеты, а особливо при возвращении у них взаймы взятого хлеба… уже конечно должны отдать вдвое; кто же из них того не исполнит, бывают наказаны… отняты все способы у поселян быть зажиточными и сытыми» [11, с. 264].

При этом курят вино в Белоруссии все: владельцы земель — сами помещики, шляхта, попы, монахи и жиды. Очень важная деталь: практически все некрестьянское население занято этим — перегонкой зерна на водку, вовсе не одни евреи. Что меня особенно радует, так это зрелище сельского батюшки, гонящего вино и снабжающего доброй чаркой прихожан (после чего еще смеет поносить гадов-жидов).

В своем «Мнении…» Гаврила Романович очень подробно расписывает, как надо вырвать ядовитое жало у этих виноторговцев: запретить торговать вином с апреля по октябрь, то есть пока идут сельскохозяйственные работы; запретить торговать вином ночью; запретить торговать вином, пока будет идти церковная служба. Одним словом, всячески ограничивать продажу водки по времени. Кроме того, надо запретить торговать водкой евреям.

О евреях говорится ничуть не менее подробно. Гонимое племя предполагается удалить из сельской местности: часть поселить в городах, часть превратить в земледельцев. Гаврила Романович, истинный птенец гнезда Екатерины, тоже радеет о заселении Новороссии, а что у евреев может быть какое-то свое мнение об этом — ему и в голову не приходит.

Судя по всему, Державин вполне искренне верит, что «многочисленность их (евреев) …по единой только несоразмерности с хлебопашеством совершенно для страны сей тягостна» [10, с. 326].

Это при том, что Державин очень реально оценивает ситуацию: «трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в нем. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять не можно, что они для пропитания своего извлекают последний из крестьян корм» [10, с. 133].

Видит он, и что редкий помещик признается: «ежели их выслать из его владений, то он понесет немалый убыток» [10, с. 326], и сам же писал, что евреи многих голодающих крестьян снабжали хлебом — пусть не бескорыстно, но ведь снабжали!

Тем более, кто-кто, а Гаврила Романович знает: помещики-то не давали крестьянам хлеба, пусть в долг, и открыли свои запасные «магазейны» только после решительных действий чиновника из Петербурга. Да и то — с перепугу поделились хлебушком (тоже ведь, кстати, не бескорыстно), а потом еще накатали на Державина жалобу в Петербург!

Как будто он все видит довольно жестко, Гаврила Романович, в том числе видит и то, что с торговли водкой вовсе не пухнут евреи от сказочных доходов. Но настроен решительно — выселить из деревень, от торговли водкой отстранить, переселить в Новороссию.

И ведь Державин — никак не пресловутый антисемит (понять бы еще, что это вообще такое), не принципиальный враг евреев. За что именуют его «фанатичным юдофобом» в еврейских кругах, и на каком основании сообщено, что «приписал в официальных документах бедность белорусских крестьян всецело евреям» [8, с. 112–113], — не ведаю. Читатель уже знает, что Державин вовсе не считал евреев единственными «спаивателями» крестьян и в нищете белорусского мужика винил еще и помещиков, да и самих мужиков.

С евреями Державин тоже общался, и совершенно незаметно, чтобы относился к ним плохо или как-то свысока. Беседовал он с Ильей Франком, еврейским просветителем, получившим образование в Берлине. Илья Франк посвятил Державина в идеи «берлинеров» о том, что кагальная верхушка исказила истинный смысл вероучения, «ввела строгие законы с целью обособить евреев от других народов», и что в последние века «нравственный характер евреев изменился к худшему». Что надо просвещать евреев, учить их тому же, чему и христиан, и одновременно писать и переводить хорошие книги на иврит.

Другим постоянным собеседником Державина был Нота Хаимович Ноткин, крупный купец из Шклова. Он не соглашался с Франком почти ни в чем, но был сторонником переселения евреев в Новороссию, разведения там овец и хлебопашества.

Чем же так не угодил Гаврила Романович авторам «Еврейской энциклопедии»?! За что ославили человека чуть ли не эсэсовцем из «Анэнэрбэ»?!

Конечно же, в первую очередь — самой активной позицией: «вмешаться!», «переселить!», «запретить!».

Второе — Державин верно оценил мрачную роль кагальной организации. Он «посмел» увидеть, что система поборов внутри еврейства «составляет кагалам ежегодно знатную сумму доходов, несравненно превосходнейшую, нежели с их ревизских душ государственные подати. Кагальные старейшины в ней никому никакого отчета не дают. Бедная их чернь оттого находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Напротив, кагальные богаты и живут в изобилии» [11, с. 283].

Оценка эта ничуть не более жесткая, чем мнения еврейских же историков спустя сто лет, в конце XIX века. Но тогда, в начале XIX века, тронуть кагал означало пойти против всего еврейства вообще. Геволт и кипеж времени того, как видно, непринужденно перенесли в другую эпоху — без критики.

Третья причина в том, что Гаврила Романович посмел не восторгаться абсолютно всеми сторонами жизни евреев. Отмечать хотя бы какие-то скверные стороны иудаизма и еврейского национального характера — верный путь к тому, чтобы сделать врагом хотя бы некоторых евреев. Ну, не в силах они не только прислушаться к любой критике — не в силах даже просто ее слышать. Так было во времена Державина, примерно так есть и сейчас.

А Державин («Антисеми-ии-итт!!») преступно осмелился писать о необходимости «ослабить их фанатизм… истребив в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра» [11, с. 302].

Четвертая и главная причина в том, что Гаврила Романович хотел лишить евреев права заниматься винными откупами, винокурением, продажей водки. Опять же — многие еврейские историки конца XIX — начала XX века приводили гораздо более сильные аргументы в пользу того, чтобы отойти от «позорной» (Гершуни), «постыдной» (Гаркави), «нелепой» (Дубнов) торговли. Но это будет потом, когда общество в целом поумнеет (и еврейское в том числе). Пока же Гаврила Романович вступил с кагалом в непримиримый конфликт, и очень простым, даже изящным способом: он поделился своими проектами с кагалами…

Сразу же (мало ему «оклеветания» от дворян!) полетела в Петербург жалоба на государево имя одной еврейки из Лиозно, что якобы на винокуренном заводе он «смертельно бил ее палкою, от чего она, будучи чреватою, выкинула мертвого младенца».

Державин отвечал, то «быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видел». Позже еврея, который написал это письмо за еврейку, приговорили к тюремному заключению на год. Но Державин «исходатайствовал ему свободу» через 2 или 3 месяца [10, с. 766–767]. Стоило ли тратить время и силы, ходатайствуя за мелкого негодяя, — вопрос особый. Державин вон считал, что стоит (ответной услуги дождался бы? Вряд ли).

По свидетельству Державина, помещик Гурко передал ему письмо от белорусских евреев к их поверенному в Петербурге, где сказано, что на Державина наложен херем, что на подарки «кому надо» собрано ни много ни мало, а миллион рублей, чтобы приложить старания свалить по службе генерал-прокурора Державина, а если не удастся — покуситься на его жизнь.

Причина понятна: кагал панически боялся утраты своего влияния и власти; очень боялся, что судьбу евреев будет решать не он сам. А особенно боялся, что сами евреи будут думать так же, как проницательные и умные гои (Державин, в качестве примера).

Удивительным образом поддерживает кагал А. И. Солженицын, всерьез считая: Державин оставил «свидетельства уникальные и ярко изложенные» и «нашел, что пьянством крестьян пользовались еврейские винокуры» [6, с. 45].

Но в том-то и дело, что исследования Державина показали, на мой взгляд, совсем других виновников голода в Белоруссии. Кстати говоря: а зачем вообще в Белоруссии пшеницу перегоняют на водку? Какая такая острая необходимость? Из пшеницы и ржи вообще много чего можно делать, вовсе не только гнать водку. Способ сохранить урожай? Но это уж и вовсе полный бред: пшеница может храниться по крайней мере десятилетиями, а то и веками. Был случай, когда из пшеницы, найденной при раскопках в Египте, сделали муку и поели из нее хлеба. Эта пшеница хранилась ни много ни мало четыре тысячи лет…

Приходится признать, что традиция перегонять пшеницу на водку и спаивать местных крестьян — затея не такая уж случайная и вряд ли принадлежащая евреям. Если это и заговор с целью «опустить» местное население, держать его в скотской покорности, то заговор это не еврейский, а скорее уж местного польско-литовско-белорусского дворянства. Если вообще слово «заговор» здесь имеет хоть какой-нибудь смысл.

СУДЬБА ИДЕЙ ДЕРЖАВИНА

Павел I не успел принять никаких мер по «Мнению…» Г. Р. Державина. Уже при Александре I созвали Комитет по благоустроению евреев. Действительно, ну как же вершить государственные дела без комитетов, чиновников, совещаний и ведения бумаг? Страшно подумать…

А вошли в состав Комитета Адам Чарторыжский, друг царя и привлеченные им Северин Потоцкий и Валерьян Зубов, последний фаворит Екатерины II. Из этих лиц только В. Зубов был этническим великороссом, но и он имел большие имения в Западной Руси. Чарторыжский же и Потоцкий — совершенно полонизированные, считающие себя поляками потомки русских князей Западной Руси. Все их и деловые, и общественные интересы связаны с помещичьей средой Западной Руси.

Вошли в Комитет и евреи: уже известный нам Ноткин и петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским, просветитель Лейба Невахович, богатый купец Мендель Сатановер (Я не виноват! Я ничего не придумал! Это у него фамилия такая! — А. Б.).

Я не сомневаюсь ни в учености, ни в высоких личных качествах всех этих лиц. Невахович даже написал в 1803 году на русском языке «Вопль дщери иудейской», где он заклинал русских смотреть на евреев как на «соотчичей», принимать в свою среду евреев и помнить, что евреи стеснены в правах.

Все прекрасно, но введены они в Комитет усилиями Сперанского — рьяного врага Державина, склонного опираться на кагал. А чрезвычайное собрание кагалов в Минске постановило: «Просить Государя нашего, да возвысится слава его, чтобы сановники не делали никаких нововведений». Кагал даже велел три дня поститься, чтобы Господь взял под свое крылышко кагалы и погубил треклятого Державина (как постились иудеи перед тем как Эсфирь пошла к Артаксерксу — просить крови Амана и других персов).

Естественно, ни Ильи Франка, ни его единомышленников среди евреев-комитетчиков нет. А Нота Ноткин приходил к Державину, «под видом доброжелательства» говорил, что ему других членов Комитета не переубедить, и предлагал «сто, ежели мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был он с прочими членами согласен».

Державин денег кагальных не взял, но прав был Ноткин: все члены Комитета дружно высказались за то, чтобы оставить евреев на прежних местах и в прежнем качестве. Даже предоставление Александру I письма от кагала к его поверенным в Петербурге ничего не дало. Император был очарован Сперанским и находился под его сильным влиянием, Адама Чарторыжского считал своим личным другом, «представители еврейского народа» его устраивали.

Да, идеи Державина были гораздо разумнее и уж, конечно, куда благороднее, чем у его оппонентов. Они, если на то пошло, больше соответствовали духу Российской империи: универсализировать, перемешать подданных, управлять в каждом углу империи так же, как во всех остальных.

И уж, конечно, «…в плане его не было замысла угнетать евреев, напротив: открыть евреям путь к более свободной и производительной жизни» [6, с. 58].

Желания «открыть» что-либо хорошее для евреев не было у польско-русских помещиков, для которых евреи были самыми ловкими из агентов, умевшими извлекать больше денег из их поместий, — и только. Не было таких идей и у кагальной верхушки, которой ведь тоже было, по большому счету, глубоко наплевать на историческую судьбу евреев, на их богатство, на предоставленные им возможности. Лишь бы все оставалось, как есть, лишь бы основная масса евреев подчинялась верхушке кагала.

Но, как и в огромном большинстве подобных случаев, успех и неуспех каждого плана решали личные отношения и политический расклад. Державин вступил в конфликт со всемогущим Сперанским и очень влиятельным Чарторыжским. Это раз.

За тем решением, которое принял Комитет, стояли некие интересы: общие интересы помещиков и кагальной верхушки. Интересы нескольких десятков тысяч богатых, влиятельных людей, которые при необходимости могут собрать миллион рублей для подкупа кого надо, и даже для организации покушения на Державина. Сам по себе Гаврила Романович, один из ведущих чиновников империи, тоже сила, это несомненно. Но сила его оппонентов несравненно, несоизмеримо больше. А сила силу ломит, что известно со времен Эсфири, Мордохая и Амана. Это два.

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

В 1804 году Комитет выработал «Положение о евреях», и это вовсе не был свод законов, по которым надлежало управлять евреями, или какие-то рамки, в которых надо было контролировать отношения евреев с крестьянами и помещиками Западной Руси. Ничего подобного! То есть это был и свод законов, но одновременно как и «Мнение…», тоже некий план «улучшения» евреев в духе эпохи Просвещения.

Кагалам царь оставил почти прежние права, только без права увеличивать поборы без разрешения правительства, без права херема и религиозных наказаний.

А с 1808 года должно было начаться переселение из деревень в местечки и в Новороссию — и в течение трех лет совершенно удалить евреев из привычных мест обитания. Ведь евреи спаивают народ и потому презираемы! «Доколе отверст буде Евреям сей промысел… который, наконец, столь общему подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей, дотоле общее негодование к ним не прекратится» [12, с. 430].

Ю. Гессен считает, что Комитет придерживается «наивных взглядов» «на природу экономической жизни народа… что экономические явления можно менять чисто механическим способом, путем приказов» [13, с. 79].

Справедливо! Но это же можно сказать и о «Мнении…», и вообще о любом из документов той эпохи. Правительство искренне убеждено, что может росчерком пера изменить жизнь сотен тысяч людей. Оно самым серьезным образом не понимает, что «наделать» из евреев земледельцев — это примерно то же самое, что сделать из русских дворян ныряльщиков за жемчугом, а из крестьян — охотников на морского зверя, бьющих костяными гарпунами моржей и тюленей. В конце концов, народные промыслы и образ жизни народов возникают не по воле царей и министров, а формируются веками, и глубоко не случайно. Если русского крестьянина просто неудержимо тянет заниматься земледелием, а русские дворянин и горожанин весьма одобряют это занятие и охотно собирают грибы или солят капусту, — это в высшей степени закономерно. Этот род занятий и образ жизни формировался столетиями, и именно к нему приспосабливалось каждое новое поколение за эти века. Русских почти на физиологическом уровне тянет предаваться этим занятиям.

Но так же точно и евреев неудержимо тянет к традиционному для них роду занятий и образу жизни и совершенно не тянет возделывать землю. Грубо говоря — ну не хочет большинство евреев уходить из местечек! Ну изо всех сил цепляются они за противные, нелепые в представлении русских, но родные и милые для них штетлы! Правительство Александра I просто обречено на неудачу…

А тут еще созыв синедриона Наполеоном, начало их эмансипации… Евреи вдруг из внутренней проблемы России превращаются в проблему международную, и оказывается — ну никак нельзя быть притеснителем евреев в глазах Европы! Никак нельзя!

Еврейский вопрос становится каким-то зловещим, никак не решаемым родными для бюрократии средствами. Для решения этого вопроса созывается особый Комитет в 1806 году. Потом, в 1809 году, опять новый Комитет сенатора Попова. Этот Комитет признал необходимым прекратить начатое было выселение, сохранить за евреями право арендовать имения и торговать водкой.

В общем, за время правления Александра I к выселению евреев из сельской местности приступали несколько раз, очень вяло, и дело не только не довели до конца, а толком так и не начали. Может быть, это и к лучшему?

Очень характерно, что в 1816 году история эта повторилась в Царстве Польском: Государственный совет Царства Польского постановил начать выселять евреев из деревень, но варшавский кагал немедленно отправил ходоков к Александру I. Император велел оставить евреев на месте. Видимо, к этому времени идея перемещения и скоростного «переделывания» евреев тихо умерла сама собой.

Другим верным способом «перевести евреев в лучшее состояние» для Александра I и его окружения стало просвещение. Сначала возникла идея государственных школ… Но они так и не были созданы, еврейские общеобразовательные школы, — из-за бешеного сопротивления кагалов.

Тогда правительство решило, что «все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах». Особо оговаривалось, что никто из детей в тех школах не может быть «ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно».

Евреи, «кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оные признаваемы и производимы в университетские степени» [14, с. 799–800].

Прошло почти полвека, пока евреи воспользовались этими правами. И единственным безусловным успехом политики Александра I стало «присвоение фамильных имен». Те евреи, которые жили в славянской среде, стали брать фамилии на славянской основе, типа Рабиновича или Кравца. Австрийские и прусские евреи брали фамилии с германскими корнями, становясь Айзенбергами и Файншмидтами. Само по себе дело хорошее, тем более, что крестьянство, составлявшее больше 70 % населения России, оставалось Ивашками и Петрушками, без всяких там аристократических выдумок в виде «фамильных имен».

В целом Положение 1804 года оценивается очень высоко и еврейскими исследователями, и теми, кого трудно заподозрить в избыточном уважении к этому несчастному и очень интересному народу. А. И. Солженицын полагает, что Положение «накладывает на евреев меньше ограничений, чем, например, прусский Регламент 1797 года. И особенно при том, что евреи сохраняли личную свободу, которой не имел многомиллионный массив крепостного крестьянства России» [6, с. 61].

«Еврейская энциклопедия» считает, вполне в унисон с Солженицыным, что «Положение 1804 года относится к числу актов, проникнутых терпимостью» [9, с. 615].

Может быть, это и так, но от всей души не понимаю: почему необходимо сравнивать Положение именно с прусским Регламентом? Давайте сравним положение евреев в России с положением евреев во Франции. Стоит это сделать, и мы легко убедимся, что это Положение накладывает гораздо больше ограничений, чем Кодекс Наполеона.

Если цель Положения, как красиво декларировало правительство, «дать государству полезных граждан, а евреям — отечество» [7, с. 159], то Наполеон справился со своей задачей значительно лучше.

ВОЙНА 1812 ГОДА

О поведении еврейского населения в ходе войны есть весьма разные данные. Согласно одним — евреи были единственными жителями Российской империи, которые не разбегались при одном виде солдат Наполеона. Они отказались вступать во французскую армию, но беспрекословно выполняли приказы о поставке провианта и фуража [14, с. 65–66].

По другим данным, еврейское население Российской империи сильно пострадало от нашествия, сожжено было много синагог. «Большую помощь русским войскам оказывала так называемая еврейская почта, созданная еврейскими торговцами и передававшая информацию с невиданной быстротой („почтовыми станциями“ служили корчмы)». «Евреев использовали в качестве курьеров для связи между отрядами русской армии», а когда русская армия возвращалась после отступления, «евреи восторженно встречали русские войска, выносили солдатам хлеб и вино». Великий князь Николай Павлович, будущий император, записал в дневнике про евреев: «Удивительно, что они в 1812 отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни» [9, с. 309–311].

Как мы видим, сведения очень разные. Внимательный читатель уже знает, что на один случай, когда о евреях говорится нечто однозначное, приходится десять, когда сообщаются противоречивые сведения. С чем связаны различия между Познером и авторами «Еврейской энциклопедии», трудно сказать. Возможно, сказывалась позиция эмигранта, пишущего не где-нибудь, а в Париже. Возможно, дело в источниках: Познер опирался в основном на свидетельства литовских евреев, а не белорусских. «Еврейская энциклопедия» располагала большим количеством данных, в которых тонули подсмотренные Познером частности.

В лояльность к французам верится мало — известно, что евреи указали наступающим русским войскам место переправы армии Наполеона через Березину. Позже выяснилось, что это был ловкий ход французской секретной службы: генерал Лорансэ был уверен, что евреи донесут русским, где будет происходить переправа, и допустил «утечку» информации. Переправились же французы, понятное дело, в совершенно другом месте. Как видно, французы хорошо знали, чью сторону держат евреи, и умело использовали это.

Очень интересно, что офицеры наполеоновской армии 1812 года считали жизнь русских евреев в целом благополучной и зажиточной. Они писали, что евреи богаты, что они ведут крупную торговлю с Польшей и посещают даже Лейпцигскую ярмарку.

В другой местности «евреи имели право гнать спирт и изготовлять водку и мед». В Могилеве евреи были «зажиточны и вели обширную торговлю», хотя «наряду с ними была ужасающая беднота».

В Киеве «бесчисленное количество евреев», и общая черта еврейской жизни — довольство, хотя и не всеобщее [14, с. 63–64]. С этим соглашается и еврейский исследователь: «Правда, еврейская масса жила в тесноте и бедности. Но еврейский коллектив в целом не был нищ» [15, с. 318].

Приходится констатировать, что имущественное расслоение внутри еврейских общин зашло уж очень далеко. И вряд ли это делало внутреннюю жизнь еврейства намного более гармоничной.

НИКОЛАЙ I И ЕВРЕИ

Последние годы Николай I опять очаровал некоторых «патриотов» и «почвенников». И государственник он, и разумный в своей строгости муж, и вообще очень порядочный, добрый человек.

Насчет порядочности, личной честности — не спорю; очень может статься, он и был субъективно человеком очень приличным. Только вот не уверен, что это имеет отношение к оценке политики Николая I Палкина… То есть я хотел сказать, конечно, Павловича. Ведь и Томас Торквемада был лично честен и ни копейки не брал себе из десятков миллионов золотых, отнятых у умиравших на кострах. И Наполеон не был ни стяжателем, ни бабником, ни дураком. Так, всего-навсего организатор убийства нескольких миллионов человек, а вообще вполне милый, приятный человек, честно плативший по счетам, и, судя по отзывам лично его знавших, очень интересный собеседник.

Вот и Николай Пал… Павлович тоже был и честным, и приличным. И семьянин хороший, и добрый, разумный хозяин. И лично мужественный — как хорошо он вел себя во время пожара в Зимнем дворце! А скольким россиянам, евреям в том числе, стоил жизни его маниакальный страх пред революцией, желание любой ценой удержать Россию в тисках феодализма, — это особый разговор.

Если для Александра I способом «исправить» евреев было просвещение, то для его младшего братца таким средством стала армия. Справедливости ради, просвещения евреев в это время и не происходило, — ни при Александре, ни при Николае I.

Александр I разрешил евреям получать светское образование, но евреям-то этого вовсе не хотелось. Еврейский учебник повествует, что «были открыты государственные („казенные“) школы для евреев, чтобы „улучшить их культурное положение“, но большая часть евреев отнеслась к ним, как к суровому наказанию» [16, с. 267].

Текст этот доказывает одно: нет худшего и опаснейшего вранья, чем полуправда. Здесь нет ни слова о том, что кагал напрягал усилия, чтобы погасить малейшие проблески просвещения. Чтобы «сохранить в неприкосновенности исстари сложившийся религиозно-общественный быт… Раввинизм и хасидизм в одинаковой мере силились в корне затоптать молодые побеги светского образования» [17, с. 1]. В очередной раз подчеркну: как хорошо, что это написал еврей.

«В 1817, затем в 1821 году отмечены случаи в разных губерниях, когда кагалы не допускали еврейских детей до обучения русскому языку и в каких-либо общих училищах» [6, с. 94].

То есть были и сторонники светского образования, но в основном это ашкенази, жившие в западной части Страны ашкенази, испытавшие воздействие еврейского Просвещения-Гаскалы: Иссак Бер-Левинсон, долгое время живший в Галиции, Гезеановский — учитель в Варшаве, Литман Фейгин, черниговский купец, активно торговавший с Польшей, много раз ездивший в Австрию. Но это ведь все единицы; они могли агитировать, могли помогать русскому правительству, но не они делали погоду в прочно замкнутом для чужаков еврейском мире.

Где были светские школы — так это в Вильно, где жили пополам ашкенази и немецкие евреи. Еще идеи светского образования были сильны в Одессе, в Кишиневе, — то есть на новых местах, среди переселенцев, где влияние кагала волей-неволей ослабевало. А в Одессу ведь еще и шел приток евреев из Галиции.

ЛЮБИМОЕ ДЕТИЩЕ СИСТЕМЫ

Так что, может быть, дело еще и в том, что просвещение пока не давало результатов и возникал естественный соблазн: «исправить» евреев каким-либо другим, более надежным способом.

Но даже если и так, то выбор «другого средства» очень в духе Николая Пал… Павловича, и приходится сделать вывод: независимо ни от чего другого там, где одному брату-императору хотелось просвещения, другому мерещилась армия; где один открывал университет, другой тут же строил казарму или военное поселение.

Судя по всему, Николай Павлович и правда очень хотел окончательно решить злополучный еврейский вопрос. Его очень волновала причина еврейского «упорного отчуждения от общего гражданского быта». Тем более, в 1822 году вспыхнул новый голод в Белоруссии, и новая сенаторская комиссия выясняла, в чем его причины. В 1825 году создали новый, уже пятый «Еврейский комитет» из министров, а вскоре он заменен новым из директоров департаментов, который заседал 8 лет.

Для начала Николай велел Сенату и «Еврейскому комитету» изучить вопрос о том, как лучше всего применить для исправления евреев этот замечательный универсальный инструмент — армию.

Сенат готовил, готовил доклад… Но с этим докладом все время происходили какие-то странности — почему-то этот важный документ никак не мог дойти до Николая I. Ну никак! Более того — этот доклад, который неоднократно требовал Николай, вообще куда-то пропал. Точно известно, что такой документ существовал… Но самого доклада никто никогда не видел.

У исследователей (принадлежащих к разным национальностям) давно есть сильное подозрение, что влиятельные еврейские круги через подкупленных чиновников попросту… выкрали доклад. Очень уж евреям не хотелось, чтобы их «исправляли» через армию. Если это так, приходится отметить: возможности у кагала влиять на принятие важнейших документов — очень даже были. Причем руки их могли тянуться даже и в Зимний дворец.

Но вот тут-то сказалось одно из преимуществ неограниченной монархии: если царю чего-нибудь очень уж хочется, он может действовать и без доклада! И даже вообще без какого-либо изучения ситуации. Отчаявшись получить пресловутый доклад, в 1827 году Николай I именным указом ввел особые условия рекрутчины для евреев. Не отвертелись, голубчики! А то ишь, сперли доклад и думают, будто им все можно!

Во-первых, евреи должны были сдавать столько же рекрутов, сколько и податные сословия Российской империи, — при том, что они вовсе не считали себя гражданами этого государства, и у большинства из них не было никаких причин проливать за него кровь.

Кроме того, общины могли сдавать не только взрослых парней в солдаты… Им позволено было сдавать в кантонисты 12-летних мальчиков. Не надо считать, что зверство было проявлено только с одной стороны — со стороны Николая I и всего русского правительства. Кагалы сами нашли эту практику удобной и стали активно сдавать «сирот, детей вдов (порой, в обход закона, — единственных сыновей), бедняков» — «в счет семьи богача» [18, с. 75–76]. Это ведь было удобнее, чем разбираться в геволте и кипеже, кого из взрослых сдавать в рекруты… Да и ртов меньше, не надо кормить сирот, из которых еще неизвестно что вырастет.

Правительство весьма логично считало, что еврейские общины занижают число своих членов — и чтобы поменьше платить податей, и чтобы меньше давать рекрутов. Поэтому была принята еще одна мера, уже совсем фантастическая: по еврейским местечкам стали ездить специальные военные команды. Единственной их целью была ловля, похищение еврейских детишек. Как так «ловля»?! А вот так: поймали мальчика лет 12–10–8… И в мешок. Завязали мешок и повезли, куда начальство велело. Обезумевшие родители могут метаться, искать; узнав, куда делся их ребенок, могут пытаться шуметь… Их дело, да и шума никто не услышит — это вам не Франция со свободной, неподцензурной прессой. А украденных детей свозили в военные части и отправляли подальше за пределы черты оседлости. В коренную Россию — там их уж точно никак нельзя было отыскать.

Рекрут служил 25 лет. В 1830 и даже в 1835 годах продолжали служить те, кто участвовал в войне 1812 года, в заграничных походах 1813–1815 годов, кто своими глазами видел Наполеона под Ватерлоо, шел со штыком наперевес к «дому с красной крышей» под Ляйпцигом. Пусть наши квасные «патриоты» устраивают истерику, их дело, — но получается, что и эти достойнейшие люди участвовали в жуткой системе похищения еврейских детей.

И эта страница истории русской армии и русского народа так же реальна, как отказ солдат пить водку накануне Бородина: «не тот день». Как и массовый героизм на батарее Раевского. Как и Багратион, поднявшийся в седле, за секунду до проклятого ядра: «В атаку! Чудо-богатыри, в атаку!» Как и все, о чем повествует «галерея 1812 года» в Эрмитаже и что вызывает у русского человека законное и справедливое чувство гордости, причастности к великим делам предков.

В истории всякого народа есть не только светлые страницы.

А еврейских детей, как сданных общинами, так и краденых, стали призывать в кантонисты. Кантонистами, вообще-то, называли малолетних сыновей солдат. С рождения числились они за военным ведомством и учились в особых школах кантонистов, где их учили грамоте и готовили к военной службе. Стандартный возраст рекрута был 20 лет. Еврейские дети призывались в 12 лет, фактически попадались и 8–9-летние дети. Дети направлялись в специальные батальоны кантонистов, где они находились до 18 лет, потом попадали в школы кантонистов, и с 20 лет начиналась служба.

Весь срок до действительной службы (в 20 лет) не засчитывался, а служил солдат, как вы помните, 25 лет. Из чего вытекает, что брали кантонистов навсегда. Правительство объясняло такой сверхранний призыв тем, что еврейские дети хилые и тщедушные, их нужно готовить к службе.

Фактически было еще две цели, которых правительство, собственно, и не скрывало, хотя и не оглашало вслух: уменьшить число евреев; христианизировать кантонистов и создать из них «пятую колонну», для того, чтобы они стали проводниками христианства среди евреев.

Как осуществлялась эта политика на практике, отлично описывал Герцен: «Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала велели их гнать в Пермь, да вышла перемена. Гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: „Беда, да и только, треть осталась на дороге, — и офицер показал пальцем в землю. — Половина не дойдет до назначения“, — добавил он.

— Повальные болезни, что ли? — спросил я, потрясенный до внутренностей.

— Нет, не то чтоб повальные, а так мрут, как мухи: жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари, — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да в Могилев (то есть: „в могилу“)» [19, с. 217–218].

«Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.

Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого океана, шли в могилу» [19, с. 218].

К сожалению, в России до сих пор чересчур многих волнуют не какие-то «жидовские» факты и не обстоятельства реальной истории. А больше всего волнует их, на «чьей стороне» находится и автор книги, и автор приведенной им цитаты. И раз Герцен — плохой человек, шел против царя и стал предшественником народовольцев, — то, конечно же, его никак нельзя цитировать.

Специально для этих господ я сообщаю еще раз: я ни на чьей стороне. Ни на чьей. И меня не интересует ни личность, ни репутация господина Герцена. Меня интересует одно — верность сообщаемых им сведений. А подтверждений верности того, что говорит Александр Иванович, очень уж много, включая и военные архивы.

Впрочем, вот свидетельство и еще одного классика русской словесности: Владимира Алексеевича Гиляровского. Нам особенно интересно оно потому, что здесь показано, что происходило с кантонистами дальше, — с теми, кто все-таки доходил до «назначения».

В его повествовании о путешествиях по Руси «Мои скитания» есть такой эпизод: по приговору полкового суда секут солдата, не в первый раз убежавшего в самовольную отлучку. А после наказания солдатам рассказывает о своем собственном опыте «взводный офицер из кантонистов, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Иванович Ярилов». Так сказать, в назидание:

«Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:

— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысяче палок высыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!

И действительно, Иван Иванович бы выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.

— А что это — Орлов? Пятьдесят мазков!

— Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай, — донеслось из толпы солдат.

— Эдак-то нас маленькими драли… Да вы, господа юнкера, думаете, что я Иван Иванович Ярилов? Да?

— Так точно.

— Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени… Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.

— Как в мешке?

— Да так, в мешке. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских детишек, благо их много. Схватят — в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят, и вся недолга. Вот и кантонист.

— А родители-то узнавали деток?

— Родители? Хм… Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: „Наши сестры — сабли востры“… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с…» [20, с. 95–96].

Известно, что на уцелевших… на «дошедших до назначения» еврейских детишек оказывалось сильное давление, чтобы они переходили в православие. Действовали и более изощренно: порой целое отделение кантонистов загоняли в реку — как бы для купания. И пока мальчики плескались в «купели», священник производил непонятные для них обряды, исправно кадил на берегу. А потом детям вешали на шею крест и сообщали, что теперь они христиане.

Широко распространена история, согласно которой «в ряде случаев дети-кантонисты предпочитали покончить с собой во имя веры и топились в реке, куда их приводили для обряда крещения» [16, с. 265].

Солженицын полагает, что «рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься — рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, — принадлежат к числу выдумок» [6, с. 102–103].

По словам Александра Исаевича, со ссылкой на Еврейскую энциклопедию, история о самостоятельном потоплении нескольких сотен кантонистов родилась из сообщения некой немецкой газеты, «что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились» [21, с. 243].

Допускает Солженицын и то, что «был расчет и самим крестившимся позже, в оправдание пред соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство» [6, с. 103].

Спорить не буду: преувеличения весьма возможны, и по разным причинам. Но про насилия, чинимые над кантонистами, рассказывается не только в немецких газетах; тут огромный пласт фольклора, и вовсе не только еврейского. Скажем, о своих впечатлениях рассказывали и священники, проводившие массовые крещения купавшихся кантонистов. В том числе и про то, что иные мальчики топились, стоило им понять, что же именно творят над ними взрослые. Что поделать! Дикий народ, упрямый-с народ.

Возможно, Николай I и его приближенные очень хотели «как лучше». Возможно, ими двигали только самые прекрасные намерения. Но почему-то неизменно, стоило царю приступить к еврейскому вопросу, как этот «вопрос» сам собой формулировался не «как помочь этому народу стать цивилизованным» и не «как научиться хорошо жить вместе», а примерно таким образом: «как сделать евреев похожими на всех остальных». Зачем это ему было нужно — вряд ли постижимо для моего куриного умишки. Тут нужно быть любителем разводов, барабанного боя, мундиров и прочих военных атрибутов.

Применялись, впрочем, и другие меры, тоже вполне сюрреалистические: например, запрещалось евреям, владельцам корчмы или кабака, самим в них проживать и заниматься лично продажей спиртного. Надо было нанимать торговца-христианина, и единственное, в чем убедилось правительство с помощью сих мер, что христиане ничуть не менее исправно спаивают народ, чем кошмарные жиды, верные слуги Сатаны.

Тем более, с 1827 года ввели откупную систему на торговлю спиртным по всей территории империи, и русские классики откликнулись на это замечательное изобретение:

«В западном крае кабацким делом занимается еврей, но разве оно лучше в других местах России? …Разве жиды-шинкари, спаивающие народ и разоряющие и губящие крестьян, — повсеместное в России явление? В наших местах, куда евреев не пускают и где кабаком орудует православный целовальник или кулак?» [22, с. 25].

«В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости.

То же самое представляют собой и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, это так исстари было» [23, с. 31].

Коротко, ясно, и не нужны комментарии.

ВАРИАНТ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ОСЧАСТЛИВЛИВАНИЯ

А в 1840 году Николай I утвердил новый проект изменения сущности своих злокозненных подданных. Проект предполагал следующие меры:

1. Уничтожение кагала.

2. Устройство общеобразовательных школ.

3. Учреждение «губернских раввинов» — то есть раввината, получающего деньги от государства, а не от кагала.

4. Поселение евреев на казенных землях для приучения к земледелию.

5. Разбор евреев на «полезных» и «бесполезных».

6. Запрет носить еврейскую одежду.

Николай внес существенную поправку в эту последовательность действий: «разбор» поставил раньше, чем «поселение на казенных землях», и заменил в окончательном тексте указа слово «бесполезные» на «не имеющие производительного труда». И это — единственные поправки, которые сделал царь, принимая замечательный проект.

Итак, предстояло «разобрать» на два разряда все еврейское мещанство Российской империи, то есть всех небогатых евреев. В первом разряде следовало числить всех, кто имеет прочную оседлость и имущество, во втором — тех, кто их не имеет.

Предполагалось дать второму разряду 5 лет, чтобы поправить свои дела, а потом применить к ним особую военно-трудовую повинность: брать в рекруты втрое больше, но брать не на 25, а на 10 лет, и в этот срок, «употребляя их в армии и флоте преимущественно в разных мастерствах, обращать потом, согласно с желанием их, в цеховые ремесленники или в состояние земледельцев».

Намерение правительства получило обширное освещение в печати — явно для предупреждения возмущений в Европе. Но там, конечно же, все равно о мерах правительства Российской империи писали не так, как хотелось правительству. Беда с этими европейцами! Вечно не понимают они, что «Не нам понять высоких мер, // Творцом внушаемых вельможам» [24, с. 410]. И в кантонисты их не заберешь…

В 1844 году — новая попытка выселить евреев из деревень, а в 1846 году окончательно перешли от теории к практике: стали брать каждый год 10 рекрутов с 1 тысячи мужчин, тогда как для христиан была норма — 7 рекрутов с 1 тысячи через год на второй.

Разумеется, сразу же возникли рекрутские недоимки. По решению 1850 года стали брать за каждого недобранного рекрута еще трех сверх нормы. В 1852 — новый указ «о пресечении укрывательства» с перечнем суровых наказаний тем, кто бежал, и предписанием брать вместо них родственников или руководителей общин, из которых они происходят. А за каждого лишнего рекрута с общины списывалось 300 рублей недоимки.

В 1853 году изданы правила о дозволении еврейским общинам и частным лицам представлять вместо своего рекрута любых «пойманников» без паспорта… и «тут началась рекрутская вакханалия» [6, с. 133]. В общем-то, «рекрутской вакханалией» можно назвать и все, происходившее раньше, но раньше хотя бы кагалы не содержали специальных отрядов для ловли детей в рекруты! А тут появились целые отряды охотников за детьми: люди, профессионально занятые облавами в местечках-штетлах и хватавшие всех, кого только можно сдать в кантонисты.

«Ответственность за призыв еврейских рекрутов была возложна на кагалы. Поскольку евреи не соглашались добровольно отдавать детей, кагалы принимали насильственные меры: во всех общинах появились особые „охотники за детьми“ („ловчики“, „хаперс“ на идише)» [16, с. 266].

Поэт Иехуда Лейб Левин так описал свои впечатления:

«Я, тогда девятилетний мальчик, жил в родительском доме в Минске. Однажды летним днем я пришел в хедер и вижу: меламеда нет, хедер пуст… хозяйка дома объяснила мне, в чем дело! Меламед, оказывается, прячется от ловцов, а всех детей заперли по домам, ибо пришла беда… Детей хватали из колыбели, женихов уводили из-под хупы, чтобы отдать их в солдаты…

…И каково же мне было увидеть то, что увидели мои глаза? Ловцы — евреи, кагал-евреи, и они же, словно львы, рвущие жертву, выхватывают из материнских объятий младенцев, птенчиков малых. Думаю, что и разбойники не сотворили бы подобного даже с евреями, а тут евреи творят такое с евреями же! Что же это? Как это возможно? Мысль эта удручала меня до такой степени, что я пугался при виде евреев, при виде братьев моих!» [16, с. 266].

Как это часто с ним случается, учебник не то чтобы лжет… Нет, так тоже нельзя сказать… Учебник дает несколько не тот акцент. Например, в этом учебнике нет ни слова о «бесполезных», вообще о разделении евреев на разряды. Нет ни слова о том, что длилось это безобразие с «хаперс» вовсе не все царствование Николая I, а всего два года! Как это часто случается, описывается сущее безобразие, преступление, но описывается еще хуже, еще страшнее, чем оно было. А зачем? Неужели для того, чтобы сделать Россию еще более непривлекательной? Но ведь волей-неволей учебник ставит под сомнение еврейскую солидарность! И чем дольше кагалы нанимали подонков-хаперс, тем под большим сомнением оказывается идея солидарности…

Нет в учебнике и ни полслова про бешеное сопротивление самих евреев и их кагалов просвещению. А жаль.

Вот с чем приходится согласиться: «До середины XIX века российские власти не добились успеха в „исправлении“ евреев. Они продолжали оставаться подданными „второго сорта“, и большинство продолжало держаться общины, не сближаясь с окружающим населением и не пытаясь ему подражать. Конечно, были и просвещенные евреи, считавшие благом возможность войти в русское общество и усвоить его культуру, но их влияние было незначительно в сравнении с влиянием маскилим (просветителей. — А. Б.) в Западной Европе» [16, с. 267].

Трудно сказать, удалось бы или нет Николаю I до конца «исправить» евреев, продлись его правление еще лет на десять или двадцать. Говоря откровенно — сомнительно; ведь ни поголовно истребить, ни «переделать» насильственными мерами ни один народ не удавалось никогда и ни одному императору. Разве что Николай I оказался бы первым… Что все же маловероятно.

Скорее можно предположить массовый и очень жестокий бунт, затяжную колониальную войну в духе незабвенного Хмельницкого. Или появление своего рода «русских марранов», которые при первом удобном случае возвращаются к вере отцов и становятся уже не шпионами русского царя в тылу французов, а «пятой колонной» в государстве российском.

Но «…внезапная смерть Императора так же вызволила евреев в тяжелую пору, как через столетие — смерть Сталина» [6, с. 134]. Естественно, как и в случае Сталина, «патриоты» сделали свои выводы: Николая I отравили жиды!

По крайней мере, я бы на месте евреев непременно так бы и сделал (а еще лучше, пристрелил бы коронованного дурака или взорвал бы его бомбой). Даже как-то обидно: евреи и тут заимствовали у русского народа не самую лучшую его черту: патологическое долготерпение.