Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

А.С. Щавелёв.   Славянские легенды о первых князьях

1. Композиция начальных частей ранних летописей и хроник

Композиция начальной части «Повести временных лет» неоднократно рассматривалась в историографии в связи с выяснением смысла названия этой летописи4, комментированием поставленных летописцем вопросов, проблемой выявления её источников, идеологическими и культурными доминантами так называемого «недатированного Введения»5.

Вводная часть по своей форме противостоит анналистическому6, разделенному погодно основному тексту летописи. Эти части разрываются рассчетом лет и перечнем русских князей, начиная с Олега. Таким образом, все основные события Введения вынесены за рамки текущей, привязанной к временной шкале истории, находятся вне исторического времени, не имеют конкретных исторических маркеров7. Во Введении господствует «смешение времен», хронология явно условна и добавлена в этот раздел a posteriori. Недатированная часть ПВЛ представляет собой «экспозицию» погодного изложения, соответствующего «историческому периоду». Введение составлено из библейских цитат, византийских хроник, подражаний им (списки славянских племен), устного христианского фольклора8 и славянских легенд9. В отличие от основного текста ПВЛ, где событийный ряд строится по синтагматическому принципу, во Введении господствуют парадигмальные жанры10: перечни (списки), отдельные легенды, цитаты.

Во Введение включены сюжеты и мотивы устных славянских преданий: летописец отобрал и привел в относительно целостном виде сюжеты «Полянских» легенд, легенд о полянах и хазарах, легенды о дулебах. Стержнем повествования стало сказание о Кие, вокруг которого были сгруппированы истории о ближайших соседях полян — хазарах и дулебах, более поздние христианские легенды, связанные с Киевом11.

«Дулебское» сказание объясняет и этимологизирует «притъчу в Руси», т.е. русскую пословицу; другие легендарные сведения, восходящие к традиции иных славянских племен (например, упоминания прародителей радимичей и вятичей — Радима и Вятко), сокращены и включены в состав текста в виде лапидарных ремарок, представлены малыми формами фольклора или на базовом уровне этнонимии и топонимии.

Новгородская первая летопись младшего извода композиционно аналогична ПВЛ12: в ней также противопоставлены Введение и основной текст анналистического характера13. Согласно гипотезе А. А. Шахматова, предисловие к Новгородской первой летописи младшего извода является предисловием Начального свода 90-х гг. XI в., предшествовавшего ПВЛ14. Недавно этот тезис был оспорен В.Я. Петрухиным15, но в целом системная аргументация Шахматова пока остается в силе — достаточные аргументы для её кардинального пересмотра до сих пор не выдвинуты16.

В начале НПЛ обозначены исторические задачи летописи, аналогичные вопросам ПВЛ. Затем следуют «публицистическое» Введение и первая погодная статья. Во Введении упоминается Кий, представлены два его образа — охотника и перевозчика.

Первая погодная статья 6362 г. развивает краткий тезис Введения к НПЛ о дуализме и отчасти оппозиции истории двух частей будущей Руси, причем параллельное развитие двух «княжений» — Кия и Рюрика — завершается завоеванием новгородскими князьями Киева. Именно в смысле превосходства, а не хронологии, видимо, следует понимать фразу: «преже Новгородская волость, и потом Кыевская»17. Внутри статьи события расположены согласно относительной хронологии, как её представлял летописец: от Кия и Рюрика до рождения Святослава. Погодная разбивка этого фрагмента летописи, скорее всего, позднейшая; именно этот фрагмент ближе всего к архетипическому, не расчлененному датами тексту18.

Начальные части ПВЛ и НПЛ строятся по сходным композиционным принципам. В обоих текстах развернуто представлен «довременной», «мифопоэтический» период, основу описания которого в ранней историографии составляла устная традиция. Затем в летописях фиксируется сюжетная «связка»: в ПВЛ — рассчет лет в сочетании с перечнем князей, в НПЛ младшего извода — первая дата, под которой собраны все древнейшие предания, известные летописцу.

Аналогичная структура характерна и для западнославянских хроник. В «Чешской хронике» Козьмы Пражского19 за подробным описанием первого этапа сложения Чешского княжения и смерти Пржемысла следуют список чешских князей и восходящее к устной традиции повествование о войне чехов и лучан. Лишь затем появляется первая дата и начинается «историческая часть» Хроники — правление Борживоя, первого христианского государя Чехии. Принципиально отличаются от вводной части и тексты, помещенные Козьмой Пражским после списка правителей, — они посвящены военным подвигам (особенно дружинника Тыра), проникнуты дружинными героическими ценностями и отчасти позднейшей, аристократической, феодально-рыцарской идеологией.

Достаточно явно такое противопоставление и в Хронике Галла Анонима20. Здесь «легендарный» период правления Пяста завершается главой, которая, судя по всему, восходит к перечню князей21 (Семовита, сына Пяста и внука Котышко, Лешка, Семомысла), который у Галла Анонима «разорван» вставкой. При этом начало списка повторяет предыдущие сообщения об обретении Пястом власти. После этой главы начинается повествование о первом крещеном князе Мешко. «Историческая» часть Хроники также ориентирована на военную, дружи иную, аристократическую идеологию. Кульминация героической темы в Хронике приходится на описание подвигов Болеслава Храброго и его потомков.

Таким образом, раннеисторические сочинения западных и восточных славян построены по типологически сходной модели: «публицистическое» введение — постановка «исторических» задач летописца — развернутое описание предыстории народа и государства — список князей — изложение, обычно погодное, «исторической» части. Во всех летописях и хрониках стержневыми эпизодами легендарной части являются мотивы древних славянских племенных преданий. Историческая часть также восходит к устным сказаниям, но дружинным, т.е. сказаниям иного стадиального этапа, основанным на иной культуре и политической идеологии. В этой традиции явно были намечены хронологические ориентиры — прежде всего, относительная последовательность событий, — появились отдельные заимствования из иностранных источников (византийских и болгарских в ПВЛ, западноевропейских и античных — в хрониках западных славян). Функцию композиционной связки выполняет, как правило, список правителей. Такое связующее звено было необходимо летописцам, поскольку они имели два разнохарактерных корпуса сведений — фольклор славян о «далеком прошлом» без хронологических привязок, и дружинную эпическую традицию22. Необходимость сопряжения этих данных во многом и определяла композиционную структуру ранних летописей и хроник23. Видимо, смысловая и стилистическая разница их источников отчетливо осознавалась первыми летописцами24.

До последнего времени в историографии устные источники ранних летописей в основном рассматривались в качестве достаточно однородного корпуса «устных летописей»25. Однако современные исследователи26 пришли к выводу о том, что при анализе долетописных форм исторической памяти необходимо различать легенды, принадлежавшие славянским племенам, и специфический дружинный эпос27, который лег в основу многих известий «исторической» части ПВЛ28.

Сказание о Рюрике находит аналогии в англосаксонской эпической традиции29. В типологически (а, возможно, и генетически) близких сказаниях о призвании саксов акцентируются торгово-правовой обычай (покупка горсти земли за золото30), наемничество и договорная практика31; в легенде о Рюрике доминирует мотив «ряда»32. Аристократическая идеология отчетливо выражена в обращении преемника Рюрика Олега Вещего к Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа... А се есть сынъ Рюриковъ»33. В сказаниях об Олеге прослеживается скандинавская мифоэпическая основа34.

Описание эндогенной, коллективной, архаичной системы власти ранних славянских правителей в исторической части первых летописей и хроник сменяется известиями об аристократической, дружинной, христианской (в западнославянской традиции) государственности, чему в древнерусской традиции соответствует противопоставление по этническому признаку.

Композиция ПВЛ и НПЛ, таким образом, сходна с западнославянскими хрониками. Но в отличие от них русские летописи включают две повествовательные традиции о ранней истории: славянскую и «русскую». В этом аспекте ПВЛ и НПЛ типологически близки ранней англосаксонской историографии, в которой были представлены кельтский и германский эпосы35.




4 Мордасов, 1971. С. 38-42; Данилевский, 1995. С. 101-110; Мельникова, 1998/1. С. 68-71; Гиппиус, 2000. С. 448-460.
5 Ведюшкина, 2003. С. 286-310; Живов, 1998. Т. II. С. 321-337.
6 Гиппиус, 1997/1. С. 24-27; Гимон, 2001; Гимон, Гиппиус, 2005. С. 174-200.
7 Лаушкин, 1997/2. С. 6-10.
8 С первых веков распространения христианства в Восточной Европе стал развиваться специфический фольклор, ориентированный на события и идеологию новой религии. См.: Кузнецова, 1998; Мильков, Милъкова, 1997. С. 203.
9 Как и славянские предания, легенды, на которых основывались библейские тексты, изначально принадлежали типологически близкой фольклорной традиции, что и определяло их значительную структурно-мотивную близость. См.: Gordon, 1955. Р. 43-108; Фрэзер, 1986. С. 173-192, 291-297, 385-394; Иванова, 1997. С. 3, 16-17, 24. Это подобие легко выявлялось летописцем и позволяло находить в Священной истории аналогии для славянских легендарных сведений и мотивов.
10 О соотношении синтагматических и парадигмальных коммуникативных систем (и нарративов) см.: Лич, 2001. С. 17, 23-24, 33-36, 55; Анкерсмит, 2003.
11 Повесть временных лет, 1996. С. 8-12.
12 Композиция Новгородской первой летописи рассматривалась В.Я. Петрухиным, однако в его интерпретации существующий вид летописного текста — результат не очень умелой правки новгородского «сводчика» XIII в. (Петрухин, 2000. С. 69-77). В то же время сам В.Я. Петрухин признает наличие у редактора определенной «манеры» и мотиваций (там же. С. 71, 77).
13 Определить композицию начальной части старшего извода, т.е. Синодального списка не представляется возможным в связи с утерей первых шестнадцати тетрадей рукописи. Однако, если принять во внимание гипотезу Б.М. Клосса об отражении утерянного начала Синодального списка в Троицком списке, то, скорее всего, в старшем изводе наблюдалась аналогичная композиционная схема (Зимин, Насонов, 1951. С. 89-91; Клосс, 2000. C. VII).
14 Шахматов, 1897. С. 1-58; Шахматов, 1908/2. С. 1-58.
15 Петрухин, 1998/2. С. 354-363. Ср. похожую гипотезу: Шишков, 2002/2. С. 15-17.
16 Гиппиус, 1999. С. 51-54; Гиппиус, 1997/2. С. 3-73. Подробное опровержение аргументов В.Я. Петрухина см.: Гиппиус, 2006. С. 56-96.
17 ПСРЛ. Т. III. С. 103. Отметим, что все списки правителей и городов в рукописи помещены перед текстом летописи.
18 Гиппиус, 2001. Р. 147-181; Бахрушин, 1987. С. 15-35.
19 Cosmas. 1.9-14.
20 Gall. I. 3-5.
21 Lowmiański, 1973. S. 462.
22 Начиная с описания правления Игоря Святославича можно предполагать наличие «относительной хронологии» последовательности событий и княжений; Г.А. Хабургаев считал 945 г. одним из «водоразделов» текста ПВЛ (Хабургаев, 1994. С. 128-132).
23 Ср.: Топоров, 1973. С. 106-150.
24 Примечательно, что летописцы позднейшего времени (например, Ян Длугош) объединяли всех правителей в единый династический «комплекс».
25 Лихачёв, 1986/2. С. 113-136.
26 Соколова, 1970. С. 11-15; Котляр, 1986. С. 3-15, 18.
27 Лурье, 1981. С. 13-36.
28 Среди известий ПВЛ о ранних этапах складывания древнерусского государства, созданных на основе дружинной эпической традиции, исключение составляют «древлянские известия о смерти Игоря», трактовавшиеся как Полянские легенды (Пархоменко, 1926. С. 267-270; Фроянов, 1993. С. 100-121). Также было высказано предположение о древлянском происхождении устных источников этих известий (Мельникова, 1999. С. 155-159). Однако то обстоятельство, что эти события были известны в Византии благодаря наемникам-варягам, и наличие эпических мотивов, восходящих к скандинавской повествовательной традиции, все-таки позволяют отнести сюжеты о смерти Игоря и мести Ольги древлянам к «героическому эпосу» русской дружины. Этому не противоречит возможное наличие древлянских «информаторов» (Душечкина, 1973. С. 65-104).
29 Мельникова, 2003/2. С. 55-59.
30 Видукинд Корвейский, 1975. С. 66-69. Аналогичный мотив покупки земли у славян за белого коня, седло и уздечку присутствует в ранних мадьярских хрониках (Марсина, 1991. С. 108).
31 Беда Достопочтенный, 2001. С. 54, 223 (Кн. 2. V.)
32 Мельникова, 2003/2. С. 57-58.
33 Повесть временных лет, 1996. С. 14. Аналогичным образом Видукинд подчеркивает знатность саксов: он рассказывает о деяниях «знатных» вождей саксов («princeps») и называет этот народ «благородным» («nobilis»). Эта фраза, демонстрирующая концепт власти княжеского рода, скорее всего, попала в сказание на поздних этапах его оформления, видимо, в конце X в.
34 Melnikova, 2000. Р. 152-168.
35 Беда. Кн. 1. I; Кн. 2. V.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Игорь Коломийцев.
Славяне: выход из тени

Д. Гаврилов, С. Ермаков.
Боги славянского и русского язычества. Общие представления

Мария Гимбутас.
Славяне. Сыны Перуна

Под ред. Е.А. Мельниковой.
Славяне и скандинавы

под ред. Т.И. Алексеевой.
Восточные славяне. Антропология и этническая история
e-mail: historylib@yandex.ru