Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Жорж Дюби.   Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о себе самом

II. Герард Камбрейский и мир

Текст, исходящий от Герарда Камбрейского, — очевидно более ранний. Поэтому, приступая к анализу системы, я беру начальную версию Gesta episcoporum cameracensium, которую наш епископ, повергнутый в смятение смертью своего покровителя, императора Генриха II, велел написать — и для того, чтобы поддержать свой личный престиж (Герард там выведен в качестве образцового прелата), и для того, чтобы защитить права своей церкви, напоминая о прошлом ради доказательства законности ее владений, утверждая принципы, выковывая идейное оружие, чтобы оказаться в выгодном положении во время возможных схваток. Сначала сочинение повествует о деяниях первых епископов Камбрейских; затем перечисляет земли, принадлежащие собору и монастырям диоцеза; наконец, в книге III, прославляет то, как Герард в первые двенадцать лет своего епископата исполнял свою роль. Вот здесь и содержится собственно похвала, защитительная речь pro domo, а в этой речи — небольшая фраза. Разобрать книгу III, обнажить ее архитектонику: вот чем следует заняться прежде всего.

Задача эта осложняется тем, что текст был раздроблен, расчленен, дополнен в 1054 г., после смерти героя. Эти переделки еще больше запутывают хронологию описываемых событий, которая и изначально не выстраивалась в одну линию. Первый автор, для вящей славы своего патрона, решил сплести события так, чтобы доктрина, которой руководствовался Герард в своих действиях, стала как можно очевиднее.

Деятельность, апологией которой «Жеста» является, протекает в присутствии других протагонистов. Герард имеет дело с двумя государями, к владениям которых относится двойная епархия Камбре-Аррас, с императором и королем Франции; он имеет дело со своими собратьями, другими епископами Реймсской провинции, с князем, primeps, своим соседом и конкурентом — графом Фландрским; наконец, он имеет дело еще с одним актером — «народом». На пышной сцене, где великолепно разыгрываются его подвиги, Герарду очевидно принадлежит первая роль. Он красноречив, он говорит, что истинно, что справедливо, что исходит с небес, он без устали сражается словами, извлекая ради этого из своей памяти, черпая из епископской библиотеки фразы и стихи из Писания и из Отцов Церкви. Он опасается хоть раз выдвинуть довод, который не соответствовал бы «предписаниям Евангелия, или апостолов, или канонов, или пап»1, тщательно заботится, по его же словам, о том, чтобы собирать отсылки к Библии и патристике, «дабы никто нас бесстыдно не обвинил, что мы недостаточно приводим речений евангельских». День за днем он говорит о мире.

Это была главная тема того особого литературного жанра, каким являлись жесты о епископах. Полагалось изображать прелатов трудящимися, сменяя друг друга, ради общественного согласия, вкладывающими в сердца властителей страх, в сердца пастырей — любовь; им полагалось тесно сотрудничать с королевской властью, присоединяя к могуществу короля дополнительные достоинства священства, чтобы надолго установилась «справедливость»2. Таково намерение Gesta episcoporum cameracensium: прославить епископа Герарда как «миротворца». По трем особым причинам. Первая — общая: желать мира означает желать порядка, блага, повиноваться божественной воле; разве не называют совершенный град, небесный Иерусалим, visio pacts, видением мира? Именно через умиротворение себя человечество готовится к скорому возвращению во вновь обретенный рай. Вторая причина в том, что в 1024 г., когда камбрейский каноник по приказу прелата послушно воздвигает этот памятник его славы, мир стал главным делом для христиан: уже несколько месяцев Генрих II и Роберт Благочестивый стараются его восстановить совместными усилиями, и на тех ассамблеях, где встречаются, соревнуясь, старые и молодые, все епископы страны франков, Francia, только о мире и говорят. Наконец, третья причина в том, что ради мира Герард изо всех сил старается вытащить эту занозу, покончить с одной мелкой проблемой, личной, конкретной, жалкой, раздражающей его, мешающей ему сосредоточить взгляд на вещах духовных, отвлекающей от разгадывания посланий, исходящих от невидимого; ради мира Герард надеется обуздать человека, который каждый день оспаривает его власть в его городе и даже на пороге епископского дворца; человек этот — Готье де Ланс, кастелян (владелец замка).

Графская власть в Камбре с 1007 г. передана императором епископу. Это означает, что он может осуществлять все королевские полномочия, звать к оружию, судить, взимать королевские подати. Но посреди Камбре высится замок. Этот замок, как и все те, которыми усеяна Франция, — символ верховной земной власти, potestas, права подавлять и брать силой. Воплощение расправы тяжкой, свирепой, дикой, действенной. В замке стоит гарнизон солдат-грабителей, milites, рыцарей, командует которыми Готье, хранитель крепости. Как все владельцы замков в то время, он старается извлекать выгоду из исполнения своих обязанностей. За ним стоит и его поддерживает Балдуин, граф Фландрский. Этот граф — естественный соперник всех своих соседей-графов, и в особенности графа Камбрейского, епископа Герарда. Город Аррас входит в его владения, regnum; он уже полновластный хозяин над Теруанской епархией; он хотел бы так же хозяйничать и в Аррасской епархии, объединенной в те времена с епархией Камбрейской. А более всего он мечтает, подбадриваемый порой Капетингом, расширить свои владения по ту сторону границы, в Лотарингии, то есть в Камбрези. Готье — одна из пешек, которыми он манипулирует ради такого продвижения. Его амбиции разжигают внутри епархиальной столицы классический для тех времен конфликт между церковной властью — которая говорит, пишет, которая и донесла до нас, историков, все, что мы знаем о такого рода делах, — и властью светской, между епископом и человеком, которого епископ обличает как «тирана», угнетателя народа, поскольку тот оспаривает у него власть сеньора. Обычные, надоедливые раздоры. Возникает вопрос, не из-за них ли и была по большей части написана «Жеста». Во всяком случае, перипетии этой борьбы напоминают о себе на всем протяжении повествования. Спор на самом деле начался задолго до появления Герарда, в восьмидесятые годы X в., в тот самый момент, когда повсюду, в Маконне, в Пуату, в Иль-де-Франсе, сеньоры из замков начинают сплетать вокруг крепостей сеть обязательных повинностей, систему эксплуатации крестьянства. Новый епископ обнаружил перед собой эту систему во всей ее свирепости сразу же после избрания. Пока предшественник его лежал на смертном одре, Готье захватил дом епископа, а затем нарушил торжественность похорон. Он не сдается: «Жеста» рассказывает, как он вместе со своими цепными собаками-рыцарями поджег городские предместья. Готье, злодей, слуга дьявола, присутствует на каждой, или почти на каждой, странице книги III, и на протяжении всей книги переплетаются две темы: тема тирании и тема мира.

Ибо похвальное слово главной своей целью имеет показать, как добрый епископ, защитник бедняков, сопротивляется атакам злых людей. Тремя способами. Первый защитный прием — ослабить графа Фландрского, раздувающего пожар, взяв под свое крыло его сына; тот взбунтовался против отца, как бунтовало тогда большинство законных наследников, как только они выходили из отроческого возраста и исполнялись нетерпеливым желанием самостоятельно распоряжаться родовыми богатствами, к чему их еще подталкивали приятели-сверстники, столь же недовольные своим положением и столь же алчные. Второй прием состоял в том, чтобы заключать с противником отдельные договоры, соглашения. Их условия тщательно описываются «Жестой», которая тем самым становится неким сборником документов, гото-вых к предъявлению позднее, если понадобится, каким-нибудь третейским судам. Это договоры о военной службе, о разделе доходов от судопроизводства; гарантируются они, по новой моде, выдачей заложников, принесением личных клятв. Цель подобных соглашений — опутать Готье паутиной коллективных обязательств, способных подавить его попытки захватить побольше. Есть также надежда удержать его присягой: он должен поклясться, положив руку на ковчег с мощами, служить Герарду так, как, согласно обычаю, «рыцари лотарингские» служат своему сеньору и своему епископу3. Это значит, что Герард делает Готье своим вассалом, и в то самое время, когда такого рода связь становится основой политических отношений среди аристократии Французского королевства. Все это хрупко, быстро может быть нарушено, несмотря на страх кары свыше, ожидающей клятвопреступников. Все это унизительно для такой важной особы, как епископ Камбрейский, кузен герцогов, родственник и фаворит императора. Остается третий прием, самый тонкий, самый плодотворный, — идеологический. Герард помазан. Он пропитан «премудростью». Повседневности он может противопоставить теорию, ничтожным случайностям низкого мира — незыблемую правильность небесных велений. Ему надлежит стараться с помощью поучений, с помощью слова, восстанавливать остов власти, способной уменьшить тот беспорядок, карикатурным преувеличением которого рисуются необузданность, драчливость, алчность Готье. С одной стороны, «Жеста» предстает сборником «доказательств», ожидающим будущих судебных процессов. Но по сути она развивает обстоятельную теорию мира. В этом рассуждении, на своем точном месте, мы и расположим трифункциональную схему общества.

* * *

Шире всего тема мира разворачивается тогда, когда повествование доходит до 1023 г. То есть в том, что составляет почти исключительное содержание книги III; автор рассказывает в основном, что произошло за несколько месяцев, — решающих для истории того идеологического образования, которое мы пытаемся понять, — до того момента, когда он принялся за свой труд. Риторические композиционные ухищрения, равно как и перестановки, вызванные позднейшими обработками, приводят к тому, что этот трактат о благом мире перебивается другими рассуждениями, дробится, делится на пять фрагментов. Вот они:

1. В первый раз Герард появляется в роли миротворца в главе 24-ой: увещеваниями, взывающими к истине и справедливости, он уберегает своих собратьев, епископов Нуайонского и Ланского (Адальберона, своего родственника), от вооруженного разрешения вспыхнувшего между ними конфликта. Но это лишь пролог.

2. Первый акт занимает главу 27-ую. Действие происходит в Компьене, на ассамблее, созванной 1 мая 1023 г. Робертом Благочестивым. Тут переданы, воссозданы непосредственно слова Герарда; в этой речи приоткрывается идеологическая система. Самые важные особы королевства, среди которых и Герард, — он к ним принадлежит, но лишь наполовину, в тот день он появляется отчасти как представитель императора, — собрались, чтобы поговорить о всеобъемлющей реформе христианского общества, и следовательно, о мире. Двое собратьев епископа Камбрейского предлагают формулу «мир Божий», которую Герард осуждает и выдвигает собственное контрпредложение, набросок его общего замысла.

3. Несколько глав рисуют епископа поглощенным по видимости разными проблемами, а на самом деле ведущим все ту же борьбу, продолжающим обличать по другим поводам своих собратьев, викарных епископов Реймсской провинции (которые, по его словам, отклоняются от правильного пути, поскольку вовлекаются в беспорядок, захватывающий понемногу Западное королевство, тогда как он, лотарингец, с пути не сбивается). После этих нескольких глав в главе 37-ой снова речь о мире. В связи с событием, случившимся спустя несколько месяцев после Компьенской ассамблеи и в продолжение ее: в августе 1023 г. Генрих II и Роберт Благочестивый встретились на Маасе, в Ивуа, на границе их владений. «Здесь была принята общая дефиниция (под этим словом подразумевается окончательное решение, завершающее спор) о мире и о справедливости и о примирении во взаимной приязни. Здесь обсуждался также, с превеликим тщанием и основательностью, мир в святой Церкви Божией»4. Visio pacis. Словно небо сейчас спустится на землю, словно отхлынут внезапно смута и скверна: двое собратьев-венценосцев, оба — наместники Божий в этом мире, и вправду пришли к согласию, чтобы вернуть народ христианский в пределы, предначертанные Создателем. В самом средоточии этого рассуждения об общественном порядке каноник из Камбре и тот, кто за ним стоит, пожелали поместить образец справедливого мира, установленного, в соответствии с божественным замыслом, священными особами, представляющими Предвечного с помощью скипетра и меча, — королями.

4. Продолжение рассказа повествует о разочаровании. Оно описывает падение, отступление перед силами зла, вылазка которых отсрочила осуществление мечты. Видно, как опасность возрастает на всех уровнях. На нижнем — в Камбре: Готье бесчинствует. На высшем — в христианском мире: император умирает в июле 1024 г. (глава 50). Главу 51-ую, перескакивающую в год 1036, я считаю позднейшей интерполяцией; на мой взгляд, сразу же после рассказа о новой волне смуты в первоначальной редакции помещалась вторая речь Герарда. Как и первая, она направлена против епископов страны франков, Francm, против шагов, которые они предприняли в 1024 г.5 Фраза о трифункциональности представляет собой преамбулу к этой речи, которой завершается описание совершенного устройства общества.

5. Последний фрагмент возвращается к печальной действительности. Это вполне естественно, поскольку епископская проповедь на тему справедливого мира, предназначенная для всех, и в особенности для короля Роберта Французского, с которым в 1024—1025 гг. Герард, не признавший еще нового короля Германии, Конрада, ведет непрерывный торг, — эта проповедь обращена также, и быть может, прежде всего, в Камбре к кастеляну Готье. Тот и вправду в восторге от предложений франкских епископов, запрещающих творить самосуд, гнаться за грабителями и силой оружия отбирать у них награбленное. Как теперь епископ, его конкурент, может ему сопротивляться, напускать на него рыцарей? В мирных установлениях, укореняющихся в Бове и в других местах, Готье видит надежду на безнаказанность, брешь, пробитую в линии обороны вокруг земных интересов Церкви. Для него это случай осуществить, в том же самом 1024 г., свою мечту — создать вокруг своего замка некое самостоятельное княжество. Он бросается вперед при поддержке двух союзников: «народа», который он привлек на свою сторону, обличая епископа Герарда как препятствие к установлению мира; и графа Фландрского, princeps, который предлагает созвать общую встречу; на ней, как и в диоцезах этого региона, будет провозглашен новый мир. Перед такой атакой Герард отступает, возможно, под давлением молодых аббатов из Сен-Вааста и Сен-Бертена, которые служат посредниками между ним и графом. Ассамблея собирается на границе Фландрского графства, между городом Аррасом и городом Камбре, на лугу, как было тогда в обычае, вокруг рак с мощами всех местных святых; их снесли туда со всех сторон, образовав как бы наглядный островок сакрального. Великое скопление народа, maxima turba. Прибыл Герард. Он говорит. Он обвиняет Готье, рисуя его бродящим по округе подобно дьяволу, искушавшему святого Петра. Тогда как он, епископ, действительно хочет установить мир — хороший мир. Не упуская для этого ничего, что на его взгляд существенно, предлагая лишь то, что разрешают закон, lex, каноны, которые он так хорошо знает, и Евангелие. Наконец, такое понимание мира поддерживает прелат. До нас дошел текст, хранящийся в библиотеке города Дуэ, лист 91 рукописи 856. «Мир Божий, в просторечье называемый "перемирием"», предстает здесь как запрет нападать и грабить с вечера среды до утра понедельника и в период воздержания и очищения, предшествующий трем великим христианским праздникам — Пасхе, Рождеству и Пятидесятнице. В это время ни один человек, живущий в диоцезе или передвигающийся через него, не должен пользоваться оружием. Кроме короля, когда он ведет свое войско или конный отряд. На тех, кто нарушит этот запрет сознательно, епископ наложит церковные кары, они будут отлучены, отнесены на семь или на тридцать лет к разряду, ordo, кающихся, отрезаны от мира, исключены, обезоружены, принуждены к сексуальному воздержанию. Это сооружение из предписаний и угроз, возведенное, чтобы поставить преграду волне насилия в распадающемся обществе, но оставляющее место для законных репрессивных действий, тех, что предпринимает король, и только король, и которое венчает анафема еретикам, — это сооружение выстроено по плану, идущему от Бога; оно сконструировано служителем Бога, тем, кого помазание святым миром пропитало Его премудростью, а безопасность его обеспечивают помощники епископа, священники, специально обязанные молиться (orare) по воскресеньям и праздникам за всех тех, кто соблюдает мир, и проклинать его нарушителей. Дело «людей молитвы» и короля — таков мир документа из Дуэ, который, я полагаю, можно датировать 1024 г. Очень схожий текст одного епископского послания содержится в рукописи 67 из Ланской библиотеки. Этот текст исходит от Адальберона, который следует по пути, проложенному его родичем Герардом.

Итак, перед нами заново выстроенная, очищенная от нагромождения событий (которое погребает под собой изложение и порой его дробит), теория; ее выдвигает «Жеста» для обоснования извилистой политики епископа Камбрейского по отношению к кастеляну Готье, для оправдания сделки с совестью, на которую он пошел, присоединившись в конце концов, против воли, к движению за мир Божий, наконец, для объяснения особых мер, которые он предпринял, издавая свое пастырское послание, идя на уступки, чтобы спасти главное — теорию порядка, власти и общества. Ссылка на социальную трифункциональность помещена внутри воображаемой речи, относительно которой бесполезны попытки определить, где, когда Герард ее произнес, и в каких выражениях. Однако для того, чтобы охватить во всей целостности идеальную систему, которая в этой речи изложена лишь частично, нужно рассмотреть также другую проповедь, другое послание того же самого субъекта высказывания, неотделимого от первого. Этого провозглашения доктрины нет в дошедшем до нас тексте «Жесты». Вероятно, однако, что письменную форму ему придал тот же автор, каноник, исполнявший при Герарде роль секретаря. Содержание его передается в рукописи 582 из Дижонской библиотеки. Это тоже пересказ. В той форме, в которой она сохранилась для нас, эта вторая речь в той же мере воображаемая, что и речь из «Жесты». Однако несомненно, что она передает слова, действительно произнесенные Герардом, и на сей раз мы точно знаем, где и когда: в соборе Аррасской Богоматери, в январе 1025 г., перед кучкой еретиков, которых епископ пришел судить6.

Итак, изложение идеологической системы дошло до нас в разорванном виде, разделенное на три дополняющие друг друга части: речь в Компьене, речь в Дуэ, речь в Аррасе. Их следует очень тщательно проанализировать одну за другой, если мы хотим понять, как и почему в 1023—1025 гг. Герард Камбрейский считал нужным доказывать миру, «что род людской изначально был поделен натрое».

* * *

Контуры системы впервые появляются в тех возражениях, которые Герард 1 мая 1023 г. адресует епископу Бовезийскому Гарену и епископу Суассонскому Беральду7. Они «по причине слабости (imbecillitas) короля» и свирепости греха, видя, что «устои» (status regni) пошатнулись, права каждого попираются, всякая справедливость уничтожена, предложили для общественного блага применить во Франции, то есть к северу от Санса и Осера, правила, предписанные незадолго до того бургундскими епископами. Они вместе предложили, «что они сами и все прочие клятвенно обязуются хранить мир и справедливость». Остальные епископы «Верхней Галлии» их поддержали. Из других источников известно, что Гарен, по крайней мере, на следующий год велел в своем диоцезе принести коллективную клятву, текст которой почти слово в слово воспроизводит тот, что использовали бургундские прелаты в 1016г., на соборе в Вердене-сюр-ле-Ду, где были король Роберт и Беральд Суассонский8.

А Герард отказывается, и говорит, почему. Прежде всего, из боязни греха. На его взгляд, такой совет неосторожен: принуждать всех клясться под страхом отлучения означало бы подвергать всех опасности клятвопреступничества. Не забудем, с какой чрезвычайной серьезностью воспринималась в то время клятва, этот сакраментальный жест, этот своего рода вызов, бросаемый Богу. Столь страшный, что уже сакрализованным особам, епископу, королю, клясться было запрещено. Ужасные кары ждали тех, кто невзначай клятву нарушил. А люди, которые отваживались ее принести, почитая себя достаточно сильными, чтобы ни в коем случае ее не преступить, тем самым впадали в грех гордыни. За страхом святотатства таится другой — страх заговора. Это застарелый страх, уже Каролинги его испытывали: Карл Великий предписал не клясться никогда, за исключением трех случаев: чтобы связать себя с королем, чтобы связать себя со своим сеньором и, наконец, в судебном заседании, чтобы снять обвинение с друга или обелить самого себя. Герард в своей мудрости выказывает по этому поводу полное уважение к каролингской традиции. Вассальная клятва, которой он требовал от владельца замка в Камбре, подходила под одну из трех дозволенных категорий. Он разделял позицию всех тех духовных лиц, кто подобно Аббону из Флери или Бурхарду Вормсскому, собирал тогда старинные постановления, трудился над составлением некого кодекса, и кто, как и он, во времена, когда на Севере Франции жители городов стремились таким образом сплотиться именно для восстановления мира с помощью коллективной клятвы, объединяющей равных, опасался заговоров, возрождения древних языческих сообществ, которых боялись советники Карла Великого.

Герард не соглашается с коллегами и по другой причине: то, что они предлагают, вовсе не приведет к стабильности, а напротив, пошатнет устои, status, не только «королевства», но и «Святой Церкви», а значит, всего христианского мира. Ведь забота об этих «устоях», говорит он, возложена Провидением на «двух особ-близнецов», связанных между собой, как душа с телом, как две природы Христа; это особа священнослужителя и особа короля. «Одному надлежит молиться (оrаrе), другому — сражаться (pugnare)». Вот они, эти два слова; те, кто молится, те, кто сражается, — две из трех функций. Соединенные. Герард продолжает: «Королям должно подавлять мятежи своей доблестью, virtus» (это, по Жоржу Дюмезилю, энергия, носителем которой является их кровь, сила, которой они наделены, особое свойство, присущее второй функции), класть конец войнам, вести переговоры о мире. Епископам (они — источник священства) свойственны два рода действия, заключенные в глаголе огаге: наставлять королей, «дабы они отважно сражались ради спасения отечества», молиться, «дабы они побеждали». Роль «ораторов» в том, чтобы словом поддерживать ратный труд короля. Их роль не в том — как утверждают епископы Бовезийский и Суассонский, — чтобы самим, непосредственно, заниматься делами войны и мира.

На этой первой стадии высказывания уже присутствуют функции как элемент государственной структуры. Пока функций только две. Текст и контекст позволяют нам по меньшей мере определить, кто из людей является легитимным носителем этих двух функций. Когда Герард Камбрейский говорит об oratores и pugnatores, он не имеет в виду ни всех клириков, ни всех воинов. Он имеет в виду епископов и королей.

* * *

Чтобы воссоздать систему в ее целостности, на мой взгляд, лучше всего сразу же перейти к Аррасской проповеди. Она несравненно более пространная, она переделана и расширена по приказу Герарда, чтобы стать настоящей «суммой» истинного учения. В Артуа возникла некая секта; она предлагает правило жизни, justicia, которое само, без помощи таинств, может привести к спасению. Епископа Камбрейского и Аррасского известили о ней. Между Рождеством и Богоявлением 1025 г., во время обычной остановки, statio, в своей второй резиденции, он велел провести дознание, расследование. Это его обязанность — выискивать все отклонения. Не прибегая к светской власти князя, princeps, графа Фландрского (это делать он остерегается), епископ приказывает в четверг вечером взять сектантов — тех, кого удается схватить. Их «учитель» бежал; осталось несколько адептов; их держат под стражей три дня. В эти дни епископ предписывает пост священникам и монахам его диоцеза — только служителям Божиим, а не всем верующим; Герард против того, чтобы все постились, как он против того, чтобы все давали клятвы. Пост этот очистительный. Он должен помочь прелату в его миссии утверждения истины, наилучшего понимания смысла католических догматов. На третий день, в воскресенье, день света (повествование исполнено символики: еретиков заключили в темницу вечером в четверг, в тот миг недели, когда Иисус был предан Иудой; истина должна воссиять в воскресенье утром, как воссияло воскресение Христа), перед собравшимися в соборе разыгрывается пышный спектакль. По местам расставлены свидетельства истинной веры, распятие, книга Евангелий. Епископ, в полном облачении, восседает в центре; вокруг него стоят архидиаконы, которым положено следить за дисциплиной, а перед ними две раздельные составляющие христианского общества, духовенство и миряне. Поется псалом, призывающий пришествие Господа. Затем начинается то, что называется консисторией: аббаты и священники, в соответствии со своим духовным чином, рассаживаются по обе стороны от епископа; епископ представляет народу обвиняемых, их вводят, и епископ приступает к допросу. Те дают показания. Чему их учили? Ересиарх, некий итальянец, читал им проповеди о Евангелиях и Посланиях Апостолов; он опирался лишь на одну часть Писания, на Новый Завет. Какое учение они исповедуют? Они полагают ненужными крещение, покаяние и евхаристию, все таинства, «отменяя (так и есть) Церковь»; они осуждают брак; отказывают в поклонении святым, кроме апостолов и мучеников. Следует дискуссия: епископу, который указывает им на то, что все отвергаемое ими содержится в Новом Завете, а следовательно, их учение противоречит закону, они отвечают, что во всяком случае нет никаких противоречий между законом и их правилами жизни. Прекрасный ответ: эти люди не падают на колени, не уклоняются от спора; они способны ясно излагать правила, которым намерены следовать: бежать от мира, обуздывать плотские желания, жить трудом своих рук, прощать обиды, любить друг друга в своей секте. Тому, кто соблюдает эти правила, крещение — повторяют они — вовсе не обязательно; а тому, кто их не соблюдает, оно недостаточно. Ведь крещение на самом деле не освящает: оно дается людьми небеспорочной жизни младенцам, которые пока невинны, но повзрослев, непременно будут грешить. После этого обмена мнениями епископ и произносит свою речь.

Из «книжицы», в которой содержание этой речи развито, подкреплено ссылками на Библию и Отцов Церкви, и которая в такой выверенной, догматической форме имела широкое хождение (несомненно, что епископ Адальберон Ланский знал этот текст, когда приступал к своей поэме), видно, что Герард старается не переносить спор с теми, кого считает еретиками, в область тех правил, той, как они говорят, «справедливости», что они для себя установили. Ибо их взгляды не только не противоречат евангельскому учению, но реально воплощают его на деле. Секта хочет быть совершенным обществом. Чем отличается она от тех объединений истово верующих, отгородившихся от скверны мира, какими были в то время монашеские общины, в ортодоксальности которых никто и не думал усомниться? Герард лишь однажды делает ссылку на мораль еретиков. В заключение своей речи он напоминает им, что одних дел недостаточно, что сверх того нужна благодать, дар Божий, распространяемый через посредство определенного института — Церкви. Поскольку на самом деле в этом и заключается истинная цель речи: доказать, что таинства необходимы.

Ересь — радикальная, опасная, утверждающаяся вскоре после тысячного года как одно из знамений, быть может, самое убедительное, той беспокойной силы, которая обеспечивает внезапный взлет цивилизации Запада, — не в критике священников, не в обличении их порочности. Она в желании обходиться без них. Отрицать пользу духовенства. Почему какие-то люди, отделяя себя от других, претендуют на исключительную привилегию совершать таинства? Чем объяснить, что небольшая кучка сохраняет за собой подобную монополию и таким образом подчиняет себе остальную часть общества? Таков революционный вопрос, который ставит ересь. Герард берется на него ответить. Внутри человеческого общества существует, и это очевидно, некая нерушимая граница, отделяющая особую категорию, «порядок» (оrdo), члены которого, — говорит епископ, — предназначены одни, исключая всех остальных, совершать определенные действия. Эта граница окружает строго обозначенный участок — участок священства. «Недозволительно человеку мирскому облекать себя духовной властью священника, коего обязанностей (officium) он не исполняет, коего суровые обычаи ему не ведомы, и он не может наставлять в том, чего не знает»9. Это делает «учителя», которого слушали аррасские сектанты, лжеучителем. Такая исключительность, такая монополия на совершение литургии, на определенный образ жизни, на знание, вытекают из таинственного, почти магического действия — миропомазания10. Ordo учреждается этим «знамением» сакральности (вот точное значение слова sacramentum в устах Герарда). Помазывая руки священников — своих consortes, принадлежащих к тому же разряду, — делая их руки способными в свой черед совершать таинства, епископы рукополагают и располагают духовенство. Непостижимая сила святого мира, которую одна рука передает другим, создает внутри священнического порядка нерушимую иерархию. Корпус священников сам делится на разряды. Им правит епископат. Как дух правит плотью, так епископы правят Церковью11.

Определение Церкви дается в 16-ом, предпоследнем разделе речи, идущем непосредственно перед кратким осуждением секты и составляющем заключительный довод, завершающий всю полемическую аргументацию. Те, кто публиковал труд Герарда, назвали эту основополагающую главу так: «О порядках управления Церковью»12, справедливо подчеркнув ключевое слово — «порядок», ordo. И в самом деле, речь здесь идет только о порядке—то есть именно о той идеологической системе, которую я пытаюсь воссоздать.

О порядке, о необходимости различения по порядкам (discretio ordims) между людьми, между взрослыми представителями человеческого рода мужского пола (vin), Герард уже говорил раньше, когда касался брака. Он обращался к еретикам, осуждавшим брак, стремившимся запретить его для всех, — но он нападал также и на тех клириков, весьма многочисленных в начале XI в., которые стремились, напротив, разрешить брак всем, в частности, им самим; они спрашивали, во имя чего их хотели заставить расстаться с женами, и утверждали, что люди не ангелы, что воздержание — это дар благодати, и навязывать его человеческим повелением никто не вправе. На это епископ Камбрейский отвечал, что они заблуждаются, что на самом деле некоторые люди — если не совершенно, то наполовину ангелы: «от народа — говорит он, — их отделяют (он употребляет здесь латинский глагол dividere) правила жизни, коим они следуют», «в особенности же избавлены они (отметим эту мысль, так как она прямо касается той формы, которая есть фигура трифункциональности) от обязанностей, порабощающих миру сему». Люди, отличающиеся таким образом от других, выстроенные в особый порядок, которым запрещен брак, бесспорно оскверняющий, так как они не полностью принадлежат к плотскому миру, — это, совершенно очевидно, священники. Однако в этой части речь идет всего лишь о вступительных замечаниях. Последовательно эта теория излагается в заключительной части.

1. Сначала Герард говорит о порядке в единственном числе: «порядок управления Церковью» сообразуется с «божественным устроением». Иначе говоря, это некая структура, вневременной остов, проекция замысла Божия.

2. «Святая Церковь», наша мать, дом Божий, «горний» (supernus) Иерусалим, принадлежит и небу, и земле, и невидимому, и видимому. Порядок, который правит Церковью, ecclessia, и который ее на самом деле учреждает, распространяется, следовательно, на некое двухэтажное здание, причем нижний этаж (низкий мир) воспроизводит, в менее совершенном виде, расположение верхнего; сообщение между ними регулируется порядком, и как раз тем устремлением ввысь, под чьим воздействием кое-кто из людей, обычно пребывающих внизу, попал в верхний град, население которого обычно составляют ангелы. «Одна часть людей уже царствует, разделяя общество ангелов; а другая еще странствует по земле (в дороге, в пути, как евреи, идущие в Землю Обетованную), воздыхая, уповая (также вознестись)»13. Это основное положение. Оно устанавливает, что нет стены между двумя градами, высящимися один над другим; что на верхнем расположено царство; что некое напряжение — то самое, которое сто лет спустя ваятель, сделавший тимпан Отенского собора, пожелал изобразить, безмерно вытянув ввысь толпу воскрешенных, — толкает людей подниматься вверх, к этому царству; что некоторые его достигли. Благодарственная песнь из Апокалипсиса (5, 9—10), памятью о которой полнится вся высокая Церковь, ясно говорит, что эти люди — священники.

3. Следующее за этим положение не менее важно: на земле, как и на небе, все существа выстроены «раздельными порядками» под властью одного владыки, чей престол находится в горнем граде, — Христа14. Власть свою господин осуществляет двумя способами. Во-первых, как священник, в небесном святилище. Он совершает беспрерывное жертвоприношение, ходатайствуя за нас, прося, умоляя; одесную Отца, в славе Отчего величия, Христос, на вершине иерархии, исполняет священническую функцию. Но одновременно Он исполняет и функцию Царскую. «Царь Царей.» Это по Его образцу, как Его наместники, правят цари земные, и те, кому поручено осуществлять «закон», судят в низком мире, что справедливо, а что нет. С высоты небес Христос являет Собой источник справедливости, а значит, мира. Князь, образцовый князь, Он правит двумя провинциями — небесной и земной — одного княжества. Военачальник, образцовый военачальник, он ведет «раздельными порядками» (раздельными, как солдатские отряды в тех литургических церемониях, какими были тогда сражения) все «воинство», духовное и земное. Судья, образцовый судья, он председательствует в верховном суде, curia. Но это латинское слово в то время обозначает также благородный семейный очаг. Христос видится судьей; он видится также отцом семейства, отцом-кормильцем, наделяющим каждого всем необходимым. В высшей точке, на вершине тысячеступенчатой пирамиды царствует один. Сын Божий один исполняет две функции, которые на земле первая, компьенская, речь Герарда рисовала распределенными между «двумя особами-близнецами»: оrаrе, приносить жертвы и говорить; pugnare, сражаться, мстить. По желанию можно также считать, что к этим двум функциям присоединялась третья, неявная: decernere, распределять, раздавать, кормить. Чтобы исполнять свою функцию, единую и троичную как сущность христианского божества, основание и сумму всех возможных функций, Христос нуждается в помощниках; на небе Ему помогает дивный «порядок» ангелов, на земле — «служение», «делание» (ministerium) людей.

4. Другой узловой пункт системы: те, кто управляет человеческим обществом, — это «служители» (ministri) Господа, то есть специальные уполномоченные Его власти. Единая функция Царя Небесного между ними распределена, раздвоена, поделена пополам (здесь речь не идет о третьем занятии). Эти две части представлены, раздельно, «особами-близнецами», oratores и pugnatores. То есть епископами и королями, прямыми представителями Иисуса. На земле они — два источника, из которых истекает распространяемое сверху вниз, по ступеням, по «выстроенным порядкам» (здесь это слово во множественном числе), всякое право молиться или сражаться.

5. Порядок, ступень, уровень, иерархия: земной порядок подобен порядку небесному. Существует соответствие между двумя градами (которые на самом деле — лишь один град, они полностью растворятся друг в друге в конце времен, вскорости; потому как раз и важно быть готовыми, помогать этому переходу, этому слиянию, уменьшая разлад, который неизбежно присутствует на нижнем этаже космоса, этаже изменений и порчи). Дойдя до этого перекрестка в своих аргументах, переплетение которых и составляет предлагаемую им идеологическую систему, Герард для подкрепления своей речи в защиту земного распорядка прямо обращается к двум авторитетам. Он ссылается на двух «Отцов», на двух епископов, двух oratores. Прежде всего на Дионисия Ареопагита, который в то время почитался одновременно первым епископом Парижским, мучеником, чьи останки хранились в монастыре Сен-Дени, и учеником апостола Павла, автором двух книг: «О небесной иерархии (или началии)» и «О церковной иерархии»15. Герард называет только его имя. Знал ли он непосредственно его сочинения? Был ли этот труд у него под рукой, в библиотеке собора? Мог ли он цитировать отрывки из этого труда? Во всяком случае, он обильно цитирует другого автора, свой главный источник: Григория Великого, епископа Римского.

Две цитаты. Первая16 — не удивляйтесь — именно та, которая подкрепляет рассуждения Луазо об иерархии и дисциплине. На вступительных страницах нашей книги я уже делал попытку перевести этот текст. Будет нелишне перечитать это утверждение о неравенстве и необходимости повиноваться, поскольку Герард Камбрейский неизменно делает его осью всех колесиков своей идеологической машины. «Божественное провидение установило различные звания и раздельные порядки (порядки, звания — в окружающих нас сегодня формах действительности наиболее четко эта концепция проявляется в организации военной сферы), дабы если низшие (меньшие) выказывают почтение к высшим (или вернее: к лучшим), а лучшие одаряют любовью (или нежностью) меньших, то из различий возникали бы истинное согласие и связь, и исполняющие всякую обязанность (officium) управлялись как должно (этой части фразы Луазо не цитирует; она, однако, существенна, так как именно здесь в систему вводится понятие функции). Ведь община (или: целокупностъ творения) не может существовать никак иначе, как только если ее хранит всеобъемлющий порядок различия». Принцип таков: порядок вселенной основан на различии, на последовательности ступеней, на дополнительности функций. Гармония мироздания вытекает из иерархического взаимообмена между почтительной покорностью и снисходительной нежностью. Доказательство тому, что «нельзя ни управлять миром, ни жить в нем при равенстве» (папа Григорий обращался к епископам, которые притязали на полное равенство между собой и отказывались признавать первенство одного из них; епископ Герард обращается к людям, отказывающимся повиноваться власти священников)? «Нас учит тому пример небесных воинств (достаточно поднять голову, направить взгляд ввысь, к менее нечистому, более совершенному, чтобы увидеть образец, порядок, Богом установленный, порядок, Богом данный): есть ангелы, есть архангелы, каковые очевидно не равны между собой, но отличаются друг от друга могуществом и чином». Это должно убеждать: в небесном войске существуют два чина, две степени могущества. В этой точке своего рассуждения Герард призывает себе на помощь два места из Ветхого Завета, где говорится об одних ангелах, повинующихся другим; одни повелевают, приказывают, другие помогают, исполняют. Если так обстоит дело в ангельском обществе, если организация этого наичистейшего общества основана на различиях, то тем более необходимы различия для общества человеческого. Ведь ангелы безгрешны; люди безгрешны быть не могут (это уже возражение еретикам: невозможность для человеческого существа самому, без благодати таинств, очиститься от скверны). Грехом и предопределяется неравенство.

Тут появляется вторая цитата из Григория Великого17. Она взята из Regula pastoralis («Правила пастырского»), II, 618, где повторяется то, что писал учитель в своих Moralia in Job, «Моральных толкованиях на Книгу Иова» (важнейший труд, над которым в начале XI в. размышляют во всех монастырях Запада; но епископ Герард предпочитает этому непосредственному источнику книгу, производную от него; ее можно найти в каждой епископской библиотеке, и толкует она о пастырстве, то есть о делах, касающихся прелатов, руководителей духовенства). «Хотя природа и рождает всех людей равными (или: хотя люди и рождаются равными по праву), грех (culpa) покоряет одних другим сообразно различному порядку (ordo) заслуг (есть степени и у греха); таковое различие, проистекающее из порока, установлено божественным промышленшм, дабы, коль скоро не назначено человеку жить в равенстве, с одних и с других спрашивалось разное.» К этим словам прибегает Герард, чтобы доказать провиденциальный характер церковной иерархии аррасским сектантам, которые ее отрицают, и чтобы обосновать приговор им, который он произнесет с высоты своей кафедры и своей мудрости.

Но дело еще не сделано. Он рассуждает о стихе из апостола Павла и стихе пз апостола Петра — двух покровителей Римской Церкви, двух краеугольных камней в том монументальном здании, каковым является папский католицизм, реставрация которого начинается на пороге XI в. Петр и Павел говорят о власти, о справедливом повиновении всякой человеческой твари верховному властителю и тем, кого он уполномочил. Герард напоминает, что уже в синагоге Бог, через посредство Моисея, учредил «различные порядки» — и в построении его фразы сопряжение двух глаголов, regere, править, и ordinate, упорядочивать, привлекает внимание слушателей к связи — по сути, решающей — между королевским саном и порядком. Церковь названа царством небесным. Она должна отражать иерархическое устройство небес теми различиями, которые установлены в ней самой. Среди ее членов сходность обязанностей (honor) не мешает некоторым обладать большим достоинством (dignitas). Таким образом распределяется власть (discretio potestatis), что позволяет ревностной заботе высших собирать низших воедино, дабы пользование свободой не толкнуло их к заблуждению.

В Аррасе смеркается. Епископ говорил долго. Хотя, разумеется, он произнес не столько слов, сколько было позднее написано в «книжице». Еще раз он цитирует апостола Павла: в «последние времена», перед концом света, появится множество лжепророков. Кучка людей перед ним, соблазненная одним из этих ложных пастырей, не издает ни звука: протокол говорит, что еретики прозрели. Герард анафематствует извращенное учение. Он исповедует истину — такова его роль, и если когда-либо его причислят к лику святых, то он будет отнесен к «исповедникам». Истину крещения, покаяния, «святой Церкви, общей матери всех верных», и «никто не может дойти к Матери Небесной, минуя земную мать». Истину евхаристии, жертвоприношения на алтаре, брака. Он переводит латынь ученых на язык простых людей, чтобы заблудшие поняли как следует. Они отрекаются и скрепляют отречение крестом, который их руки выводят на пергаменте. Слово одержало победу. Оно защитило общество — правильное общество. Авторитарное, иерархическое. Прочно покоящееся на необходимом неравенстве.

* * *

Перейдем к третьему фрагменту предлагаемой идеологической системы. В жизнеописании Герарда, в первоначальной редакции «Жесты о епископах Камбрейских», которая выстроена, повторюсь, не по хронологии, но по логике событий, этот текст представляет собой речь, произнесенную как будто раньше аррасской. Но вполне возможно, что автор «Жесты» написал панегирик Герарду уже после создания «книжицы» и завершил его этим вторым заявлением, касающимся мира и социального порядка, и таким образом представил во всей полноте ту идеологическую систему, изложением и отстаиванием которой наш прелат в 1025 г. гордился. Во всяком случае, манифесты, сделанные в Компьене, в Аррасе, и этот последний, связаны между собой. Они освещают разные стороны концептуального здания.

По ходу истории, рассказанной в «Жесте», последняя речь епископа предстает как продолжение, расширение той, что была произнесена в 1023 г. против его собратьев-епископов. На сей раз он нападает яростнее, поскольку за этот промежуток времени болезнь зашла далеко, опасность усилилась. Теперь уже все епископы страны франков, Franaa, хотели бы, под предлогом слабости короля, imbecillitas regis, завладеть прерогативами королевского сана. Прерогативами короля, который, конечно, шатается, нетвердо стоит на ногах, который лишился своего жезла (baculus), той силы, что, согласно разделению функций, составляет его особое достоинство, но который тем не менее остается представителем Божьей власти. Отныне порядок мира, порядки, иерархия ставятся под вопрос теми эгалитарными воззрениями, которые Герард считает странным образом роднящимися с воззрениями аррасских еретиков. Один из епископов получил письмо с Неба (обычное для такого рода посланий)19, призывающее «восстановить мир на земле». Дело происходит в 1024 г.; люди напряженно ждут тысячелетия Страстей Христовых — и ценность такого свидетельства, как свидетельство Рауля Глабера, о котором я вскоре поговорю, в том, что оно справедливо связывает с тысячелетней годовщиной те судорожные движения, которые на самом деле сопровождают рождение феодального общества. Второе Пришествие близко. Близко и наступление Царства. Нужно очиститься, достичь, если возможно, на земле той чистоты, что присуща небу. Письмо как раз об этом и говорит. Оно имеет целью открыть, какая система отношений подобает человечеству, которое «обновляется», совлекается ветхого человека, возглашает, что отрекается от греха. Нет больше греха. Следовательно, есть равенство. Равенство в договорах: пусть люди будут связаны единственными, единообразными узами — клятвой. Снова возникает предложение о клятве, которую теперь хотели бы сделать обязательной; а тех, кто откажется, пусть изгоняют из общины, как паршивых овец; им нет прощения, нет места их праху рядом с хорошими мертвецами, на христианских кладбищах. Равенство в покаянии: пост для всех, для всех одинаковый; на хлебе и воде по пятницам; без мяса по субботам — и этого достаточно, чтобы очиститься от всех своих грехов, каковы бы они ни были; уравнивание действует точно так же и в деле искупления грехов. Наконец, равенство в мире: не будем больше мстить, не будем снаряжать погони за разбойниками, чтобы отобрать награбленное; не будем возмещать убытки жертвам. Нет больше оружия — и Руаль Глабер выведет, на сей раз очень ясно, соответствие между клятвой, постом и отказом от войны.

В глазах Герарда подобные нововведения (для людей того времени, полагающих, что движение человеческой истории направляется силами зла и ведет к разрушению, все новое, небывалое, всегда под подозрением) угрожают равновесию вселенной. Они суть вещь дурная, бесовская, равно как и ересь, с ними схожая. Если мы допускаем, что достаточно поста, к чему тогда таинства, к чему священники. Как и заблудшие из аррасской секты, франкские епископы хотят «отменить Церковь». Как и те, отказываясь карать, чтобы мстить за обиды, они хотят отменить также и функцию короля, ибо королевское звание для того и учреждено на земле, чтобы каждому воздавалось по справедливости. К той опасности, которую заключали в себе предложения Гарена и Беральда, эти предложения добавляют еще и опасность потрясений, каковые неизбежно повлечет за собой осуществление эгалитарной программы. С помощью множества ссылок, цитируя главным образом Новый Завет, Герард желает доказать, что неравенство провиденциально и, следовательно, необходимо.

В единственной на сегодняшний день полной рукописи «Жесты», в так называемом Сен-Ваастском кодексе, воспроизводящем копию XII в., речь епископа поделена на две части. Таким образом она полностью охватывает последний эпизод нескончаемой, низменной ссоры, которая развела в Камбре епископа с владельцем замка. Такое построение речи, которое Бетман (Bethmаnn), издатель текста, считает результатом ошибки переписчика20, мне представляется идущим от первоначальной версии. Возможно, автор его выбрал для того, чтобы нагляднее показать, как вредоносное предложение заблудших епископов, подстрекающее дерзость вооруженных узурпаторов, грозит принести в мир еще больше беспорядка и вражды. Мне кажется, что заключительная часть естественно завершает все повествование о делах епископов Камбрейских, и прежде всего о деяниях последнего из них, Герарда, проповедника истинного мира, мира справедливого.

Это на самом деле торжественное утверждение того принципа, на который герой рассказа всегда опирался в своих действиях, неустанно обличая ошибочность различных уравнительных программ, способных принести пользу лишь дурным людям, и отстаивая, напротив, дисциплинарные полномочия епископов. Вот этот принцип. Царство Небесное не просто открыто для совершенных из мира сего. На тех, кого Он надеется увидеть совершенными в мире сем, Бог налагает определенные обязанности; Он не налагает таких же обязанностей на других. Как видим, здесь Герард в точности следует Григорию Великому, также заявлявшему, что коль скоро «заслуги» различны, с разных людей будет спрашиваться по-разному. Между людьми существуют различия, существует неизбежное неравенство, и сгладить их может только любовь, только милосердие и те благодеяния, которые каждый оказывает другим и в свою очередь ждет от других. Обмен ad alterutrum, взаимный. Взаимность, из которой на земле проистекает согласие. Здесь говорится о небе. На небе все обстоит так же. Много обителей в доме Отца. Бог пожелал, чтобы даже в раю царило неравенство, vnequalitas, отменяемое только милосердной любовью, коллективной сопричастностью к славе, общим участием в несказанной радости. Великодушное перераспределение при неизбежном неравенстве: вот в чем основа идеологии Герарда.

Следовательно, это значит пребывать в ослеплении, заблуждаться, — якобы готовясь переступить порог града небесного, желать сглаживать различия, отказывать кому-то в прощении, налагать одинаковое покаяние на грешников, чьи заслуги не схожи. Герард — боец Божий. В реальной жизни он не хочет этого нового «мира». Наперекор графу Фландрскому, наперекор слухам, распускаемым кастеляном Готье, наперекор народу, собравшемуся вокруг рак с мощами и, разумеется, громко требующему того равенства, которым его завлекают, документ о мире, изданный Герардом в Дуэ, отвергает то, что предлагают, потрясая письмом, упавшим с неба, его собратья, епископы Северной Франции. Никакой клятвы — и никакого окончательного отлучения для тех, кто по той или иной причине откажется присоединиться к делу замирения; ибо не прощать недозволительно. Наказания — да, но различные, которые будут устанавливаться согласно некому кодексу (преступления, множащиеся в новые времена, должно судить в соответствии с тем, что говорят Евангелия, апостолы, постановления соборов, папские декреты, и это возбуждает рвение тех церковнослужителей, кто как раз в момент речи Герарда занят собиранием таких решений, составлением их свода). Покаяние по определенной шкале, поскольку всякий грех должен иметь свою меру наказания; связывать и развязывать, по отдельности, — это неотъемлемая функция обладателей мудрости, епископов. Для всех грешников надо просить милосердия Божия в молитвах, но в молитвах, которые должны произносить только профессионалы, священники. А параллельно с этой обязанностью молиться — другая, отдельная, специализирующаяся в наложении наказаний, обязанность воина, pugnator, королевская обязанность. Только королю и тем, кто его сопровождает и помогает ему, дозволено обнажать меч во время перемирия. Ибо отмщение, подавление мечом упорствующих преступников законно; более того, оно тоже провиденциально и необходимо.

Здесь начинается длинное, прочно опирающееся на целый ворох цитат из Писания, рассуждение, цель которого — доказать, что родственники жертвы имеют право требовать цену крови, что силой отбирать добычу у грабителей справедливо, что, следовательно, бывают справедливые войны. Но также и то, что лишь некоторые люди имеют право эти войны вести. Эта функция принадлежит королям, «царствующим в нашей матери Церкви, супруге Божией»21. «Устанавливающие твердые законы»22, опоясанные мечом, они — служители Божии. Разумеется, нужно еще, чтобы короли слушали епископов, подчинялись им, позволяли им собой руководить, дабы издавать законные повеления, и чтобы они получали меч из рук епископов. Ведь это священникам надлежит «опоясывать королей мечом». Иерархическое распределение обязанностей между священническим саном и королевским устанавливает равновесие, которое условия мира нарушат, если, по несчастью, они будут выстроены неправильно.

Эта последняя речь перекликается со второй, аррасской. Здесь более твердо заявляется то, что было заявлено в первой речи, в Компьене. Именно чтобы представить это последнее рассуждение, придать ему больше весомости, и появляется здесь упоминание о социальной трифункциональности. Прежде чем передать непосредственно слова Герарда, его биограф замечает, одной фразой: «Он показал, что изначально род людской был разделен натрое, на людей молитвы, землепашцев и воинов», он «представил убедительное доказательство того, что каждый есть с одной и с другой стороны предмет взаимной заботы». Вот она, эта фраза, короткая фраза, очерчивающая треугольную фигуру. И вот ее место в системе. Она занимает одно и то же, или почти одно и то же, положение и у Герарда, и у Луазо. Эта аксиома, этот постулат и там, и здесь подкрепляет рассуждение о неравенстве. Однако в тексте «Жесты» положение о необходимости разделения обязанностей и обмена услугами формулируется не в заключении речи, а в ее вступительной части. Этот обмен воспроизводит тот, совершенный, что происходит в раю. Словам о взаимности, alterutrum, из строки 41 страницы 485 из Monumenta, где говорилось о небе, вторят слова из строки 42 страницы 486, где говорится о земле.

Вознаграждение, взаимность, милосердие. Герард уточняет23: если oratores могут пребывать в «святой праздности», которой требует их сан, то этим они обязаны pugnatores, обеспечивающим их безопасность, и agricultores, своим «трудом» добывающим пропитание для их тел. Землепашцы, охраняемые воинами, обязаны молитвам священников Божиим прощением. Что до воинов, то их поддерживают крестьянские повинности и налоги, уплачиваемые купцами; посредничеством людей молитвы они очищаются от грехов, совершаемых при употреблении оружия. Ибо никто, прибегая к оружию, не может сохранить руки чистыми. Даже если война справедлива, она — повод для греха. И oratores необходимы для pugnatores не только затем, чтобы понудить небо даровать им победу, но и затем, чтобы содействовать спасению их душ с помощью литургии и таинств.

* * *

Я полагаю нелишним еще раз остановиться на том, каким образом вводится в епископское рассуждение тема трифункциональности:

1. Поскольку обсуждаемая проблема — это проблема законности различных обязанностей, речь идет о трех функциях, а не о трех порядках. Слово ordo, которым изобиловала аррасская речь, здесь совершенно отсутствует. Герард здесь говорит об общении, о взаимности, об оказываемых услугах, конечно, и о неравенстве, но не о рангах, не о ступенях, не о могуществе. Предмет его утверждений — не власть, а действие. Важно прояснить отношения между otium и labor, между праздностью и, как я уже говорил, тяжким трудом. Епископ Камбрейский определяет обязанности, хорошее исполнение которых требует разделения, dwisio рода человеческого. В этом тексте ничто не указывает на то, что между обязанностями существует какая-то иерархия: по ходу высказывания военные появляются последними, позже землепашцев. Потому ли, что их «занятие» обрекает их быть менее чистыми, чем все остальные, попадать в небесный Иерусалим лишь в конце процессии? Или скорее потому, что между этой фразой, говорящей о трех функциях, и следующей, посвященной использованию оружия, должна быть риторическая связь?

2. Снова появляются рядом две категории, которые первый манифест Герарда, имея в виду Гарена Бовезийского, старательно различал: sacerdotes — здесь они называются oratores — и pugnatores. Продолжение текста показывает, еще яснее, чем это делала первая речь, кто такие «воины». Никакого сомнения: это короли. Разумеется, они не одинокие всадники: их сопровождают споспешники, собравшиеся под их знамена. Но только на их долю выпадают решения, руководство, ответственность. Поостережемся впадать в заблуждение. Не надо видеть в слове pugnator синоним слова miles. Milites (я перевожу: «рыцари») ни разу не упоминаются в тех фрагментах, где излагается идеологическая система. Зато они появляются тут и там как участники событий, о которых рассказывает «Жеста». Повествование неизменно представляет их как подчиненных. Даже когда автор называет их «рыцарями первого ранга»24, они связаны вассальными узами, зависят от сеньора, от кастеляна или от епископа25. Под пером секретаря Герарда слово miles означает более низкую ступень. Оно означает также злонамеренность. Рыцари — дурные люди, и они становятся еще опаснее, как только их патроны, тоже «слабые», перестают держать их в узде26. Они помышляют только о грабеже, они опустошают, разоряют владения Церкви, если — что кажется вещью совершенно обычной — эти земли входят в их фьеф27. От этих насильников, от этих «трусливых грабителей» добрый епископ должен защищать «бедных»28. Следовательно, было бы грубой ошибкой полагать, будто епископ Камбрейский использует образ трех функций для того, чтобы оправдать занятия рыцарей и дать им место в социальном порядке. Наоборот, постулат о трифункциональности обращен против них. Идеологическая система, одну из опор которой составляет этот постулат, призывает сдерживать их беспокойную деятельность, возмещать ущерб жертвам их грабежей. Грабители должны понести кару, и грабители эти — рыцари. А короли должны браться за оружие против них29. Христос поручил определенным людям устанавливать Его царство на земле с помощью меча; oratores, то есть епископы, торжественно передали им этот символический предмет, возводя их в такое достоинство, собственно говоря, рукополагая их, предназначая их к законному служению. Итак, воинская функция восхваляется только в лице bellatores, то есть королей, а на худой конец князей ( в очень узком смысле, который имеет тогда этот титул). Их первый долг — обезопасить епископов и их помощников, священников, от бесконтрольного насилия со стороны рыцарей. Но равным образом обезопасить и людей, исполняющих третью функцию.

3. Для обозначения этих последних текст «Жесты» не употребляет слово laborator, работник. Он говорит о крестьянах, agncultores. На самом деле этот термин не точен. И чуть дальше, когда речь заходит об услугах прокормления, которые члены этой функциональной категории должны оказывать воинам, когда описываются — и на сей раз весьма реалистически — механизмы сеньориальной эксплуатации, к повинностям земледельцев добавляются пошлины, которые хозяева дорог, мостов и рынков собирают с движения товаров. Автор знает о существовании купцов, перевозчиков, корабельщиков. Равно как и о клятве о мире, которую епископ Гарен заставил солдат принести в своем Бовезийском диоцезе. Как можно не замечать множащиеся год от года барки, идущие караванами по Шельде, повозки, груженные вином, между Пероном и Дуэ? Все это движение, постоянно ускоряющееся, становится все более доходным, — великое новшество того времени. Однако, когда в начале XI в. человек книжной культуры думает о трудящемся классе, на ум ему непременно приходит крестьянство. Доказывает ли это, что трифункциональная модель, то общее место, которым пользуется Герард как главным аргументом в споре, и которое, как мы видим, по этой причине впервые формулируется, — что эта модель уходит корнями в очень далекое прошлое, в те времена, когда не появлялось еще ничего, что вывело бы Запад из его сельского оцепенения?

* * *

Последний вопрос: почему добавляется третье понятие? Почему уже три функции, а не две? Прежде чем давать гипотетические ответы, я полагаю, будет лучше немного повременить, чтобы разглядеть проблему пояснее. Могу сказать только, во-первых, что трифункциональность предстает здесь как первичная структура, как один из стержней, присущих творению «изначально»; она принадлежит к мифологическому, а не к историческому времени. И во-вторых, что автор «Жесты», во всем тексте речей, которые он воссоздает, старающийся вытягивать спутанные нити доказательств, по поводу трех функций ограничивается этим кратким упоминанием, сухим отчетом, резюмирующим введение: епископ «представил убедительные доказательства». Какие? И была ли на самом деле в них нужда? Не было ли это все таким общим местом, что хватило и намека? В том ли только дело, что пергамента мало, писание — нелегкий труд, и насчет подобной очевидности автору позволено быть кратким? В действительности автор подразумевает опору на самое существенное, на главный нерв всей системы, — на принцип неравенства. Неравенство в телосложении (есть разные формы телесного здоровья), неравенство в грехах («раскаяние в грехах терзает людей по-разному»)30, неравенство на земле, как и на небе. Из чего с неизбежностью следует, что определенные люди повелевают, облеченные властью, единственный источник которой — Христос на небе, что нужны «служители», «посланцы», епископы с одной стороны, короли с другой, которые бы вместе исполняли две функции управления и властвовали над массой меньших, низших, несовершенных, каковых, впрочем, они обязаны любить. О третьей функции, землепашеской, говорится очень бегло. В речи упоминается о ней мимоходом с единственной целью — обосновать, почему oratores не занимаются ручным трудом, a pugnatores взимают дань. Доказать, что такая праздность и такая эксплуатация — в порядке вещей. Иначе говоря, это самое наглядное обоснование сеньориального способа производства.



1 Gesta III, 52, MGH, 486.
2 О. Kohler, Das Bild des geisthchen Fursten in den Viten des 10., 11., 12. Jhd., Berlin, 1935.
3 Gesta III, 44, MGH, 482.
4 Gesta III, 37, MGH, 480.
5 G. De Smet, De Paces Dei der bisdommen van het graafschap Vlaanderen (1024 — 1119). Krilische sludie en tekstvitgave, these, Louvain, 1956 (не издано); H. Platelle, «La violence et ses remedes en Flandre au XIе siecle», Sacrn Erudili, 1971, 101 - 173; J.-F. Lemangmer, «Paix et reformes monastiques en Flandre et en Normandie autour de l'annee 1023. Quel ques observations», Melanges Yver, Rouen, 1976.
6 Об этом тексте см.: Е. Van Mingrot, «Acta synodi Attrebatiensis (1025): problemes de critiques de provenance», Studia Gratiana, 1976 (Melanges G. Fransen), pp. 201—230.
7 Gesta III, 27, MGH, 174.
8 Эти тексты опубликованы параллельно в: Bonnaud-Delamare, «Les institutions de paix dans la province ecclesiastique de Reims au XIе siеcle», Bulletin philologique et histonque, annees 1955—1956 (1957).
9 PL 142, 1294.
10 PL 142, 1289.
11 PL 142, 1294.
12 PL 142, 1307-1309.
13 PL 142, 1307.
14 PL 142, 1307.
15 PL 142, 1307.
16 PL 142, 1308.
17 PL 142, 1308.
18 PL 77, 34.
19 Dictionnaire d'archeologie et de liturgie chretienne, art. Chrtst (lettre du), III, 1534—1536.
20 Он счел нужным соединить последнюю часть речи с первой в конце главы 52-ой книги III, MGH, 486.
21 MGH, 486, lignes 48—49.
22 MGH, 486, lignes 11.
23 MGH, 485.
24 Gesta I, 115.
25 Gesta III, 40, 43, 48.
26 Gesta II, 4.
27 Gesta II, 19.
28 Gesta I, 113.
29 Gesta III, 52, MGH, 486, ligne 2.
30 Gesta III, 52, MGH, 486, ligne 17.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Я. С. Гросул.
Карпато-Дунайские земли в Средние века

Н. П. Соколов.
Образование Венецианской колониальной империи

Жан Ришар.
Латино-Иерусалимское королевство

Джуэтт Сара Орне.
Завоевание Англии норманнами

Д. П. Алексинский, К. А. Жуков, А. М. Бутягин, Д. С. Коровкин.
Всадники войны. Кавалерия Европы
e-mail: historylib@yandex.ru