Глава IV. Без союзников

Ты скажи, скажи, детина, правду-истину,
Еще с кем ты казну крал, с ком разбой держал?
Если правду ты мне скажешь, я пожалую,
Если ложно ты мне скажешь, я скоро сказню:
Я пожалую тя, молодец, и чистом поле
Что двумя тебя столбами да дубовыми,
Уж как третьей перскладинкой кленовою,
А четвертой тебя петелькой шелковою.

Народная песня

Чем наградил казаков за службу царь Михаил

Крупнейший филолог и любитель истории Л. И. Соболевский полагал, что после избрания М. Ф. Романова казаки «тотчас исчезли с исторического горизонта».¹⁾ С этим утверждением нельзя согласиться. Политика правительства по отношению к казачеству в первые годы царствования Михаила Федоровича определялась различными факторами: необходимостью вести тяжелые войны за освобождение оккупированных территорий против Швеции и Речи Посполитой и недовольством духовных и светских феодалов, которые видели в казачестве не менее грозную опасность, чем во внешнем неприятеле. Таким образом, правительство и нуждалось в казаках, и стремилось поставить их под [93] свой контроль, с тем чтобы не допустить дальнейшего роста казачества за счет феодально зависимого населения. Поэтому, продолжая наборы казаков, оно вновь и вновь возобновляло попытки «отфильтровать» и расчленить казацкое войско.

В 1613—1614 гг. были проведены новые наборы казаков под Смоленском и на русском Севере. В 1613/14 г. дворянин М. Ошушкин по приказу воеводы Д. М. Черкасского «прибрал» под Смоленском целый отряд «охочих» атаманов и казаков. Осенью 1613 г. голова Б. Чулков, действовавший против украинских казаков в Заонежских погостах, принял на службу отряд «охочих» казаков во главе с атаманом Т. Антипьевым. Но еще больше выходцев из всех сословий русского общества вступало в это время в «старые» станицы, находившиеся в составе русской армии. В 1613 г. холоп вяземского помещика Вырубова Е. Филиппов вступил в станицу Е. Клокова, направлявшуюся к Белой в войске Д. М. Черкасского, а холоп новгородца С. Изъединова А. Григорьев «пристал к казаком к Сунбуловым, как шли под Тихвин». В том же году казаки другого воеводы, Л. А. Вельяминова, также направленного в Тихвин, взяли «сильно» сына служилого иноземца Б. Чернавского. В Тихвине присоединился к казакам бывший недельщик Ямского приказа В. Иванов.²⁾

О первых попытках правительства вернуть какую-то часть казаков в феодальную зависимость можно судить на основании дела о казацком отряде, служившем в 1612—1614 гг. в Иосифо-Волоколамском монастыре. Вскоре после освобождения Москвы польский король Сигизмунд III с небольшим войском двинулся по направлению к Москве и осадил Волок. По-видимому, польские войска пытались захватить и находившийся в 20 километрах от Волока Иосифо-Волоколамский монастырь. По словам Нового летописца, от волоцких воевод И. Карамышева и С. Чемесова было «промыслу мало во граде, промыслу же всему бывшу от атаманов, от Нелюба Маркова да от Ивана Епанчина». Тогда же в монастыре из монастырских служек и крестьян был сформирован отряд казаков.

Оборона Волока и Иосифо-Волоколамского монастыря заставила Сигизмунда III прервать поход на Москву и отступить к Вязьме. Однако, когда год спустя волоцкий воевода С. Чемесов распорядился выслать «осифовских казаков» на службу (в росписи войска Д. М. Черкасского [94] 1613 г. значатся «из Осифова монастыря с атаманом с Яковом Резанцевым 70 ч[еловек] казаков», в более поздних источниках станица Я. Рязанцева не упоминается), монастырские власти подали челобитную, в связи с которой 17 ноября 1613 г. последовал указ: «Будет осифовские казаки в осифовскую осаду писалися из монастырских служебников и из крестьян, и жалованья будет им с волоцкими казаки вместе не дано (курсив мой. — А. С.), и их на нашу службу с волоцкими казаки вместе высылать не велено, а велено им быть в Осифове монастыре в служебниках и во крестьянах по-прежнему». Весной 1614 г. сменивший С. Чемесова на воеводстве в Волоке Т. Тарбеев вновь попытался направить «осифовских казаков» под Смоленск, в связи с чем игумен Арсений подал еще одну челобитную, и 16 апреля правительство подтвердило прежнее распоряжение.³⁾

Не позднее апреля 1613 г. был создан особый Казачий приказ, или Казачий разряд, во главе которого встали незнатный дворянин И. А. Колтовский и дьяк Матвей Сомов, служивший в 1607 г. у «царевича Петра», а позднее — у Лжедмитрия II⁴⁾ и считавшийся, вероятно, поэтому «специалистом» по казачеству. Казачий приказ ведал личным составом «вольных» казаков, их обеспечением, в том числе распределением приставств, верстанием казаков поместными и денежными окладами. Параллельно с Казачьим приказом некоторые из этих функций исполнял Челобитный приказ, основной обязанностью которого было рассмотрение челобитных, поданных лично царю. Разборный список казаков 1615 г. в том же году находился в Челобитном приказе, причем дьяк приказа А. Истомин участвовал в проведении «разбора». Верстальные списки казаков 1619 г. также хранились и в Казачьем и в Челобитном приказах. Обеспечением казаков, в том числе земельным, ведал Челобитный приказ и в последующие годы.

К сожалению, из богатых архивов Казачьего и Челобитного приказов, которые должны были бы явиться одним из основных источников по теме нашего исследования, время пощадило лишь несколько столбцов. Частично эту утрату компенсируют материалы других архивных фондов, и прежде всего Разрядного, Поместного и Печатного приказов. Именно благодаря им можно составить представление о способах вознаграждения казачества за службу в первые годы царствования Михаила Федоровича. [95]

Сбором продовольствия для казаков занимался после воцарения Михаила Федоровича специально созданный для этой цели Приказ сбора казачьих «кормов» во главе с дворянином И. М. Пушкиным и дьяком И. Шевыревым. По данным С. К. Богоявленского, приказ действовал лишь в 1614 г., но, по-видимому, его создание относится к более раннему времени: еще 27 ноября 1613 г. по указу за приписью И. Шевырева сытник А. Симичев собирал «казацкий корм» для станицы Т. Соколова в вотчине переяславского Федоровского монастыря.⁵⁾

Начиная с 1614 г. годовое жалованье неверстанных атаманов составляло 7 руб., есаулов — 6 и казаков — 5 руб. Помимо этого казакам выплачивалось ежемесячное или ежедневное «кормовое» содержание. В 1614 г. под Новгородом атаманы получали на месяц по 20 алтын, рядовые казаки — по полтине.⁶⁾ В том же году в Белозерске казакам отпускалось «на харч» две деньги в день на человека⁷⁾ — ровно столько, сколько выдавалось в эти годы на содержание узников, находившихся в тюрьмах.

К 1613 г. относятся первые мероприятия правительства Михаила Романова по переводу части «вольных» казаков на положение служилых людей «по прибору», имеющих постоянное место жительства. В частности, в Путивле, освобожденном от поляков летом 1613 г., был создан гарнизон из нескольких станиц донских казаков (помимо них в городе продолжали служить старые, «жилые» казаки). В 1628 г. путивльские воеводы князь С. В. Прозоровский и С. В. Толбузин произвели смотр неверстанных донских казаков. В соответствии с наказом они должны были «пересмотрети всех налицо и роспросити старых донских атаманов и казаков, как они присланы на государеву службу в Путивль во 121-м (1612/13. — А. С.) году и с 121-го году по нынешней, по 136-й (1627/28. — А. С.) год, кто имянем из них, старых, выбыл, побиты ль или померли и в которых годех, и в тех выбылых казаков место кто имянем и в котором году, и по какому указу, и при котором воеводе, и из каких людей кто в службу будят». Очевидно, схожими критериями руководствовалось правительство и при некоторых «разборах» начала XVII в.

Из путивльских «сказок» 1628 г. выясняется, что донские казаки служили в подмосковных ополчениях, а в 1613 г. были направлены в Путивль в составе станиц известных атаманов Андрея Гринева, Кручины [96] Внукова и Петра Терского; все они по разным причинам вскоре оставили свои станицы, на место старых атаманов были выбраны новые. В 1619 г. в Путивле служило 160 донских (продолжавших именоваться «вольными») казаков. К 1628 г. лишь сравнительно немногие из них были поверстаны поместными и денежными окладами и получили поместья в Путивльском у., а большинство (135 человек) продолжали служить за месячное (рядовые казаки получали 10 алтын, есаулы — 12, атаманы — 13 алтын) и годовое денежное жалованье. Еще в 1615 г, путивльские казаки были освобождены от уплаты пошлин с судебных исков до 12 руб. включительно.⁸⁾

О численности донских казаков, начавших служить в Новгороде Северском тоже, вероятно, с 1613 г., некоторое представление дает расходная книга Разрядного приказа: под 20 декабря 1616 г. в ней отмечена посылка жалованья 4 атаманам, 5 есаулам и 114 казакам, которые остались в Новгороде Северском, «а к ворам, которые пошли в Комарицкую волость, не пристали».⁹⁾ Если судить по числу атаманов, первоначально в городе было около 400 казаков.

Как упоминалось, в «вольных» станицах было много молодых казаков, занимавших подчиненное положение. Некоторые из них продолжали служить у «старых» казаков и после перехода последних на положение служилых людей «по прибору». В частности, когда в 1620 г. в Рыльске умер переведенный туда из Новгорода Северского после Деулинского перемирия казак Е. Леонтьев, в служебный список был «написан товарыщ ево Дружина Логгинов... в том же во 128-м (1620. — А. С.) году». Известно также, что и после испомещения в Елецком у. в 1619 г. не расстался со своим старым «товарищем» казак Третьяк Юдин.¹⁰⁾

Едва ли не первое групповое испомещение неверстанных казаков после освобождения Москвы имело место в Оскольском у. В челобитной, поданной в 1630 г., 30 оскольских казаков писали, что они «стояли под Москвою», а затем подали челобитную о пожаловании им «дикого поля» (Голубиной Поляны) в Оскольском у. Их просьба была удовлетворена, и Г. Н. Давыдову, назначенному воеводой в Оскол в 1613/14 г., было указано отделить казакам по 30 четвертей земли на человека. В действительности же, как показывает дозорная книга 1614—1615 гг., такой участок получил только атаман, а рядовым казакам досталось всего по 10 [97] четвертей (по 6 четвертей в сельце Голубином и по 4 четверти в Самом Осколе). С таких наделов, близких к крестьянским, казаки служили, по их словам, наравне с оскольскими дворянами, причем в их обязанности входила и обработка десятинной, т. е. государевой, пашни.

Очень высокие поместные оклады некоторых казаков, полученные ими в подмосковных ополчениях, не всегда безоговорочно признавались правительством Михаила Романова. Так, атаману С. Ланскому «при боярех» был установлен оклад 800 четвертей. Его величину можно оценить, приняв во внимание, что оклад дворян, не считая членов Боярской думы, не мог превышать 1000 четвертей. Не удивительно, что подтверждение столь высокого оклада столкнулось с какими-то трудностями, и атаман вынужден был просить «учинить ему поместный оклад, чего он достоин». В связи с этой челобитной «121-го (1613 г. — А. С.), мая в 10-й день, бояря приговорили Сергею Ланскому оклад учинить шестьсот чети». Впрочем, позднее Афанасий и Давыд Ланские оспаривали подлинность челобитной своего брата.¹¹⁾

Испомещения верстанных казаков в первые годы царствования Михаила Романова производились главным образом в Вологодском и Белозерском уездах на бывших черносошных и дворцовых землях. Об одном из них, имевшем место в июле 1613 г. в вологодских волостях Никольское Заболотье, Ильинское и Фроловское, весьма полное представление дает справка Поместного приказа, опубликованная В. Н. Сторожевым.¹²⁾ Дворянин Я. И. Бирдюкин-Зайцев отделил тогда земли в Вологодском у. 33 атаманам, есаулам и рядовым казакам, из них лишь у одного было поместье в Галицком у. в 300 четвертей, другие ни поместий, ни вотчин не имели.

Возглавляет список вологодских поместных казаков Филат Межаков, известный атаман Первого ополчения (его оклад в 1619 г. составлял 800 четвертей), получивший самое крупное поместье — 230 четвертей. Возможно, Ф. Межаков находился в родстве с атаманом Михаилом Межаковым, отвозившим в 1603 г. вместе с А. Карелой грамоту от Донского войска к Лжедмитрию I. В XVIII—XIX вв. потомки Ф. Межакова стали крупными вологодскими помещиками. Они владели более чем 3000 крепостных, завели в своих обширных [98] поместьях (23 000 кв. десятин земли) винокуренные, черепичный и конский заводы, породнились с князьями Засекиными и, наконец, по примеру высшей аристократии устроили в имении крепостной театр, оранжерею и ананасную теплицу.¹³⁾

Семи человекам были определены в Вологодском у. поместья по 100 четвертей земли. Среди них мы также находим атаманов. Герасим Попов и Кручина Внуков носили эти чины уже в 1611 г., причем первый из них прибыл под Москву с миссией от «Псковского вора». Василий Тонков (Шайдуров) упоминается как атаман в 1614 г., Михаил Юдин — в 1615 г. Федор Патрикеев был войсковым есаулом и входил в делегацию, посланную Земским собором в Ярославль в апреле 1613 г. Он принадлежал к «старым» казакам и в мае 1613 г. писал в челобитной, что служил «на Поле, и на Русии, и под Москвою третий год без съезду». 31 марта 1613 г. Ф. Патрикеев получил «вновь» из Галицкой четверти 10 руб., в том же году его денежный оклад был увеличен еще на 5 руб. В начале 1620-х годов поместный оклад Тонкова составлял 500 четвертей, Патрикеева — 450 четвертей. О положении Иева Беляева и Федора Суровцева (возможно, родственника атамана Семена Суровцева) сведений не сохранилось.

Поместья по 80 четвертей получили трое. Степан Кузьмин в чине войскового есаула входил в соборную делегацию, посланную в 1613 г. в Ярославль. Есаулу Степану Беляеву в 1616 г. за службу в ополчениях был назначен «вновь» оклад 10 руб. из Галицкой четверти. Нет известий о положении Осипа Кокорева. Все остальные казаки получили поместья по 50 четвертей. Из них двое, Третьяк и Киприан Утины, двоюродные братья атамана Михаила Юдина, упоминаются как есаулы в 1615—1617 гг. Многие другие были к моменту испомещения рядовыми казаками. В частности, Владимир Беляев, Иван Головкин и Янчур Яковлев служили казаками разных станиц еще в 1616 г.¹⁴⁾ Поскольку реальные «дачи» определялись, очевидно, не чином, можно предположить, что деление казаков на «статьи» производилось в 1613 г. исходя из каких-то других критериев, скорее всего из размеров их поместных окладов. В среднем казаки получили в Вологодском у. по 70 четвертей земли на человека (т. е. по 17 четвертей на каждые 100 четвертей оклада). [99]

В 1625 г. жилец Л. Булатников и еще несколько вологодских помещиков подали челобитную, в которой утверждали, ссылаясь на писцовые книги XVI в., что казакам в волости Никольское Заболотье было отделено земли больше, чем полагалось по указу. Поместные казаки в январе 1626 г. оказали новому писцу вооруженное сопротивление, за что осенью того же года были биты и посажены на неделю в тюрьму. По словам казаков, у них было отписано «все жило» и на 100 четвертей земли им досталось всего по 3-4 бобыля. Писцовая книга 1627—1628 гг. рисует, однако, несколько иную картину: на каждые 100 четвертей земли у казаков приходилось около 4 дворов и около 6 крестьян и бобылей, причем бобылей в писцовой книге показано больше, чем крестьян.¹⁵⁾

К сожалению, в писцовых книгах Вологодского и Белозерского уездов не указано происхождение помещиков, поэтому трудно определить точно, сколько казаков было испомещено там начиная с конца 1612 г. Известно, однако, что к лету 1614 г. поместьями в Судской волости Белозерского у. владели более 20 поместных атаманов. В августе 1617 г. 42 вологодских и 24 белозерских поместных атамана и казака были назначены на службу в Ярославль. Тогда же двое белозерских атаманов находились в Дорогобуже, 55 вологодских и белозерских атаманов и казаков защищали Москву осенью 1618 г., а в 1621 г. на службу было направлено 89 казаков, вологодских и белозерских помещиков. Таким образом, всего в Вологодском и Белозерском уездах получили поместья, вероятно, не более (или немногим более) 100 казаков. Помимо перечисленных выше среди них было еще несколько известных атаманов. В частности, Гаврила Рязанцев возглавлял станицу в Первом ополчении и в марте 1612 г. дал в качестве вклада колокол в Троице-Сергиев монастырь.¹⁶⁾

В центральных уездах поместья получили лишь немногие казаки. В Песьем стане Ростовского у., в бывшей вотчине боярина И. В. Пенкова селе Новоселки, с середины XVI в. находившейся в дворцовых землях, А. Матский 23 июля 1613 г. отделил поместья пяти казакам. 14 августа 1613 г. по челобитью местных дворян часть земель у казаков отписали, но тем не менее они сохранили довольно крупные поместья: А. С. Свистягин (в феврале 1613 г. иноземец, казак, получил 8 руб. «вновь» из Галицкой четверти) — 146 четвертей, [100] Г. И. Жекакин — 139, есаул 13. И. Жекакнн — 96, С. И. Тавлеев — 126 и есаул М. И. Кушников — 87 четвертей. Возможно, все они, как и Свистягин, были иноземцами.¹⁷⁾ На одного казака в Ростовском у. пришлось даже больше земель, чем в Вологодском, — приблизительно по 119 четвертей. Что касается крестьян, то в этом отношении ростовские казаки не имели преимуществ перед своими товарищами, испомещенными в Вологде: в 1629—1631 гг. каждому из них принадлежало в среднем по 4 крестьянских двора.

В Суздальском у. в 1613/14 г. получил поместье в 178 четвертей атаман Первого ополчения Дружина Романов по прозвищу Вострая Баба, в августе 1612 г. пришедший на помощь Второму ополчению в битве с гетманом Ходкевичем под Москвой. В 1620—1621 гг. в его поместье значилось 17 крестьянских и бобыльских дворов. Столь населенные земли привлекли внимание стольника И. В. Измайлова, который попытался захватить их, утверждая, что Д. Романов владеет поместьем «без... государевой грамоты». Атаману, однако, удалось доказать свои владельческие права. По-видимому, одновременно с Д. Романовым суздальское поместье в 115 четвертей было пожаловано другому участнику битвы с гетманом Ходкевичем — атаману Афанасию Коломне. Впервые он упоминается его владельцем в начале 1617 г.; оклад А. Коломны составлял в это время 650 четвертей. По словам атамана, поместье к 1617 г. запустело и в нем осталось всего трое крестьян, «и те хотят брести розно». В действительности А. Коломна далеко не бедствовал: до 1622 г. ему заложили свои вотчины несколько каширских казаков.¹⁸⁾

Наконец, сохранилось несколько упоминаний о пожаловании верстанным казакам в 1613 г. поместий на Юге. В Ряжском у., где еще в XVI в. образовалась крупная корпорация поместных казаков, получил поместье в 73 четверти атаман Первого ополчения Василий Герасимов. В Тульском у. поместье убитого татарами сына боярского С. Бронникова (50 четвертей) было передано казаку Проне Ивакину (в 1618 г. его возвратили детям С. Бронникова). В Орловском у. получил земли казак станицы А. Коломны Воин Мартинов (вступить во владение поместьем ему, однако, мешал местный дворянин С. Давыдов), а в Брянском у. поместье в 90 четвертей — служивший «службу казачью» бывший сын боярский Иван Григорьев.¹⁹⁾ [101]

В целом поместья, которыми наделялись верстанные казаки в 1613—1614 гг., мало чем отличались от мелких и средних поместных дворянских владений: они жаловались казакам на тех же правах, были сравнительно велики по размеру — от 50 до 230 четвертей, обеспечены крестьянскими руками и находились в основном в тех же районах, где происходили в это время массовые раздачи поместий и вотчин дворянам, — в Белозерском и Вологодском уездах. Но если испомещение казаков в 1613—1614 гг. было хотя и редким по отношению ко всей массе казачества, но все же рядовым явлением, то пожалование казакам вотчин в эти годы почти не практиковалось. Нам известен лишь один подобный случаи — 5 декабря 1613 г. атаман Никон Кузьмин по прозвищу Иван Зазерин за осадное сидение при Василии Шуйском получил в вотчинное владение деревню Сушиловку в Воронежском у. (100 четвертей земли с 7 крестьянскими дворами) и рыбные ловли на реке Воронеж и озере Таракановом.²⁰⁾ Большинство же «вольных» казаков — участников народных ополчений не могли мечтать в 1613—1614 гг. о поместьях и вотчинах. За скудное содержание они продолжали сражаться с врагами царя Михаила. И хотя бывших холопов и крепостных крестьян не вернули прежним владельцам, окончательное решение их судьбы откладывалось на неопределенное время.

Многие атаманы, есаулы да и рядовые казаки сразу после получения поместий или спустя какое-то время переставали служить во главе или в составе казачьих станиц. В 1618 г. в составе особого отряда поместных атаманов служили Т. И. и К. И. Утины, Г. Рязанцев, С. Неустроев и др. В одних случаях атаманы сами просили об изменении характера службы, в других — казаки выбирали себе новых предводителей. Некоторым казакам удалось даже войти в городовые дворянские корпорации. 20 января 1613 г. было указано служить по Владимиру (без поместья) «с детьми боярскими» атаману Первого ополчения Василию Хромому. В 1617 г. служил «с городом» и атаман Филипп Максимов. Были у казаков и другие пути для изменения своего сословного статуса. Например, известный атаман Максим Чекушников, находившийся, по его словам, в Москве в осаде при Василии Шуйском, а затем принимавший участие в походе Ф. И. Шереметева под Астрахань и в земских ополчениях (о переходе его на сторону [102] Минина и Пожарского летом 1612 г. известно и из других источников), поступил в 1614 г. в служки ярославского Спасского монастыря.²¹⁾

Казаки на Севере

Испомещение небольшой части казаков не изменило внутренней организации «вольного» казачества и его взаимоотношений с правительством. И при новом царе казаки продолжали борьбу за свои права, отвечая на притеснения воевод или выдачу им недостаточного содержания коллективными челобитными, уходом со службы, самовольным сбором «кормов». Ареной одного из крупнейших в XVII в. казацких восстаний стала вскоре после воцарения Михаила Романова обширная территория к северу от Москвы. «Бывшу же войне великой, — сообщает Новый летописец, — на Романове, на Угличе, в Пошехонье и в Бежецком Верху, в Кашине, на Белеозере и в Новгородцком уезде, и в Каргополе, и на Вологде, и на Ваге, и в ыных городах».

Население русского Севера в это время существенно отличалось по своему составу от населения южных районов России, в которых в основном и действовали казаки из отрядов Лжедмитрия I, Лжедмитрия II и Заруцкого. Если на Юге было много служилых людей «по прибору», мелких дворян и сравнительно мало ремесленников и торговцев, то на Севере служилых казаков не было вообще, а стрельцов по отношению к основной массе населения насчитывалось совсем немного. В XVII в. Вологда, Кострома, Ярославль, Углич — крупные центры ремесла и торговли со значительным посадским населением, и для их жителей возможность беспрепятственной торговли с сельской округой и другими районами страны, которой угрожали казаки, была совершенно необходима. В Заволжье имелось значительно больше, чем на Юге, крупных феодальных владений, в том числе представителей столичной знати и богатейших монастырей. И последнее. В начале XVII в. Север был не в такой степени разорен, как Юг России, и уже поэтому представлял для казаков особый интерес.

Какие-то отряды казаков, в частности Федора [103] Аршина, охранявшего засеки в Белозерском у., находились на Севере еще до освобождения Москвы от поляков. Большой отряд казаков в конце 1612 г., «по Рожестве», привел в Вологду сибирский царевич Араслан Алеевич. В феврале 1613 г. к Вологде же из Романова прибыл с отрядом казаков и татар мурза Барай Кутумов; он собирал продовольствие на 1200 человек.²²⁾ Поводом к отправке на Север столь значительных сил были начавшиеся в 1612 г. опустошительные набеги украинских казаков из польских и шведских войск, с которыми вели неравную борьбу местные крестьянские ополчения, собранные «с дыма по человеку».

В марте 1613 г. около 1000 казаков во главе с воеводами князем С. В. Прозоровским и Л. А. Вельяминовым были посланы в Псков против шведов. По дороге к ним присоединились несколько сот казаков, самовольно ушедших из Торжка 1 марта 1613 г. и некоторое время стоявших на приставстве на границе Новоторжского и Новгородского уездов. Дойти до Пскова казакам помешали шведы, и воеводы получили новый указ — идти к Тихвину, который они и освободили от шведов в июне 1613 г. Из Тихвина и Вологды казаки расходились по окрестностям в поисках продовольствия. В июле 1613 г. белозерскне крестьяне жаловались, что у них в уезде «беспрестанно» находятся казаки, от которых они прячутся в лесах. Тогда же казаки «полков» Трубецкого и Пожарского, т. е. Первого и Второго ополчений, отняли у местных крестьян деньги, собранные для стрельцов и пушкарей. В первой половине августа 1613 г. в Бадожской волости Белозерского у. появились 300 беглых белозерских стрельцов, организованных по казацкому образцу, во главе с атаманами Степаном Артемьевым и Матвеем Сергеевым, с крестьянами они обращались как «настоящие» казаки.

В августе 1613 г. Прозоровский и Вельяминов были осаждены в Тихвине шведскими войсками. Посланный к ним на помощь отряд И. Сунбулова, состоявший в основном из казаков, потерпел поражение и отступил в Рахин острог. Тем не менее шведам не удалось захватить Тихвин. Значительные отряды казаков проникли к этому времени на оккупированную шведами территорию, парализовав там деятельность шведской и новгородской администрации. В сентябре 1613 г. сборщик «государева хлеба» П. Ногин писал Я. Делагарди и новгородскому воеводе И. Н. Одоевскому, что всеми [104] старорусскими погостами «владеют» «воровские» казаки.²³⁾

Осенью 1613 г. из Москвы к Новгороду, захваченному шведами в 1611 г., выступило войско Д. Т. Трубецкого, в составе которого было первоначально 1045 казаков. В Торжке, где Трубецкой оставался несколько месяцев, армия пополнилась новыми отрядами.²⁴⁾ Среди них была и станица одного из героев освобождения Москвы — атамана подмосковного «полка» Трубецкого Макара Козлова. Позднее, в октябре 1614 г., М. Козлова обвиняли в том, что, направляясь на службу под Новгород, его казаки грабили села царицы инокини Марфы и боярина Ф. И. Мстиславского, а с игумена Кирилло-Белозерского монастыря сняли соболью шубу. О нападении на кирилловского игумена более подробно рассказали монахи в 1621 г. Матвей ехал в Москву в сопровождении монастырских слуг «с чудотворцовою иконою». Казаки встретили монастырский обоз на реке Дубне, между Переяславлем и Троице-Сергиевым монастырем; монастырские слуги пытались оказать сопротивление и были «переранены». Добыча оказалась исключительно богатой: помимо шубы казакам досталось 46 коней, «суды», «всякой запас» и 211 руб. и 26 алтын деньгами.²⁵⁾

Попытки Трубецкого собрать «корма» для казаков сталкивались с большими трудностями. Присланные им в Городецк сборщики Г. Резубов и М. Епишев «по боярскому приговору» взяли там для своих нужд две подводы Спасского Нового монастыря, но были буквально осаждены в своем дворе монастырскими слугами и крестьянами, а также крестьянами из «многих боярщин». Между дворянской частью войска и казаками происходили острые столкновения: «Бяше же у них в рати нестроение великое и грабеж от казаков и ото всяких людей». В Тверском у. на протяжении всего 1613/14 г. «казаки беспрестанно... ходили войною и дворян и детей боярских, и их людей, и крестьян до смерти побивали, жгли и мучили». В 1615 г. посадские люди Твери писали в челобитной, что они «от литвы, и от немец, и от русских воров от казаков... розорены до основанья». Когда сборщики попытались в том же году собрать в Тверском у. оброчные деньги, они никого там не нашли — крестьяне «розбрелися розно от казачья разоренья». Одной из жертв казаков стал князь Б. В. Касаткин-Ростовский, тверское поместье которого [105] разграбили казаки и холопы из войска Трубецкого по «подговору» посадских людей Твери. Сын боярский Г. Ржевский был взят в казачий отряд «неволею» во время поездки из Торжка в Тверь.²⁶⁾

Помочь Трубецкому освободить Новгород должен был А. Ф. Палицын, дальний родственник троицкого келаря Авраамия Палицына, направленный в сентябре 1613 г. под Старую Русу с отрядом новгородских дворян и четырьмя казачьими станицами атаманов Ивана Балаша, Бессона Гаврилова, Андрея Звенигородца и Мурзы Елисеева. Сам Андрей Федорович служил в свое время в лагере Лжедмитрия II, а затем воеводой в подмосковных ополчениях и был, по-видимому, старым предводителем казаков. Из его атаманов наиболее известен И. Балаш (не он ли в начале 1630-х годов возглавлял крупное казацкое восстание?). В конце апреля или в начале мая 1612 г. Балаш во главе отряда украинских и русских казаков пытался захватить Тверь, перешедшую на сторону Второго ополчения, бился с тверским воеводой И. П. Турским и наконец угнал пасшиеся недалеко от города стада лошадей местных дворян. В следующем году атаман «разорил» ржевское поместье И. Благого. В начале 1614 г. с Палицыным, по сведениям новгородца Н. Калитина, было 2500 человек.

Шведы, которые хорошо знали обстановку в России, пугали новгородцев казацкими грабежами в случае перехода города под власть царя Михаила. «...Да и ведомо же Новгородцкого государства людем о нынешнем московском владетельстве... что казаки в московских столпех сильнейшие и того ради большую власть имеют, по своей воле и по своему мнению чинят», — писал новгородцам в январе 1614 г. шведский главнокомандующий Э. Горн, призывая их к присяге королю Густаву Адольфу.²⁷⁾

Осенью 1613 г. действия казаков начинают все больше тревожить московское правительство. В сентябре в Устюжну и другие города были разосланы грамоты, в которых говорилось, что «казаки и ратные всякие люди, отставая из полков, в уездах, отъезжая, воруют, крестьян побивают и домы их розоряют». Городовым воеводам указывалось, «посылки посылая, тех воров имать и, приводя в городы, чинити им наказанье».

Источники позволяют проследить действия некоторых мятежных отрядов в конце 1613 — начале 1614 г. [106] Аверя Семенов, бесчинствовавший, по словам Трубецкого, в нескольких уездах вместе с атаманами Иваном Яковлевым и Васковским, пришел со своим отрядом в Рахин острог к воеводе И. Сунбулову, а затем тайно пробрался в Торжок. 17 февраля он увел из войска Трубецкого 200 казаков и вскоре появился в Угличском у. Если А. Семенов ушел со службы, то станица Ивана Нагибина была только еще послана из Москвы под Новгород «за неделю до Масленицы». Путь к Торжку через Углич не самый короткий, но он, вероятно, был меньше разорен, чем места, по которым прошла армия Трубецкого. В Прилуцкой волости отряды А. Семенова и И. Нагибина встретились и договорились пробиваться к Заруцкому в Астрахань. В марте 1614 г. в Угличском и Кашинском уездах происходили столкновения местных дворян с отрядами казаков. Несколько казаков, среди них бывший клинский сын боярский В. Кривцовский, попали в плен. Вскоре атаманы А. Семенов, И. Нагибин, Беляй и Щур появились в Череповской волости Пошехонского у., где решили «весновать» в селе Федосьино, неподалеку от Воскресенского монастыря. К 400 казакам, которых привели с собой атаманы, в Череповце присоединились еще 200 или 300 человек, пришедших «неведомо откуда». Все эти казаки собирались «воевать» Вологодский у., а затем по Шексне и Волге идти к Заруцкому. В начале 1614 г. казаки напали на дворянский отряд Г. Турова, отправленный из Пскова в Порхов с 11 пленными шведами, «и тех дворян и детей боярских и немецких людей вольные казаки на дороге побили».²⁸⁾

Еще в сентябре 1613 г. значительные отряды украинских казаков, находившихся под Тихвином на шведской службе, рассорившись со шведским полководцем Делагарди из-за жалованья, во главе с полковниками Барышпольцем и Сидором Острожским направились в Белозерский у. В январе 1614 г. в Белозерск «с царским жалованным словом к черкасам» выехали войсковые есаулы Герасим Обухов и Важен Борисов в сопровождении 30 рядовых казаков. Можно предположить, что целью этой делегации было привлечение «черкас» на царскую службу, что соответствовало желанию и самих украинских казаков: известно, что в феврале 1614 г. С. Острожский со своим полком стоял на Олонце, ожидая царской грамоты и намереваясь «служить государю». Однако к тому времени, [107] когда Обухов и Борисов прибыли в Белозерск, правительственные войска уже вели с «черкасами» успешные бои. 4 февраля 1614 г. на Олонце казаки разгромили отряд запорожцев. После этого «тихвинские сидельцы» получили указ идти на соединение с войском Трубецкого, однако у них «учинилась... рознь»: Никита Маматов и Александр Трусов ушли со своими станицами за Онегу. Голова Угрим Лупандин, приехавший во второй половине февраля на реку Пашу, где должны были стоять казаки, никого там не застал: «Атаманы и казаки пошли... врознь в Заонежские погосты». В дозорной книге Олонецкого погоста 1616—1617 гг. отмечено, что «немецкие и литовские люди и казаки многих крестьян з женами и з детьми побили, и дворы их сожгли, и животы поимали без остатку, а которые крестьяне после воины остались, и те обнищали».²⁹⁾

О причинах, заставивших освободителей и защитников Тихвина уйти со службы, дает представление присланная в Белозерск 17 марта 1614 г. отписка казаков, сопровождавших в Москву пленных, захваченных под Тихвином. На обратном пути им стало известно, что в казачьих «полках» под Тихвином нет «людцково запасу и консково корму». Тогда казаки остановились в белозерском селе Федорове: «...чтоб нам своим запасом и конским кормом поиспастися и чтоб нам, прошедчи в полки, самим не померети голодною смертью и лошадей не поморити». Собрав «запасы», казаки обещали белозерскому воеводе направиться на службу.

Свои действия тихвинские казаки рассматривали как законное кормление, положенное им за службу, и пытались поначалу поддерживать дружественные отношения с царской администрацией. Так, 24 марта в Белозерск от имени шести казачьих атаманов (Никиты Маматова, Александра Трусова, Третьяка Ивановича Астраханца, Федора Ослоповского, Герасима Обухова и Леонтия Алексеева) и присоединившихся к ним татар, образовавших единое войско, прибыл с грамотой гонец. Обращаясь к белозерскому воеводе П. И. Чихачеву, дьяку Ш. Копнину, посадским старостам и целовальникам и ко «всем посадцким людем», казаки просили разрешить им беспрепятственно торговать с белозерцами. Чихачев и Копнин отказали атаманам и потребовали их возвращения на службу. Впрочем, некоторые белозерцы и без разрешения воеводы торговали с [108] казаками. По-видимому, несколькими днями раньше в Судской волости Белозерского у. появились 300 «шарповщиков» во главе с Денисом Исаевым и Михаилом Григорьевым. Описывая действия этого отряда, местные землевладельцы отмечали, что, заняв какую-либо волость, казаки находятся в ней «недели по две и больше, а крестьян жгут и мучают». Между тем казаки направили грамоту «от всево великово войска в Судскую волость священником, и старостам, и целовальником, и всем крестьяном», сообщая населению о своем приходе из Москвы по дороге на службу под Ладогу.³⁰⁾

В конце марта 1614 г. казакам в Белозерский у. были посланы царские грамоты: «И вы б... прежней своей службы и крови не теряли, шли к боярину нашему и воеводе ко князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому с товарыщи». Но даже через месяц отряды тихвинских казаков, как видно из отписки Трубецкого, все еще не прибыли на службу. Помимо атаманов, пославших грамоту в Белозерск, из-под Тихвина в Заонежские погосты и Белозерье направились со своими станицами Щербак Иванов, Мурза Семенов и Иван Саврасов. 28 февраля они возвратились в Тихвин и после непродолжительного ареста были посланы на Волхов. Казаки, ушедшие с реки Паши, не последовали их примеру. В конце мая в Белозерский у. «из кемских сел» вновь пришел отряд атамана Маматова. «От тех казаков, — сообщал 13 июня белозерский воевода, — сидим ныне в остроге с лошадьми и со всякою животиною с великим обереганьем».³¹⁾

Перед лицом нарастающих казацких волнений правительство принимает чрезвычайные меры, чтобы изыскать средства для выплаты жалованья войску. В начале апреля 1614 г. Земский собор постановил собрать с населения «ратным людям на жалованье» невиданный по тяжести налог — «пятинные деньги» (по мнению одних исследователей, налог взимался в размере 1/5 с чистого годового дохода, других — с наличного движимого имущества). Однако их большая часть поступила в казну лишь в следующем году.³²⁾

В первой половине 1614 г. казацкое движение распалось на десятки походов слабо связанных между собой казачьих отрядов. Некоторые такие отряды состояли всего из одной станицы, другие, как, например, Н. Маматова, из многих сотен казаков, возглавлявшихся несколькими атаманами. Если в ополчениях [109] казаки подчинялись «боярам и воеводам», то в 1614 г. они длительное время действовали совершенно самостоятельно. При объединении нескольких станиц один из станичных атаманов становился главой всего отряда и всегда назывался впереди других атаманов. Таким образом, налицо важный этап в формировании «вольного» казачьего войска.

Наиболее радикальная часть казаков, решившая порвать с царем Михаилом, на протяжении всей весны 1614 г. сосредоточивалась в Пошехонском у., готовясь к походу на Астрахань. По свидетельству Исаака Массы, который находился в это время в Архангельске, Заруцкий «в страхе послал просить всех казаков, стоявших в эту зиму под Новгородом и Смоленском. Находившиеся под Новгородом, по-видимому, согласились соединиться с ним и обещали весною идти к нему навстречу, даже если бы для исполнения своего намерения им пришлось употребить силу, они обещали идти по Волге или сухим путем». Из других источников известно, что Заруцкий из Астрахани рассылал грамоты на Волгу, Дон, Яик и Терек. Тем не менее до сторонников «царевича Ивана» на Севере его гонцы не добрались. «...От Зарутцкова-де... с ними... ссылки не бывало, хотят итти к нему своим произволом», — показал один из пленных.³³⁾

В конце марта 1614 г. казаки находились в «Столыпинской волости, и в Езовых волостях, и в Красном селе, и на Мологе, и в Любце, и в Череповце». Только в селе Белом 400 русских и украинских казаков готовились в это время «идти к Ивашку Заруцкому». Из-за такого скопления мятежных казаков сборщики Г. Несвитаев и В. Шупунов не смогли провести в Тихвин пошехонских детей боярских. Не имела успеха и грамота, посланная от имени Михаила Федоровича: казаки «разодрали» ее в круге, а приехавшего к ним царского посланца зарубили саблями. С казаков, задумавших вернуться на правительственную службу, были взяты поручные записи, что им «идти к Заруцкому». Мятежные атаманы собирались и впредь «дворян и детей боярских побивать». В апреле в Пошехонском у. было уже полторы тысячи сторонников Заруцкого, они построили суда и в середине месяца двинулись вниз по Шексне: [110]

Весновая служба — молодцам веселье, сердцу утеха,
А емлите, братцы, яровы веселца,
А садимся, братцы, в ветляны стружочки,
Да грянемте, братцы, на яровы веселца
Ино вниз по Волге.

Такую песню записал в России в 1619—1620 гг. англичанин Р. Джемс. Однако на этот раз поход «молодцев» вряд ли был удачен, поскольку правительство приняло срочные меры, чтобы не допустить «верховских» казаков к Заруцкому: немного выше Казани, на Ирехове-острове, в устье реки Казанки, и на другом берегу Волги — в селе Услон было сосредоточено более тысячи служилых иноземцев и стрельцов, которые должны были «с великим береженьем» следить за всеми, кто продвигается берегом или спускается на судах вниз по Волге.³⁴⁾

Весной — летом 1614 г. казацкое движение охватило огромную территорию. В поисках продовольствия казаки передвигались по Белозерскому, Пошехонскому, Вологодскому, Каргопольскому Костромскому, Ярославскому, Романовскому, Угличскому и Кашинскому уездам — проследить их маршруты детально едва ли возможно. До 30 марта 4000 казаков и 500 татар появились в Каргопольском у. Они ограбили купцов, направлявшихся в Каргополь, и «заложили» дороги на Вологду и Белозерск. В Каргополе спешно принимались меры предосторожности: в апреле 1614 г. в дополнение к 150 находившимся там стрельцам решили набрать еще 50 человек помимо 30 «вольных» людей, нанятых на службу «миром».³⁵⁾

23 апреля 1614 г. угличский воевода И. Головин разбил отряд украинских казаков на Мологе. Пленные показали, что они шли из Заонежских погостов вместе с русскими казаками (интересно, что весной 1614 г. и позднее русские казаки часто объединялись с «черкасами», с которыми они незадолго до этого сражались в составе правительственных войск). В Вологодском у. отряд разделился: украинские казаки пошли на Мологу, русские направились в Пошехонье, «а говорили-де... меж себя, что им итти к Заруцкому». 1 мая в Вологодский у., «проломив» засеки, вошел другой отряд казаков и «черкас», пришедших «из-за Шексны-реки, из-за Череповца». Казаки разграбили Павлов, Корнильев и Никольский (на Комельском озере) монастыри и «наборзе Любим-городок разорили». «Мая [111] до 12-го числа на Вологде было осадное время»: одни местные жители укрылись в городе, другие скрывались от казаков в лесах. Часть казаков во главе с атаманом костромитином Прохором Кориным перешла в мае из Вологодского у. в Ярославский и Романовский, а затем направилась в Пошехонье, что, впрочем, не изменило обстановки на Вологодчине. 12 июня казаки увели 13 лошадей из архиепископской вотчины в Лежском волоке, а князь Ф. Дябринский с 26 мая по 24 июня не мог выехать из Вологды в Москву, так как «в Вологодском уезде и по Московской дороге воры были». В плен к ним попал сын боярский Третьяк Жданов, а вологодские крестьяне вновь «бегали» от казаков по лесам.

В вологодском сметном списке недобор денег за 1613/14 г. объясняется тем, «что во 122-м (1613/14. — А. С.) году ходили в Вологодском уезде и воевали литовские люди и черкасы, а в иных волостях стояли воровские казаки и крестьян многих побили, а иные розошлись врознь от литовского и от казачья разоренья». Из вотчины вологодского архиепископа деревень Подъяблочное и Лямцино, где стояли казаки, жители ушли в Поморье и в другие районы, и налогов сборщикам было взять «не на ком». В конце июня крестьяне Лежского волока, пострадавшие от казаков, просили вологодского архиепископа о хлебной ссуде.³⁶⁾

В Белозерском у., по словам воеводы П. Чихачева, казаки и татары находились по «Петрово заговейно», т. е. по 14 июня. В. Луневский, выехавший 20 мая из Кирилло-Белозерского монастыря в Белозерск, вынужден был возвратиться назад, «потому что идут казаки многие люди, тому пятый день сидим в осаде». Ввиду опасности в Кирилло-Белозерский монастырь 29 апреля 1614 г. получил назначение новый стрелецкий голова, который должен был позаботиться о пополнении стрелецкого гарнизона за счет вольных людей, умеющих стрелять из пищалей. Отвечать необходимым требованиям могли прежде всего казаки. Но имеются и прямые указания на то, что стрельцы на Севере комплектовались в значительной части из казаков. В июне 1616 г. русские послы сообщали в Москву, что не могут положиться на вологодских стрельцов, так как «многие прибраны из казаков, которые были в воровстве, а иные бродящие розных городов — все худые людишки и воры зернщики». Не были наследственными служилыми людьми и белозерские стрельцы, набранные лишь [112] в 1611/12 г. Но с точки зрения правительства царя Михаила, они «никакой службы не служили», поэтому в 1613/14 г. их было указано перевести в Вязьму и в Калугу. Многие стрельцы игнорировали этот указ: записались в пушкари или бежали из Белозерска.

Помимо казаков Н. Маматова в Белозерском у. действовали и другие отряды. Так, 6 мая 1614 г. казаки, пришедшие из Череповца, «посекли» в Озадской волости смоленских дворян, которые должны были получить там поместья, причем белозерские стрельцы присоединились к казакам. Возможно, именно эти казаки переправились через Волгу накануне приезда 11 мая в троицкое село Прилуки сына боярского В. Бахметева. Он доносил, что раньше казаки стояли в Белозерском у. и в Череповце, «а говорили-де они меж себя, что им прямо проиматься к Заруцкому». Участь смоленских дворян разделили в начале мая 1614 г. поместные атаманы, возвращавшиеся из Вологды в свои белозерские поместья, — на них напали казаки во главе с атаманами Иваном Ивановым и Соловым, убив несколько человек, ранив и ограбив других. Из этого эпизода видно, что оставшиеся без вознаграждения казаки видели в казаках-помещиках своих врагов, хотя среди них были и известные в прошлом предводители казачества, например Несвитай Карпович Соколов, возглавлявший в 1611—1612 гг. станицу под Москвой.³⁷⁾

О пребывании казаков в Костромском у. дают некоторое представление дозорные книги 1615 г. Так, много пустых дворов отмечено в них в поместье стольников С. В. и М. В. Прозоровских в Любимской осаде, «а те крестьяне побиты в прошлом, в 122-м (1613/14 г. — А. С.) от казаков... запустела деревня от казачья разоренья в прошлом, 122-м году — высекли тех крестьян казаки... крестьяне от казачья разоренья побрели в мир безвестно». В костромской вотчине А. И. Полтева к 1615 г. из 50 осталось всего 9 крестьянских и 10 бобыльских дворов; 6 дворов были сожжены казаками в 1613/14 г. и 25 запустели: их владельцы, по данным дозорной книги, «от казаков и от черкас посечены и от казачья разоренья розошлись в мир безвестно». По рассказам русских дворян, захваченных шведами 17 июня 1614 г., казаки выжгли и разграбили Костромской и Романовский уезды и перебили местных жителей. На допросе Ф. Дуров ссылался, в частности, на письма, полученные костромскими дворянами из своих поместий. [113] В Ярославском у. «воры» в 1613/14 г. забрали ввозную грамоту местных помещиков Тишининых.³⁸⁾

В. А. Фигаровский рассматривал восстание 1614—1615 гг. как крестьянское, связывая его возникновение с процессом закрепощения и массовой поместной раздачей черных и дворцовых земель в северных районах. Действительно, социальная обстановка здесь была очень напряженной. В дозорных книгах Вологодского у. сохранилось немало упоминаний об уходе крестьян «безвестно» «от поместные роздачи» и «от помещикова доходу» в 1613 г. Иногда крестьяне оказывали помещикам вооруженное сопротивление, убивая и изгоняя своих владельцев. Об одном из крестьянских восстаний поведало письмо Николая Мустафеева вологодскому и великопермскому архиепископу Нектарию от 10 марта 1614 г. Автор «грамотки» сообщает, что вологодские крестьяне перебили своих помещиков и только ему и его товарищу Николаю Любомирскому удалось спастись, бросив все имущество. Н. Мустафеев фигурирует в разрядных документах как «иноверец» и «ротмистр». Литовским ротмистром, командовавшим в 1615 г. отрядом из 87 человек, был и Н. Любомирский. Их поместья находились в соседних «станках» Сянжемской волости Вологодского у. Н. Мустафееву, в частности, принадлежало 7 деревень (250 четвертей земли) с 27 крестьянскими дворами. О масштабах восстания судить трудно, но можно предположить, что направлено оно было прежде всего против служилых иноземцев, составлявших большинство среди помещиков в этой части Вологодского у.

Около того же времени дворяне разных городов и царские конюхи, получившие поместья в Ковжезерской волости Белозерского у., подали коллективную челобитную на своих крестьян. Когда они потребовали у них «оброков», крепостные ответили отказом: «И крестьяне, государь, нас, холопей твоих, не слушают ни в чем, и оброков нам никаких платити не хотят, и нас, холопей твоих, лают матерны и всякою неподобною лайю».

Хотя и сохранились известия об уходе к казакам некоторых местных крестьян и холопов, а также об уводе казаками крестьян насильно («двор пуст, а в нем жили Леванидко Матвеева да Гришка Сергиев — Леванидка казаки взяли с собою, а Гришку замучили»), но движение 1614—1615 гг., приведшее к опустошению целых [114] уездов и гибели и разорению тысяч крестьян, нельзя рассматривать как крестьянское. Совершенно произвольной представляется интерпретация В. А. Фигаровским многочисленных показаний вологодских дозорных книг о сожжении казаками крестьянских дворов и крестьян (например: «Деревня Суслово сожжена от казаков... 12 дворов пустых, крестьян в них было 12, и те крестьяне от казаков пожжены и посечены и безвестно сошли... Деревня Рожково, казаки сожгли, пуста, четыре места дворовых пусты: жил Куземка Самойлов на чети выти, казаки сожгли; жил Демка Александров на чети выти, казаки сожгли; жил Ивашка Кудыга на полчети выти; жил Ермолка Козмин на полтрети выти, и они от казачья разоренья сошли безвесно, и пашня их пуста») как сожжении крестьянами своих дворов перед массовым уходом от помещиков в ходе восстания. Характерно, что сами крестьяне проводили позднее параллель между действиями помещиков и казаков. Так, жители Белозерской волости Федосьин Городок в 1615/16 г. писали, что их новые владельцы С. Д. Кузьмин и Ю. И. Бирюлев, вымогая продовольствие, «крестьян бьют и мучат связанных и жены и дети позорят пущи воровских казаков».³⁹⁾ Воистину русские крестьяне оказались между молотом и наковальней!

В народном творчестве казацкие погромы той поры запечатлелись в известной песне:

По той же порошице
И шел тут обозец.
Он, с Дону, с Дону!
Не мал, не величек —
Да семеро саней.
Ой, с Дону, с Дону!
Да семеро саней,
Да семеро в санях.
Ой, с Дону, с Дону!
Во первых-то санях —
Атаманы сами.
Ой, с Дону, с Дону!
Во вторых-то санях —
Есаулы сами.
Ой, с Дону, с Дону!
А в четвертых санях —
Разбойники сами.
Ой, с Дону, с Дону... [115]

Как боярин Трубецкой потерял свое войско

К середине 1614 г. правительству в известной мере удалось овладеть положением и пополнить войско Трубецкого некоторыми отрядами казаков, ранее ушедшими со службы, чему в немалой степени способствовали известия о неудачах Заруцкого. «Мятежные казаки, — писал Масса, — видя, что им на Заруцкого надеяться нельзя, пустились снова все под Новгород, грабя дорогою». Это свидетельство подтверждает наказ делегации, посланной к казакам в сентябре 1614 г., в котором излагается история восстания: царь посылал грамоты к ушедшим со службы из-под Тихвина казакам, уговаривать их идти под Новгород отправились на места старец Мисаил (вероятно, келарь Чудова монастыря) и московский дворянин Д. Ю. Пушечников, а после них комнатный стряпчий Ф. М. Толочанов, «и атаманы и казаки были на службе». Позднее, в 1615—1616 гг., многие казаки упоминали в своих челобитных, что после Тихвинской осады они служили с Трубецким под Новгородом. В числе других казаков пришел со своей станицей к Трубецкому Н. Маматов, игравший заметную роль в казацких волнениях предшествующего времени.⁴⁰⁾

В начале апреля 1614 г. войско Трубецкого подошло к Новгороду и остановилось в Бронницах, тысяча казаков укрепилась в остроге на другом берегу реки Меты. В Новгородской земле ратные люди действовали как на вражеской территории, и в 1615 г. новгородские власти писали царю Михаилу, что казаки под Новгородом «чинили насильство и беды такие, чего и бесермены не чинят». По словам современника, находившегося в войске Трубецкого, Новгородская дорога была опустошена: «Кормов конских, овса и сена, не было, а по сторонам было пусто же, что многие от немец, и от черкас, и от воров казаков побиты и выграблены, и села и деревни пожжены». Жилец Г. Чирков, рискнувший ехать в Бронницы один, подвергся в пути нападению «воров-шарповщиков», которые отняли у него «всю службу», и вынужден был вернуться в Торжок. Лишь в июне 1614 г. с отрядом новоторжцев он прибыл к Трубецкому.⁴¹⁾

Освободить Новгород Трубецкому не удалось, а [116] подошедшие шведские войска 14 июля захватили Бронницкий острог. Многие ратные люди, в том числе атаманы Чаадай Степанов, Данила Мальцев, Степан Беляев, Семен Балака и др., попали в плен к шведам. Русские гарнизоны оставили Старую Русу и Порхов. Во время отступления к Торжку армия, собранная с таким трудом, начала распадаться. По сливам казака И. Степанова, при отходе от Бронниц «ратные люди розбрелись розно». Тогда же ушли от Трубецкого казаки Василий и Михаил Ивановы: «Да мы же... на Бронницах стояли до отходу и после... отходу кормилися». В Торжке развал войска продолжался, несмотря на выплату там части казаков жалованья начиная с 30 июля 1614 г. «И как, государь, грех учинился над твоим государевым боярином над князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким на Бронницах, — писал казак С. Емельянов, — и князь Дмитрей пришол в Торжок, а мы, холопи твои, не изтерпя голоду, разбрелись розно». К казакам присоединились многие холопы, сопровождавшие прежде своих господ, в частности умершего по дороге от Бронниц в Торжок воеводы стольника В. И. Бутурлина и суздальского сына боярского М. Соколова. Из Торжка ушел к казакам московский стрелец Томила Григорьев. Отряд А. Ф. Палицына, отступивший из Рамышевского острога, тоже распался.⁴²⁾

Лишь часть казаков (в том числе Н. Маматова) воеводы отвели в Москву, где дворянин И. Внуков и дьяк Д. Хвицкий выдали им сукна и годовое жалованье по 5 руб. человеку. В 1643 г. один из этих казаков, М. Бутуй, в прошлом беглый холоп, утверждал, что холопам — защитникам Тихвина в 1614 г. была дана «воля». Однако не нашли дьяки подобных сведений в Разрядном приказе.⁴³⁾

После событий под Новгородом казацкое восстание вспыхнуло с новой силой. Освободившись от службы, казаки «учали пуще прежнего воровать». На связь нового этапа движения с неудачей Трубецкого указывает документ, составленный в Посольском приказе, вероятно, весной 1615 г. для новгородских послов (далее мы будем называть его посольской запиской 1615 г.), который таким образом характеризует повстанцев: «Казаки, которые были на Бронницах з бояры и воеводы со князем Дмитреем Тимофеевичем Трубецким с товарыщи и от него отстали, и почали было по городом [117] воровать, розбивать и грабить и многие места около Вологды и в Поморье воевать». Наконец, некий купец Б. Карпов заявил Э. Горну в 1616 г.: «Не Лисовский государеву землю воевал, государевы изменники, которые были с боярином со князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким, государю изменили, а боярина покинули». На то, что именно в 1614/15 г. казацкое движение приобрело наибольший размах, указывает и так называемый Сокращенный временник (ряд статей в нем явно вологодского происхождения), поместивший сообщение о нем как раз под этим годом: «Лета 7123-го казаки, вольные люди, в Русской земле многие грады и села пожгли и крестьян жгли и мучили».⁴⁴⁾

Миссия князя Лыкова

1 сентября 1614 г. Земский собор постановил направить в Ярославль для переговоров с казаками соборную делегацию «изо всяких чинов крепких и разумных людей». В нее вошли суздальский архиепископ Герасим, архимандрит Чудова монастыря Авраамий, казначей Троице-Сергиева монастыря Макарий Куровский, боярин князь Б. М. Лыков, дьяк Богдан Ильин, несколько торговых и посадских людей, три атамана, есаул и казак. Делегацию должны были сопровождать более 250 дворян, детей боярских, стрельцов и казаков.⁴⁵⁾ «Царь же... слыша те беды, — повествует летопись, — и не хотя их (казаков. — А. С.) злодейския крови пролити, посла в Ярославль боярина своего князь Бориса Михайловича Лыкова, а с ним властей и повеле их своим милосердием уговаривати, чтоб обратилися на истинный путь». Лыков был совсем не тем человеком, к которому казаки могли бы испытывать доверие и под началом которого они хотели бы служить. Видный воевода Василия Шуйского, а затем член семибоярщины, Лыков в 1611—1612 гг. находился в Москве вместе с интервентами и принадлежал к самым последовательным врагам казачества в окружении царя Михаила, с которым был связан близким родством. Его «товарищ» Б. Ильин получил назначение, вероятно, потому, что служил перед этим в Белозерске и Угличе и хорошо знал обстановку в районах восстания.

Посланцы собора были уполномочены обещать казакам жалованье, «корм» и свободу «должным и [118] крепостным людям по приговору». От казаков же требовалось прислать в Москву именные списки по станицам и возвратиться на службу. В случае неудачи переговоров Лыкову указано было возглавить вооруженную борьбу с казаками, собрав дворян Костромы, Ярославля, Галича, Вологды, Суздаля, Владимира, Луха, Гороховца, Переяславля, Ростова, Мурома, Арзамаса, Нижнего Новгорода, Юрьева Польского, а также даточных людей, монастырских слуг и «охочих всяких людей боярских». Время выступления Лыкова уточняется данными приходо-расходной книги Разрядного приказа: денежное жалованье назначенным с ним в поход служилым людям было выдано 12-14 сентября 1614 г. Одновременно с Лыковым, 4 сентября 1614 г., А. Ф. Палицын получил воеводский наказ идти в Торжок. Там он должен был возглавить тысячу казаков, отступивших из-под Новгорода, с ними занять Старую Русу и вновь идти под Новгород. Палицыну надлежало также призвать «Балаша с товарыщи» (казаков, бежавших из Бронниц и Рамышевского острога) возвратиться «на государеву службу к нему в полки». Продовольствие для казаков следовало собрать с Новгородского у. «как мочно сытым быть».

Из наказа Лыкову не ясно, каким именно «должным и крепостным людям», ушедшим в казаки, была обещана «воля», а менаду тем вопрос о сохранении статуса служилых людей за всеми казаками должен был иметь большое значение при переговорах представителей Земского собора с казаками. Понять, что скрывается за формулой наказа, помогает дело о холопе дворян Колединских Ф. Тимофееве, задержанном в Рязани 28 июля 1615 г. В расспросе Ф. Тимофеев сказал, что он «старинный человек» Колединских и вернулся к ним после «разбора» казаков под Москвой. На запрос Разрядного приказа Челобитный приказ прислал справку: «Нынешнего 123-го (1614/15. — А. С.) году, как розбирали казаков окольничей Ортемей Васильевич Измайлов да дьяк Офонасей Истомин, и в разборном списку написано: «Онохиной станицы Маркова, Оношкина десятку Савельева казак Федка Тимофеев. Сказался Васильев человек Колединсково. А в казаках тому лет с 6, под Москвою не был, сидел в Старице с Ываном Зеваловым и на Бронницах был. А жалованья в Торшку не взял, лежал болен. И по боярскому приговору таких велено имать в стрельцы»». Ф. Колединский заявил, что холоп [119] убежал от него в июне 1613 г., и свои права на Ф. Тимофеева обосновывал тем, что «в нынешнем во 123-м году по челобитью дворян и детей боярских велел государь боярских холопей отдавать им, и тот человек его, Федка, сопасился (добровольно возвратился. — А. С.) да пришол к нему, к Федору, на двор и жил у него недель с осмнатцать, да послал его на Резань в братне поместье Юрьево».

Независимо от того, когда в действительности бежал Ф. Тимофеев, время побега и им, и его господином указывалось с определенным смыслом: очевидно, побег шесть лет назад ничем бывшему холопу не грозил, в то время как холопа, бежавшего к казакам летом 1613 г., следовало возвратить владельцу. Более того, как видно из показаний Колединского, как раз в 1615 г. был принят указ о возвращении холопов прежним владельцам, явно распространявшийся на казачество.

Имеется еще одно свидетельство того, что вновь вступившие в станицы казаки не чувствовали себя тогда в безопасности от посягательств бывших господ: К. Емельянов, бежавший в 1613/14 г. от князя И. И. Козловского и записавшийся в казаки, летом 1615 г. «у смотра имя свое переменил, назвался Максимом Ивановым... для того, чтоб его князь в холопстве не взял». Наконец, сохранился неполный текст указа, принятого по боярскому приговору, «как седел в Казачье приказе Иван Колтовской». И. А. Колтовский последний раз упоминается в Казачьем приказе в апреле 1614 г., а в июле 1615 г. приказ возглавлял уже И. М. Пушкин. Очевидно, до этого времени указ и был принят. По нему казаки при желании могли вернуться в свои старые «чины», причем холопы, служившие в подмосковных ополчениях до «государева обиранья», имели возможность вернуться к старым господам. Условием перехода из казаков в другие сословия были поручные записи «в воровстве». Последняя оговорка свидетельствует о прямой связи указа с казацким восстанием. В. М. Панеях справедливо отметил компромиссный характер этого указа, однако серьезных уступок казакам он не содержал. Наиболее острым и болезненным вопросом для казачества было признание казацкого статуса за теми, кто вступил в станицы уже после воцарения Михаила Романова, но их судьбу указ обходил молчанием.⁴⁶⁾

Главную причину конфликта казаков и правительства [120] ясно обозначил шведский историк XVII в. Юхан Вндекинд: Михаил «подтвердил старые боярские привилегии и дал боярам право возвращать к себе прежних слуг, которых они считали своими рабами, куда бы те ни ушли во время войны; между тем большинство из них пошло в казаки. Требование о возвращении вызвало новые мятежи».⁴⁷⁾

Итак, «воля», о которой говорилось в наказе соборной делегации, вряд ли могла удовлетворить большинство казаков. Ведь эта «воля» предполагала беспрепятственное возвращение беглых холопов и крестьян в рабство и в крепостную зависимость, из-за чего они ушли сражаться в казачьих станицах. К 1614—1615 гг. рубежом, после которого дворяне сохраняли права на беглых, ушедших в казаки, стало, по-видимому, избрание М. Ф. Романова в феврале 1613 г., а не «разборы» осени 1612 г.

Казаки с большим опасением ждали приезда Лыкова в Ярославль, полагая, что он направляется не «уговаривать их», а вести против них военные действия. К этому времени повстанцы действовали уже недалеко от столицы. В первой половине сентября 1614 г. отряд Прохора Корина, а он, напомним, был среди мятежных атаманов и весной 1614 г., появился между Ростовом и Переяславлем Залесским. Казаки грабили «всяких проезжих людей» и расспрашивали их о датских послах, которые в конце августа 1614 г. приехали в Ярославль и готовились продолжить путь в Москву. В начале октября казаки все еще находились в окрестностях Ростова и ростовского Борисоглебского монастыря, приезжали в монастырские села Караш и Дебалы. В последнем они убили 30 стрельцов, присланных туда из Троице-Сергиева монастыря, в октябре же появились в троицком селе Ростокино, т. е. неподалеку от Москвы. Какие-то отряды казаков действовали и во Владимирском у. В дозорной книге владимирского поместья С. А. Павлова упоминаются запустевшие крестьянские дворы, владельцы которых «побиты от литовских людей и от русских воров 123-го году».⁴⁸⁾

В Ярославском у. в сентябре 1614 г. разорял дворянские владения казачий отряд Ивана Федорова. Впервые этот атаман упоминается в марте 1609 г., когда Лжедмитрий II послал его в Касимов во главе сотни казаков. Есаулом у И. Федорова стал бывший послужилец П. Ф. Басманова Федор Васильев. Всего в станице [121] насчитывалось 120 человек. Подробности о пребывании казаков И. Федорова в Ярославском у. сохранили показания князя Петра Шаховского, захваченного казаками в поместье его тетки княгини Акулины Шаховской и бежавшего от них в Ярославль 14 сентября. В течение тех трех дней, когда князь находился у казаков (они, очевидно, использовали его в качестве проводника), отряд И. Федорова «без остатку» разорил поместье А. Шаховской, а затем побывал в поместьях ярославского выборного дворянина А. Г. Викентьева, князя А. Вяземского и дьяка Нелюба Нальянова. Казаки расспрашивали П. Шаховского о новостях в Москве и на фронтах, намерениях Б. М. Лыкова, численности ярославского гарнизона и охраны у датских послов.⁴⁹⁾

В сентябре 1614 г. в Ярославском у. находились и другие отряды казаков: одни расположились на постой в вотчинах ярославского Спасского монастыря, другие — в Юхотской волости, принадлежавшей боярину князю Ф. И. Мстиславскому. Примечательно, что казаки И. Федорова считали себя частью единого казацкого войска. Они говорили П. Шаховскому, что «их, всех воров, з девять тысяч человек», что «большие люди» находятся в Белозерском, Пошехонском, Костромском уездах и намереваются построить острог в костромском дворцовом селе Даниловском. Особенно привлекал казаков Ярославль: по их сведениям, здесь хранилась «Московского государства вся казна и богатство». С приходом Лыкова в Ярославль они собирались, по словам П. Шаховского, проникнуть в город и зажечь его с разных сторон. Интерес казаков к Ярославлю понятен — с 1612 г. там находился Денежный двор, его сокровища и не давали повстанцам покоя.⁵⁰⁾

Обширные владения Кирилло-Белозерского монастыря казаки разобрали на приставства тоже не позднее сентября 1614 г. «Во всей их вотчине, — жаловались монастырские власти, — стоят казаки, человек по сту и по двести и больши, и слуг и крестьян мучат и жгут, и рыбные ловли все отняли, ловят рыбу на себя». Характерно, что, не занимаясь крестьянским трудом, казаки на Севере, как и на Дону, делали исключение для ловли рыбы.

Может быть, никогда раньше движение казаков не было столь открыто направлено против светских и духовных феодалов, как в конце 1614 — начале 1615 г. На [122] значительной части территории Европейской России повстанцы убивали (в Ярославском у. их жертвой стал, в частности, Бахтиар Шетнев, представитель старинного тверского боярского рода), пленяли и изгоняли дворян и представителей церковной администрации, занимая вотчины и поместья феодалов.

Соборная делегация находилась в Ярославле уже 21 сентября 1614 г. — в этот день Б. М. Лыков послал оттуда сборщиков ратных людей в Ростов и Переяславль Залесский. Однако и 29 сентября дворяне этих городов еще не прибыли в Ярославль, и даже ярославских дворян с Лыковым было всего 50 человек. Дело осложнилось еще и тем, что незадолго до приезда Лыкова из Ярославля отозвали 200 временно расквартированных там московских стрельцов, а попытки создать новый стрелецкий гарнизон поначалу не имели успеха, так как «вольные люди» сочли недостаточным предложенное жалованье — 2 руб. денег и 10 четвертей ржи в год — и потребовали, чтобы им назначили жалованье «против» московских стрельцов, получавших, по сведениям Жака Маржерета, по 4-5 руб. и по 12 четвертей ржи и ячменя.⁵¹⁾

По словам Нового летописца, представители Земского собора неоднократно ездили к казакам, но возвращались в Ярославль, не добившись успеха. Более удачно выполнил свою задачу А. Ф. Палицын: в начале 1615 г. под его началом, по данным Вельской летописи, было около 2000 казаков.

Пытаясь справиться с мятежным казачеством, правительство обратилось с воззваниями, по-видимому, ко всему населению русского Севера. Грамота в Углич от 14 декабря 1614 г. адресована «посадцким старостам и целовальником, и всем посадцким людем Углетцкого уезду, и наших дворцовых сел и патриарших, и митрополичьих, и монастырьских, и боярских, и всяких приказных людей, и дворян и детей боярских приказщиком и старостам, и целовальником, и всем крестьяном». Извещая угличан о неудаче миссии соборной делегации («...казаки по ся места в непослушанье, воруют, нашу землю пустошат и православных крестьян побивают и из животов мучат различными муками, чего и в бесерменских государствах не бывала»), грамота требовала прекращения торговли с казаками, которые будто бы «на Угличе на посаде и в Углецком уезде всякую воровскую рухлядь продают и сами зелье, и [123] свинец, и всякой товар покупают и к вором отвозят», а также участия населения в устройстве и охране засек, для чего земские миры должны были выставить «подымных людей». Еще раньше, в сентябре 1614 г., грамота о запрещении торговли с казаками была направлена в Белозерск. В ноябре в Белозерске был получен еще один подобный указ. Сведения о продаже казаками местному населению «воровской рухляди» действительно сохранились. Так, в 1614/15 г. к казакам, стоявшим на Вытегре, ездил белозерский крестьянин С. И. Журавин выкупать своих же лошадей, которых они свели незадолго до того.⁵²⁾

Данные о деятельности крестьянских миров в районах казацкого движения содержит «память» кеврольского воеводы М. Спешнева крестьянам Пинеги и Мезени от 19 октября 1614 г. К этому времени в Кевроле стало известно, что в Новгородском у., на устье Кены, готовятся к походу 500 украинских казаков, уже побывавших на русском Севере зимой 1613/14 г. 3 октября в заонежском Усть-Мошском погосте появился отряд в 400 казаков. 7 октября к нему присоединился еще один отряд украинских и русских казаков, причем казаки взяли Усть-Мошский погост в приставство — «ставитца стали в дворех». Холмогорские воеводы со стрельцами, посадскими людьми и крестьянами, собранными «с дыму по человеку», расположились на засеке у двинской деревни Орлецы. В Кеврольской волости при получении этих известий состоялся мирской сход, на котором «лутчие люди и старосты, и целовальники, и заказщики, и все крестьяне приговорили кренити три засеки: сурьяном и лавельцам, и вьшном, и пинежаном — на Тоемском волоку, а кеврольцам — верх по Кшенге-реке от Ямецкого, а вымчакольцам и перемчяном, и пильегорцом, и немьюжанам, и мезенцам, и волочяном — по Узгенге, и быти на засеках крестьяном по писцовым книгам, по сотным, с двора по человеку». Сообщая о мирском приговоре, М. Спешнев предлагал мезенцам и пинежанам собрать с 1094 дворов столько же «подымных» людей «с вогненным боем и со всяким ратным оружием». Сохранились сведения, что крестьянские миры в ноябре 1613 г. платили крестьянам, охранявшим засеки, по 2 гривны в месяц человеку. Таким образом, черносошные крестьяне активно участвовали в борьбе с казаками. Отметим, что в 1612—1615 гг. казакам так и не удалось проникнуть в Пинегу и Мезень, а южные [124] и западные районы Поморья сильно от них пострадали.⁵³⁾

Вероятно, не ранее октября 1614 г. Лыков начал вооруженную борьбу с казаками, которая поначалу шла без больших успехов. Под Калягиным монастырем, недалеко от села Прилуки, отряд костромского дворянина А. Алалыкина встретился со станицей атамана М. И. Баловнева (казацкое прозвище — Баловень). В этом бою правительственные войска понесли потери, в плен к казакам попал служилый татарин сибирского царевича Маметкула, племянника знаменитого сибирского царя Кучума. В 1614/15 г. был убит казаками «на... государеве службе» вологодский помещик К. С. Матафтин.⁵⁴⁾

В середине ноября 1614 г., когда Лыков посылал из Ярославля против повстанцев дворянские сотни, правительство сделало очередную попытку привлечь казаков на службу. 15 ноября из Москвы в Ярославский, Угличский, Кашинский, Тверской, Новоторжский и Старицкий уезды выехали воеводы В. П. Наумов и Я. А. Демьянов. В их задачу входило собрать стоявших там казаков и направиться с ними против родного брата И. М. Заруцкого, Захарьяша, который с большим отрядом украинских казаков появился в это время на северо-западе России. Однако в указанных уездах Наумов и Демьянов казаков не нашли — как раз в середине ноября, на первой неделе Филиппова поста, «они ис тех городов вышли... а пошли врознь».⁵⁵⁾

Отход казаков из Ярославского и ряда других уездов не свидетельствовал о спаде движения — казаки направились на север, что привело в дальнейшем к их концентрации и большей согласованности действий отдельных казачьих отрядов. Часть казаков, по-видимому, перешла из Ярославского у. в Костромской — повстанцы действовали здесь и раньше (еще 9 сентября 1614 г. М. И. Викентьев, посланный из Ярославля в Вологду встречать английских послов, вынужден был вернуться с полдороги назад, спасаясь от казаков, находившихся в районе села Даниловского), но с середины ноября их активность резко усилилась. 15 ноября казаки «повоевали» костромские села Зогзино и Молвятино. 17 ноября они стояли во многих селах Костромского у., в том числе в поместьях Г. Г. Пушкина и И. Беглецова. Известие Разрядов о том, что казаки в Костроме «учали ставитца в поместьях дворян и детей [125] боярских», подтверждается и челобитной костромского помещика Ф. К. Шестакова: в 1614/15 г. казаки «разграбили и разорили» Шестакова и увели с собой его холопа О. Григорьева.

Воевода Г. Л. Валуев, вышедший 16 ноября из Ярославля в Вологду с отрядом в 170 дворян, стрельцов и поместных атаманов, как и Викентьев, добрался лишь до села Даниловского и там остановился на много дней, запросив Лыкова о подкреплении. В одном из столкновений у села Даниловского ему удалось захватить нескольких пленных из отрядов атаманов Пана, Вырды, Голеницкого и татарина Федора. Казаки показали, что в их задачу входило не пропустить царский отряд в Вологду. Во второй половине ноября в помощь Валуеву из Москвы в Костромской у. был направлен стольник И. В. Измайлов с большим отрядом служилых иноземцев. Он должен был действовать под командованием Лыкова и безжалостно расправляться с мятежными казаками: «...где их ни сведают, за их многое воровство и непокорство и за крестьянское кроворозлитие побивать без милости».⁵⁶⁾ Только 24 ноября Валуев вошел в Вологду, где уже два с половиной месяца томились английские послы, ожидая, когда освободится дорога на Москву. Исаак Масса не мог выехать из Вологды с 11 октября по 18 ноября. Когда же он отправился в путь, то между Вологдой и Ярославлем дважды попадал в окружение.

С августа 1614 г. Вологда постоянно жила на осадном положении, несмотря на то что в городе имелся значительный гарнизон: только стрельцов насчитывалось 500 человек. Собрать с уезда даточных людей вологодским воеводам не удалось, так как, по их словам, «в волостях воры казаки всяких посланников и розсыльщиков побивают». Казаки останавливались в монастырских вотчинах и дворянских поместьях, убивали феодалов, уничтожали владельческую документацию. В поместье стольника И. А. Плещеева селе Телешеве «сотную грамоту и государевы грамоты и всякие письма придрали казаки в 123-м году». По данным дозорной книги, у нескольких помещиков села Хрептова «сотную и иные многие волостные письма сожгли казаки в нынешнем в 123-м году, как стояли у них на приставстве». Дозорные книги Вологодского у. 1615 г. свидетельствуют об опустошении большей части его территории. В Кубанской волости, например, запустело в 1614/15 г. [126] две сохи, а в «живущем» осталось менее одной сохи.

1 декабря 1614 г. Валуеву было указано казнить для устрашения казаков приведенных в Вологду пленных: одних посадить на кол, других повесить по Ярославской дороге. Так воевода должен был поступать и впредь со всеми пленными казаками. В тот же день Валуев выступил из Вологды в Ярославль в сопровождении 1500 человек, охранявших «казну» и английских послов, на которых, по слухам, собирались напасть казаки. На случай такого нападения Лыков выслал навстречу Валуеву еще более 300 ратников. Недолгое пребывание Валуева в Вологде не изменило обстановки в уезде. В декабре здесь находились, в частности, казаки атаманов Баловня и Беляя (в станицу последнего за две недели до Рождества вступил крестьянин вологодского помещика И. Наумова).⁵⁷⁾

О действиях казаков в Чарондском у. дает представление отписка чарондского воеводы от марта 1615 г.: «...на Чаронде посад и села и деревни вызжены и лутчие люди повысечены, и животы их пограблены, а молотчие-де крестьяне огнем созжены з женами и з детьми». В самой Чаронде в 1614/15 г. из 26 дворов пашенных крестьян казаки сожгли 16, из 30 дворов непашенных людей — 9. В декабре 1614 — январе 1615 г. Чарондский у. был полностью занят казаками, воевода оттуда бежал, а сбор налогов на территории уезда прекратился. Так же обстояло дело в это время и в Пошехонском у. В Сольвычегодске, где опасались появления казаков, в октябре 1614 г. было указано спешно укрепить острог «для приходу воровских людей».⁵⁸⁾

В ноябре 1614 г., с боем пройдя засеки, отряды казаков появились в Каргопольском у. В конце 1614 — начале 1615 г. в уезде находились пришедшие из Чарондского, Важского и Новгородского уездов станицы Василия Булатова, Александра Трусова, Герасима Обухова, Ивана Пестова, Ермолая Терентьева, Федора Ослоповского и Ермолая Поскочина. «И стоянием своим, — писали в челобитной в феврале 1615 г. каргопольские крестьяне, — и в походе крестьян секли, и из животов мучили насмерть, и хлеб всякой вытравили, и лошади выгнали, и животину выбили, коровы и овцы. И от тое... войны и от загонных воровских людей по волостем осталые крестьянишка хлеба не жали, и хлеб всякой под снег запал». Всего в Каргопольском у. украинские и русские казаки убили 2325 крестьян и, [127] по словам каргонольцев, «многих... молодых людей поймали с собою в работу и полон».⁵⁹⁾

По мнению В. А. Фигаровского, челобитная каргопольцев свидетельствует о различном отношении к казакам богатых и малоимущих черносошных крестьян: в то время как зажиточная верхушка, из среды которой вышла челобитная, оказалась в правительственном лагере, бедные крестьяне («молодые люди») приняли участие в восстании. Действительно, в древнерусском языке прилагательное «молодой» могло иногда означать «низший по званию, общественному и имущественному положению».⁶⁰⁾ Однако в данном случае это слово употреблено в его современном значении, и речь в челобитной, несомненно, идет о традиционной в начале XVII в. казачьей практике насильственного увода в отряды молодежи на положение слуг («чур»).

В декабре 1614 г. между многими казачьими отрядами установилось довольно тесное взаимодействие — местом их сбора стала Чаронда. 6 декабря от Устюжны Железопольской к Кирилло-Белозерскому монастырю подошли отряды Федота Лабутина, Михаила Титова, Третьяка Черного и Бессчастного. Через два дня они соединились с русскими и украинскими казаками Василия Булатова и Астафия Колынского, к которым бежали монастырские стрельцы, и вместе с ними двинулись к Чаронде. Помимо вотчин Кирилло-Белозерского монастыря казаки разорили Ферапонтов монастырь. 14 декабря кирилловский служка И. Мороз рассказал об увиденном там: «...на чудотворцовой-де раки был бархат черн, и той-де бархат казаки взяли, и в церквах-де ходили, и божии-де престолы обругали по церквам, и ворота-де и по кельям двери все призжены, и в кельях, и в сепех лошади стояли, и крестьян-де многих, и женок, и девок мучили и огнем жгли».

700 человек «войска» В. Булатова, прежде чем остановиться в Чаронде, наведались в Озадскую волость Белозерского у. Тогда же от Вологды к Чаронде через Ухтюжскую волость направился атаман М. И. Баловнев «со многими людьми». Отряд Баловнева совместно с казаками пана Голеневского и «гетмана» Щелковицкого, по словам летописца Ивана Слободского, в декабре 1614 г. опустошил Спасо-Прилуцкий монастырь, расположенный в нескольких верстах от Вологды, — в летописце, впрочем, совмещены события 1614 и 1618 гг. Как стало известно властям Кирилло-Белозерского [128] монастыря, казаки намеревались взять с бою Каргополь (в случае неудачи — Вологду или Белозерск) и с захваченной там артиллерией штурмовать монастырь. Готовясь занять крупные города и одну из самых мощных русских крепостей, какой являлся Кирилло-Белозерский монастырь, казаки не имели далеко идущих планов борьбы с правительством Михаила Романова и рассчитывали скорее всего лишь на богатую добычу. Да и по вопросу о штурме монастыря у казаков не было единства мнений. За штурм выступал Баловнев, против — некоторые другие предводители казаков. «В них рознь, не ровно думают... с нами сошлись казаки, которые под Вологдою стоят, и оне-де, чаю, с нами подумали к Кирилову монастырю приступати, а розбивают-де казаком и с ними не хотят приступати, и о монастыре радеют атаманы Михаиле Титов и Федот Лабутин», — показал один из пленных казаков. В декабре 1614 г. некий черкашенин Максим через попа Савву из Рукиной слободки просил передать монахам («я-де чюдотворцову хлеб-соль помню»), что казаки намерены захватить Кирилло-Белозерский монастырь. Некоторые казаки вступили в прямые контакты с монастырскими властями: в ноябре 1614 г. вклады в монастырь дали атаман Ф. Титов и казак С. Немытый, в декабре — атаман Е. Палицын, казак его станицы С. Иванов, казак станицы И. Победного С. Козьмин и атаман М. Титов. 18-19 ноября из монастырских житниц было выдано «казачьим лошадем 3 полу осьмины овса чистого».⁶¹⁾ Отсутствие единства так и не позволило казакам перейти к решительным действиям.

В конце 1614 г. в районах казацкого движения появился отряд запорожцев Захарьяша Мартыновича Заруцкого и украинского полковника Якова Яцкого. Первоначальная цель З. М. Заруцкого заключалась, несомненно, в помощи брату. В посольской записке 1615 г. прямо говорится, что он «пришел проведывать» про И. М. Заруцкого, но уже во время похода стало ясно, что Захарьяш Мартынович опоздал. В августе он пытался захватить Белую, в ноябре действовал в районе Осташкова, 11 декабря был атакован под Торопцом, 15 декабря безуспешно штурмовал Устюжну, а затем, по-видимому, вдоль Мологи и Шексны дошел до Волги. В дозорных книгах сохранилось много свидетельств о деревнях, сожженных «черкасами» З. М. Заруцкого, и убитых ими крестьянах. Хотя и не вполне [129] точно утверждение В. А. Фигаровского об отсутствии какой-либо связи между З. М. Заруцким и повстанцами, ибо какое-то количество русских казаков влилось в его отряд, значительной роли в казацком движении 1614—1615 гг. он действительно не сыграл.⁶²⁾

Проводив английских послов до Ярославля, Г. Л. Валуев в декабре 1614 г. вновь направился к Вологде, а Б. М. Лыков тогда же начал преследование З. М. Заруцкого. 27 декабря Валуеву удалось нанести поражение под Вологдой отряду казаков атамана Родиона Корташова. 4 января 1615 г. Лыков разбил Захарьяша Заруцкого под Балахной, захватив его походный обоз. В конце января З. М. Заруцкий увел остатки своего отряда в Речь Посполитую после неудачной попытки захватить Карачев. Одержав победу над З. Заруцким, Лыков через Ярославль двинулся к Вологде, посылая по дороге против казаков «многие посылки». Пленных, по свидетельству Нового летописца, он «милостиво наказываше, а иных и вешаше». О том, что пленные казаки были повешены Лыковым недалеко от Вологды, упоминает и Вельская летопись.

По шведским данным, в военных действиях под началом Лыкова принимали участие 2000 человек, включая служилых иноземцев И. В. Измайлова. Эта цифра подтверждается и русскими источниками. В книге, составленной в Разрядном приказе для раздачи наград участникам похода Лыкова, перечислено 1383 человека, среди них стольники, жильцы, дворяне из более чем 30 уездов, казаки, стрельцы, служилые татары и иноземцы.⁶³⁾ Если к ним прибавить холопов 910 дворян, то численность правительственных сил составит две с небольшим тысячи человек. И хотя казаков на Севере было в несколько раз больше, им было трудно бороться с лучше организованным и вооруженным войском Лыкова.

Казаки «мирные» и «немирные»

Не дожидаясь подхода Лыкова к Вологде, значительная часть казаков к 23 января 1615 г. (Лыков вошел в Вологду 29 января) выразила готовность возвратиться на службу под начало [130] присланных к ним из Москвы воевод князя Н. А. Волконского и С. В. Чемесова. «Вину свою государю принесли» отдельно Василий Булатов «с товарищи» и Михаил Баловнев «с товарищи» — оба атамана прислали в Белозерск к Волконскому и Чемесову «из своих станиц казаков». Таким образом, каждый из них возглавлял к этому времени самостоятельное войско, состоявшее из многих станиц. 27 января Волконский и Чемесов приехали к казакам в белозерское село Мегры. В пяти верстах от села их встретил М. Баловнев, объявивший воеводам, что казаки готовы идти на службу «под Новгород, и под Ладогу, и под Орешек». В начале февраля к воеводам присоединились станицы атаманов Федота Лабутина (в недавнем прошлом есаула в войске мурзы Барай Кутумова), Таира Федорова и Степана Артемьева, составлявшие единый отряд.

На личности Михаила Баловнева, ставшего первым по рангу атаманом в объединенном казачьем войске, следует остановиться подробнее. В. Н. Татищев считал его холопом князя Пронского. Д. П. Маковский тоже полагал, что атаман происходил «не из казаков, а из «простых людей», т. е. из крестьян или из плебеев-холопов». Вопрос о происхождении М. Баловнева проясняют документы одного из судных дел XVII в. В 1643 г. данковский сторожевой казак С. Марков назвал отца и деда своего товарища Федора Баловнева «изменниками». Это обвинение рассмотрел состоявшийся в том же году суд. Оказалось, что в начале XVII в. дед Ф. Баловнева вместе с сыном Тимофеем бежал, бросив имущество, из Данкова, но не из-за измены, а по причине верности царю Василию Шуйскому. Проигрывая дело, С. Марков показал, что дядя Ф. Баловнева «приходил под Москву с казаками». Против нового обвинения Ф. Баловнев не возражал: «Дядя (Михаил. — А. С.)... приходил под Москву с казаками, и за то-де дядю моего вершили, а я дяди своего безчестья не ищу, ищу деда и отца своего, и своего».⁶⁴⁾

После «Смуты» Баловневы возвратились в Данков. В писцовой книге Данковского у. 1627—1628 гг. их двор записан в слободе данковских сторожевых казаков: «...во дворе казак Ондрюшко Иванов сын Баловнев, да у него брат Тимошка, у Тимошки сын Федка». Таким образом выясняется имя отца Михаила Баловнева — Иван. Этот Иван Баловнев как беломестный казачий атаман упоминается в 1592 г. в отписке головы Б. [131] Хрущова, обвинившего его в самовольном отъезде из Воронежа в Данков.⁶⁵⁾ Данков был построен в верховьях Дона, по предположению В. П. Загоровского, в 1568 г.; в 1571 г. там уже жили казаки. Наряду с приборными людьми других категорий в городе было поселено и 34 беломестных атамана, их денежный оклад составлял 7 руб. в год, «а земли им окладу не было». Позднее все они были переведены в Воронеж. И. Баловнев принадлежал именно к этим атаманам, однако после бегства из Воронежа обратно в Данков он стал, несомненно, сторожевым казаком с денежным окладом 6 руб. в год и поместным — 50 четвертей. Генеалогические сведения о трех поколениях рода Баловневых могут быть представлены в виде следующей схемы:

Сама фамилия данковского беломестного атамана и его потомков находится в явной связи с названием данковского села Баловнева, а возможно, и с ранней историей казачества: в 1538 г. московские власти называли «баловнями» казаков, которые «на Поле ходят». Что касается другого предводителя казаков, В. Булатова, то в недавнем прошлом он участвовал в обороне Тихвина и в начале 1614 г. за «осадное сиденье и язычный привод» был награжден сукном из Казенного приказа.⁶⁶⁾

Еще две недели после приезда в Мегры воеводы продолжали сбор мятежных казаков. В конце января 1615 г. Н. А. Волконский писал в Белозерск, что, по слухам, в Белозерском, Каргопольском и Новгородском уездах находится 30-40 тысяч казаков, готовых идти на службу. В действительности же удалось собрать значительно меньшее войско: посольская записка 1615 г. [132] определяет его численность в 15 тысяч человек, шведский фельдмаршал Э. Горн — в 8 тысяч. Многочисленная делегация казаков во главе с атаманом Михаилом Григорьевичем Титовым (в начале 1614 г. он возглавлял отряд казаков и татар численностью 160 человек) подала в Москве «повинные» челобитные с просьбой о жалованье. Перед воеводами встала непростая задача — придать облик настоящей армии пестрым и своевольным казачьим отрядам. Одна из проблем заключалась в том, что за время своих странствий казаки успели обзавестись не только слугами-учениками, но и женами и наложницами. Волконский и Чемесов проявили твердость, и казаки вынуждены были уступить. 7 февраля 1615 г. Волконский сообщил в Белозерск: «Приговорили атаманы, и ясаулы, и казаки, и все войско, что им жен своих венчальных и невенчальных с собою не имати и их метати». В соответствии с приговором несколько казаков отвезли женщин в Белозерск.

Местные дворяне и правительственная администрация с трудом привыкали к тому, что должны теперь относиться к казакам как к государевым служилым людям. Белозерский воевода П. И. Чихачев даже после возвращения казаков на службу продолжал запрещать им торговать и делать покупки в городе, ссылаясь на то, что соответствующего царского указа у него нет. Неприязнь к казакам белозерских дворян распространилась даже на их воеводу Волконского. К тому же Чихачев сделал описку и назвал его Ивановичем. «А ты — Иванович, а яз — Андреевич, — выговаривал ему возмущенный князь,— и то промеж нас ссора: отца моего имени не ведаешь». «И дворяне на меня кручинятся напрасно, — оправдывался Волконский в той же грамоте, — что яз ворую с ними, а мне велено собрати всех атаманов и казаков; а моего воровства посяместа не бывало, только у меня ведр з десять выпили вина, а от них не хочю ничего».⁶⁷⁾

В феврале 1615 г. над Тихвином нависла новая угроза шведского нападения. Узнав о приближении большого неприятельского отряда, тихвинские воеводы обратились к Волконскому и Чемесову с просьбой незамедлительно идти к ним на помощь. 12 февраля казаки вышли из села Мегры и направились под Тихвин, где они должны были остановиться в 15 верстах от города, на реке Паше.

В марте 1615 г. на русскую службу выехал большой [133] отряд украинских казаков Сидора Острожского. В мае казаки получили награды «за выезд»: сам полковник был отправлен «на житье» в Казань, в отдаленных районах Поволжья и Сибири были поселены, вероятно, и рядовые «черкасы».

Многие казаки, однако, так и не возвратились под начало царских воевод. 300 украинских казаков из отрядов В. Булатова отказались следовать за своим предводителем и решили направиться в Поморье. 4 февраля в Заболоцкой волости Белозерского у. казаки схватили гонцов, посланных из Белозерска в Вологду с воеводскими отписками, и ехавших вместе с ними посадских людей. Повстанцы прочли и разорвали отписки, а гонцов посадили в погреб. Посадских людей они расспрашивали об укреплениях Кирилло-Белозерского монастыря и о дальнейших планах Б. М. Лыкова. 19 февраля в Вологде появились израненные и ограбленные служилые иноземцы: И. В. Измайлов отпустил их в свои белозерские поместья, но в Карачаровской волости они подверглись нападению отряда из 300 казаков, которых возглавляли атаманы Ворон, Волк, Голеницкий и Василий Кулага Кривой.⁶⁸⁾

Более крупный отряд Беляя и Щура (станицы этих атаманов действовали совместно с весны 1614 г.), насчитывавший 500 человек, находился в марте 1615 г. в Андомской волости Белозерского у. По признанию пленного казака, «обе станицы креста не целовали и на государеву службу не идут». К казакам Беляя и Щура присоединились и некоторые украинские казаки.

На протяжении всей весны 1615 г. продолжались столкновения казаков с правительственными силами в Каргопольском, Белозерском, Пошехонском, Угличском и других уездах, в которых принимали участие войско Лыкова и отряды городовых воевод. 28 февраля Валуеву удалось нанести поражение казакам в Тихменгской волости Каргопольского у. 2 марта казаки сражались с правительственными войсками в Устьянской Никольской волости, 12 апреля — в угличской волости Железная Дубровка. Здесь находилось около 500 (не считая подростков) русских и украинских казаков атаманов Бориса Юмина и Андрея Колышкина. Дворянский отряд князя И. Ухтомского они встретили стрелами, одной из них был ранен сын боярский Ф. Л. Скрипицын. Согласно донесению Ухтомского, он разбил казаков и преследовал их 10 верст. Повстанцы, [134] укрывшиеся в остроге, погибли в огне. В качестве трофеев Ухтомскому достались набат и знамена казачьих отрядов. Победа, впрочем, была неполной — Б. Юмину удалось уйти на Дон с остатками своей станицы. Другой казачий острог был захвачен и разрушен в апреле в Белозерском у. за рекой Ковжей. В этом бою попал в плен атаман Федор Ослоповский. Тогда же в Каргозерской волости потерпели поражение 150 украинских казаков, некоторые из них («которые заперлись в дворех») сгорели в избах.⁶⁹⁾

Столкновения с мятежными казаками происходили и на северо-западной окраине России. В 1614/15 г. «на воров на казаков» был направлен отряд из Белой во главе с М. Ф. Кашинцевым. В Осташковском у. в апреле 1615 г. поставили острог более 200 казаков атамана Бессона; они собирались напасть на русских и шведских представителей, которые должны были вскоре начать переговоры об обмене пленных. Еще 50 казаков во главе с Никитой Жеребцом направились «в сход» к Бессону из Ржевского у. Против последней станицы из Осташкова выступил отряд, состоявший из местных дворян и 50 осташковских стрельцов. Казаки, однако, успели поставить и обнести рвом острог в деревне Хвощино Вселуцкой волости. Попытка захватить его 25 апреля успеха не имела: на приступе был ранен из пищали один из стрельцов, а другие стрельцы отказались вести дальнейшие действия против казаков и, продав им свинец и порох, возвратились в Осташков. Единственным результатом экспедиции явилось успешное нападение на 15 казаков, пробиравшихся к Н. Жеребцу, восемь из них погибли в бою, семеро были взяты в плен и приведены в Осташков. На допросах они показали, что служили в Невле в «вольных» казаках и оттуда поехали в Москву с челобитной, но дорогой узнали о появлении Н. Жеребца и пошли к нему «своею охотою... для воровства». В прошлом четверо из них были стрельцами в Москве, Торопце и Красном, двое — холопами и один — крепостным крестьянином. Все семь человек в Осташкове были казнены.⁷⁰⁾

Весной 1615 г. повстанцы вновь появились в окрестностях Москвы. 30 мая против «казаков, которые воруют по Переяславской дороге», был направлен воевода А. Ф. Палицын, награжденный незадолго до этого за победу над польским отрядом под Торопцом куньей шубой и серебряным кубком. Под началом Палицына [135] должны были находиться все наличные переяславские, ростовские и дмитровские дворяне, а также 50 слуг и 100 стрельцов из Троице-Сергиева монастыря. Часть казаков, пришедших с царскими воеводами под Тихвин, оставалась там на протяжении всей весны 1615 г. Несколько тысяч казаков были, как сообщал Э. Горн, размещены в Заонежских погостах, Белозерском и Вологодском уездах, где, по-видимому, они получили приставства.

По словам Петра Петрея, шведского дипломата и хрониста, в задачу казаков входило овладение Ладогой, гарнизон которой состоял из 200 с небольшим человек. Освободить город не удалось, но, по сведениям Петрея, казаки «своими грабежами и убийствами» причинили значительный вред Ладожскому, Копорскому, Ивангородскому уездам, Кексгольмской и Нотебургской областям. Против одного из отрядов тихвинских казаков, проникших на оккупированную шведами территорию, действовал в 1615 г. русский дворянин Н. Аксенов, перешедший на шведскую службу и получивший чин ротмистра. До конца мая 1615 г. фельдмаршалу Горну сообщили о том, что казаки готовятся к походу на Ладожское озеро. Шведский отряд, посланный к Тихвину на разведку, после столкновения с казаками должен был поспешно отступить. Но вскоре новый мятеж казаков перечеркнул планы правительства царя Михаила использовать казацкое войско в войне со Швецией.⁷¹⁾

Поход к Москве атамана Баловня

Возвращение основной части повстанцев на службу в начале 1615 г. было для них лишь временной передышкой, поскольку вопрос о сословном статусе «новых» казаков так и не был решен. В марте 1615 г. «разбор» казаков происходил под Москвой. Не позднее конца мая Волконский и Чемесов попытались провести смотр казаков и под Тихвином, но встретили открытое сопротивление. «Казаки к смотру не пошли, а ездят по селам и по деревням, и по дорогам грабят и побивают, и села и деревни жгут, и крестьян побивают, и им уграживают, хотят грабить и побить», — писали воеводы в Москву. Вскоре между [136] мятежными и верными правительству отрядами произошло настоящее сражение, после которого воеводы, «переграбленные» казаками, вместе со станицами Таира Федорова, Дружины Иванова, Данилы Орлова, Петра Яковлева, Дружины Белого, Степана Артемьева и Ануфрия Маркова, оставив в руках повстанцев много пленных, отступили в Тихвин. Из Тихвина они направились в столицу, где дворянин М. Г. Ловчиков и дьяк Разбойного приказа Нелюб Налъянов провели смотр казаков, а затем дворянин В. И. Вешняков и дьяк Василий Семенов выдали жалованье тем, кто был оставлен на службе.

Некоторые молодые казаки, не рассчитывавшие на благоприятный для себя исход правительственного «разбора», бежали от воевод еще во время перехода от Тихвина к Москве. Весьма вероятно, что не все отряды, ранее принимавшие участие в движении, находились под Тихвином весной 1615 г. Так, ни среди мятежных, ни среди оставшихся с воеводами казаков не упоминается В. Булатов — позднее он уже в качестве служилого, а затем поместного атамана действовал на западном фронте.⁷²⁾ Это наводит на мысль, что зимой — весной 1615 г. воеводам удалось отвести в Москву и там «разобрать» какую-то часть казаков.

Михаил Иванович Баловнев под Тихвином оставался главой казачьего войска, его «старейшиною», по словам Нового летописца. План дальнейших действий казаки обсуждали на общевойсковой сходке. На круге повстанцы решили идти к Москве, а в случае если государь их не пожалует, «вины им в их воровстве» не отдаст, «итти в Северские городы». По другому свидетельству, казаки согласны были идти под Смоленск при условии, что все они будут приняты на службу и получат жалованье. Однако если «государь велел бы розбирать, которые были в казаках боярские люди или крестьяня, и им было за то помереть всем за один, и итти по городом, а иным — на Дон». Наконец, согласно Псковской летописи, казаки надеялись «утолить» царский гнев обещанием идти на выручку Пскову, которому в это время угрожали шведы. Угроза «разбора» и исключения из казаков вновь вступивших в станицы крестьян и холопов была, таким образом, главной причиной конфликта между казаками и воеводами под Тихвином. Заметим также, что, несмотря на печальный опыт первых трех лет царствования Михаила Федоровича, большинство [137] казаков все еще не потеряло веры в нового царя. Лишь некоторые из них не последовали за М. И. Баловневым, не веря, по-видимому, в успех предприятия. Так, бывший служка старицкого Зорина монастыря М. Игнатьев, ставший казаком в 1613/14 г., «как-де Баловень пошол к Москве... отстал от них на Тихвине... и был в станице у атамана у Дружины у Чермного».

Первое известие о движении казаков к Москве в столице получили из Устюжны, поблизости от которой прошло казачье войско. Б. М. Лыкову и кашинскому воеводе Ф. Баяшеву было указано проверить это сообщение и, если оно подтвердится, идти к Москве вслед за казаками. Между тем по дороге к Москве в «Баловнево войско» продолжали вступать новые казаки: под Устюжной — посадский человек П. Милютин, в Бежецком у.— гулящий человек И. Прокофьев и т. д.⁷³⁾ К Москве повстанцы подошли в начале июля, но, несмотря на вести из Устюжны, их приход был все же неожиданностью для правительства. 20 июня новгородские послы в письме из Москвы еще не сообщали Я. Делагарди о походе казаков, ибо полагали, что Лыков находится в Вологде «до получения дальнейших приказаний из Москвы». Даже 2 июля в Москве еще не было известно о приближении казаков — в этот день стольник П. В. Измайлов выехал из столицы в войско Лыкова с золотыми. Однако раздать награды всем участникам похода он не успел — воевода спешно двинулся к Москве.⁷⁴⁾

В повстанческом казачьем войске, пришедшем под Москву, было не менее 30 станиц атаманов (имена которых сохранили расспросные речи и челобитные казаков): Леонтия Алексеева, Петра Андреева, Михаила Ивановича Баловнева, Первуши Булгакова, Матвея Губарева (Губаря), Родиона Гурьева, Тимофея Долгова, Томилы Долгова, Лаврентия Домбровского, Игнатия Ефремова, Сидора Заварзина, Герасима Иванова, Захария Киреева, Родиона Корташова (Кордаша), Второго Крылова, Федота Лабутина, Леонтия Мельникова, Герасима Обухова, Василия Осокина, Григория Попова, Ермолая Семенова, Мурзы Семенова, Андрея Харитоновича Стародубова (Стародуба), Будая Степановича Татаринова (Татарина), Ермолая Терентьева (Ермака), Василия Тимофеева, Александра Григорьевича Трусова, Петра Черного и Третьяка Черного. Вторым после М. Баловнева по значению предводителем в войске (может быть, вторым войсковым [138] атаманом) был Ермолай Терентьев. В начале 1614 г. в его станице было 130 казаков, но к лету 1615 г. она, без сомнения, сильно увеличилась. С. Заварзин — заметная фигура еще в Первом ополчении. Именно этот атаман участвовал в подготовке убийства П. П. Ляпунова. Многие станичные атаманы выдвинулись уже после освобождения Москвы. Из войсковых есаулов в войске М. И. Баловнева известны Сергей Омельянов, Никита Зубахин и Гаврила Леонтьев.⁷⁵⁾

Минимальную численность казаков, пришедших под Москву, В. А. Фигаровский определяет в 18-20 тысяч человек, основываясь на показании псковской повести «О бедах и скорбях» об уходе, из-под Москвы «в Литву» 15 тысяч человек. Однако уже это сообщение показывает, что автор повести не был хорошо информирован о событиях под Москвой в июле 1615 г. и о судьбе баловневцев. Более точное представление о размере войска М. И. Баловнева дают разрядные книги, сообщающие, что после подавления казацкого восстания в Москву в конце июля были приведены 3256 человек. Эта цифра попала в Разряды, очевидно, из официального разборного списка. Более 150 казаков было взято в плен до сдачи войска. Даже если принять во внимание, что многие казаки погибли в боях или смогли спастись от преследования и обойти все заставы, то и тогда маловероятно, чтобы с М. И. Баловневым пришло больше 4-5 тысяч человек. Но и такое войско представляло большую опасность: служилых людей в столице было, несомненно, гораздо меньше, так как почти все наличные силы в конце июня 1615 г. пришлось бросить против А. Лисовского, который с большим отрядом незадолго до этого появился под Брянском.⁷⁶⁾

Первоначально казацкие «таборы» располагались в районе принадлежавшего Троице-Сергиеву монастырю села Ростокино на реке Яузе, к которому казаки подошли по Троицкой дороге. Туда сразу же потянулись с товарами московские посадские люди. Вскоре в Ростокино прибыли и представители правительства — дворяне И. В. Урусов и Ф. И. Челюсткин и дьяки Иван Шевырев, возглавлявший Приказ сбора казачьих «кормов», и Иван Федоров, незадолго до этого собиравший пятинные деньги в районах казацкого движения. Они должны были «переписать и разобрать» казаков, «сколько их пришло под Москву». Их приезд вызвал новое возмущение в казацком лагере: «...атаманы и казаки к дворяном [139] и к дьяком к смотру не шли долгое время и переписывать себя одва дали, а говорили: то они, атаманы, ведают сами, сколько у кого в станицах казаков». Таким образом, казаки по-прежнему стояли на том, что состав станиц — их внутреннее дело, как и у их собратьев на Дону. Опасаясь внезапного подхода Лыкова, повстанцы организовали сторожевую службу на дорогах, ведущих к Москве.

Между 10 и 14 июля правительство запретило посадским людям ездить в Ростокино, что вызвало еще большее недовольство казаков. С челобитной от войска 14 июля в Москву приехал атаман Г. Обухов в сопровождении семи человек; челобитчики были приняты хорошо, на что указывает запись в расходной книге Разрядного приказа о выдаче 11 алтын на корм их лошадям. Под угрозой военных действий со стороны казаков правительство согласилось снять запрет на торговлю с ними.⁷⁷⁾

В сентябре 1815 г. в Осташкове лазутчики сообщали, что казаки под Москвой «просят у государя пяти человек больших, а кого просят, того не ведают, а приходят на государя и на бояр с великим голдованьем (голка — шум, смута, волнение. — А. С.), будто бояре и дьяки государева жалованья сполна казакам не дают... и просят у государя Сиверских городов за жалованье, и тех-де казаков уговаривают и дают им жалованье». Вряд ли сведения о том, что казаки М. И. Баловиева требовали выдачи руководителей правительства, вполне достоверны, но весьма вероятно, что недовольство казаков было направлено против нескольких конкретных лиц, которых они считали виновными в своем бедственном положении. Что касается просьб об увеличении жалованья и передаче казакам в приставство определенных территорий, то они, очевидно, имели место. Даже сама формула о выдаче «жалованья сполна» напоминает известное по более поздним документам требование казаков о выплате им «полного» жалованья (см. гл. V).

Поскольку в столице не торопились признать статус казаков за всеми пришедшими под Москву и удовлетворить другие требования, изложенные в челобитной, на казачьих кругах обсуждалась возможность полного разрыва с правительством царя Михаила. «Переговаривали-де атаманы, и есаулы, и казаки, он-де у них слышал, — рассказывал позднее «товарищ» войскового есаула Н. Зубахина Т. Иванов, — будет-де государь [140] не пожалует, вины не отдаст, и у атаманов-де, и у казаков мысль и совет был отъехать в Литву, и к Лисовскому-де хотели отписывать. А в заводе-де были атаманы Михаиле Баловень, да Ермола, да Родка Корташ». По сведениям В. Н. Татищева, правительство потребовало, чтобы казаки под началом Лыкова шли под Смоленск, «но они не токмо около Москвы стали разбивать, но и в Москве стали людей на злое возмущать». Независимо от достоверности татищевского известия ясно, что переговоры казаков с правительством зашли в тупик.

Для того чтобы сохранить единство казаков, руководители войска законодательно оформили запрещение бывшим холопам возвращаться в прежнее состояние. На последнем стане перед Москвой, в селе Пушкино, состоялся, по словам казака М. Данилова, следующий приговор: «Которые боярские люди были в казаках, а учнут отъезжати к государю к Москве — и тех деи казаков вешати». Хотя казаки и повесили холопа воеводы И. В. Измайлова, пойманного при попытке к бегству, осуществить приговор было нелегко, так как общего запрещения на поездки в Москву, по-видимому, не было и некоторые казаки навещали своих знакомых и родственников. Известно, в частности, что 19 июля к находившемуся в столице переяславскому дворянину А. Рахманинову «сопасился» в холопы пришедший с М. И. Баловневым казак С. Иванов.⁷⁸⁾

Между тем войско Лыкова подошло к Москве и остановилось в Дорогомиловской ямской слободе. 18 июля воевода присутствовал на царском обеде, где он был награжден собольей шубой и позолоченным серебряным кубком. С приходом Лыкова положение резко изменилось в пользу правительства, располагавшего теперь необходимой военной силой. Среди части повстанцев начались колебания, тем более что от московских посадских людей им стало известно о военных приготовлениях в столице: «На казаков хотят бояря приходить и их побити». 17 человек бежали из подмосковного лагеря в войско Лыкова — они были прощены и получили денежное жалованье. Другие казаки, опасаясь расправы, вообще ушли из-под Москвы.⁷⁹⁾

По вероятному предположению В. А. Фигаровского, именно после прихода Лыкова в Москву правительство потребовало, чтобы казаки сменили место стоянки и перешли к Донскому монастырю, где свобода их [141] действий была резко стеснена Москвой-рекой, окружавшей этот монастырь с трех сторон. Повстанцы неохотно покидали Ростокино, а некоторые вновь стали угрожать, что уйдут к Лисовскому. Смена лагеря произошла во всяком случае не позднее 20 июля — в этот день трое казаков дали вклады в расположенный поблизости от Донского Симонов монастырь.⁸⁰⁾

Катастрофа

Во время последних сражений повстанцев с правительственными войсками В. А. Фигаровский датировал апрелем — маем 1615 г. Документы Разрядного приказа позволяют определить его более точно. Для разгрома казаков было выбрано 23 июля — воскресенье, день отдыха и праздника по христианскому обычаю, когда предводители войска были вызваны в Москву якобы для получения жалованья. Многочисленную, как обычно в таких случаях, делегацию возглавили М. И. Баловнев, Е. Терентьев и Р. Корташов. Несмотря на предупреждения, казаки не ждали нападения, полагая, что правительство пошло им навстречу. Многие из них находились на московских дворах и улицах, их кони под присмотром «чур» паслись у Симонова монастыря, когда во втором часу дня из Москвы начали выходить царские полки. Вскоре в «таборы» прискакал неизвестно каким чудом выбравшийся из столицы Е. Терентьев и сообщил об аресте М. И. Баловнева, Р. Корташова и других представителей войска. Таким образом, в решающий момент казаки не только остались без своего предводителя, но и лишились многих станичных атаманов.⁸¹⁾

Руководство войском принял на себя Е. Терентьев, приказавший казакам седлать лошадей и готовить обозы к отступлению. Отряд окольничего А. В. Измайлова (старшего брата И. В. Измайлова, принимавшего участие в борьбе с казаками с осени 1614 г.) прошел от Рогожской слободы к Симонову монастырю и остановился против казаков на другом берегу реки Москвы. Посланцы Измайлова в соответствии с наказом пытались уговорить казаков оставаться на месте, а в это время сам воевода двинулся с войсками к казачьему лагерю. [142] «Они ж, казаки, — сообщает летопись, — и туто не узнашася, начаша битися».

Бой завязался, по-видимому, у плавучего моста под Даниловым монастырем и продолжался в Даниловой слободе. С противоположной стороны, с Воробьевых гор, на казаков обрушилось войско Лыкова (свидетельство Бельской летописи о приходе Лыкова «из-за Яузы» относится, по всей видимости, к отряду Измайлова). Задачей Лыкова, как она обозначена в разрядной книге, было не дать казакам уйти из-под Москвы. Основные силы повстанцев во главе с Е. Терентьевым тем не менее с боем пробились на юг и устремились дальше по Серпуховской дороге (один из казаков был взят в плен во время преследования у деревни Нижние Котлы). Другая их часть уходила от Москвы по Калужской дороге. 30 верст до Пахры «топтали» «государевы ратные люди» беспорядочно отступавших казаков. Однако и преследователи (иноземцы и дети боярские Смоленска, Рязани, Можайска, Медыни, Ярославля, Чебоксар, Переяславля Залесского и других городов) понесли некоторые потери: И. И. Самарии был «убит на государеве службе под Москвою, как князь Борис Михайлович Лыков посылал за казаки».

В самой Москве стрельцы, неделыцики и холопы столичных дворян хватали и отводили казаков в московские приказы — Разрядный, Стрелецкий и Казачий, откуда их распределяли по тюрьмам. «И нас, холопей твоих, взяли на Москве и привели в Козачей приказ к Ивану Михайловичю Пушкину, и ис Козачьева приказу вкинули, государь, нас в тюрьму», — писали позднее казаки в челобитной. Судьбу казаков — бывших дворян решала Боярская дума. Так, сына боярского С. Д. Милохова «из Казачьева... приказу послали в Верх, к бояром, а с Верху послали в тюрьму». Лишь некоторым казакам удалось укрыться в лесах или в самой столице. К. Матвеев, например, несколько дней жил у своего брата, барышника, в Малых Лужниках, а затем ушел на юг, оставив у брата «мерина с седлом да самопал».⁸²⁾

23 июля Разбойный приказ отправил в Серпухов, Тулу, Коломну и Рязань гонцов с грамотами о «казатцком побеге». 24 и 25 июля грамоты из Разрядного приказа были получены в Боровске и Суздале. В уездах вокруг столицы воеводы должны были перекрыть все дороги и тропы, а в случае появления казаков вести против них военные действия. Пленных казаков [143] предписывалось допрашивать под пыткой и вешать.

Первые беглецы были схвачены на боровских заставах 25 июля. В тот же день боровсккй воевода Т. Поливанов послал «в подъезд» сына боярского Р. Бокеева, а в Калугу с грамотой — посадского человека по прозвищу Росшиби Шапка. В это время основная масса казаков достигла Боровского у. По данным Нового летописца, повстанцы направлялись к «северским казаком», но не исключено, что их целью было соединение с отрядом Лисовского. В Боровском у. казаки «изсекли до полусмерти» Р. Бокеева, а «Ивашка Розшиби Шапку ранили ж и, ограбя, замертво покинули». В Малоярославецком у. они убили посланного туда «для расправного дела» сына боярского Зверя Исаева. По пятам за повстанцами шло войско Лыкова. 27 июля воевода прислал в воровскую тюрьму 14 казаков (в том число есаула Т. Михайлова), захваченных во время преследования, четверо из них были казнены. По-видимому, в тот же день под Малоярославцем, на реке Луже, правом притоке Протвы, повстанцы вступили в бой с правительственными войсками, но, потерпев поражение, сдались Лыкову. «Он же их взял за крестным целованием и привел их к Москве, и ничево им не зделаша». Некоторые казаки успели все же «отвернуть» от основного войска — двое из них в начале августа были задержаны уже в Туле.

В столице 3256 пришедших с Лыковым казаков были «разобраны» — единственное упоминание об этом «разборе», одном из самых значительных в начале XVII в., сохранили показания бывшего сына боярского П. Корина от января 1616 г.: «Был в воровстве с казаки з Баловнем... и после разбору нришол он в Галицкий уезд». Очевидно, в ходе «разбора» одна часть казаков была оставлена на службе, другая — исключена из казачьих станиц; многих казаков вернули прежним владельцам, и они вновь стали холопами и крестьянами. Таким образом, к концу июля 1815 г. войско М. И. Баловнева перестало существовать.⁸³⁾

После месяца следствия главные руководители движения были приговорены к смертной казни. В. А. Фигаровский отметил, что ему не известно, из каких источников почерпнул С. М. Соловьев сведения «о дальнейшей судьбе схваченных в Москве атаманов». В данном случае Сергей Михайлович, несомненно, имел в виду рассказ Нового летописца: «Старшин же их, тово [144] Баловня с товарыщи, повесиша, а иных по тюрмам разослаша». Уточнить время казни позволяет приходо-расходная книга Разрядного приказа, где под 25 августа 1615 г. записано: «Лапотного ряду Грише Тимофееву да Ондрюшке Павлову за 30 за 7 веревок, что взяты у них на воров на казаков, которые взяты на деле под Москвою, на Баловня с товарыщи, 18 алтын 3 деньги дано, за веревку по 3 деньги. Взяли (деньги. — А. С.) сами». Едва ли можно сомневаться, что речь в документе идет о веревках, на которых были повешены Михаил Иванович Баловнев и 36 его соратников. В более поздних источниках уже не упоминаются Е. Терептьев, Р. Корташов, М. Губарев и многие другие атаманы, одни имена которых наводили ужас на дворян в 1614—1615 гг.⁸⁴⁾

23 сентября 1615 г. еще 35 атаманов, есаулов и казаков были разосланы по тюрьмам Нижнего Новгорода, Коломны, Касимова, Балахны, Костромы, Галича и Суздаля. Среди них тоже было немало видных предводителей повстанцев: атаманы Т. Черный, А. Трусов, М. Семенов, П. Андреев, В. Крылов, Р. Гурьев, Л. Алексеев, В. Тимофеев, А. Стародубок, войсковые есаулы С. Омельянов, Н. Зубахин, Г. Леонтьев, а также пять станичных есаулов. Есаул Ф. Иванов умер в тюрьме. А. Стародубов и В. Крылов в 1618 г. вновь возглавляли казачьи станицы. Еще раньше были освобождены Т. Черный и А. Трусов. Казак А. Микифоров в августе 1616 г. был отослан из костромской тюрьмы в Москву по челобитной чашника И. А. Плещеева, к которому он, наверное, согласился поступить в холопы. Некоторые казаки, пришедшие под Москву с М. И. Баловпевым и сосланные в сентябре 1615 г., вышли из тюрем только в 1619 г. в связи с амнистией, объявленной по случаю возвращения из польского плена митрополита Филарета.

В августе — сентябре 1615 г. были казнены или отправлены в городовые тюрьмы только представители казачьей старшины. Помимо них в тюрьмах Москвы и других городов находилось около 150 человек, схваченных 23 июля в самой Москве или в сражении под Даниловым монастырем, а также задержанных в провинциальных городах после бегства из-под Москвы. В апреле 1616 г. 16 казаков совершили побег из боровской тюрьмы через прорытый ими подземный ход, но были вновь пойманы. Некоторых рядовых казаков в 1615—1616 гг. возвратили прежним владельцам или [145] записали вновь в городские дворянские корпорации, посадские сотни и стрелецкие приказы. Условием освобождения из тюрьмы служила поручная запись по казаке, что «ему не изменить, в Литву, и в Немцы, и в Крым, и в ыные ни в которые государства, и в изменничьи городы, и к Лисовскому не отъехать, и к воровским казаком к изменником не приставать, и с воры с ызменники не знатца, и грамотками и словесно не ссылатца, и не лазучить, и иным никаким воровством не воровать».⁸⁵⁾

«Тюремные сидельцы», которым по каким-либо причинам было трудно найти поручителей, стали вскоре легкой добычей столичных феодалов. В холопы боярину князю А. В. Лобанову-Ростовскому были отданы из тюрьмы бывший холоп князя Ф. Шаховского, два посадских человека (москвич и новгородец) и смоленский стрелец. Боярин Ю. Я. Сулешев получил бывшего холопа В. И. Бутурлина, боярин Б. М. Салтыков и кравчий М. М. Салтыков — холопов П. Ф. Басманова и В. И. Бутурлина, московский дворянин Г. М. Волынский — холопа новгородского помещика М. Сталина, дьяки М. Сомов и П. Третьяков — холопа князя Ф. Звенигородского и посадского человека Устюга Великого. Совершенно так же обстояло дело и во время восстания И. И. Болотникова, когда дворяне «имали... ис тюрем себе на поруки изменничьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулою, и в иных городех... да имали на них на свое имя служилые кабалы».

Словесные описания, которые было принято делать на холопов (на случай их побега), запечатлели живой облик казаков М. И. Баловнева: высоких и среднего роста, бледных и смуглых, русых и рыжебородых, со следами старых ран — сабельных и пищальных. Вот один из таких портретов: «Серешка Недяков, ростом высок, тонковат, смугол, борода и ус и на голове волосы русы, по правой руке по пальцу... застрелен ис пищали, рана велика, зажила».

Документы об освобождении пленных казаков не только позволяют проследить их дальнейшие судьбы, но и дают впервые уникальную возможность на достаточно большом материале рассмотреть социальное (см. табл. 1) и территориальное происхождение повстанцев.

И. И. Смирнов сформулировал положение о ведущей роли бывших холопов в восстании И. И. Болотникова, которую он справедливо объяснял как их тяжелым [146] экономичаским и правовым положением, так и наличием в среде холопов опытных воинов, сопровождавших в походах своих господ. Как видно из данных табл. 1, казаки, происходившие из холопов, оставались самой крупной группой и в войске М. И. Баловнева (35,1 %). Крестьян среди повстанцев было заметно меньше (25,5 %). Кроме того, бывшие крестьяне гораздо чаще, чем холопы, занимали в казачьих станицах подчиненное положение, исполняя обязанности «товарищей» и «чур». Некоторые из них были уведены казаками насильно.⁸⁶⁾

Таблица 1. Социальное происхождение казаков войска М. И. Баловнева, взятых в плен в июле 1615 г.*

* Таблица составлена по: ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2.

** В этой рубрике пятерых крестьян не удалось отнести ни к одной из перечисленных ниже категорий.

Следующую по численности группу в войске М. И. Баловнева составляли провинциальные дворяне (11,7 %): боровитин Г. И. Синицын был десятником, другие — рядовыми казаками. Некоторых детей боярских, по их словам, казаки взяли «силой», но для многих дворян основной причиной вступления в казачьи станицы было разорение: «для бедности беспоместной» ушел к казакам каширянин С. Д. Милохов, «для [147] бедности и разоренья» — новгородец С. Д. Обеитов. Правительство сурово карало дворян, ставших казаками. Так, служивший в ополчениях владимирский городовой сын боярский С. И. Басаргин, верстанный под Москвой поместным окладом 300 четвертей и денежным — 10 руб., «после того был в казакех, а поместье у него в те поры взято и роздано».

Почти столько же, сколько дворян, было под Москвой в 1615 г. бывших посадских (9,6 %) и приборных людей (8,5 %), в том числе москвичей, ставших казаками после пожара 1611 г. Один из них, Ф. Кошелев, оказался потомственным московским купцом — его предки торговали на Покровке «хмелем, и медом, и всяким товаром». Стрельцы и служилые казаки, как и дворяне, благодаря профессиональному воинскому опыту играли в станицах особую роль — не случайно сторожевым казаком в прошлом был вождь повстанцев М. И. Баловней. Опытными воинами были и служилые иноземцы, служилые татары, монастырские слуги, последние выставлялись в походы монастырями, подобно тому как вооруженные холопы — дворянами. Некоторые посадские и приборные люди и в казачьем войске не расставались со своими «гражданскими» специальностями: бывший московский стрелец Иван Петров, например, изготовлял столь необходимые казакам сабельные ножны.

Еще в XVI в. постоянным источником пополнения казачьих станиц был русский «полон», отбитый у татар. Русских пленных, отбитых у шведов и поляков, было много и в «Баловневом войске». После боев под Ладогой стали казаками бывший холоп Ф. Выговского, взятый в плен паном Каменским в 1611 г. под Суздалем, и холоп Тироновых, попавший в плен к полякам в Угличском у. Летом 1614 г. был отбит у поляков 20-летний волочанин Н. Семенов, годом раньше — крестьянин Дмитровского у. О. Кондратов. Из Новгорода, из шведского плена, вышли холоп И. Леонтьева и служка новгородского Никольского монастыря.

Казаков, вступивших в станицы после освобождения Москвы и воцарения М. Ф. Романова, упоминается в источниках вдвое больше (42 человека), чем «старых» казаков — участников подмосковных ополчений (21 человек): одни присоединились к отрядам, сражавшимся со шведами, другие — к станицам, ушедшим с правительственной службы. В 1612/13 г. бежал к казакам [148] холоп князя Ф. С. Куракина И. Иванов. В следующем году казаки «подговорили» кабального холопа А. Леонтьева уйти от своего господина певчего дьяка Ю. Букина. Тогда же из новгородского поместья Ф. Тараканова «побежал» крестьянин В. Яковлев. Год пробыл у казаков служка брянского Свенского монастыря А. Наумов, полгода — сын ярославского посадского человека П. Никулин, 20 недель — крестьянин Городецкого у. А. Иванов и т. д. При таком соотношении «старых» и «новых» казаков вполне понятно нежелание баловневцев подвергаться правительственному «разбору»: даже «старые» казаки, которым ничто не угрожало, не хотели лишаться своих «чур».

Холопы, крестьяне, посадские и приборные люди тех районов, где действовали повстанцы в 1614—1615 гг., хотя и были представлены в казачьих станицах, не составляли в них большинства. Впрочем, определить территориальную принадлежность казаков порой затруднительно — так причудливо складывались судьбы людей в начале XVII в. Ф. Андреев до того, как встретил казаков в декабре 1614 г. по дороге из Ярославля в Вологду, был «пашенным крестьянином» Царева Займища, во время осады Москвы Лжедмитрием II жил в московской Овчинной слободе, ушел из Москвы в Вологду за несколько дней до восстания в марте 1611 г. и после разорения Вологды в сентябре следующего года польскими войсками перебрался в Ярославль, где занялся извозом. Нередко в казаках, часто в одной станице, служили близкие родственники: братья, отец и сын, дядя и племянник и т. д.⁸⁷⁾

Документы о войске М. И. Баловнева, вероятно, дают некоторое представление и о «вольном» казачестве, действовавшем в более ранний период, хотя в его составе со времени восстания И. И. Болотникова могли произойти к 1615 г. известные изменения.

Голод

Одним из последствий казацкого восстания 1614—1615 гг. был голод, разразившийся вскоре в ряде северных районов Русского государства. Голод был достаточно частым явлением в [149] России XVI—XVII вв., но на этот раз он начался не только из-за неурожая, вызванного погодными условиями. Запасы хлеба у населения в Вологодском, Угличском и некоторых других уездах были изъяты казаками (напомним, что еще в июне 1614 г. крестьяне Лежского волока, разоренные казаками, просили вологодского архиепископа о хлебной ссуде), и первый же неурожай привел к катастрофическим последствиям. В конце 1615 г. цены на продовольствие начали быстро расти. В Сокращенном временнике имеется следующая запись вологодского происхождения: «В лето 7124 (1615/16 г. — А. С.) был хлеб дорог: рожь была по зиме в двадцать алтын, а в весну была в полтора рубли. А на Вологде того году был воевода Григорей Волуев. Того же 124-го году в ысходе рожь стала в сорок алтын, а по зиме во 125-м (1616/17. — А. С.) году в полтора рубли и в шестьдесят алтын... Того же 125-го году после светлого Христова воскресения (Пасхи. — А. С.) рожь стала в сорок алтын».⁸⁸⁾

А. А. Савич на основании приходо-расходных книг Соловецкого монастыря приводит такие данные о хлебных ценах в Вологде и Устюге Великом: четверть ржи в 1614 г. продавалась по 12 алтын 1 деньге, в 1615 г. — по 14 алтын 3 деньги, в 1617 г.— по 23 алтына 2 деньги; четверть ячменя в 1614 г. — по 10 алтын, в 1615 г. — по 13 алтын 2 деньги, в 1617 г. — по 17 алтын 2 деньги; четверть овса в 1614 г. стоила 5 алтын 1 деньгу, в 1615 г. — 6 алтын 2 деньги, в 1617 г. — 10 алтын 3 деньги. Хотя эти данные и не совпадают с приводимыми Сокращенным временником, они подтверждают факт резкого повышения цен на хлеб после 1615 г.

Дозорные книги 1616/17 г. знакомят с положением в Вологодском у. в разгар голода. Так, в Комельской волости в девяти поместьях (А. Г. и И. Г. Трусовых, И. Р. и Я. Л. Ушаковых, В. И. Арбузова, А. Б. Нарбековой, князя Ю. Ф. Мещерского, Б. Г. Лупандина и И. Г. Теглева) ко времени составления дозорных книг осталось 30 «живущих» дворов, а 39 дворов запустели в 1615/16 и в 1616/17 гг. «ново от хлебного недороду». В ряде случаев в дозорных книгах имеются прямые указания на смерть крестьян от голода в 1616—1617 гг. Судя по отписке воеводы П. Данилова от 5 мая 1617 г., от голода пострадал и Угличский у.: «А углечане... посадские люди от кабацкого недобору и от великие нынешние хлебные дорогови с Углеча с женами и с детьми [150] бредут розно». В Белозерском у. голодные крестьяне Ивановской волости в 1616 г. в великий пост «ломали» житницы Кирилло-Белозерского монастыря. В Устюжне к августу 1616 г. «многие посадцкие люди от хлебной скудости померли, а иные розбрелись». В северных районах хлебные цены начали снижаться в 1618 г., но вернулись к уровню 1614 г. только к 1619 г.⁸⁹⁾

Восстанию 1614—1615 гг. принадлежит важное место в истории драматической борьбы казачества и дворянства в начале XVII в. В ходе восстания казакам удалось создать крупную армию, находившуюся под непосредственным руководством казачьих атаманов, и, следовательно, был сделан шаг вперед в организации «вольного» казачества как особого сословия. Повстанцы установили свой контроль над обширными территориями, уничтожая физически и изгоняя местных феодалов и представителей царской администрации. В одних случаях владения дворян и монастырей подвергались разграблению, в других — казаки на длительное время останавливались в определенных районах, строили там остроги — оплоты казацкой власти — и осуществляли сборы «кормов» с местного населения. По-видимому, никогда практика казачьих приставств не получала такого распространения, как в 1614—1615 гг.

В то же время начиная с середины 1614 г. казаки уже не ставили перед собой каких-либо политических задач. После пленения и казни «царевича» Ивана Дмитриевича они не выдвинули новых претендентов на престол, не помышляя больше о смене власти в Москве.

Специфически казацкие цели движения — увеличение жалованья и зачисление всех казаков на службу, а также их грабежи, убийства и жестокая эксплуатация крестьянства способствовали растущей изоляции казаков от основной массы местного населения и открытому сопротивлению крестьян казакам в тех районах, где существовали хорошо организованные крестьянские миры. Традиционные союзники казаков — приборные люди составляли в центре и на севере Русского государства незначительное меньшинство и не оказали повстанцам существенной поддержки. Многие из них, в том числе и нанятые местными посадскими мирами, активно участвовали в борьбе с казаками. Все это позволило дворянскому правительству Михаила [151] Романова, не располагавшему крупными военными силами, нанести казачеству тяжелое поражение и возвратить значительную часть казаков в феодальную зависимость, чего настойчиво добивались столичные и провинциальные дворяне. Однако в обстановке затянувшихся войн полностью ликвидировать «вольное» казачество правительство не смогло. [152]

¹⁾ Соболевский А. И. Земщина и казаки при избрании на царство Михаила Романова // Русский архив. 1913. № 4. С. 628.

²⁾ ЦГАДА, ф. 210, Б. ст., стб. 26, л. 269-270; М. ст., стб. 4, л. 311; Пр. ст., стб. 2, л. 345-346, 357-358, 361-362; АМГ. Т. I. С. 83.

³⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 128; РК 1598—1638 гг. С. 255; ГИМ, ОНИ, собр. А. С. Уварова, оп. 2, д. 52/8/24, л. 1-2.

⁴⁾ См.: Богоявленский С. К. Приказные судьи XVII в. М.; Л., 1946. С. 67, 101; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 483; Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова и Речь Посполитая. С. 348-349.

⁵⁾ ЦГАДА, ф. 210, В. ст., стб. 66, л. 2, 17-18, 32, 37, 45, 55, 66; Пр. ст., стб. 2, л. 462-468. Ср.: Оглоблин Н. Н. К истории Челобитного приказа // ЖМНП. 1892. № 6. С. 282-298.

⁶⁾ ЦГАДА, ф. 210, Дела десятен, кн. 297, л. 28.

⁷⁾ ЦГАДА, ф. 1107, он. 1, д. 21, л. 1-8.

⁸⁾ ЦГАДА, ф. 210, Дела десятен, кн. 40, л. 1-2; С. ст., стб. 2, л. 48; ф. 1261, оп. 13, д. 195, л. 217-218.

⁹⁾ РИБ. Т. 28. С. 575.

¹⁰⁾ ЦГАДА, ф. 210, Дела десятен, кн. 274, л. 157 об.; Яковлев А. И. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. Т. I. M.; Л., 1943. С. 361-362.

¹¹⁾ АМГ. Т. I. С. 239; РК 1598—1638 гг. С. 292-293; ЦГАДА, ф. 1209, кн. 342, л. 235-237; ф. 210, М. ст., стб. 11, л. 258-259.

¹²⁾ См.: Сторожев В. Н. Материалы для истории делопроизводства Поместного приказа по Вологодскому у. в XVII в. Вып. 1. СПб., 1906. С. 13-29, 34-36, 42, 89-152.

¹³⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 9, л. 34; Андреевский Л. И. Очерк крупного крепостного хозяйства на Севере 19-го века: По данным архива с. Никольского Вологодской губернии. Вологда, 1922.

¹⁴⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 115; РИБ. Т. 28. С. 791; КР. Т. 1. С. 92; ДР. Т. I. С. 1190; Столбцы Печатного приказа. С. 19; Четвертчики. С. 284-290; ЦГАДА, ф. 210, Дела десятен, кн. 297, л. 28; кн. 248, л. 15; ф. 396, стб. 38 906, л. 1; ГИМ, ОР, собр. И. А. Вахромеева, д. 116, л. 158, 159 об.

¹⁵⁾ См.: Сторожев В. Н. Материалы для истории делопроизводства Поместного приказа по Вологодскому у. в XVII в. Вып. 1. С. 34-30, 42, 89-152.

¹⁶⁾ РИБ. Т. 35. С. 327-328; КР. Т. 1. С. 356-357; ЦГАДА, ф. 1209, кн. 840, л. 257, 284об.-285; Архив АН СССР, ф. 620, оп. 1, д. 17, л. 942 об.

¹⁷⁾ Четвертчики. С. 139, 331; РИБ. Т. 28. С. 315-316; ЦГАДА, ф. 1209, кн. 890, л. 222-228.

¹⁸⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 1131, л. 722-727; стб. 27 695, л. 557-567; ф. 210, Дела десятен, кн. 16, л. 339; ПСРЛ. Т. 14. С. 125; Четвертчики. С. 297.

¹⁹⁾ Столбцы Печатного приказа. С. 79, 169; ЦГАДА, ф. 371, оп. 2, д. 6, л. 329.

²⁰⁾ ЦГАДА, ф. 1209, стб. 34615, л. 71-79. Половину этой вотчины атаман Н. Кузьмин продал в 1617 г. дворянам Д. и Н. Протопоповым, [257] чтобы уплатить долг и дать вклад в монастырь (ЦГАДА, ф. 1209, стб. 34 029, л. 241).

²¹⁾ ДР. Т. I. С. 1160-1161; Акты ополчений. С. 117-119; ПСРЛ. Т. 14. С. 120; СГГД. Ч. 2. С. 595; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 7, столпик 1, л. 228; Д. отд., стб. 8, столпик 4, л. 112-113; стб. 38 881, л. 3.

²²⁾ Акты ополчений. С. 86; ДР. Т. I. С. 1054; РИБ. Т. 35. С. 356-358; ПСРЛ. Т. 14. С. 135.

²³⁾ ДР. Т. I. С. 1053-1054; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 3; Архив АН СССР, ф. 620, оп. 1, д. 215, л. 17, 28; д. 427, л. 3.

²⁴⁾ РК 1598—1638 гг. С. 263-264; ДР. Т. I. С. 107-108.

²⁵⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 116; Никольский Е. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство во второй половине XVII в. Т. I. Вып. 2. СПб., 1897. С. 39.

²⁶⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 132; РИБ. Т. 28. С. 13; ЦГАДА, ф. 1455, оп. 1, д. 1085, л. 1; ф. 396, стб. 37 898, л. 1; стб. 38 011, л. 77,89; ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 294-295.

²⁷⁾ ЦГАДА, ф. 286, кн. 241, л. 469; ф. 210, Н. ст., стб. 22, л. 117; ДАИ. Т. II. С. 30. Столбцы Печатного приказа. С. 195.

²⁸⁾ ЦГАДА, ф. 1107, оп. 1, д. 26, л. 3-4; ф. 210, Д. отд., стб. 8, столпик 2, л. G8-70, 132-133: М. ст., стб. 3, л. 462; АМГ. Т. I. С. 95.

²⁹⁾ ГИМ, ОПИ, ф. ИЗ, д. 8, л. 10; ЦГАДА, ф. 210, Д. отд., стб. 8, столпик 2, л. 6-13, 101-102; столпик 4, л. 47; ф. 1209, кн. 743, л. 3; Ардашев Н. Н. Из истории XVII в.: Очищение русской земли // ЖМНП. 1898. Июнь. С. 243-245; АМГ. Т. I. С. 106.

³⁰⁾ ГИМ, ОПИ, ф. 113, д. 8, л. 11, 71 (документы указаны автору А. В. Лаврентьевым); РИБ. Т. 35. С. 300.

³¹⁾ АМГ. Т. I. С. 106; РИБ. Т. 35. С. 325-326; ЦГАДА, ф. 210, Д. отд., стб. 8, столпик 2, л. 106, 118-119.

³²⁾ Веселовский. Семь сборов. С. 26, 33.

³³⁾ Записки о России XVII и XVIII вв. по донесениям голландских резидентов // Вестник Европы. 1868. Т. 1. С. 235; РИБ. Т. 18. С. 94; ЦГАДА, ф. 86, 1613 г., д. 1, л. 47; ф. 210, Д. отд., стб. 6, столпик 4, л 69.

³⁴⁾ АМГ. Т. I. С. 100, 105; АИ. Т. 3. С. 422; Архив ЛОИИ, ф. 178, оп. 1, д. 103, л. 1-2; д. 104, л. 1; ЦГАДА, ф. 210, Д. отд., стб. 6, столпик 4, Л. 67.

³⁵⁾ ЦГАДА, ф. 141, 1614 г., д. 4, л. 52-54, 60.

³⁶⁾ АИ. Т. 3. С. 13-14; РИБ. Т. 2. С. 887-888; Архив АН СССР, ф. 620, оп. 1, д. 198, л. 4 об., 9, 10 и др.; Гос. архив Вологодской обл., ф. 1260, оп. 8, д. 2. Сведения о документах в собрании свитков Вологодского архиерейского дома любезно предоставил автору В. Н. Козляков.

³⁷⁾ ААЭ. Т. 3. С. 72-73; АИ. Т. 3. С. 37; РИБ. Т. 35. С. 327-328; Четвертчики. С. 44; ЦГАДА, ф. 96, 1616 г., д. 8, л. 123; ф. 210, Д. отд., стб. 15, л. 111; ф. 1107, оп. 1, д. 427, л. 3; ГИМ, ОПИ, ф. 113, д. 8, л. 23.

³⁸⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 11 089, л. 218, 219, 225 и др.; Арсеньевские бумаги. С. 33; Корецкий В. И. Положение в русской деревне и закрепостительное законодательство в начале XVII в. // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воронеж, 1983. С. 51.

³⁹⁾ Станиславский А. Л. Грамотка служилого иноземца 1614 г. // СА. 1979. № 2. С. 67; АМГ. Т. I. С. 390; РИБ. Т. 28. С. 768; ЦГАДА, ф. 1209, кн. 58, л. 50 об., 52, 74, 75 об., 79 об., 102 об., 154об.-155, 204об.-205; кн. 60, л. 998-1005; кн. 14 720, л. 643об.-669, 764-779 об.; ф. 1107, оп. 1, д. 67, л. 1; д. 151, л. 5. Ср.: Фигаровский В. А. Крестьянские восстание 1614—1615 гг. // ИЗ. Т. 73. М., 1963. С. 217. [258]

⁴⁰⁾ Записки о России XVII и XVIII вв. по донесениям голландских резидентов. С. 236; Белокуров С. А. Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова. М., 1906. С. 76; СГГД. Ч. 3. С. 100; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 298.

⁴¹⁾ ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 2, л. 42; Изборник. С. 358-359; АМГ. Т. I. С. 127.

⁴²⁾ Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI—XVII столетиях (1544—1648 гг.). Т. 2. СПб., 1894. С. 132; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 239, 272, 282, 319, 474, 475, 484.

⁴³⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 277, л. 636-637. Документ указан автору В. Н. Козляковым.

⁴⁴⁾ СГГД. Ч. 3. С. 100; Материалы по истории СССР. Вып. 2. М., 1955. С. 151; ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 2, ч. 3, л. 276; 1616 г., д. 8, л. 403. Последний документ указан автору Б. Н. Флорей.

⁴⁵⁾ СГГД. Ч. 3. С. 100-102.

⁴⁶⁾ РИБ. Т. 28. С. 296-297; Архив ЛОИИ, колл. 286, д. 3, л. 25-28; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 140, 199, 462-468; ПРП. Вып. 4. С. 381-382.

⁴⁷⁾ Высказывания из труда Ю. Видекинда (Widekind J. Thet Svenska i Ryssland: Tijo åhrs krijgz historie. Stockholm, 1671) приводятся в переводе Г. М. Коваленко, подготовившего этот источник к печати.

⁴⁸⁾ ГБЛ, ф. 29, д. 1598, л. 137; ЦГАДА, ф. 53, 1614 г., д. 1, л. 74, 114, 124; ф. 35, оп. 1, д. 48, л. 7. Целый комплекс посольских документов о действиях казаков обнаружен Б. Н. Флорей.

⁴⁹⁾ Хилков. С. 59-60; ЦГАДА, ф. 53, 1614 г., д. 1, л. 74-76.

⁵⁰⁾ См.: Мельникова А. С. Новое о монетах Ярославского денежного двора // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник. 1977 г. М., 1977. С. 274-281.

⁵¹⁾ ЦГАДА, ф. 53, 1614 г., д. 1, л. 77-79; РИБ. Т. 35. С. 339; Маржерет. С. 172.

⁵²⁾ ЦГАДА, ф. 1169, оп. 1, д. 2, л. 3-7; ф. 1107, оп. 1, д. 119, л. 25- 26; РИБ. Т. 35. С. 343, 351-354.

⁵³⁾ Архив ЛОИИ, колл. 248, д. 3, л. 3-4; колл. 27, оп. 2, д. 4, л. 1-2; Аграрная история Северо-Запада России XVI в.: Север. Псков. Л., 1978. С. 140, 144.

⁵⁴⁾ Станиславский. Документы. С. 295; ЦГАДА, ф. 1209, стб. 38 158, л. 367.

⁵⁵⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 17, столпик 3, л. 24.

⁵⁶⁾ ЦГАДА, ф. 35, 1614 г., д. 53, л. 34, 64-101; ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 485; КР. Т. 1. С. 19.

⁵⁷⁾ ЦГАДА, ф. 53, 1614 г., д. 1, л. 41-42; ф. 35, 1614 г., д. 53, л. 29, 56, 58, 106, 111; ф. 1209, кн. 58, л. 164, 219 об., 242; ф. 1107, оп. 1, д. 104, л. 74; Записки о России XVII и XVIII вв. по донесениям голландских резидентов. С. 805-806.

⁵⁸⁾ АЮБ. Т. 2. С. 49-52; Веселовский. Семь сборов. С. 126-127; ЦГАДА, ф. 137, По Устюгу, кн. 10, л. 276-277.

⁵⁹⁾ РИБ. Т. 35. С. 399; ААЭ. Т. 3. С. 102. О разорении каргопольского Ошевнева монастыря см.: ЦГАДА, ф. 141, 1618 г., д. 4, л. 15.

⁶⁰⁾ См.: Фигаровский В. А. Указ. соч. С. 205-206; Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 9. М., 1982. С. 250.

⁶¹⁾ ЦГАДА, ф. 1107, оп. 1, д. 86, л. 3; Архив ЛОИИ, колл. 260, оп. 2, д. 40, л. 5об.- 8; д. 64, л. 27; ДАИ. Т. II. С. 51.

⁶²⁾ ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 2, ч. 3, л. 277; ф. 1209, кн. 11084, л. 656 и др.; ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 36 об., 41.

⁶³⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 135; Т. 34. С. 264; Арсоньевские бумаги. С. 54; [259] РИБ. Т. 28. С. 768-769; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 48 об., 50 об., 51 об.

⁶⁴⁾ РИБ. Т. 35. С. 367-368, 370, 389; ЦГАДА, ф. 210, Д. отд., д. 8, столпик 12, л. 53; Пр. ст., стб. 192, л. 207-212; Татищев В. И. Избр. произв. Л., 1979. С. 84, 125; Маковский Д. П. Первая крестьянская война в России. Смоленск, 1967. С. 453.

⁶⁵⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 229, л. 399-400; Анпилогов. Новые документы. С. 376.

⁶⁶⁾ См.: Загоровский В. П. Формирование и заселение Данковского у. в XVII в. // Из истории Воронежского края. Вып. 5. Воронеж, 1975. С. 52, 66; Скрынииков Р. Г. Сибирская экспедиция Ермака. С. 64; АМГ. Т. I. С. 18; ЦГАДА, ф. 210, В. ст., стб. 7, л. 159-161.

⁶⁷⁾ РИБ. Т. 35. С. 374-375, 377-378, 388; Арсеньевские бумаги. С. 54-55; ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 2, ч. 3, л. 276-277; ф. 210, Д. отд., стб. 8, столгшк 3, л. 50.

⁶⁸⁾ РИБ. Т. 28. С. 326; Т. 35. С. 291-292, 326; ААЭ. Т. 3. С. 102; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 11, л. 102; ф. 396, кн. 271, л. 236 об.; ф. 1107, он. 1, д. 122, л. 2.

⁶⁹⁾ ЦГАДА, ф. 1107, он. 1, д. 104, л. 2-4; ф. 210, Н. ст., стб. 5, л. 6, 43; М. ст., кн. 2, л. 50, 54об.-55 об.; Веселовский. Семь сборов. С. 122; ЧОИДР. 1897. Кн. 2. Смесь. С. 2; ДАИ. Т. II. С. 73-74; РИБ. Т. 28. С. 767.

⁷⁰⁾ ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 3, л. 29-30, 33, 35 и др.; Мятлев Н. В. Разрядная записка начала XVII столетия. М., 1912. С. 5.

⁷¹⁾ Архив ЛОИИ, колл. 286, д. 3, л. 29-30; ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 2, л. 167; Петрей П. История о великом княжестве Московском. М., 1867. С. 315-316; Саблер Г. Собрание русских памятников, извлеченных из семейного архива графов Делагарди. Юрьев, 1896. С. 33; Арсеньевские бумаги. С. 54-55, 57, 60.

⁷²⁾ ДР. Т. I. С. 163; КР. Т. 1. С. 26; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 140, 180, 200, 202, 209, 213, 462-468.

⁷³⁾ Станиславский. Документы. С. 293, 299-300; ПСРЛ. Т. 14. С. 135; Псковские летописи. Вып. 1. М.; Л., 1941. С. 132; ДР. Т. I. С. 163-164; ЦГАДА, ф. 79, кн. 38, л. 155; ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 457.

⁷⁴⁾ Арсеньевские бумаги. С. 64; РИБ. Т. 28. С. 767.

⁷⁵⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 118, 212-213, 217, 221, 223 и др.; Д. отд., стб. 8, столпик 2, л. 13; Станиславский. Документы. С. 297; ПСРЛ. Т. 14. С. 113.

⁷⁶⁾ См.: Фигаровский В. А. Указ. соч. С. 213; Псковские летописи. Вып. 1. С. 132; ДР. Т. I. С. 167; Станиславский. Документы. С. 301-302; РИБ. Т. 28. С. 347.

⁷⁷⁾ ДР. Т. I. С. 164; Веселовский С. В. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. С. 541, 577; РИБ. Т. 28. С. 355; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 191, 195-196, 272.

⁷⁸⁾ ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 9, л. 158; Станиславский. Документы. С. 290, 293; Татищев В. Н. История Российская. Т. VII. С. 156.

⁷⁹⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 59 об.; Дела десятен, кн. 248, л. 20-21; Станиславский. Документы. С. 294.

⁸⁰⁾ См.: Фигаровский В. А. Указ. соч. С. 213; ДР. Т. I. С. 165; ГПБ, F IV, д. 348, л. 75. Известны также вклады казаков М. И. Баловнева в Троице-Сергиев монастырь.

⁸¹⁾ См.: Фигаровский В. А. Указ. соч. С. 215; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 34-35, 217, 225 и др. Псковская повесть сообщает, что в Москве было арестовано 300 казаков (Псковские летописи. Вып. 1. С. 132). Эти данные явно преувеличены. 24 июля «колодником, что сидели в Розряде за приставы, атаманом Баловню с товарищи» 18 [260] человекам было выдано на «корм» 12 алтын. Днем раньше у атаманов (Г. Обухова, Т. Черного, Б. Татаринова, В. Крылова и М. Семенова), есаулов и казаков, «которые воровали с атаманом с Михаилом Баловневым», было изъято 240 руб.; среди последних (также 18 человек) не упоминаются ни М. И. Баловнев, ни Р. Корташов (РИБ. Т. 28. С. 290, 356). Таким образом, в Москве 23 июля было арестовано, очевидно, от 20 до 36 человек. {Нелогично. Если есть два не пересекающихся списка, то отчего бы не быть третьему и т.д.? HF}

⁸²⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 217; М. ст., стб. 48, л. 519- 520; ДР. Т. I. С. 166; ПСРЛ. Т. 14. С. 136; Т. 34. С. 264; Станиславский. Документы. С. 289, 292 и др.

⁸³⁾ Станиславский. Документы. С. 291-292; ПСРЛ. Т. 14. С. 136; РИБ. Т. 28. С. 356; КР. Т. 1. С. 29; ДР. Т. I. С. 166; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 138 об., 375.

⁸⁴⁾ См.: Фигаровский В. А. Указ. соч. С. 215; РИБ. Т. 28. С. 366.

⁸⁵⁾ Станиславский. Документы. С. 297-298, 301-302; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 339-340; стб. 4, л. 504.

⁸⁶⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 301, 310-311, 368 и др.; АМГ. Т. I. С. 138, 139, 145; ПРП. Вып. 4. С. 378; Станиславский. Документы. С. 297; Смирнов. С. 106-107.

⁸⁷⁾ ЦГАДА, ф. 210, Дела десятен, кн. 2, л. 68; Пр. ст., стб. 2, л. 218, 260, 279-280, 306-307; Станиславский. Документы. С. 288, 298 и др.; Пронштейн А. П. Земля Донская в XVIII в. Ростов, 1961. С. 166; Скрынников Р. Г. Сибирская экспедиция Ермака. С. 67.

⁸⁸⁾ Материалы по истории СССР. Вып. 2. С. 151.

⁸⁹⁾ См.: Савич А. А. Соловецкая вотчина XV—XVII вв.: Опыт изучения хозяйства и социальных отношений на крайнем русском Севере в древней Руси. Пермь, 1927. С. 148, 155; ЦГАДА, ф. 1209, кн. 60, л. 119-145; кн. 62, л. 1553 об., 1555 и др.; ф. 1107, оп. 1, д. 184, л. 1; ААЭ. Т. 3. С. 121.