Второй период (I в до н. э. — IV в. н. э.)

С I в. до н. э. сарматы становятся постоянным фактором в политической истории античного мира. Продолжается их продвижение на запад, и карта расселения отдельных племен и племенных союзов все время претерпевает изменения. Вместе с другими народами сарматы активно участвуют в борьбе с отживающей свой век Римской империей. То мирные, то враждебные контакты с государствами Закавказья и парфянским и сасанидским Ираном приобретают постоянный характер. Оживленные культурные и этнические связи с народами и племенами Средней Азии и Казахстана становятся еще более интенсивными. Тесные сношения поддерживаются с греческими городами Северного Причерноморья, прежде всего с Боспором.
История сарматских племен в I в. до н. э.— IV в. н. э. более чем когда-либо полна войнами, походами, набегами и переселениями.

На западе они проникают в Подунавье {48,VII,3, 2; 20, II, 26, 1—2], и сосланный в Томы Овидий неоднократно упоминает сарматских воинов, наводящих своими набегами страх на местное население. Август пишет в своей автобиографии, что к нему пришли послы сарматских царей, «живущих по ту сторону реки Танаиса и за ней» [1, 31, 1].

Язиги, вероятно, уже к середине I в. н. э., а точнее, в конце правления Тиберия прошли районы, занятые бастарнами и даками, и заняли равнину между Дунаем и Тиссой, где они на несколько веков становятся беспокойными соседями Рима [37, IV, 80—81; см. также: 472, стр. 92]. В частности, они выступают на стороне Веспасиана в его борьбе с Вителлием. К границам Рима продвигаются и роксоланы. Наконец, в середине I в. н. э., по сообщению Сенеки, дунайских границ империи достигают набеги аланов [5, 629].

С середины I в. н. э. становится все более заметной разница в политической ориентации и экспансионистских устремлениях различных сарматских объединений. В то время как главные интересы основного массива сарматских племен остаются по-прежнему тесно связанными с Северным Причерноморьем, западный форпост сарматского мира — объединения язигов и роксоланов — оказывается вовлеченным в сложные и изменчивые отношения Рима с его варварскими соседями.

Уже с самого начала I в. н. э. язиги и особенно роксоланы усиливают давление на римскую провинцию Мезию [20, IV, 30, 4]. В надгробной плите правителя провинции Плавтия Сильвана (56—66 гг. н. э.) [449, XIV, 3608] говорится, что он подавил волнение, начавшееся среди сарматов, а также даков и бастарнов, с которыми западные сарматы вступают теперь в довольно прочные союзы [148, стр. 58—59]. Но вскоре роксоланы вновь вторгаются в Мезию, и набег следует за набегом [51, 1, 79; 56, VII, 4, 3]. В конце I в. н. э. роксоланы вместе с другими племенами (квадами, свевами и маркоманами) наносят поражение Домициану [46, VIII, 62; 20, LXIX, 7; 18, VII, 23]. Активное участие принимают роксоланы и другие сарматские племена на стороне Децибала в его борьбе с Римом.

Ко II в. н. э. роксоланы добиваются от Рима уплаты довольно регулярной дани под видом даров и с оружием в руках борются против попыток ее уменьшить [57, 5, 6; см. также: 449, V, 32—33]. Среди участников Маркоманских войн упоминаются роксоланы и сарматы, а также аланы, и характерно, что первая из них была названа римлянами Сарматской [59, 22, 24, 25].
В III в. н. э. усиливается продвижение западносарматских племен в римские провинции, возможно из-за давления со стороны готов [194, стр. 115]. Однако к этому времени они уже сильно смешались с окружающими племенами и утратили многие специфические особенности сарматской культуры.

Важно отметить, что связь основного сарматского массива с западносарматскими племенами никогда не прекращалась. В письменных источниках, повествующих о событиях на территории империи, наряду с язигами и роксоланами часто упоминаются аланы и просто сарматы. Вероятно, в некоторых случаях мы должны видеть в них группы выходцев из более восточных сарматских объединений или их войска, привлекавшиеся западными сарматами для борьбы с Римом.

В степях Восточной Европы в это время прочно устанавливается господство сарматов. Усиливается сарматское проникновение в Крым и на Кавказ, происходит сарматизация Боспора. Одновременно продолжаются набеги в Закавказье и Малую Азию.

Сарматы принимают участие на стороне Митридата в его борьбе с Римом [6, 15, 19, 69, 102], и, вероятно, археологическим отражением этого служат находки римского пилюма в Воздвиженском кургане и серебряной чаши из храма Аполлона в Фасиде в Зубовском кургане [303, стр. 20]. Бежавший на Боспор Митридат в своей последней отчаянной попытке продолжать борьбу наряду с другими варварскими племенами опирался на сарматов. В 50-х годах I в. до н. э. сарматы активно вмешиваются в междоусобные войны и смуты на Боспоре 006, стр. 312 и сл.].

В I в. н. э. сираки и аорсы, а вслед за ними и аланы неоднократно вторгаются в Закавказье и в более отдаленные области, играют важную роль в парфяно-армяно-иберийских политических отношениях. В 35 г. н. э. сарматы выступают на стороне иберов в их борьбе с парфянами за армянский трон и помогают одержать победу, в то время как какие- то другие сарматы поддерживают парфян [52, VI, 33, 35]³⁶. В 72 г. н. э. опустошительный набег на Армению и Мидию Атропатену совершают аланы. Вологез I был вынужден даже обратиться за помощью к Веспасиану, но получил отказ [56, VII, 7, 4; 20, LXVI, 15; 46, VIII,2]. В 134—136 гг. н. э. аланы опустошают Албанию, Гордиену, Медию, доходят до Каппадокии. Для того чтобы их остановить, потребовались совместные усилия римского прокуратора Каппадокии Арриана и парфянского царя Вологеза II [472, стр. 111].

Так продолжалось до конца IV в. н. э., когда гуннское нашествие разметало созданные сарматами политические объединения ³⁷;, а большая часть их оказалась вовлеченной в, решающий натиск варваров на Римскую империю и в дальнейшем растворилась среди многих племен и народов.

Процесс классообразования внутри сарматского общества становится более интенсивным по сравнению с предшествующим временем. Заметно усиливаются социальная дифференциация и имущественное неравенство. Родоплеменная верхушка продолжает богатеть, и влияние ее на жизнь общества усиливается.

Античные писатели называют имена царей различных сарматских племен. Вероятно, их. власть уже стала наследственной в руках наиболее знатного рода или семьи. Иначе Плавтию Сильвану не было бы нужды брать, заложниками сыновей царей роксоланов.

Сарматские цари и племенная верхушка уж« свободно распоряжаются массой рядовых соплеменников. Им единолично принадлежит решающее слово, с кем начать войну и с кем заключить мир и союз. Царь аорсов Евнон поставляет силы своего объединения Котису и союзникам-римлянам для борьбы с братом Котиса — Митридатом [52, ХII, 15]. Предводители язигов, «в руках которых находилось управление народом», предлагают свое войско борющемуся за трон Веспасиану [51,III,5].

Не только военные походы и набеги обогащали сарматскую аристократию. Именно ей перепадали дары и подачки, на которые все чаще приходилось идти дряхлеющему Риму. Сарматская знать также участвовала в торговле с другими странами и контролировала транзитную торговлю. Сиракская аристократия обменивала сырье и рабов на предметы роскоши, изготовленные на Боспоре. Аорсы участвовали в далекой караванной торговле [48, XI, 5, 8].

Наряду с обособлением аристократии происходит дальнейшая дифференциация внутри племени и рода. Помимо рядового свободного населения появляются неимущие и неполноправные прослойки, находившиеся в кабальной или в какой-то иной зависимости от своих сородичей или аристократии.

Уже в сусловское время наблюдается некоторая имущественная дифференциация среди рядовых сарматов, внутри семьи или рода, хотя и с трудом, но все же уловимая на археологическом материале. В позднесарматскую эпоху увеличивается количество бедных погребений и даже погребений, совершенно лишенных какого-либо инвентаря, причем они встречаются в тех же небольших могильниках, что и более богатые погребения (например, могильник Бис-Оба под Оренбургом). Вряд ли мы имеем здесь дело с этническими различиями. Все погребения, как богатые, так и совсем бедные, принадлежат одним и тем же сарматам-соплеменникам; на это указывают одинаковые могильные сооружения, погребальный обряд и, главное, деформированные черепа покойников.

К началу IV в. н. э. относится краткое упоминание сарматских рабов [58, 6, 30]. Хотя оно скорее всего касается западных сарматов, все же это достаточно ясное свидетельство остроты противоречий внутри сарматского общества ³⁸.

Вероятно, наиболее распространенной формой объединения у сарматов по-прежнему оставался племенной союз. Но большая часть созданных в последние века до нашей эры союзов племен теперь прекращает свое существование; вместо них возникают новые, а, главное, их внутренняя структура и система связей претерпевают сильные изменения.

Птолемей [III, 5] подразделяет живущие в Европейской Сарматии племена на «большие» и «малые». К числу первых он относит язигов, роксоланов, а также гамаксобиев и скифов-аланов. Скорее всего под «большими» племенами географ понимает крупные союзы племен, которые своей численностью и влиянием заметно отличались от остальных, под «малыми» — отдельные племена или мелкие племенные объединения.

Уровень развития различных сарматских объединений был неодинаковым. Вероятно, наиболее развитые социальные отношения существовали у сираков. Хотя сиракская аристократия была всаднической и сохраняла кочевой образ жизни, рядовое население в какой-то мере уже оседало и переходило к земледелию, как об этом можно судить по словам Страбона [48, XI, 2, 17]. Очевидно, в состав сиракского объединения входили и меотские земледельческие племена. Уже были города или, скорее, племенные центры, вроде называемой Тацитом Успы. Сиракская знать эксплуатировала большое количество зависимого населения. Если верить Тациту, в одной Успе было 10 тыс. рабов [52, XII, 17] ³⁹. О ее. богатствах говорят кубанские курганы. Положение сираков — господствующего племени — могло напоминать положение царских скифов. Не исключено, что у сираков на какое-то время возникло примитивное варварское государственное образование.

Другие племенные объединения к рубежу эр, вероятно, несколько отставали в своем развитии от сираков, но вряд ли намного. Аристократические погребения в Поволжье и на Украине раньше совершенно не были известны, но в самое последнее время их стали находить и там.

Встречаются и богатые женские погребения, уже без оружия. О богатстве, сосредоточивавшемся в руках аристократии, свидетельствуют так называемые «клады», найденные в Приазовье и на Украине, как правило относящиеся к первым векам нашей эры. Частично это действительно клады, частично разрушенные погребения. Они состоят из посуды и предметов личного обихода, изготовленных из драгоценных металлов, богато украшенных цветными камнями, а также фаларов всадников и их лошадей. Их обладатели по богатству вряд ли уступали сиракской аристократии. Достаточно сравнить федуловский или янчокракский «клады» с бедным инвентарем рядовых могильников Украины вроде Ново-Филипповского, чтобы увидеть пропасть, отделяющую сарматскую аристократию от рядового населения.

Внутри сарматского мира в последнем веке до нашей эры — первых веках нашей эры также происходят значительные изменения. Долгая борьба между сираками и аорсами заканчивается победой последних [96, стр. 103— 104, 176]. На Северном Кавказе появляются аланы. В целом сюда усиливается приток сарматского населения из волжско-донских степей. Со второй половины I в. н. э. имя аорсов уже не встречается в письменных источниках, но зато все чаще упоминаются аланы ⁴⁰. Вероятно, в I в. н. э. было создано аланское объединение, которое постепенно включило в себя большинство сарматских племен. Ранняя история аланов изучена очень плохо и в значительной мере остается дискуссионной. Мы, по существу, не знаем, были ли они наиболее восточным сарматским или наиболее западным сако-массагетским племенем ⁴¹; впрочем, между ними могло и не быть большой разницы. Малоизвестны и обстоятельства продвижения аланов. Возможно, оно было связано с большими миграциями племен в Средней Азии в последние века до нашей эры. В свою очередь передвижение аланов могло оказать влияние на продвижение к западу других сарматских племен, в частности роксоланов и язигов.

Как бы то ни было, восточные, среднеазиатско-казахстанские связи аланов, проявлялись ли они в форме близости материальной культуры или непосредственного родства, кажутся несомненными. Вполне возможно, что аланский племенной союз с самого начала включал восточный этнический элемент.

Аланам суждено было сыграть важную роль в сарматской истории, впервые за много столетий им удалось объединить большую часть сарматских племен. Начало было положено еще во второй половине I в. н. э. включением в аланское объединение аорсов. В дальнейшем оно помимо самих аланов и аорсов могло включать сираков и часть роксоланов, а также другие племена, в том числе и несарматские, например часть меотов. О характере этого объединения судить трудно — источники сообщают о нем слишком скупо. Вероятно, оно создавалось далеко не мирным путем, поэтому внутри объединения могли существовать сложные отношения господства и подчинения между отдельными родами и племенами.

Такие отношения характерны для кочевых варварских обществ эпохи классообразования ⁴². Прослеживаются они и у сарматов. О сираках уже говорилось. Тот же Аммиан Марцеллин, который сообщает об успехах аланов в деле объединения сарматских племен, пишет о двух племенах в Дунайском Левобережье — сарматах-лимигантах и сармата-харкарагантах, из которых первые находились в зависимости от вторых [3, XVII, 3, 1; см. также: 17, 4, 6].

Аланы, давшие свое имя всему объединению, несомненно, были господствующим племенем. Очевидно, объединению сарматских племен способствовали потребности борьбы с окружающими народами, и не в последнюю очередь с Римом. Во всяком случае, начиная со второй половины I в. н. э. мы уже не слышим о войнах между отдельными сарматскими племенами. Вероятно, аланское объединение оказалось гораздо более прочным и сплоченным, чем можно было бы думать. Оно просуществовало около трех веков, и, по словам Аммиана Марцеллина, сарматы в это время «приняли одно имя и теперь все вообще называются аланами за свои обычаи и дикий образ жизни и одинаковое вооружение» [3, XXXI, 2, 17]. Археологически это подтверждается исключительным однообразием позднесарматской культуры на широких пространствах Поволжья, Подонья, Северного Кавказа и Украины ⁴³.

Вопрос о характере этого объединения очень сложен. Походы аланов в Закавказье и Иран в I — начале II в. н. э. свидетельствуют о том же уровне развития, что и походы скифов (а также руссов, викингов и др.), т. е. о заключительном этапе эпохи классообразования. Вполне возможно, что в ходе дальнейшего развития аланское объединение приблизилось к известному типу кочевых «варварских» государственных образований, в которых родоплеменные отношения еще далеко не были изжиты, а внутренние противоречия частично сглаживались за счет успешных войн, захватов и набегов ⁴⁴.

В результате всех этих перемен происходят значительные изменения в составе сарматского войска и в способах его комплектования. С развитием социальной и имущественной дифференциации сарматы постепенно теряют многие черты народа-войска, которые так отчетливо проявились в предшествующий период. Имеется много указаний на то, что в первые века нашей эры удельный вес, роль и значение рядовых сарматов в войске неуклонно снижаются.

Еще в I в. до н. э., в царствование Фарнака на Боспоре (63—47 гг. до н. э.), по словам Страбона, «царь сираков Абеак... выставил двадцать тысяч всадников, царь аорсов Спадин — даже двести тысяч, а верхние аорсы — еще больше» ([48, XI, 5, 8]. Цифры весьма внушительные, даже если они преувеличены. Для того чтобы выставить такое количество всадников, вероятно, требовалось провести нечто вроде всеобщей мобилизации, а она была возможна лишь при условии, что все взрослое население было воинами, во всяком случае потенциальными.

Но так и было еще на самом деле. В I в. до н. э.— I в. н. э. оружие, хотя бы в виде символизирующих его нескольких наконечников стрел, находят даже в самых бедных мужских погребениях.

Впрочем, женщины уже, как правило, не участвуют в военных действиях. Оружие в их погребениях встречается редко и обычно сводится к нескольким наконечникам стрел. Но отдельные воительницы, судя по археологическим материалам, были даже во II в. н. э. ⁴⁵, а по письменным источникам — еще позднее ⁴⁶. В их погребениях находят полные колчаны стрел и даже мечи и кинжалы.

Однако можно предположить, что в II—IV вв. н. э. уже не каждый сармат был воином. Хотя, по словам Аммиана Марцеллина, в войне не участвуют те, кто непригоден к ней по полу и возрасту [3, XXXI, 2, 20], надо думать, что беднейшие слои сарматского общества нечасто принимали участие в военных действиях, а когда принимали, то лишь во вспомогательной роли. Во II—IV вв. н. э. гораздо чаще, чем раньше, встречаются мужские погребения, совершенно лишенные всякого оружия.

Зато роль аристократических дружин в составе сарматского войска еще более усилилась— ведь катафрактарии вербовались из среды сарматской знати и вооруженных ею дружинников. О наличии таких дружин у сарматов античные авторы прямо почти ничего не сообщают, и существование их устанавливается главным образом поданным археологии и по аналогии с другими народами, достигшими сходного уровня развития. В условиях кочевого хозяйства и еще отнюдь не потерявших своего значения родоплеменных связей такие дружинники должны были вербоваться прежде всего из среды сородичей и соплеменников того или иного вождя, но были всем обязаны ему лично. Тем самым подрывались основы традиционной власти и авторитета.

Эти дружинники постепенно становились профессиональными воинами, окончательно забросившими мирные занятия. Их вооружение, боевой опыт и выучка были значительно выше, чем у рядовых воинов. Соответственно возрастала их роль в боевых действиях.

С другой стороны, сила дружины в значительной мере определяла положение того или иного предводителя в сарматском обществе. Вероятно, наиболее сильные дружины были у «царей» сарматских племенных союзов.

В какой-то степени их можно сравнить с дружинами монголов накануне образования государства Чингисхана, блестяще описанными Б. Я. Владимирцовым: «Нукеры как постоянное военное содружество, сожительствующее вместе со своим вождем, были эмбрио-армией, и эмбрио-гвардией; каждый нукер — будущий офицер и полководец. Дружина древнемонгольского предводителя была, следовательно, своеобразной военной школой». Число и качество нукеров определяли силу и авторитет вождей 1[98, стр. 91].

В этих условиях сарматская аристократия Б военном отношении все меньше зависела от рядовых соплеменников. Со своими дружинниками и слугами она могла теперь предпринимать самостоятельные походы и набеги. Из рассказа Тацита о роксоланском набеге на Мезию явствует, что их войско состояло из катафрактариев и насчитывало всего 9 тыс. человек. Цифра поразительно мала, особенно в сравнении с многочисленными войсками, выставлявшимися сарматами в предшествующее время. Следовательно, рядовые общинники в походе не участвовали.

Из всего сказанного не следует, что рядовая масса свободных сарматов была теперь совершенно отстранена от участия в военных действиях. Ведь процесс классообразования у сарматов отнюдь не завершился. Напротив, рядовые сарматы в численном отношении по-прежнему составляли большинство войска и по мере надобности брали в руки оружие. Но их роль и влияние в войске неуклонно снижались.

Сарматское войско I в. до н. э.— IV в. н. э. по-прежнему было представлено двумя родами войск пехотой и конницей.

О пехоте письменные источники почти не упоминают — все внимание уделялось коннице, составлявшей главную силу сарматского войска. По словам Тацита, «сарматы крайне трусливы в пешем бою, но, когда появляются конными отрядами, .вряд ли какой строй им может противиться» [51, I, 79]. Про конницу язигов он же пишет, что в ней одной у них заключается вся сила [51, III, 5]. Пехота имела лишь вспомогательное значение и, вероятно, вербовалась из самых неимущих слоев сарматского общества.

Так, пехотинцами по преимуществу были сарматы-лимиганты зависимое язигское племя в Дунайском Левобережье,— которых Аммиан Марцеллин называет рабами. Они были вооружены копьями, дротиками и щитами [3, XVII, 12, 9; XVII, 13, 7; XIX, XI, 10]. Другим оружием пехотинцев могли быть мечи и кинжалы, а также луки и стрелы. В целом их вооружение должно было быть очень близким к вооружению легковооруженных всадников.

Вероятно, несколько большую роль пехота играла у сираков и в западных объединениях сарматских племен. У первых она вербовалась из меотского земледельческого населения, а в ее составе важное место занимали копейщики.

У вторых это могло быть связано с частичным оседанием сарматов и смешением их с сосед-ними племенами.

Сарматская конница теперь четко делится на тяжеловооруженную — катафрактариев — и легковооруженную, и успешное ведение военных действий строилось на их умелом взаимодействии в бою. В I в. до н. э.— IV в. н. э. сарматская тактика претерпевает изменения, становится более гибкой, оказывается в большей степени приспособленной к новым противникам.

Главным наступательным оружием сарматских катафрактариев стала пика, и в их действиях прием конного кулака, известный и в предшествующий период, получил дальнейшее развитие. Тесно сомкнутый строй защищенных металлическими доспехами всадников оказался достаточно эффективным и против манипулярного построения римских легионеров, и против боспорской фаланги. Не случайно римляне напали на опустошавших Мезию роксоланских катафрактариев только после того, как те, увлекшись грабежом, рассеялись по стране. Примечательно, что Тацит при этом отмечает, что вряд ли какой строй может противиться сарматам, когда они действуют конными отрядами [51, I, 79].

Благодаря Арриану мы знаем, что в атаке сарматские катафрактарии применяли клинообразное построение, которое у них перенимали другие народы [9, 16, 6] ⁴⁷. Построенные клином катафрактарии на карьере [87, стр. 121] врезались во вражеский строй, разрезали его надвое и пиками опрокидывали неприятеля. Рубка мечами в конном строю могла при необходимости довершать дело — со II в. н. э. длинные мечи вновь появляются у сарматской аристократии, теперь катафрактариев, в качестве вспомогательного оружия. Недаром Арриан, сам боровшийся, будучи прокуратором Каппадокии, с аланами, рекомендует строить против них фалангу поглубже [9, 11, 1—2].

Лук со стрелами также были на вооружении сарматских катафрактариев в качестве вспомогательного оружия. Они могли применять его наподобие парфянских — перед вступлением в рукопашный бой или когда надо было расстреливать окруженного противника.

Отличительной особенностью сарматских катафрактариев было то, что конский доспех получил у них меньшее распространение, чем в Иране. Тацит, сообщая о роксоланском набеге на Мевию, ни словом не упоминает о катафрактах лошадей, из чего можно заключить, что их в то время у роксоланской тяжеловооруженной конницы не было. Отсутствуют они и на изображениях катафрактариев на погребальных росписях пантикапейских склепов. Однако из этого ни в коей мере нельзя делать вывод, что конский доспех был совсем неизвестен сарматам.

Катафракта лошади изображена на погребальной стеле Афения, сына Мена [430, № 650], причем она защищает лошадь не самого Афения, а его слуги-оруженосца. Катафракта чешуйчатая, довольно короткая, покрывает только бока и круп лошади, не спускаясь к ногам. Нагрудник и налобник, кажется, отсутствуют. Такие катафракты, конечно, проникли на Боспор от сарматов.
Катафракты сарматских лошадей изображены на Траяновой колонне [379, табл. XXXI, XXXVII; 438, табл. 17,20]. Они также чешуйчатые. Никаких других подробностей установить не удается, потому что катафракты лошадей, как, впрочем, и катафракты самих всадников, изображены слишком условно. Лошади, как в футляр, одеты в катафракты, покрывающие их с головы до наг, и передвигаться в них было бы крайне трудно. Но рельефы Траяновой колонны подтверждают наличие конского доспеха у сарматских катафрактариев.

Достоверных находок катафракт лошадей в погребениях пока нет, однако некоторые из ранее найденных могли принадлежать не самим всадникам, а их лошадям. Так, в одном из курганов, раскопанных Н. И. Веселовским в 1896 г. у ст. Ярославской, лежали два покойника, одетые в кольчуги, и, кроме того, была обнаружена «огромная свернутая кольчуга, может быть конская броня» [ОАК за 1896 г., стр. 57]. Конской катафрактой мог быть медный чешуйчатый панцирь, найденный П. М. Леонтьевым в одном из курганов около ст. Елизаветовской. Он имел в длину ,не менее двух аршин (1,4 м) [178, стр. 516]. Не исключено, наконец, что большое количество железных пластин, происходящих из кургана № 55/14 Калиновского могильника, принадлежало конской катафрактате [358, стр. 406]. Они очень крупные (12X8 см), других подобных я не знаю ⁴⁸.

Вполне возможно, что большая редкость конских катафракт у сарматов и в Северном ;Причерноморье вообще объясняется тем, что доспех чаще всего изготовлялся из кожи. Такие доспехи, как и металлические, могли украшаться фаларами, частично имевшими защитное значение. Наиболее крупные из фалар, найденных в «кладах» Северного Причерноморья, вероятно, носили не сами воины, а их лошади. Вместе с сопутствующими им более мелкими бляхами они образовывали нагрудный набор, в какой-то мере заменявший металлический нагрудник.

Меньшая распространенность конского доспеха у сарматов связана не с отставанием вооружения, а со специфическими условиями кочевой среды. Большие расстояния, плохие дороги, ненадежность фуражировки — все это требовало большей по сравнению с Ираном подвижности и маневренности даже от тяжеловооруженной конницы. В таких условиях большой вес металлического конского доспеха оборачивался не столько своими положительными, сколько отрицательными сторонами.

Так, вероятно, обстояло дело и в Средней Азии и Казахстане, хотя катафракты лошади были известны и там. Одетую в доспех лошадь изображает скульптура из Халчаяна [253, стр. 209, рис. 97]. А далее на восток металлический конский доспех был распространен еще меньше. У гуннов он в сколько-нибудь значительных размерах не употреблялся; в Китае впервые появился только в танское время, а наибольшее употребление получил лишь в минское, может быть под влиянием монголов [436, стр. 234, 306, 312, рис. 52—54].

Реформа, проведенная в сарматском войске в I в. до н. э.— I в. н. э., раньше всего коснулась тяжеловооруженных контингентов. Легкая конница качественных изменений вначале не претерпела. Главным оружием ее по-прежнему оставались лук со стрелами и короткий меч или кинжал, которые получили теперь повсеместное распространение. В массе рядовых сарматских погребений Поволжья короткие мечи или кинжалы постоянно встречаются наряду со стрелами, являясь, таким образом, общеупотребительным видом оружия. Поэтому и рядовые воины могли вступать ,в рукопашный бой, но спешившись, так как мечи были короткими. Отдельные воины могли иметь копье. Оборонительных доспехов они не имели, за исключением кожаных или костяных панцирей. Красочные описания таких воинов оставил Овидий.

Таким образом, между тяжелой и легкой конницей в I в. до н. э.— I в. н. э., вероятно, образовался некоторый разрыв. Появившиеся катафрактарии были приспособлены исключительно для ведения рукопашного боя, и это стало их главной и единственной задачей в бою. Поэтому их взаимодействие с легкой конницей должно было строиться на новых основаниях. Между тем вооружение последней вынуждало ее действовать по-старому.

Разумеется, внезапная атака и быстрое отступление легковооруженной конницы по-прежнему были одним из известных сарматам тактических приемов, однако его значение должно было постепенно уменьшаться. В битве против греческой и римской пехоты он оказался малоэффективным. Решающее значение окончательно приобрел рукопашный бой, и Тацит пишет про сарматов I в. н. э., что «у них все подстрекают друг друга не допускать битвы метанием стрел, говоря, что следует предупредить ее быстрым ударом и рукопашной схваткой» [52, VI, 35]. Именно от такого боя зависел исход битвы, и, хотя основное слово оставалось за катафрактариями, в ней теперь чаще, чем раньше, должны были принимать участие и легковооруженные воины, которые помимо этого завязывали битву, преследовали разбитого противника и охраняли „фланги своего войска. Но тут не могли не сказаться слабости наступательного вооружения ближнего радиуса действия у легковооруженной конницы. Не случайно уже с I в. н. э. вновь спорадически появляются длинные мечи.

Была еще одна причина, по которой прежнее вооружение легкой конницы оказалось устаревшим. С появлением катафрактариев действия лавой в значительной мере утратили смысл. Ведь эффективное использование катафрактариев и тяжеловооруженной конницы вообще возможно только при ее взаимодействии с легкой. При действиях лавой, когда отдельные контингенты не расчленены или расчленены довольно слабо, такое взаимодействие затруднено. Более четкая дифференциация функций тяжелой и легкой конницы, различные задачи, выполнявшиеся ими в сражении, привели к тому, что появилась необходимость вести бой отдельными отрядами, координировавшими свои действия. Сарматы сражались подобным образом уже в I в. н. э., как об этом свидетельствует донесенное до нас Тацитом описание битвы соединенного сармато-иберийско-албанского войска с парфянским в 35 г. н. э. i[52, VI, 33, 35].

Сражение с обеих сторон открыли лучники, при этом парфяне попытались применить характерный для них тактический прием, заключавшийся в охвате неприятельского войска и в дальнейшем расстреливании его из луков. В битве при Каррах он оказался очень эффективным, но против сарматов не удался. Сарматы, луки которых были не столь дальнобойными, как парфянские, предпочли перейти врукопашную, бросившись на парфян с пиками и мечами. При этом дело не ограничилось одним ударом. Сарматы атаковали несколько раз, то отдельными отрядами, то в сомкнутом строю. Пехота иберов и албанов только довершила дело. Главная заслуга в победе над парфянами принадлежала сарматской коннице.

Новые потребности привели к тому, что ко II в. н. э. вооружение легкой конницы сарматов претерпевает довольно значительные изменения, которые катафрактариев коснулись сравнительно мало.

Новые типы оружия по большей части появляются у сарматов еще в конце сусловской эпохи, но их широкое применение падает уже на последующее время. Постепенно распространяются мощный лук с костяными накладками и сопутствующие ему крупные наконечники стрел. Короткий меч с кольцевым навершием сменяется длинным мечом без металлического навершия.

Лук и стрелы, вероятно, по-прежнему оставались непременным оружием рядовых сарматских воинов. Но в их использовании, очевидно, происходят некоторые изменения. Мощный лук и крупные наконечники стрел позволяли вести не только массовую, но и прицельную стрельбу. В этом случае воин уже не нуждался в столь большом количестве стрел, как раньше. И действительно, в позднесарматских погребениях они встречаются реже и в значительно меньших количествах, чем в погребениях предыдущих эпох.

Наряду с луком и стрелами в рядовых погребениях появляются длинные мечи и кинжалы. Следовательно, легковооруженная сарматская конница во II—IV вв. н. э. регулярно участвовала в ближнем бою и, не спешиваясь, рубилась с коня. О том, что такая конница доспехов не имела, сообщает Арриан [7, 31].

Со II в. н. э. реформу сарматского войска можно считать полностью завершенной, а сарматская тактика больше чем когда-либо раньше строится на эффективном использовании тяжелой и легкой конницы, при решающей роли первой.

Однако и значение легковооруженной конницы было достаточно велико. Она могла теперь не только начинать сражение и преследовать противника, но во взаимодействии с катафрактариями активно участвовать в решающей части боя. Как всегда и всюду, катафрактарии наиболее успешно действовали только тогда, когда их поддерживала легкая конница. Вероятно, именно к последней относятся слова Аммиана Марцеллина: «Они проезжают огромные пространства, когда преследуют неприятеля или когда бегут сами, сидя на быстрых и послушных конях, и каждый ведет еще в поводу запасную лошадь, одну, а иногда и две, чтобы, пересаживаясь с одной на другую, сохранить силы коней и, давая отдых, восстановлять их бодрость» [3, XVII, 12, 3]. Возможно, и прием ложного отступления, безусловно практиковавшийся сарматами, выполнялся легковооруженной конницей.

Значительным шагом вперед в сарматском военном искусстве было то, что атака теперь производилась не сплошной лавой или массированным конным кулаком, а отдельными, крупными отрядами, координировавшими свои действия. Как уже отмечалось, первые следы такой тактики наблюдаются в I в. н. э., но только к началу II в. сарматское войско оказывается готовым использовать все ее преимущества. Сражение теперь протекало как четко координированные действия отдельных отрядов тяжелой и легкой конницы, выполнявших самостоятельные тактические задачи, и управление ими в бою требовало большого искусства.

По словам Арриана, оно облегчалось специальными значками, которые имел каждый отряд. Он пишет: «Скифские (т. е. аланские.— A. X.) военные значки представляют собой драконов, развевающихся на шестах соразмерной длины. Они сшиваются из цветных лоскутьев, причем головы и все тело, вплоть до хвостов, делаются наподобие змеиных как только можно представить страшнее. Выдумка состоит в следующем. Когда кони стоят смирно, видишь только разноцветные лоскутья, свешивающиеся вниз, но при движении они от ветра надуваются так, что делаются очень похожими на названных животных и при быстром движении даже издают свист от сильного дуновения, проходящего сквозь них. Эти значки не только своим видом причиняют удовольствие или ужас, но полезны и для различения атаки и для того, чтобы разные отряды не нападали один на другой» [9, 35, 3]⁴⁹.

Умение действовать отдельными отрядами косвенно указывает на то, что сарматам были известны многие приемы, применявшиеся в это время парфянской конницей, как-то обход и охват, хотя источники об этом молчат.

Но сарматам приходилось иметь дело не только с тяжелой пехотой римлян. Они сталкивались с парфянскими катафрактариями, а также с катафрактариями и клибанариями позднеримского войска. Наверняка сражались они и с конницей соседних кочевых народов. В таком случае исход сражения решали не только столкновение и рукопашный бой тяжеловооруженной конницы, но и превосходство в подвижности и маневренности, что в значительной степени обеспечивалось за счет легковооруженной конницы.

Из отдельных военных приемов, использовавшихся сарматами во II—IV вв. н. э., источники сохранили упоминание о засаде [3, XVII,,12,2]. Никаких подробностей не сообщается, за исключением того, что в ней участвует конница. Быть может, сарматские засады в какой-то степени походили на те, которые при-менялись сасанидским войском, как они описаны в анонимном военном трактате, дошедшем до нас в арабском переводе: «И следует выбирать для засады воинов смелых, храбрых, осторожных и деятельных, которые не будут громко вздыхать, кашлять и чихать; и выбираются для них верховые животные, которые не будут ржать или шалить ⁵⁰; и выбираются для их засады места, в которые нельзя внезапно проникнуть и прийти, близкие от воды, чтобы запасаться ею, если продолжится выжидание... И пусть избегают они добычи. И пусть выходят они из засады, разделившись, когда врат перестанет охранять себя и высылать лазутчиков, и когда заметят в передовых частях врага небрежность и упущение, и когда выпустят те своих верховых животных на пастбище... И [следует] им, выйдя из засады, развернуться и разделиться, распределить между собой обязанности и спешить с нападением на врага, не медлить и не колебаться» [154, стр. 48].

В I в. до н. э.— IV в. н. э. вооружение и военное искусство сарматов продолжали развиваться в тесной связи с окружающими народами. Связи со Средней Азией, с племенами, населявшими евразийские степи, становятся еще более интенсивными. Происходит постоянный обмен всеми достижениями военной техники и искусства.

Потребности борьбы с Римом, Ираном и другими противниками вызывали появление и развитие конницы катафрактариев. При этом могло сказаться некоторое парфянское влияние. С Кавказа, а позднее из восточных районов Евразии сарматы заимствуют отдельные типы оружия.

В свою очередь сарматское вооружение и военное искусство оказывают глубокое и всестороннее влияние на военное дело окружающих народов: римлян, боспорцев, германцев, парфян и др.
Хотя имеющиеся в нашем распоряжении материалы относятся по большей части к сарматам, населявшим поволжско-украинские степи и входившим в аланское объединение, сеть все основания полагать, что вооружение и военное искусство всех сарматских племен в эту эпоху были более чем когда-либо едины. Об этом упоминает Аммиан Марцеллин ;[3, XXXI, 2, 17].

Даже у язигов, рано оторвавшихся от основного сарматского массива, мы наблюдаем те же типы оружия и те же тактические приемы, что и у воинов других сарматских племен.

Существует мнение, что к концу IV в. н. э. под влиянием гуннов у аланов происходит реорганизация кавалерии и тяжелая конница уступает место легкой [214 стр. 159—160; 122, стр. 247]. При этом ссылаются на Аммиана Марцеллина, который пишет, что аланы «очень подвижны вследствие легкости вооружения и во всем похожи на гуннов» [3, XXXI, 2, 21]. Однако вряд ли эти слова следует понимать буквально.

Прежде всего .вопрос о составе гуннского войска и его вооружении к моменту их появления в Восточной Европе далеко не ясен, ввиду отсутствия надежного археологического материала.

Судя по китайским источникам, гуннам была известна одетая в доспехи тяжеловооруженная конница, и это подтверждается центральноазиатским археологическим материалом. Те комплексы из Центральной и Западной Европы, которые связывают с гуннами, дают оружие, обычное для тяжеловооруженного всадника IV—V вв. н. э. [494, стр. 56]. Современники наряду с луками [19, 126—127, 128, 255] и арканами [3, XXXI, 2, 7—9] называют в составе гуннского вооружения мечи [44, фр. 8, 10; 3, XXXI, 2, 7—9], копья [3, XXXI, 2, 7—9]; упоминают о доспехах гуннских всадников [54, I, 206]; пишут о том, что гуннская /конница рубилась мечами не спешиваясь и употребляла клинообразное построение [3, XXXI, 2, 7—9], а оно могло быть эффективным только при наличии тяжеловооруженной конницы.

Поэтому слова античных писателей о подвижности гуннской конницы и о большом значении лука у гуннов нельзя понимать в том смысле, что главную роль у них играла легкая конница. Конечно, гуннская конница была быстрее и подвижнее, чем римская и, возможно, аланская, и славилась своими лучниками, но в целом она должна была включать в себя и тяжелые и легкие подразделения и не так уж сильно отличалась от позднесарматской.

Что касается аланов, то у нас нет никаких данных о замене у них тяжелой конницы легкой. Напротив, Иордан, описывая битву племен при Недао с наследниками Аттилы в 453 г., отмечает: «...можно было видеть... алана, строящего ряды с тяжелым... оружием» [49, 261]. Его слова хорошо согласуются с материалами «речных» погребений Восточной Европы, в которых представлено оружие тяжеловооруженных воинов IV—V вв.: длинные мечи, копья, кольчуги.

Все это не означает, что в вооружении сарматов IV—V в. н. э. не произошло решительно никаких изменений. Изменения были и в типах наступательного оружия, и, возможно, в совершенствовании оборонительного — оно сделалось более легким и удобным. Но эти новшества не носили принципиального характера. В позднесарматской коннице, так же как в позднеримской, оасанидской и византийской, решающую роль играли тяжеловооруженные контингенты.

Подлинная реформа кавалерии начинается не ранее VI в.— с появлением в евразийских степях жесткого седла, стремян и сабли [93 стр. 62 и сл.].

³⁶36 Какие именно сарматские племена участвовали в этих событиях, Тацит не сообщает. Ростовцев [472, стр. 94—95] видит в них аланов, В. Б. Виноградов, 196, стр. 149 и сл.] — аорсов и сираков.
³⁷«Именно гунны, вторгнувшись в земли... аланов...многих перебили и ограбили, а остальных присоединили к себе по условиям мирного, договора...»T3 XXXI, 3, 1].
³⁸38 Однако я не склонен считать их рабами в прямом смысле слова, а скорее каким-то зависимым населением, возможно земледельческим. Кочевое хозяйство не допускало концентрации значительных масс рабов в одном месте. Ср. с рассказом Геродота о восстании скифских рабов, в которых также видят автохтонные земледельческие племена, покоренные скифами-кочевниками.
³⁹Однако вряд ли рассказ Тацита можно полностью принимать на веру. Прежде всего нельзя доверять называемой им цифре. Она кажется намного преувеличенной, даже если учесть, что в город, спасаясь от военных действий, стеклось окрестное население. Ведь многие греческие города Северного Причерноморья насчитывали в это время всего несколько тысяч жителей, считая и рабов. Кроме того, вызывает сомнение, что все рабы, сосредоточенные в Успе, были ими на самом деле. По крайней мере часть их могла быть просто зависимым населением. Царские скифы также считали всех прочих обоими рабами, а сарматы-аркараганты считали своими рабами сарматов-лимигантов (см. 3, XVII, 12, 18).
⁴⁰Впервые об аланах сообщают одновременно Лукан применительно к Кавказу [4, VIII, 133; X, 454] и Сенека — к Дунаю [5, 629].
⁴¹Дион Кассий [LXIX, 15, ,1] и Аммиан Марцеллин [XXIII, 5, 16; XXXI, 2, 12] называют аланов массагетами.
⁴²У матрилинейных туарегов Сахары, например, каждый эттебел, племенной союз, включал одно господствующее и несколько зависимых от него племен [244, стр. 332].
⁴³43 По этим причинам термин «конфедерация», которым К. Ф. Смирнов именует аланское объединение [290, стр. 204], представляется не совсем точным. Конфедерация предполагает равноправие участников при очень большой степени автономии. И то и другое вряд ли имело место в аланском объединении. Сам термин восходит еще к Моргану и по отношению к племенным союзам эпохи классообразования в целом не может считаться при нынешнем уровне наших знаний удачным.
⁴⁴44 Под «варварским» государством я понимаю политические структуры с зародышами государственных институтов, появляющиеся в обществах, завершающих, но еще не завершивших процесс классообразования. Примерами могут служить скифское общество VI—IV вв. до н. э., варварские государства V—VI—VII вв. в Западной Европе, Гана VIII—XI вв. и др. [см. 337].
⁴⁵См., например, Калиновка, курган № 34/1.
⁴⁶Флавий Вопиок [55, 33] сообщает, что даже в конце III в. на стороне готов против римлян сражались женщины, одетые в мужскую одежду. Вероятно, они были сарматками.
⁴⁷У сарматов это построение переняли римляне [см.: 3, XVII, 13, 8]. Было ли оно известно иранским катафрактариям, неясно — источники об этом молчат- О распространенности его в средневековой Европе см.: 87, стр. 122.
⁴⁸Впрочем, размеры чешуек конских катафракт, найденных в Дура-Эвропосе, не превышают размеры чешуек от панцирей самого всадника [см.: 396, VI, Стр. 443—444}.
⁴⁹49 Изображения таких значков имеются на арке Галерия в Салониках. Римляне, сперва считавшие их варварскими, заимствовали драконов у сарматов. «Главным знаменем всего легиона является орел, его носит орлоносец. Кроме того, в отдельных когортах драконарии выносят в бой драконов» [54, II, 13]. Интересно, откуда появилось у аланов это животное, столь характерное для мифологии и искусства Дальнего Востока? Не является ли оно отражением ,их далеких восточных связей наряду с китайскими зеркалами, нефритовыми Скобами мечей и т. д.
⁵⁰Ср. со словами Аммиана Марцеллина [3, XXII, 12, 2], что у сарматов кони по большей части вылощены, «чтобы не бросались при виде кобыл и, когда приходится засесть в засаду, не бесились, выдавая ездоков усиленным ржанием». Ср. также: 48, VII, 4, 8.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3164

загрузка...

Другие книги по данной тематике

А.М. Хазанов.
Очерки военного дела сарматов

Э. Д. Филлипс.
Монголы. Основатели империи Великих ханов

e-mail: historylib@yandex.ru

разделы

Список книг по данной тематике

Случайные книги

Полезное

Реклама

Второй период (I в до н. э. — IV в. н. э.)