Данные эпиграфики и других вспомогательных дисциплин

В известной степени откорректировать и уточнить информацию литературных источников, восполнить имеющиеся в ней пробелы (а они относятся прежде всего к внутренним, межличностным отношениям и другим повседневно-бытовым реалиям армейской жизни, к религиозным и отчасти ценностным представлениям солдат) позволяют данные эпиграфики. Значимость свидетельств, которые содержатся в многочисленных надписях на камне и других материалах⁴⁹, оставленных римскими военными в различных частях Империи, невозможно переоценить. Именно развитие научной эпиграфики начиная с середины XIX в. открыло принципиально новую страницу в изучении военной организации Рима, позволив обратиться к изучению таких тем, которые прежде практически не ставились: размещение, этнический и социальный состав войск, семейное положение и демографические характеристики солдат, система чинов, хозяйственная деятельность, религиозные культы армии, просопография командного состава и т. д. Появилась возможность дать многим фактам римской военной истории точную географическую и хронологическую привязку, конкретизировать или пересмотреть некоторые сообщения литературных источников. Для нашей темы данные эпиграфики тем более незаменимы, что они происходят в абсолютном большинстве случаев непосредственно из среды военных и характеризуют те присущие им отношения и взгляды, о которых авторы исторических сочинений античного времени чаще всего умалчивают. Кроме того, надписи становятся особенно многочисленными как раз в тот период (II-III вв.), который заметно хуже освещается качественными литературными источниками.

Надписи, оставленные солдатами, офицерами разных рангов и ветеранами, в целом весьма разнообразны по характеру и содержанию. В самом общем виде их можно разделить, в зависимости от цели, авторства, содержания и жанра, на официальные и частные, посвятительные, почетные, надгробные и строительные, надписи на отдельных предметах и собственно документальные⁵⁰. К последним можно отнести сенатские постановления⁵¹, тексты военных дипломов, получаемых солдатами вспомогательных войск и преторианских когорт при выходе в отставку⁵², а также уставы тех коллегий, которые создавались младшими чинами (immunes и principales) и центурионами легионов. Уникальным памятником является запись на базе памятной колонны речи, которую произнес по итогам проведенных учений император Адриан во время своей инспекционной поездки в Ламбез, где дислоцировался III Августов легион (ILS, 2487; 9133-9135). Данные эпиграфики представляют тем большую ценность, что многие военные надписи (в первую очередь почетные и строительные) могут быть с достаточной точностью датированы либо по конкретным указаниям в самом тексте, либо по упоминаниям императоров и других официальных лиц.

Для исследования ценностных представлений и социальных связей солдат особенно важны эпитафии, составляющие примерно три четверти всех известных надписей⁵³. В массе своей солдатские эпитафии предельно лаконичны и используют стандартные формулы: указания имени, origo, воинского звания, возраста и количества лет, проведенных на службе, а также имен и статуса тех лиц, которые хоронили покойного⁵⁴ (в качестве наследников или близких). Однако в целом ряде случаев мы располагаем достаточно пространными, оригинальными, иногда даже стихотворными текстами, в которых скрупулезно отмечаются этапы служебной карьеры, специально выделяются ее наиболее примечательные эпизоды (награждение знаками отличия, участие в тех или иных походах, досрочное повышение в чине и т. п.); особыми эпитетами и сентенциями выражается отношение к покойному со стороны того, кто его похоронил. Учитывая принцип экономичности, действовавший при создании лапидарных надгробных текстов, а также тот факт, что нередко надгробные памятники заказывались еще при жизни и, вероятно, само содержание эпитафии тоже определялось заранее, следует признать, что в случаях отступления от общепринятого минимального набора сведений акцентировались те действительно значимые для данного индивида (и его окружения) моменты, о которых он стремился публично заявить⁵⁵. Иногда можно поэтому говорить об автопортрете, поскольку отдельные эпитафии составлены от первого лица⁵⁶. При интерпретации такого рода памятников необходимо учитывать, что эпитафия — это своеобразный письменный фольклор⁵⁷, в котором есть свои устойчивые формы, мотивы и штампы, по-разному варьируемые в конкретных случаях, и поэтому действительно оригинальные тексты являются примечательным исключением.

В некоторых случаях для изучения солдатской ментальности не менее показательным, чем сам текст надписи, может быть скульптурное изображение на надгробном памятнике⁵⁸. Среди таких изображений имеются не только парадные портреты покойного в воинском облачении, при регалиях, оружии и знаках занимаемого поста, но и целые картины памятных славных деяний, как, например, на надгробии ветерана Тиберия Клавдия Максима, открытом в 1965 г. близ города Филиппы в Македонии (АЕ. 1969/1970, 583)⁵⁹. Этот заслуженный ветеран еще при жизни заказал себе роскошный памятник с подробной надписью о своей долгой карьере и с двумя рельефами, на одном из которых изображено его участие в попытке пленить царя даков Децебала.

Основным и незаменимым источником для анализа индивидуальных и коллективных религиозных представлений в их связи с римским воинским этосом и официальной религиозной политикой императоров являются многочисленные вотивные надписи (tituli sakri) в честь различных богов на алтарях, статуях и других посвятительных приношениях. Благодаря массовому характеру такого рода эпиграфических свидетельств, их во многих случаях более или менее точной датировке, нередким указаниям на авторов, конкретные обстоятельства и мотивы посвящения, имеется возможность выяснить степень распространения и особенности отправления различных культов в определенные периоды времени, дифференцированно учитывая при этом состав их почитателей. Тексты посвятительных надписей проливают также свет на практиковавшиеся в армии религиозно-культовые ритуалы (например, на празднование дня рождения воинской части). По составу божественных покровителей и тому конкретному контексту, в котором делались посвящения, по положению дедикантов в армейской иерархии можно судить о соотношении официальных и неофициальных (часто этнически специфических) компонентов в идеологии римских солдат. При этом следует иметь в виду, что, какой бы рутинной ни была в некоторых случаях практика почитания тех или иных культов, за именами и функциями божеств вполне правомерно видеть наличие определенных идейных комплексов, характерных для индивидуального и коллективного сознания солдат. Немаловажное значение имеют также археологический контекст и иконография посвятительных памятников. Эпиграфические материалы прекрасно иллюстрируют тот факт, что, несмотря на строгую централизацию командования и довольно скрупулезную регламентацию повседневной жизни войск, в том числе и посредством официально предписанных культов, ритуалов и празднеств, религиозно-культовая практика армии в целом отличалась очевидным плюрализмом при значительном удельном весе туземных, в том числе восточных, культов (особенно со II в. н. э. в связи с переходом к местному комплектованию легионов), а также существенными региональными особенностями в отправлении как собственно военных культов, так и культа императора⁶⁰. Тем более необходимо учитывать вполне естественные различия в верованиях солдат из различных родов войск. При всей консервативности армейской религии нельзя забывать и о имевших место диахронических изменениях в формах почитания и в степени популярности различных божеств.

Достоинством свидетельств, непосредственно характеризующих важные ценностные ориентации и идеологию солдат, восприятие ими официальной пропаганды, обладают некоторые надписи на отдельных предметах. В частности, следует указать на солдатские медальоны и патеру из Верхней Паннонии, датируемые III в., на которых имеются изображения Марса, Доблести (Virtus), Виктории и богини Тутелы с надписями, в которых упоминаются Conservatio Aug(usti), aurea saecula, Honor⁶¹. Еще более примечательным памятником являются надписи, сделанные солдатами на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae) из Пицена и из Перузии, относящиеся соответственно ко времени Союзнической войны 91-88 гг. до н. э. и Перузинской войны Октавиана против Луция Антония и Фульвии⁶². Они не только дают замечательные образчики лагерной, по-солдатски грубой латыни⁶³, но и показывают, каким образом преломлялись в среде легионеров пропагандистские внушения относительно образа врага⁶⁴.

Надо сказать, что в армии Ранней империи с ее развитым канцелярским аппаратом вообще писали достаточно много, используя такие распространенные в повседневном обиходе материалы, как остраконы (наиболее интересные находки сделаны в африканских провинциях⁶⁵) и деревянные таблички. Такого рода таблички с частной и служебной перепиской и другими документальными записями были обнаружены в начале 1970-х гг. при раскопках британского форта Виндоланда и датируются концом I — началом II в. ⁶⁶. Сюда же можно отнести и граффити, оставленные солдатами на стенах лагерных построек или в других местах⁶⁷, а также открытые в Виндониссе таблички с различными записями, касающимися повседневной жизни местного гарнизона⁶⁸. Такого рода тексты освещают в основном бытовые реалии и служебную рутину и дают довольно скупую, хотя подчас и бесценную, информацию о духовном облике римских военных⁶⁹, а кроме того, предоставляют в распоряжение исследователей уникальные данные о латинском языке и жаргоне солдат, которые также являются чрезвычайно важным источником для изучения солдатской ментальности ⁷⁰.

То же самое можно сказать и о большей части дошедших до нас папирусов с разнообразными текстами, относящимися как к частной, так и к официально-служебной и общественной жизни римских военных. Среди этих документов, которые происходят в основном из Египта и из Дура-Европос на среднем Евфрате, нужно выделить немногочисленные солдатские письма к родным (и письма родных солдатам), написанные на греческом и латинском языках и датируемые в основном II в. Они интересны прежде всего теми живыми подробностями, которые практически невозможно почерпнуть из памятников иного рода⁷¹. Проблемы и надежды, связанные с началом военной службы, рассуждения о необходимости протекции для получения хорошего места, тоска по близким и покинутой родине, радость по поводу служебных успехов — таковы основные темы этих посланий, написанных, по словам одного исследователя, простыми и симпатичными парнями⁷².

Что касается служебной и деловой документации на папирусах, то она достаточно разнообразна⁷³. Известны образцы рекомендательных писем, предоставление которых требовалось при поступлении на службу или в целях получения более высокого и выгодного поста⁷⁴. Для изучения правового статуса военнослужащих и ветеранов, характера их отношений с императорами исключительную важность представляют папирусы юридического содержания, например императорские решения о наделении ветеранов различными привилегиями (ср. особенно эдикт Октавиана от 31 г. до н. э. — P. Berl. 628 = FIRA. I, 56; или эдикт Домициана о ветеранах X легиона Fretensis — Wilkes. Chrest., 463), письма императоров провинциальным наместникам (см., например, послание Адриана префекту Египта Раммию Марциалу от 4 августа 119 г. — BGU, 140 = FIRA. I, 78), а также протоколы судебных разбирательств, связанных, в частности, с солдатскими браками или имущественными делами (например, Wilkes. Chrest., 372). Однако по большей части сохранились такие документы, как листы нарядов, рапорты о наличной численности и занятости личного состава, расписки в получении жалования или других ценностей и т. п., из которых отчетливо вырисовывается гарнизонная повседневность, проникнутая духом скорее бюрократизма, чем романтики. Но и они могут немало дать для изучения ментально-идеологических структур⁷⁵.

Особое место среди такого рода документов занимает один папирус, открытый в начале 1930-х гг. в ходе раскопок в Дура-Европос, где был обнаружен большой архив документов дислоцированной здесь когорты вспомогательных войск (Cohors XX Palmyrenorum)⁷⁶. Этот папирус (P. Dur. 54), известный как Feriale Duranum и датируемый временем Александра Севера (точнее 223-227 гг.)⁷⁷, представлял собой стандартный, используемый, видимо, во всех римских воинских частях календарь праздников, который в своих базовых элементах, вероятно, восходит еще ко времени Августа⁷⁸. Этот уникальный памятник во многом по-новому осветил религиозно-культовую практику римской армии, подтвердив в высшей степени консервативный характер той официальной идеологии, которая целенаправленно внедрялась в войсках и в которой значительную роль играли почитание традиционных римских божеств, военных знамен, а также императорский культ.

При относительном дефиците свидетельств, происходящих непосредственно из солдатской среды, немаловажное значение приобретают лингвистические данные — сохранившиеся в литературной традиции, в надписях и на папирусах слова армейского жаргона и отдельные образцы устного словесного творчества солдат. В исследовательской литературе их принято объединять понятием sermo castrensis (или sermo militaris)⁷⁹. Изучение солдатского языка началось более ста лет назад с работы Й. Кемпфа⁸⁰ и было продолжено в различных направлениях в последующие десятилетия. Сравнительно недавно почти все имеющиеся материалы были заново систематизированы и на современном научном уровне прокомментированы в книге итальянской исследовательницы М. Мочи Сасси⁸¹. Однако для характеристики солдатской ментальности они привлекались относительно редко и только попутно, в виде отдельных замечаний⁸². Взятые в комплексе, данные sermo castrensis позволяют дополнить обобщенный морально-психологический портрет римского воина некоторыми весьма любопытными штрихами⁸³.

Дело в том, что римская армия, как и всякое сообщество, достаточно обособленное по своим профессиональным задачам и условиям жизнедеятельности, вырабатывала собственный язык, настоящий солдатский арго⁸⁴, была местом довольно интенсивного лингвистического взаимодействия, представляя собой, по словам одного исследователя, «настоящую языковую школу»⁸⁵. Надо сказать, что понятием sermo castrensis объединяются весьма разнородные лингвистические реалии, с трудом сводимые к определенному единству. По мысли М. Мочи Сасси, главный критерий их отнесения к sermo castrensis — это их возникновение и (или) бытование в армейской среде. Имеющиеся свидетельства могут быть распределены по следующим рубрикам: 1) триумфальные песни (carmina triumphalia); 2) остроумные и шутливые изречения (ridicule, iocose, facete dicta); 3) наиболее выразительные по своему языку и смыслу надписи на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae); 4) различные прозвища, которые солдаты давали своим командирам, императорам и другим персонажам (cognomina); 5) некоторые специальные военные термины и жаргонная лексика (vocabula et locutiones). Разумеется, далеко не все эти свидетельства в равной мере информативны для освещения ментального облика римских солдат. Следует также учитывать их во многом случайную сохранность, определенную «вырванность» из конкретного контекста, разрозненность и достаточно широкий хронологический разброс. Однако, как мы попытаемся показать ниже (гл. III), анализ языковых данных с точки зрения их семантики, этимологии и стилистической окраски действительно помогает открыть важные грани в образе римского воина.

Существенным дополнением к комплексу письменных источников служат самые разнообразные археологические, изобразительные и нумизматические материалы. Военная археология относится к числу интенсивно развивающихся дисциплин. Полученные в ходе раскопок и соответствующим образом интерпретированные данные способны пролить свет на очень многие аспекты истории войн и военного дела⁸⁶, в том числе и на те, которые относятся к предмету нашего исследования. Многолетние исследования римского пограничья и так называемого лимеса (протяженность которого составляет примерно 10 тыс. км) дали огромный фактический материал, который существенно расширяет и углубляет наши представления о военной архитектуре (в том числе сакральной), боевой подготовке и вооружении римлян, повседневно-бытовых и экономических реалиях лагерной жизни, контактах военных с гражданским населением.

Весьма информативна также сама иконография разного рода изображений — прежде всего исторических скульптурных рельефов на таких коммеморативных сооружениях, как триумфальные арки, памятные победные колонны Траяна и Марка Аврелия, трофей Траяна в Адамклисси и т. п. Подобные памятники, безусловно, своими особыми средствами, через изобразительный ряд и художественные образы, выражали и пропагандировали официальную идеологию Империи — идеологию победы⁸⁷. Не менее показательными, как мы уже сказали, могут быть в отдельных случаях и изображения, украшавшие частные саркофаги и надгробия (на которых нередко присутствуют идеализированные портреты римских воинов в том виде, в каком они сами хотели себя видеть⁸⁸), а также парадное оружие⁸⁹, знамена, наградные фалеры и резные геммы⁹⁰. Специальное рассмотрение всех этих памятников, их специфического иконографического языка не входит в очерченный выше круг задач нашего исследования. Но по мере необходимости мы старались привлекать соответствующие материалы.

Для характеристики официально пропагандируемых и политически значимых идей, событий, ценностей и религиозных культов, так или иначе связанных с военной сферой, большой интерес представляют нумизматические материалы⁹¹. Монетные выпуски политических лидеров эпохи Поздней республики и императоров, в особенности те, которые были специально предназначены для выплаты жалованья или наградных легионам и армии в целом, наглядно демонстрируют то огромное значение, какое правители или претенденты на власть придавали своим военным функциям, имиджу победоносного полководца и персональным связям с армией. Монетные изображения и легенды посвящались прославлению побед римского оружия и отдельных легионов или армейских группировок. Специальными монетными выпусками и сериями отмечались императорские обращения к войску (allocutiones) и прочие военные мероприятия (например, посещения императором воинских учений и тех или иных провинций), пропагандировались такие важнейшие понятия, часто являвшиеся обожествленными абстракциями, как Disciplina, Fides, Concordia и др., императорские доблести и качества (Virtus, Pietas, Largitas), а также официальные и военные культы. Некоторые из монетных легенд, несомненно, представляли собой политические лозунги, которые власть стремилась донести до подданных. Но, на наш взгляд, было бы ошибкой преувеличивать связь между монетными легендами и целенаправленной правительственной пропагандой, усматривая в монетах едва ли не главное средство формирования общественного мнения⁹². Это отнюдь не означает, что нумизматические данные не могут предоставить важную информацию о системе ценностей⁹³, религиозной политике отдельных императоров или об идеологии военного лидерства. Но сами по себе, без учета свидетельств других источников, они все же малоинформативны для основных вопросов нашей темы.

Таковы имеющиеся в нашем распоряжении источники. Представляется, что привлечение всей совокупности их разнородных, но взаимодополняющих и корректирующих друг друга свидетельств, разумеется, при условии их критического и комплексного использования, позволяет обратиться к исследованию обозначенной выше проблематики, несмотря на то, что имеющиеся в них немалые пробелы и неизбежные деформации, обусловленные самим характером соответствующих «носителей информации», объективно сказываются на полноте и точности реконструируемой картины традиций и ментально-идеологических компонентов римской военной организации.

⁴⁹ Общее количество известных в настоящее время латинских надписей превышает 250 тыс. (Sailer R., Shaw В. Tombstones and Roman Family Relations in the Principate: Civilians, Soldiers and Slaves // JRS. 1984. Vol. 74. P. 124. Not. 1).
⁵⁰ О классификации надписей см.: Федорова Е. В. Введение в латинскую эпиграфику. M., 1982. С. 124 сл.
⁵¹ Примером сенатского постановления, подтверждающего данные литературных источников (в частности, Тацита) и содержащего очень важные свидетельства об официальном понимании роли армии, может служить сенатусконсульт 20 г. н. э. о Гн. Пизоне-отце. См. о нем: Князев П. А. Правосудие принцепса и сената в уникальном документе 20 г. н. э.: Senatus Consultum de Cn. Pisone Patre (характеристика постановления и его перевод) // ИИАО. 2003. Вып. 8. С. 39-61.
⁵² О значении военных дипломов как исторического источника см.: Lambert N., Scheuerbrandt J. Das Militardiplom. Quelle zur romischen Armee und zum Urkundenwesen. Stuttgart, 2002; Эк В. Император как глава войска. Военные дипломы и императорское управление // ВДИ. 2004. № 3. С. 28-57.
⁵³ Salier R., Shaw В. Ор. cit. Р. 124. О значении солдатских эпитафий как исторического источника ср.: Колобов А. В. Эпитафии легионеров как источник по истории раннего Принципата // Методология и методика изучения античного мира: Докл. конференции (31 мая — 2 июня 1993 г.). М., 1994. С. 87-92.
⁵⁴ В солдатских эпитафиях указания на то, кто совершил погребение и сделал надпись, имеются в 83,9 % случаев (Salier R., Shaw В. Ор. cit. Р. 152). См. также: Meyer Е. А. Explaining the epigraphic habit in the Roman empire: The evidence of Epitaphs // JRS. 1990. Vol. 80. P. 74 — 96.
⁵⁵ Ср.: Eck W. Monumente der Virtus. Kaiser und Heer im Spiegel epigraphischer Denkmaler // KHG. S. 490-491.
⁵⁶ ихотворную надпись времен Адриана, принадлежащую всаднику из батавской когорты по имени Соран (CIL III 3676 = ILS, 2558 = ЛЭС, 43. См. о ней: Roos A. G. Soranus, een Bataaf in Romeinse Krijgsdienst. Amsterdam, 1953), или на другую стихотворную надпись, украшавшую надгробие неизвестного примипила из Aquae Flavianae в Африке (АЕ. 1928, 37). Если в этих текстах отчетливо вырисовываются подлинно воинские ценности (мастерское владение оружием, успешная карьера, победа над врагом), то надпись на надгробии ветерана V Галльского легиона, в которой от первого лица сообщается, что покойный при жизни охотно пил и желает того же тем, кто еще жив, является скорее исключением из общего правила, демонстрирующим, однако, определенную и немаловажную грань мироотношения римского воина (CIL III 293 = 6825 = ILS, 2238 = Bucheler, 243 = ЛЭС, 925).
⁵⁷ Брагинская H. В. Эпитафия как письменный фольклор // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 119-139.
⁵⁸ Об истории и типологии солдатских надгробий см.: Anderson A. S. Roman Military Tombstones. Prince's Risborough, 1984. Об отражении в скульптурных надгробиях самосознания солдат см.: Шаблин А. А. Частная жизнь и самооценка солдат и ветеранов римской армии в I в. н. э. (Рейнская область): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М., 1997; он же. Отражение самооценки солдат римской армии в скульптурных надгробиях Рейнской области в I в. н. э. // Некоторые проблемы отечественной и зарубежной истории. Вып. 3. М., 1997. С. 37-48.
⁵⁹ Speidel M. P. The Captor of Decebalus: a New Inscription from Philippi // JRS. 1970. Vol. 60. P. 142-153. Pl. XIII, XV. См. также: Rankov N. B. Singularis Legati Legionis: A Problem in the Interpretation of the Ti. Claudius Maximus Juscription from Philippi // ZPE. 1990. Bd. 80. P. 165-175.
⁶⁰ На этот момент справедливо обращает внимание в своем исследовании Г. Анкерсдорфер: Ankersdorfer H. Studien zur Religion des romischen Heeres von Augustus bis Diokletian: Diss. Konstanz, 1973.
⁶¹ Об этих памятниках как свидетельствах об идеологии армии см.: Штаермаи Е. М. Кризис рабовладельческого строя... С. 264-265.
⁶² Glandes plumbeae Latinae inscriptae / Ed. С. Zangemeister // ЕЕ. 1885. Vol. VI.
⁶³ Соответствующие комментарии см.: Mosci Sassi M. G. Il sermo castrensis. Bologna, 1983. P. 98-103.
⁶⁴ Ср.: Машкин H. A. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. M.; JL, 1949. С. 231 : «Эта увековеченная брань не случайна. Это тоже своего рода пропаганда, рассчитанная на солдат». См. также главу III.
⁶⁵ Основные публикации этих документов представлены в следующих изданиях: Youtie H. С. (Ed.). Papyri and Osraca from Karanis. Second Series. Ann Arbor, 1951; Bagnail R. S. The Florida Ostraka. Documents from the Roman Army in Upper Egypt. Durham, 1976; Marichal R. Les ostraca de Bu Njem. Tripoli, 1992.
⁶⁶ Bowman A. K., Thomas J. D. The Vindolanda Writing Tablets and their Significance: An Interim Report // Historia. 1975. Bd. 24. Hf. 3. P. 463-478; iidem. Vindolanda: The Latin Writing Tablets. L., 1983; iidem. The Vindolanda Writing Tablets (Tabulae Vindolandenses II). L., 1994; iidem. New Writing Tablets from Vindolanda // Britannia. 1996. Vol. 27. P. 294-328; iidem. The Vindolanda Writing Tablets (Tabulae Vindolandenses III). L., 2003; Bowman A. K. Life and Letters on the Roman Frontier: Vindolanda and its People. L., 1994. См. также: Birley R. Vindolanda: A Roman frontier Post on Hadrian's Wall. L., 1977; idem. The Roman Documents from Vindolanda. Newcastle, 1990; Садовская M. С. Римский форт Виндоланда. К вопросу о романизации Британии // ИИАО. 1988. С. 71-80; Adams J. N. The New Vindolanda Writing tablets // CQ. 2003. Vol. 53. N 2. P. 530-575.
⁶⁷ Ср., например: Le Roux P. L'armee romaine au quotidien: deux grafittes legionaires de Pompei et de Rome // Epigraphica. 1983. Vol. 45. P. 65-77.
⁶⁸ Speidel M. A. Die romischen Schreibtafeln von Vindonissa: lateinische Texte des militarischen Alltags und ihre geschichtliche Bedeutung. Brugg, 1996 (данное издание осталось мне недоступным).
⁶⁹ Возможно, на одном из остраконов из Бу Нджем (Morichal R. Op. cit. N 144) упоминается героиня «Энеиды» Дидона. Если это действительно так, то можно говорить о знакомстве солдат, служивших в этом отдаленном гарнизоне в начале III в., с Вергилием. См.: Rebuffat R. L'armee romaine a Gholaia // KHG. P. 243. Данная работа, в которой комплексно использованы интереснейшие надписи, острака и археологические данные, является прекрасным показателем того, как много могут дать все эти свидетельства для характеристики повседневной жизни и духовного облика римских солдат на примере отдельно взятого гарнизона.
⁷⁰ См. очень интересное исследование Дж. Адамса: Adams J. N. The Language of the Vindolanda Writing Tablets: An Interim Report // JRS. 1995. Vol. 85. P. 86-134.
⁷¹ Публикации наиболее интересных писем: CPL, N 250-255 (Р. Mich. 467-472) (письма солдата Клавдия Теренциана); Sei. Pap., 111-112; BGU, 423, 814 (Р. Mich. 465- 466) (письма воина Аполлинария). Из посвященной им литературы можно указать: Mondini M. Lettere di soldati //Athen e Roma. 1915. Vol. 18. P. 241-258; Smolka F. Lettres des soldats ecrits sur papyrus // Eos. 1929. Vol. 32. P. 153-164; Pighi G. B. Lettere latine di un soldato di Traiano (P. Mich., 467-472). Bologna, 1964; Adams J. N. The vulgar Latin of the letters of Claudius Terentianus. Manchester, 1977; MitthofF. Soldaten und Veteranen in der Gesellschaft des romischen Agypten (1.-2. Jh. n. Chr.) // KHG. S. 393-404; Ковелъман А. Б. Риторика в тени пирамид (Массовое сознание римского Египта). М., 1988. С. 113-115.
⁷² Smolka F. Op. cit. P. 164.
⁷³ Основные издания военной документации на папирусах: Daris S. Documenti per la storia delP esercito romano in Egitto. Milano, 1964; Fink R. O. Roman Military Records on Papyrus. Cliveland, Ohaio, 1971. Из обширной литературы, посвященной документации в римской армии, см.: Watson G. R. Documentation in the Roman Army //ANRW. Bd. II. 2. 1974. Р. 493-507; Documenting in the Roman Army. Essays in Honour of Margaret Roxan / Ed. by J. J. Wilkes. L., 2003.
⁷⁴ См.: Watson G. R. The Roman Soldier. N. Y., Ithaka, 1969. P. 38.
⁷⁵ Например, для изучения отношения в римской армии к военным знаменам. См.: Stoll O. Die Fahnenwache in der romischen Armee//ZPE. 1995.Bd. 108. S. 107-118.
⁷⁶ Значение этого архива сразу же было по достоинству оценено одним из руководителей раскопок в Дура М. И. Ростовцевым. См.: Rostovtzeff М. Das Militararchiv von Dura // Papyri und Altertumswissenschaft. Vortrage des 3. Internationale Papyrologentages in Munchen von 4. bis 7. September 1933. Munchener Beitrage zur Papyrusforschung und antiken Rechtsgeschichte. Bd. 19. Munchen, 1934. S. 351-378.
⁷⁷ Editio princeps: Fink R. O., HoeyA. S, Snyder W. F. The Feriale Duranum // YCS. 1940. Vol. 7. P. 1-222. См. также: FinkR. O. Op. cit. N 117. P. 422-429, с библиографией. Перевод на русский язык (выполненный, правда, с французского) см.: Ле Боэк Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Пер. с фр. М., 2001. С. 369-371.
⁷⁸ Это мнение впервые высказал A. S. Hoey (YCS. 1940. Vol. 7. Р. 173). Ср.: Nock A. D. The Roman Army and the Roman Religious Year I I HThR. 1952. Vol. 45. P. 186-252).
⁷⁹ В античной литературе такое выражение встречается лишь однажды — у Иеронима (Adv. Rufin. 2. 2). См.: Mosci Sassi M. G. Op. cit. P. 26-27. Not. 9.
⁸⁰ Kempf J. G. Romanorum sermonis castrensis reliquae collectaneae et illustratae // Jahrbucher fur das Klassische Philologie. 1900. Suppl. XXVI.
⁸¹ Mosci Sassi M. G. Op. cit.
⁸² См., в частности: Le Bohec Y. L'armee romaine sous le Haut-Empire. P., 1989. P. 248; Carrie J.-M. Il soldato // L'uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 131 sg. Исключение составляет, пожалуй, только интересная работа Дж. Адамса, посвященная оценке культурного уровня центурионов на основе социолингвистического анализа двух известных стихотворных надписей из Бу Нджема в Триполитании (Adams J. N. The Poets of Bu Njem: Language, Culture and the Centurionate // JRS. 1999. Vol. 89. P. 109-134).
⁸³ Подробно см.: Махлаюк А. В. Sermo castrensis как источник изучения ментальности римского солдата // Проблемы источниковедения всеобщей истории. Часть I: Проблемы источниковедения истории Древнего Мира и Средних веков. Белгород, 2002. С. 32-40.
⁸⁴ Le Bohec Y. Op. cit. P. 248.
⁸⁵ Rebuffat R. La poeme de Q. Avidius Quintianus a la deesse Salus // Karthago. 1987. T. 21. P 93 (цит. по: Carrie J.-M. Op. cit. P. 134).
⁸⁶ Массой В. М. Война как социальное явление и военная археология // Военная археология. Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе. Материалы междунар. конф. 2-5 сентября 1998 г. СПб., 1998. С. 6-8.
⁸⁷ Из огромного количества работ, посвященных данной проблематике, отметим следующие: Scheiper R. Bildpropaganda der romischen Kaiserzeit unter besonderer Berucksichtung der Trajanssaule in Rom und korrespondierender Munzen. Bonn, 1982; Settis S. La colonne Trajane: Invention, Composition, Disposition//Annales. E. S. С. 1985. N 5. P. 1151-1194; idem. La colonne Trajane: l'empereur et son public // RA. 1991. N 1. P. 186-198; Autour de la colonne aurelienne. Geste et image sur la colonne de Marc Aurele a Rome / Ed. par J. Scheid, V. Huet. Turnhout, 2000 (содержание данной работы известно мне по рецензии О. П. Смирновой: ВДИ. 2003. № 3. С. 238-242); Waurick G. Soldaten in der romischen Kunst//Roman Frontier Studies. 1979/Ed.by W. S. Hanson, L. J. F. Keppie. Vol. 3. Oxf., 1980. S. 1091-1098; Fehr B. Das Militar als Leitbild: Politische Funktion und gruppenspezifische Wahrnehmung des Traiansforum und der Traianssaule // Hephaistos. 1985-1986. Bd. 7-8. S. 39-60; Picard G.-Ch. Les trophees romains. P., 1957; idem. L'ideologie de la guerre et ses monuments dans l'Empire Romain // RA. 1992. N 1. P. 111-141; Davies P. J. E. The politics of perpetuation: Trajan's Column and the art of commemoration // AJA. 1997. Vol. 101. N 1. P. 41-65; Galinier M. La representation iconographique du legionnaire romain // Les legions de Rome sous le haut-empire. Actes du congres de Lyon (17-19 Septembre 1998) / Ed. Y. Le Bohec, C. Wolff. Vol. I. Lyon; P., 2000. P. 417-439; Hannes tad N. Rome and her Enimies: Warfare in Imperial Art // War as a Cultural and Social Force: Essays on Warfare in Antiquity. Kobenhavn, 2001. P. 146-154; Alexandrescu-Vianu M. Le programme iconographique du monument triomphal d'Adamklissi // Dacia. 1979. Т. ХХ1П. P. 123-129; Поплавский В. С. Культура триумфа и триумфальные арки Древнего Рима. М., 2000.
⁸⁸ Carrie J.-M. Op. cit. P. 135-138; Galinier M. Op. cit. P. 426-429. Мне остались недоступны две специальные работы по данной проблематике: Franzoni С. Habitus atque habitudo militaris. Monumenti fiinerari di militari nella Cisalpina romana. Roma, 1987 (Studia archaeologica 45); Tufi S. R. Militari romani sul Reno. L'iconografia degli «stehende Soldaten» nelle stele funerarie del I secolo d. C. Roma, 1988 (Studia archaeologica 92); Stoll O. Die Skulturenausstatung Romischen Militarlagen am Rhein und Donau. St. Katarinen, 1992; Scafer T. Spolia et signa. Gottingen, 1998.
⁸⁹ Kunzl E. Politische Propaganda auf romischen Waffen der fruhen Kaiserzeit // Kaiser Augustus und die verlorene Republik. Eine Ausstellung in Martin-Gropius-Ban, Berlin 7. Juni — 14. August 1988. Mainz, 1988. S. 541-545.
⁹⁰ Henig M. The veneration of heroes in the Roman army. The evidence of engraved gemstones // Britannia. 1970. Vol. I. P. 246-265; Boschung D. Romische Glasphalerae mit Portratbusten II В J. 1987. Bd. 127. S. 255-258; Колобов A. В. Династическая пропаганда на знаменах и боевых наградах римских легионов: Первый век Империи // ПИФК. 2000. Вып. 8. С. 129-136.
⁹¹ Римским монетам как историческому источнику и своеобразному средству политической пропаганды посвящена большая литература. См., в частности: Jones A. H. М. Numismatics and History // Essays in Roman Coinage Presented to Harold Mattingly. Oxf., 1956. P. 13-33; Sutherland С. H. V. The Intellegibility of Roman Imperial Coin Types // JRS. 1959. Vol. 49. P. 46-55; idem. Roman History and Coinage 44 В. C. — A. D. 69. Oxf., 1987; Crawford M. Roman Imperial Coin Types and the Formation of Public Opinion // Studies in Numismatic Method Presented to Ph. Grierson. Cambridge, 1983. P. 47-64; Perez C. Monnaie du pouvoir, pouvoir de la monnaie: Une pratique discursive originale — le diseurs figurative monetaire (1-er s. av. J.-C. — 14 ap. J.-C.). P., 1986. Специально военным темам на монетах императорского времени посвящены следующие работы: Rossi L. Le insegne militari nella monetazione imperiale romana da Augusto a Commodo // Ri vista italiana numismatica. 1965. Vol. 67. P. 41-81; Wittwer К. Kaiser und Heer im Spiegel der Reichsmunzen. Untersuchungen zu den militarpolitischen Pragung in der Zeit von Nerva bis Caracalla: Diss. Tubingen, 1986; Richier О. Les themes militaires dans le monnayage de Trajan // Latomus. 1997. T. 56. P. 594- 613; Абрамзон M. Г. Римская армия и ее лидер по данным нумизматики. Челябинск, 1994; он же. Император и армия в римской монетной типологии // ВДИ. 1996. № 3. С. 122 — 137; он же. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995.
⁹² В науке уже достаточно долго, но без достижения однозначного итога, продолжается дискуссия об убедительной силе императорских монет как средства официальной пропаганды. Если одни исследователи, как, например, А. Джонс, вообще отрицают связь между монетными легендами и пропагандой (Jones A. H. А/. Op. cit.), то другие, как К.Сазерленд и М. Г. Абрамзон (см. их работы, указанные в предыдущей сноске), напротив, видят в монетах не только самый массовый, но и вполне эффективный пропагандистский инструмент. Об этой дискуссии см.: Crump G. A. Coinage and Imperial Thought I I The Craft of the Ancient Historian: Essays in Honor of Chester G. Starr / Eds. J. W. Eadie and J. Ober. N. Y.; L., 1985. P. 425-441. Наши критические замечания о подходах и выводах книги М. Г. Абрамзона см.: Махлаюк А. В. Рец. на: Абрамзон М. Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995 // ВДИ. 1997. № 3. С. 173-178.
⁹³ Ср., например, очень интересные наблюдения, сделанные П. Кейзи на основе анализа клада из Арраса: Casey P. J. LIBERALITAS AUGUSTI: Imperial Military Donatives and Arras Hoard 11KHG. P. 445-458.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3533

загрузка...

Другие книги по данной тематике