Аббон из Флери

За три десятка лет до этого Аббон из Флери играл в действительности ту роль, которую Дудон в своем воображении приписывал Мартину Жюмьежскому. Как и Мартин, Аббон был монахом. Как и Мартин, он объяснял князю, что такое три степени совершенства. А князем этим был сам король, вернее, два короля вместе: Гуго Капет и его сын Роберт.

Родившись около 940 г., Аббон был лет на двадцать старше Адальберона; как и тот, он обучался в Реймсе, немного греческому языку, искусствам, входившим в quadrivium (и написал работу об искусстве счета), а прежде всего, риторике. Затем он поступил в знаменитое аббатство Флери-сюр-Луар. Два события, одно за другим, укрепили престиж этого меровингского заведения: обретение мощей святого Бенедикта, украденных из аббатства Монте-Кассино, — почитаемый святой, отец западного монашества, стал сразу же творить чудеса по всей стране франков; и восхождение на королевский престол герцогов Французских, предков Гуго Капета, чьим главным городом был Орлеан, расположенный недалеко от Флери. В X в. Флери — его еще называли Сен-Бенуа, аббатство святого Бенедикта — воспринимается на Западе как крупнейший очаг бенедиктинской традиции: английские епископы искали там деятелей для реформирования монашества. Это был также важнейший учебный центр, где получали образование не только послушники, но и множество светских воспитанников. Аббон вскоре стал руководить этой школой. Какое-то время он преподавал в Рэмзи, английском монастыре, восстановленном флерийскими монахами. Вернувшись, он неустанно заботился о развитии рукописного дела во Флери. После коронации 987 г. он мечтал превратить свою обитель, аббатом которой теперь был, в большой королевский монастырь, вытеснить аббата Сен-Дени. Он хотел, как некогда Алкуин, наставлять короля, толковать ему тайны веры.

В этом честолюбивом стремлении он очевидно противостоял епископам Французского королевства, в первую очередь епископу Орлеанскому, который, как и другие, претендовал на контроль над монастырем Сен-Бенуа-сюр-Луар, расположенным в его диоцезе. Конфликт этот обострился уже в 991 г., когда Аббон собрал для двух королей коллекцию юридических текстов¹. По сути эти каноны подкрепляли политическую проповедь, имевшую своей целью определить, в чем состоит функция короля и какова его роль в управлении Церковью. Они подкрепляли, короче, некое «королевское зерцало». Здесь утверждается та идея, что король не может один обеспечивать нужды страны; ему требуется помощь прелатов и «первых лиц в королевстве». Таким образом, Аббон здесь говорит, подобно Геласию и Захарии, о двух порядках службы. О порядке oratores и порядке bellatores. Князьям земным надлежит — продолжает он, — подавать королю советы и помощь, к чему понуждает их «честь», со всей «почтительностью». Слово это идет от Григория Великого: он ставит порядок светских (но не духовных) правителей в положение подчиненное по отношению к суверену. Мы видим, как в прямое продолжение каролингских идей (тех, что подтвердили Парижский собор в 829 г. и трактат «О королевской власти» Ионы Орлеанского) возникает накануне тысячного года такая модель государственного устройства, где король помещается во главе «знатных», но под духовным руководством князей Церкви — в первом ряду которых, разумеется, Аббон видел самого себя. Ссора, разделившая его с франкскими епископами, разгоралась (дело дошло до драки; монахи бились со священниками в Сен-Дени в 993 г.), и аббат из Флери написал в свою защиту «Апологетик против Арнульфа, епископа Орлеанского, для Гуго и Роберта, королей Франции». Название говорит само за себя: это защитительная речь, произнесенная перед государем, величаво восседающим в своем качестве судьи². Посреди этой речи оратор набрасывает схему трех порядков. Он пользуется ею как одной из главных опор для доказательства.

С помощью этого краткого, страстного, хлесткого сочинения (проницательный комментарий к которому дал Жан Батани³) Аббон пускается в контратаку. Его обвиняют в ереси — он обращает обвинение против неприятеля. Он призывает бороться с ересью — и вот уже в 993 г., за тридцать лет до ее вспышки в Аррасе, можно почувствовать тревожное приближение смуты, усиление лихорадки. Опасность велика. Для Аббона нет ничего легче, чем опорочить тех, кто выступает против него при королевском дворе. Он их изобличает, указывает верный путь, и его речь, как позднее поэма Адальберона, побуждает правителей действовать, покарать тайных врагов, которые разными способами разрушают распорядок вещей, рвут бесшовную тунику.

Кто эти люди? «Апологетик» их называет. Он указывает на три заблуждения. Наименьшее из них — милленаризм. О нем говорится только в конце сочинения⁴. Аббон, обращаясь к воспоминанию юности, к тому парижскому священнику, который в шестидесятые годы X в. назначал на тысячный год конец света, утверждает, что никто не может знать ни дня, ни часа. Его маленький трактат звучит хвалой надежде, вернее, постоянному и неколебимому ожиданию Второго Пришествия, тому адвентизму, который оправдывает монашество и все усилия очищения, чьим местом служит монастырь. Второе заблуждение — в том, чтобы смешивать два порядка службы, светский и церковный, две геласианские функции. Необходимо немедля положить конец такому смешению, которому кое-кто на деле предается. Запретить служителям Божиим виды деятельности, неподобающие их званию. Аббон по всей очевидности имеет в виду дела военные: встречаются клирики, носящие оружие; он, возможно, имеет в виду также ручной труд, который многие в Церкви, предвосхищая аррасских еретиков, восхваляют как акт смирения и орудие спасения; наконец, Аббон несомненно имеет в виду жизнь плотскую, совокупление; есть женатые клирики; они не могут принадлежать к духовенству⁵. Третье заблуждение самое тяжкое: полагать, будто епископы имеют власть над монахами. Даже если монах становится священником, только еретик может думать, что он обязан «служить», как клирик. Вот мы и добрались до сути полемики. Цель трактата — подтвердить автономию монастырей.

В этом ключевом пункте аббат из Флери вводит в свое рассуждение описание правильно устроенного христианского общества. Род людской, говорит он, состоит из порядков, они же ступени. Отождествляя порядок со ступенью, он делает акцент на иерархии внутри трехчастной схемы. Ибо деление идет, разумеется, натрое. «Мы знаем, что в святой вселенской Церкви есть три порядка, три ступени для верных обоего пола.» Находка Аббона — в соединении двух трехчастных схем. Он показывает, как мужчины и женщины расставлены по ступеням иеронимовской лестницы моральных ценностей: девственные, воздержные, супруги — первые над вторыми, вторые над третьими, как менее оскверненные половым актом. При тогдашнем состоянии человечества, искавшего предвестий конца света («Апологетик» явно выражает эту тревогу), подобный порядок первичен. Христос вернется, будет судить живых и мертвых, быть может, завтра, и разве не займется Он таким отбором? В зависимости от степени плотской чистоты, неодинаковой запятнанности этим главным грехом, которым было одержимо воображение флерийских монахов, как и всех прочих монахов? Однако мужчины — и только мужчины — подпадают и под другую классификацию. Они выстроены согласно способам поведения в общественной жизни.

Важно здесь то, как Аббон накладывает одну на другую две сетки. Послушаем его: «Равным образом, для мужей (vin) есть три ступени, или порядка, из коих первый — миряне, второй — клирики, а третий — монахи». Деление то же самое, к которому через несколько лет вернется Дудон Сен-Кантенский усгами Мартина Жюмьежского. Путь теоретический, путь практический, по которому идут раздельно клирики и миряне. Но в «Апологетике» отчетливо провозглашается превосходство монахов, то преимущество, которое должно избавить их от всякого контроля со стороны епископов. На этом важнейшем положении Аббон настаивает: «первый хорош, второй лучше, третий же — наилучший»⁶. Благодаря иерархии функций, накладывающейся на иерархию заслуг, выстраивается иерархия среди взрослых мужчин, помещающая монахов выше всех остальных. Такое представление вырастает из сплава трехчастного деления по моральному признаку и трехчастного деления по признаку социальному, из хитроумного смешения этики с политикой. Аббон продолжает: «порядок клириков — срединный между мирянами и монахами: сколь выше он нижнего, столь ниже высшего»⁷. Подобное высказывание заранее вступает в спор с тем, что будет утверждать Дудон, — что три порядка идут к небу одинаковым шагом. Оно противоречит Бурхарду Вормсскому, полагавшему, что спасения можно добиваться в рядах духовенства или среди мирян так же, как и в монастыре. Помещая монахов выше клириков, это высказывание опрокидывает схему Григория Великого. Настоящая революция, отрицающая прежнюю традицию, в частности, каролингские теории разделения властей.

Аббон переворачивает все. Но он идет еще дальше, и в главном вопросе. После приведенного только что краткого рассуждения о порядке — и можно сказать, о порядке моральном, — перед тем, как заняться подробным рассмотрением отношений и различий между монахами и клириками, аббат из Флери вставляет фразу, касающуюся порядка мирян. «О первом порядке мужей, то есть о мирянах, следует сказать, что одни из них — землепашцы (agricolae), другие — воины (agonistae); землепашцы в поте лица своего возделыванием земли и различными сельскими работами доставляют пропитание всему народу Божьему, ecclesia; что до воинов, коим надлежит довольствоваться солдатским жалованьем, то они не должны сражаться между собою в лоне матери своей, но прилагать силы к тому, чтобы отражать врагов святой Церкви Божией». Таким путем размышления Аббона ведут прямо к трифункциональности, какой она появится тридцать лет спустя у Адальберона и Герарда. Как и у Адальберона и Герарда, речь в этой проходной фразе не идет ни о «ступени», ни о «порядке», но о различии функций и, следовательно, обязанностей. Среди этих мужчин, обычно женатых, которым половой акт дозволен, но мешает продвигаться по путям совершенства, два рода деятельности (как известно, возбраняемые мужчинам двух других порядков), труд и вооруженная борьба, проводят пограничную межу. По одну ее сторону, на взгляд Герарда, землепашцы, которые, по Адальберону, трудятся и которые, на взгляд их обоих, исполняют функцию кормильцев для всего общества. По другую сторону — «герои».
Аббон, как и Герард и Адальберон, не употребляет слова miles. Возможно, редкое слово agonista он выбрал потому, что оно лучше вписывается в ритм его прозы, по звучанию лучше сочетается со словом agricola. Отметим, однако, что святой Августин им пользуется, говоря о воинах Христовых. Карл Эрдман (Erdmann)⁸ увидел в этом отрывке предвестие идеи крестовых походов. Действительно, Аббон освящает воинскую функцию, militia (этот термин входит в тот словарь, который станет рыцарским), в той мере, в какой он определяет ее (много яснее, чем Адальберон и Герард) как обращенную вовне. Expugnare, завоевывать (но и для папы Захарии роль князя состояла в том, чтобы сопротивляться вторжению «внешних» врагов Христа). А также в той мере, в какой он, повторяя слова Евангелия, предписывает тем, кто эту функцию исполняет — чего он не делает, говоря о крестьянах, — четко и точно определенные обязанности двух видов. Прежде всего, довольствоваться своей платой. То есть воздерживаться от грабежей, от разбоя. Думает ли он о взимании сеньориальных податей, о том лихоимстве, цене поддержания мира, которое во времена «Апологетика» начинало угнетать крестьян, и в частности (что побудило Церковь встать на защиту «бедных»), тех, что населяли епископские и монастырские владения? А кроме того, отказаться от раздоров между собой, от внутренних войн. Именно эти два правила и установит мир Божий. Они уже торжественно провозглашены первыми миротворческими соборами на Юге Галлии, перед ковчегами с мощами святых, посреди простершейся ниц толпы. Понятие воинской функции, как формулирует его Аббон из Флери, предвосхищает не то, что мы встретим у Адальберона и Герарда, но то, что выдвигали их противники, Гарен Бовезийский, Беральд Суассонский и другие творцы новых мирных установлений.

Это позволяет нам ясно увидеть, как изначально связаны между собой два отклонения от основного пути. Одно — то, что будет изобличать Адальберон: попытки монахов исказить в свою пользу геласианскую двухчастность, с тем, чтобы закрепиться над ней, на вершине иерархии, словно в ином, высящемся надо всем, граде, стремящемся одновременно и избегать епископского контроля, и руководить королями. Другое будет изобличать Герард: политическая организация общества, которая выстраивается на ассамблеях, ратующих за мир Божий. Но мы различаем также, как возникает скрытое, усугубленное появлением подобной организации и установлением нового способа эксплуатации крестьян, баналитетной сеньории, как все отчетливее делается линия раздела между крестьянами и рыцарями, вооруженными сподвижниками князей. Тем не менее в сознании Аббона переплетение различных способов классификации не приводит к трехчастности. В игре не трое, а четверо игроков.

Однако столь же очевидно, что благодаря тому, как флерийский аббат сочетал разные способы классификации в интересах своего монастыря, сквозь традиционную троичность порядков заслуг преломлялась иная, троичность деятельности, и это за тридцать лет до «Песни к королю Роберту» и «Жесты о епископах Камбрейских» прокладывало путь образу трех функций. Следует ли полагать, что Герард и Адальберон прямо воспроизвели схему Аббона из Флери, только удалили одного из четырех ее участников, включив, как епископы, монахов в порядок клириков, то есть поставив их под свой контроль? Так ли все просто? Одно бесспорно: за десять лет до тысячного года в Северной Франции уже ощущалась неустойчивость политического устройства. Да и что такое движения, предвещавшие вспышку ереси в двадцатые годы XI в., как не симптом, в ряду других, подобной шаткости? Те образы, к которым на протяжении многих поколений прибегали церковные интеллектуалы, чтобы нарисовать совершенный социальный порядок, чтобы представить, как Бог желал бы распределить власть между людьми, и чтобы сочинять обращенные к монархам морализаторские увещевания, — эти образы перестали их удовлетворять полностью. Им показалось необходимым — не отбросить эти образы, но подправить их, мелкими штрихами, осторожно. Полагая себя призванными направлять властителей мира сего (если не употреблять власть непосредственно), «прелаты» стали переделывать старые формулы, чтобы они могли еще послужить обоснованием неприметно менявшихся способов осуществлять власть. Подобная мелкая штопка подготавливала введение в оборот постулата о трифункциональности; эта форма, возможно, уже занимала воображение обычных людей, но из ученых размышлений о социальных проблемах была еще исключена. Другие изменения, давно уже происходившие в риторике власти, со своей стороны расчищали путь появлению этого общего места.

¹ J.-F. Lemarignier, «Autour de la royaute frangaise du IXе au XIIе siecle», Bibhotheque de I'Ecole des Charles, 1956.
² A. Vidier, L'historiographie a Saint-Benoit-sur-Loire et les miracles de saint Benoit, 1965, pp. 104, 105; J.-F. Lemangnier, «L'exemption monastique et les ongmes de la reforme gregorienne», A Cluny, 1959, pp. 302—315.
³ L. c. note 5, p. 105.
⁴ PL 139, 471,472.
⁵ PL 139,464.
⁶ PL 139, 463.
⁷ PL 139, 464.
⁸ Die Entstehund der Kreuzzugsgedanke, p. 86, 87.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3493

загрузка...

Другие книги по данной тематике