Глава IV. Командовал парадом войск
В письме, отправленном царю из Калуги, Барклай снова оправдывает свои действия на посту командующего войсками против Наполеона. Суть их все та же: сохранение сил для решающего сражения. Одновременно сетует на то, что замыслу его – дать генеральное сражение у Царёва-Займища – не суждено было сбыться. Между тем последствия оного, по мнению его, могли бы быть гораздо большими, чем Бородинская битва. По крайней мере, Москва была бы непременно сохранена. «Я избегал известное время генерального сражения, – писал он, – вследствие зрело обдуманных оснований и твердо держался этих оснований, не обращая внимания на все разговоры по этому поводу, и я дал бы, наконец, сражение, но не близ Можайска, а впереди Гжатска у Царёва-Займища. Я уверен, что разбил бы неприятеля, потому что сражение велось бы с сохранением порядка, и в нем командование было бы в единых руках. Мои резервы были бы сбережены до последней минуты, и, если бы даже я испытал неудачу, неприятель никогда не мог бы занять Москву, потому что направление моего отступления было бы не на Москву, а на Калугу». И далее: «Заготовление продовольствия в Калуге, Орле и Туле, которое сейчас, к счастью, избавляет нас от голода, было соображено мною для этой операции… Выиграв направление на Калугу, имея позади себя подкрепления, которые всегда могли прибыть ко мне, я энергично начал бы наступательные действия». Здесь же дается довольно нелестная характеристика М. И. Кутузову и начальнику штаба его генералу Л. Л. Беннигсену: «Двум старикам… из которых один доволен тем, что достиг всех своих желаний, проводит время в полнейшем бездействии и дает руководить собою всем окружающим его молодым людям, а другой, домогаясь втайне звания первого, приносит только вред своею нерешительностью и беспорядками, распространяемыми им во всех отраслях управления армией». В письме звучат безысходность, боль, обида и отчаяние: «Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезен на службе… Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел бы жить и умереть». Большинство исследователей сходится в том, что со многим из изложенного в письме согласиться трудно. Действительно, после сражения у Царёва-Займища отступление можно было бы повести не на Москву, а на Калугу. Но могло ли это гарантировать спасение Первопрестольной? Разве Наполеон не мог при этом выделить группировку войск для выполнения своего замысла? Несколько забегая вперед, скажем, что подобный вариант, но для спасения Парижа, Наполеон представил в 1814 году. И что же? Ему же пришлось спешить к Парижу, дабы предотвратить захват города. Увы! Оказалось поздно. В столице Франции уже были русские и союзные войска! Безусловно лишь то, что послание сие написано было в состоянии нервного срыва, той депрессии, в коей оказался автор, после всего пережитого им со дня тяжких испытаний, выпавших на его долю. Вскоре из Калуги военный экс-министр выехал во Владимир. То было тяжкое и скорбное путешествие. Только выдержка да соблюдение инкогнито спасали его от грубых нападок. На каждом шагу приходилось испытывать тягостные чувства. В адрес Барклая постоянно то явно, то прозрачно слышны были упреки о действиях руководимой им армии. Неудачи ее приписывались не только нерешительности и неспособности командующего, но даже измене и предательству. Грубые и развязные выходки продолжались, и Барклай вынужден был обратиться к покровительству полицейских чинов. Окруженный повсеместной неприязнью, по прибытии во Владимир Михаил Богданович окончательно слег. Обстановка недоброжелательства не могла не сказаться, еще более усугубив душевный кризис. Отсюда он вновь обращается с письмом в Петербург. «Всемилостивый Государь! – писал он. – Проезжая губернии… с сокрушением в сердце слышу я повсюду различные толки о действиях армий наших и особливо о причинах отступления их. Одни приписывают его робости, другие – слабости разного рода, а некоторые, что всего оскорбительней, даже измене и предательству». В этой связи Барклай предлагает монарху опубликовать отчет о действиях руководимых им армий в ходе войны; в частности, он пишет: «Известный отзыв князя Голенищева-Кутузова, что отдача неприятелю Москвы есть следствие отдачи Смоленска, к сожалению, подтверждает в умах многих сии ужасные для чести армий и предводительствующих ими заключений. Я менее всех должен быть равнодушен к ним и более всех нахожу себя в обязанности защищать честь армии и честь мою собственную, сорокалетней службою и увечьем отягощенную. Изложив отчет о действиях 1-й и 2-й Западных армий в продолжении нынешней кампании и о прямых причинах отступления их, я приемлю смелость повергнуть оный правосудному вниманию и всеподданнейше молить Вас о повелении обнародовать его через публичные ведомости. Отечество и целый свет увидят здесь истину во всей наготе ея, и уста злословия к успокоению общему умолкнут». И далее: «Благомыслящие сами увидят истину объяснений моих, перед недоверчивыми оправдает меня время, пристрастные изобличатся собственною совестью в несправедливости своей, а безрассудных можно, хотя и с сожалением, оставить при их заблуждении, ибо для них и самые убедительные доводы не сильны». Впрочем, только ли это беспокоило больного генерала? Были и другие причины. Прежде всего следовало решить, куда же ехать. То ли в Петербург к семье, то ли в объезд столицы для уединения в своем небольшом имении. Однако приезд в столицу возможен был лишь с высочайшего позволения. Все еще не теряя надежды на встречу и общение с монархом, Барклай посылает испрошение на приезд в Петербург своего адъютанта. Ответа не последовало. Немного оправившись от болезни, Михаил Богданович продолжает свой путь на Новгород, а затем по направлению к Дерпту в Феллинский уезд Лифляндской губернии, в имение Бекгоф. Другим поводом для беспокойства было бедственное положение семьи отставного генерала, не имевшего других доходов, кроме получаемого им по службе жалованья. Вот почему по дороге в Бекгоф он пишет жене в Петербург: «Готовься к уединенному и скудному образу жизни, продай все, что сочтешь излишним, но сохрани только мою библиотеку, собрание карт и рукописи в моем бюро». По прибытии в Новгород Барклай отправляет отчет о военных операциях в кампании. В препровождении же пишет: «Государь! Не получив позволения приехать в Петербург для восстановления моего здоровья, я не могу питать более надежды пасть к стопам Вашего Императорского Величества. Вследствие чего прилагаю при сем краткий очерк событий этой кампании. По крайней мере, я убежден, что ничто в мире не может отнять у меня того, что я был полезен Государю и Отечеству в самую критическую минуту. Я вел операции армий так, что неизбежным следствием их должно было быть истребление неприятеля, а под Бородином и Москвою, смею сказать, я спас армию и империю – драгоценное убеждение, которое мне дает неистощимый источник утешения до конца моей жизни». Впрочем, спокойствие и рассудительность снова возвращаются к нему. Отношение к повсеместной неприязни стало другим. «Тот, кто бросит теперь, может быть, в меня камень, позже отдаст мне справедливость», – скажет он своему адъютанту. Итак, в ноябре 1812 года, после бурных событий, генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай де Толли оказался в совершенно непривычной для него обстановке, в тиши и спокойствии имения, в кругу семьи и близких ему людей. Здоровье его пошло на поправку. Здесь получено было письмо от императора. То ли оценив наконец стратегию военного экс-министра, то ли потому, что обстановка в войне складывалась в ту пору довольно благоприятной, так или иначе, но тон письма, в отличие от прежних, был совершенно иным. Трудно отличить искренность от лицемерия, но царь уверял Барклая в своем уважении, дружбе и желании встретиться. При этом, конечно же, не преминул пожурить за недостатки и упущения начального периода войны, свалив большую часть собственных ошибок на Барклая. В заключение, обрисовав обстановку, коя вынудила монарха к назначению Кутузова, Александр внушал надежду на скорое возвращение генерала в действующую армию. «Борьба еще не закончена, – писал он, – и она даст Вам полную возможность проявить ваши военные достоинства, которым снова начинают отдавать должное». И что особенно важно было для Михаила Богдановича: «Я прикажу напечатать нечто вроде мотивированного оправдания Вашей деятельности, воспользовавшись присланными Вами мне материалами». Окрыленный монаршей милостью, надеясь на встречу с царем, Михаил Богданович (все еще в сопровождении врача) приезжает в Петербург. Однако выяснилось, что император к встрече вовсе не стремился, очевидно, потому и письмо писал незадолго до своего отъезда в Вильно. Что же касается высшего света столицы, то по-прежнему считая Барклая виновником всех бед и несчастий, столичное общество продемонстрировало ему «великолепный ледяной прием». Так ни с чем и вернулся он от Советского подъезда Зимнего дворца[76]. В последний раз к событиям минувшей поры, но уже в успокоительном тоне Михаил Богданович обращается в письме к царю в январе 1813 года: «Государь! Милостивое письмо Вашего императорского Величества от 24 ноября есть явный высокий знак благоволения Вашего… Оно возвратило утешение и спокойствие моей душе. Оно было в состоянии примирить меня с участью, которая представлялась мне тягчайшей в мире». Письмо, однако ж, заканчивалось словами: «…Пусть князь Кутузов наслаждается своими победами, пусть он думает, что поверг в забвение того, кто их ему подготовил!» Между тем война шла своим чередом. Еще 19 октября началось выступление французской армии из Москвы. За Великой армией двигался столь же великий обоз с награбленными в России ценностями. «Хвост армии, – писал адъютант Наполеона Сегюр, – походил на татарскую орду, совершившую счастливый набег». Последствий деморализованной армии не пришлось долго ждать. В сражении при Тарутино и Малоярославце она не смогла преодолеть упорное сопротивление русских войск, обладавших более высоким моральным духом. Боевой же дух французской армии таял с каждым днем, несмотря на бесчисленные воззвания, заклинания и щедрые посулы Наполеона. Невзирая на принятые им жесткие меры, поражения следовали одно за другим. К тому же отступать «великой и непобедимой» пришлось по ею же разграбленной Смоленской дороге, где вовсю «ходила дубина народной войны». Жалкое зрелище отступающих захватчиков обогатило русский язык двумя ругательными словами, коими пользуются и поныне. Дело в том, что голодные, больные и замерзающие «завоеватели» обращались к русскому мужику со слезной просьбой: шер ами (дорогой), дайте яйко, мяско, хлеба и т. д., отсюда шаромыжник. Иногда же грозно требовали лошадь (шеваль), отсюда – шваль. 26 декабря 1812 года жалкие остатки наполеоновского войска (около 30 тысяч человек) вновь форсировали Неман, но уже в противоположном (в сравнении с 24 июня) направлении. 28 декабря 1812 года Кутузов в приказе по армии поздравил войска с освобождением страны от иноземных захватчиков, призывая «потщиться довершить поражение неприятеля на собственных полях его». Враг был изгнан из пределов государства Российского. Колокольный звон православных церквей торжественно возвещал об этом. И как реквием наполеоновским полчищам звучали слова Виктора Гюго: И хотя в этом этапе войны Барклай де Толли участия не принимал, тем не менее заслуга его в разгроме врага становилась все более очевидной. Со временем это стало «достоянием большинства мыслящей публики». Вот почему сообщение о назначении генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая де Толли на пост командующего 3-й Западной армией[77] встречено было многими как должное. Еще в ноябре 1812 года, когда Наполеон находился на подступах к реке Березине, воображение россиян будоражила мысль полного окружения и уничтожения наполеоновских полчищ с пленением самого императора Франции. Возможности для столь заманчивой перспективы, безусловно, были. Действительно, когда войска противника, преследуемые основными силами Кутузова, находились восточнее Березины, сюда с юга вышла армия адмирала Чичагова, которая 21 ноября овладела важным опорным пунктом Борисов. С севера, также на Березину, выходил корпус Витгенштейна. Захватив населенный пункт Бараны Витгенштейн оказался всего лишь в суточном переходе от Чичагова. С востока сюда же стремительно шли отряд Ермолова и казаки Платова. Словом, обстановка для Наполеона оказалась архисложной. Неслучайно некоторые из приближенных настойчиво советовали ему «спасать себя, пока еще есть время». Чичагов, уверенный в неминуемом пленении Бонапарта, поспешил разослать в войска приметы Наполеона, главной из которых был малый рост. Впрочем, поразмыслив, адмирал распорядился: «Для вящей же надежности ловите и приводите ко мне всех малорослых французов». Наполеону, следовательно, ничего не оставалось, как или содействовать плану адмирала, или продемонстрировать моряку полководческие способности сухопутчика, что он и предпочел. Поручив маршалу Виктору сдерживать Витгенштейна с севера, другому из своих маршалов, Удино, он приказывает: «Выбить этого слабоумного адмирала[78] из Борисова». 23 ноября французы, опрокинув авангард Палена, ворвались в Борисов. Теперь уже для Чичагова обстановка оказалась не из простых. Он обратился к начальнику своего штаба генералу И. В. Сабанееву: «Иван Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, прими команду и атакуйте неприятеля», затем адмирал спешно ретировался, оставив в Борисове свой «обед с серебряной посудой, багаж, платье и портфель». Захватив Борисов, Наполеон блестяще осуществляет дезинформацию противника. С большой помпой он стал готовить переправу через Березину южнее Борисова, у села Ухолоды. Сюда шли обозы со строительными материалами, совершали ложные марши войска, у местных жителей «под клятву не раскрывать секрета» собирали сведения о глубине реки с расчетом, что «клятва сия будет непременно нарушена» (так и получилось: в ту же ночь «клятва» стала известна Чичагову). Словом, обман получился, и 3-я Западная армия, оставив у Борисова небольшой охранный отряд, потянулась к месту ложной переправы. Между тем, тщательно маскируясь, Наполеон строил два моста севернее Борисова у местечка Студенка. Французские саперы, стоя по пояс в ледяной воде, старались вовсю. Уже 26 ноября здесь началась переправа. На следующий день французы столь же успешно преодолевали этот водный рубеж главными силами. К тому времени (разобравшись в обстановке) к Студенке спешили с юга – войска Чичагова, с севера – Витгенштейна, с востока сюда же стремились казаки Платова и отряд Ермолова. 28 ноября переправа превратилась в ужасное зрелище. С трудом сдерживая натиск Чичагова и Витгенштейна, Великая армия в столь же великом беспорядке (забыв элементарные правила «цивилизованной» войны) ринулась на мосты. Развязка наступила на следующий день. Не завершив переправу главных сил, Наполеон сжег построенные им же мосты. И хотя потери французской армии были велики, однако ни полного окружения и разгрома неприятеля, ни тем более пленения Наполеона не получилось. Разумеется, причин незавершенности операции было несколько. Однако главным виновником «упущения» Наполеона почитали адмирала Павла Васильевича Чичагова. На голову опростоволосившегося моряка посыпались обвинения, оскорбления и усмешки и, как водится, подозрения в измене. Вспомнили и об отце его, адмирале Василии Чичагове, якобы еще в 1790 году выпустившим заблокированную шведскую эскадру из Выборгского залива. Особое усердие проявлялось в петербургских салонах, где «ангела хранителя Наполеона» просто возненавидели. Острая на язык жена Кутузова Екатерина Ильинична утверждала: «Витгенштейн спас Петербург, мой муж – Россию, а Чичагов – Наполеона». Отец русской словесности Г. Державин посвятил ему свою эпиграмму, поэт В. Жуковский выкинул из своей поэмы хвалебную оду, посвященную адмиралу. В светских кругах усердно распространялась басня Крылова «Щука и кот», где высмеивается тот же адмирал-неудачник. Басня заканчивается словами: В такой обстановке Павлу Васильевичу ничего не оставалось, как слезно просить об отставке. После получения двух прошений (не дожидаясь третьего) Александр I вспомнил об опальном генерале от инфантерии Михаиле Богдановиче Барклае де Толли. В приказе его по армии от 6 февраля 1813 года говорилось: «По высочайшему повелению адмирал Чичагов по неоднократному прошению за болезнью увольняется от командования вверенной ему 3-й Западной армией, которая поручается генералу от инфантерии Барклаю де Толли». Итак, в феврале 1813 года Барклай де Толли снова на коне. «Опять Барклай де Толли! – возмущались ненавистники его. – Не было бы счастья, да несчастье немцу помогло». Между тем Михаил Богданович хорошо знал своего коллегу по министерскому посту адмирала Павла Васильевича Чичагова – министра морских дел, в последующем члена Государственного совета, командующего Дунайской, затем 3-й Западной армией. Знал с давних времен, когда с молодого флотского офицера (обвиняемого в намерении бежать в Англию к невесте) по приказу Павла I сорвали ордена, сняли мундир, отобрали шпагу и в одном нижнем белье под усмешки придворной знати провели по коридорам Павловского дворца. Целый год просидел подозреваемый в Петропавловке. Кстати, вот что писал о Чичагове граф Ф. П. Толстой: «Это был человек умный и образованный. Будучи прямого характера, он был удивительно свободен и, как ни один из других министров, был прост в обращении и разговоре… Зная свое преимущество над знатными придворными, Чичагов обращался с ними с большим невниманием, а с иными даже с пренебрежением, за что был ненавистен почти всем придворным миром». Таким образом, в общении с царским двором оба военных министра были «недалеки друг от друга». Что же касается виновности «в упущении Наполеона», то Михаил Богданович, конечно, понимал, что немалая вина в том была и Витгенштейна, и Платова, и Ермолова, и в целом Большой действующей армии, руководимой талантливым полководцем Кутузовым против столь же талантливого Наполеона. Однако встретиться Барклаю со своим собратом по несчастью не удалось. Оскорбленный в своих лучших чувствах адмирал, не медля, покинул пределы России[79]. Итак, внимание россиян снова было занято персоной Барклая де Толли. Русская армия к тому времени, миновав границы империи, устремилась в преследование врага. Поражение Наполеона в России сподвигнуло народы покоренной Европы к открытой борьбе, и встречали русских чудо-богатырей «с непритворной радостью». Вместе с тем война без потерь не обходится, и России, в связи с уменьшением численности русского войска, следовало воспользоваться создавшейся ситуацией в Европе. Первым претендентом на антифранцузскую коалицию в ту пору оказалась Пруссия. Вот почему главное внимание русского командования было нацелено на «интересы» этого государства. В январе-феврале 1813 года Витгенштейн и Платов осадили Данциг. Армия Чичагова блокировала Торн. Именно в этот период в командование ею вступил Барклай де Толли, появление которого на театре войны вызвало немалый интерес. Действительно, как поведет себя военный экс-министр в должности командующего далеко не главной, а скорее третьей не только по нумерации, но и по значимости армии, да к тому же при столь непростых отношениях его с главнокомандующим Большой действующей армией фельдмаршалом Кутузовым? Между тем со свойственной ему тщательностью Михаил Богданович принял вверенное ему объединение. О том, что оно представляло собой, можно судить по рапорту его Кутузову: «Приняв главное начальство над Западной армией, имею честь представить при сем Вашей светлости о состоянии вверенных мне войск рапорт. Из оного усмотреть изволите, что по числу наличных здесь в полках людей армия сия носит только одно название, составляя, впрочем, не более как отряд, большая часть полков, ей принадлежащих, находится в отдельных корпусах и отрядах, кои по отдаленности своей не имеют даже нужного сообщения». Безусловно, группировку в 17 тысяч человек армией назвать было трудно. К тому же это были чрезвычайно утомленные после долгого перехода люди, в совершенно изношенном обмундировании и столь же непригодной для носки обуви. И этой-то группировке предстояло штурмом овладеть довольно мощной крепостью Торн. Естественно, следовало прежде всего произвести скорое сосредоточение разбросанных сил и немедленную реорганизацию их, «дабы сии войска, наконец, совершенно не исчезли». Вот почему первые шаги нового командующего были на сей счет чрезвычайно решительными. Одновременно он же добивается получения для армии 14500 пар сапог, 20 тысяч полушубков, а также суточного рациона питания для солдат, установленного «Учреждением по управлению Большой действующей армией»[80]. Особое беспокойство вызывало санитарное состояние войск. Отсутствие чистого белья, бани, общение на постоях с местным населением сделали свое дело – появились вши. И Барклай идет на крайние меры. Собирает «реквизицию с каждого дома по одной рубахе». Одновременно в Познани (с древних времен известной своей швейной промышленностью) организует «восполнение обмундирования». И все же главной заботой оставалось овладение крепостью. После тщательнейшей рекогносцировки стало ясно: овладеть Торном без осадной артиллерии невозможно. Как доставить тяжелые и громоздкие орудия в краткие сроки? Использовать Бромбергский канал с организацией срочного ремонта? Но где взять средства? С этой целью Барклай продает (имеющееся в армии) трофейное имущество, обратив вырученные деньги на ремонт канала. Для этой же цели были использованы и войска. Уже 9 апреля была заложена первая траншея, на следующий день началась бомбардировка крепости. 16 апреля (через пять дней обстрела) гарнизон Торна, не выдержав ожесточенного артиллерийского огня, капитулировал. Армия Барклая овладела крепостью без кровопролитного штурма. Наградой Петербурга были бриллиантовые знаки ордена Александра Невского и столь нужные для семьи 50 тысяч рублей. Ну а как же складывались отношения с подчиненными и с тем, кому подчинен был? Пошел ли впрок предыдущий опыт? Это интересовало многих. Увы! Барклай оставался таким же. Все те же замкнутость, немногословие и постоянная, доходящая до педантизма требовательность. «Скромный, молчаливый и храбрый в бою, он так и не научился сказать ласковое, приветливое слово солдату. Его холодная внешность не способна была создать круг горячих ему приверженцев и среди офицеров». Вместе с тем от солдата до генерала было известно, что «зависть и интриги чужды его благородному сердцу», а его «неимоверная выдержанность и забота о подчиненных не имели своих пределов». Вот почему, несмотря на «особый характер», свое нерусское происхождение и перипетии войны, репутация Барклая в войсках становилась все более непререкаемой. Что же касается отношений его с Кутузовым, то эти два выдающихся полководца превыше всего ставили интересы отечества. Потому отношения их, как и прежде, носили уважительный, корректный характер, «делая тем честь сим достойным мужам». Между тем захватив систему крепостей русская армия стремительно шла по территории Германии, и вскоре Пруссия, вступив в союз с Россией, объявила войну Франции. Главнокомандующим объединенными силами был назначен фельдмаршал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Руководимые им войска перешли Эльбу и вступили в Дрезден. Казалось бы, все шло как нельзя лучше. И вдруг скорбная весть: кончина главнокомандующего союзными армиями Михаила Илларионовича Кутузова. Кто возглавит теперь русское воинство и союзные войска? Мнения на сей счет были разные. Начнем с того, что у Александра I появилась к тому времени плеяда способных военачальников (Тормасов, Милорадович, Раевский, Дохтуров и др.). Не исключалась возможность утвердить на этот пост прусского фельдмаршала Блюхера и наследника шведского престола французского маршала Бернадота[81]. Однако предпочтительнее других была все же кандидатура Барклая де Толли. Желание видеть его на этом посту высказывали многие и из окружения прусского монарха. Мнение это было вполне резонным. Действительно, из всех претендентов наибольшим опытом по руководству войсками против Наполеона обладал именно он. Что же касается упреков за его предыдущие деяния, то оценка начального периода войны к тому времени существенно изменилась. Вот почему решение о назначении преемником Кутузова генерала Петра Христиановича Витгенштейна встречено было весьма неоднозначно и расценено многими как очередной промах со стороны монарха. Здесь придется сделать небольшое отступление. Обрусевший немец Людвиг Адольф Петер Витгенштейн по характеру своему был чистейшей воды славянином. В ту пору он был весьма популярен. Командуя корпусом, прикрывавшим столицу, именно он первым схлестнулся с непрошеными гостями, одержав замечательную победу под Кластицами, за что и наречен был в свете «спасителем Петербурга». Корпус Витгенштейна, пополненный петербургским ополчением, успешно обеспечивал правый фланг русских войск, показав себя превосходно в боях под Полоцком, Витебском и Кенигсбергом. Словом, действия его против французских маршалов Удино, Сен-Сира и Виктора были вполне успешны. Открытый характер и личная храбрость сделали Витгенштейна популярным среди сослуживцев. Душа обрусевшего немца проявлялась во всем: в приказах его по корпусу, в словах, обращенных к солдату, в беседах с друзьями и гостеприимном его радушии. Словом, немецкой у Витгенштейна оставалась лишь фамилия. Все это выгодно отличало его от Барклая, если бы не одно немаловажное обстоятельство. Дело в том, что в жизни своей Витгенштейну более чем корпусом командовать не приходилось. И опытом по руководству не только объединенными силами двух государств, но даже просто одной полевой армией он практически не обладал! К тому же многие припоминали неудачные действия его на Березине и то, что успешным продвижением по службе Петр Христианович обязан был не только личным дарованиям, но и родительским связям, в особенности энергичной мачехи своей графини Бестужевой (урожденной княжны Долгоруковой), а еще более – близкому родственнику ее Н. И. Салтыкову – фельдмаршалу, князю (воспитателю наследника престола Александра Павловича), а ныне председателю Государственного совета и председателю кабинета министров. И наконец, что также было немаловажным, вновь назначенный главнокомандующий по возрасту и воинскому чину изрядно уступал другим претендентам. Но и это было еще не все. Многие, следившие тщательно за ходом войны и «вхожие в придворную кухню», утверждали, что, назначив на пост главнокомандующего Большой действующей армией и прусских войск генерала Барклая де Толли, император должен был бы расписаться в признании грубой ошибки, допущенной им в начале войны, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как бы там ни было, а столь стремительное возвышение Витгенштейна вызвало немалую озабоченность в военных кругах. Ведь обстановка к тому времени на театре войны снова стала достаточно сложной. Еще 6 декабря 1812 года, тайно покинув свою армию, Наполеон поспешил (с поддельным паспортом) в Париж. Прибыв туда, с присущей ему энергией он приступил к мобилизации всех ресурсов страны на продолжение войны. К весне 1813 года им была собрана 300-тысячная армия, которую он и противопоставил союзникам. Уже в марте французские войска сосредоточились на Майне. В апреле главные силы Наполеона двинулись на Лейпциг. В этой обстановке союзные войска (под командованием Витгенштейна) начали встречное движение. «Свидание» Витгенштейна с Наполеоном произошло 2 мая в сражении при Лютцине, где союзники потерпели поражение и начали отход к Бауцену, на пути к которому ранее бездействовавший Барклай присоединился к главным силам. Отойдя к Бауцену русско-прусская армия стала готовиться к новой встрече с Наполеоном. Здесь 20–21 мая произошло очередное сражение, и снова войска, руководимые Витгенштейном, «потерпели конфузию». В первый день сражения Наполеон, имея превосходство в пехоте, овладел переправами через Шпрее. На другой день демонстративной атакой он оттянул резервы Витгенштейна к левому флангу, после чего крупными силами атаковал центр и правый фланг. Что касается Барклая, оборонявшего как раз правый фланг, то полное самообладание его в критические минуты боя вновь продемонстрировано было во всем блеске. С 13 тысячами солдат он мужественно отразил все атаки 60-тысячного корпуса маршала Нея, а затем в не менее сложной обстановке обеспечил выход из боя главных сил. Вскоре Елена Ивановна (оказавшаяся снова в Петербурге) принимала поздравления по случаю награждения ее супруга высшим военным орденом Андрея Первозванного и прусским орденом Черного орла. Поражения русских войск после столь блестящих успехов Кутузова подействовали на россиян ошеломляюще: неужели никто (теперь уже кроме Кутузова) не может «противустоять» Наполеону?! Витгенштейна обвиняли «в медлительности его соображения», «в неполноте расчетов на сражение» и прочих грехах. Одно было бесспорно: Витгенштейн, успешно командовавший корпусом, для столь же успешного командования объединенными силами союзников ни опытом, ни полководческими дарованиями не обладал. Поручик свиты царя С. Г. Хомутов писал по этому поводу в своем дневнике: «Мы все ретируемся. В армии беспорядок. Витгенштейн совсем потерял голову, прочие генералы сами не знают, что делают, все хотят командовать, все хотят умничать, отчего страшная сумятица». Тот же Милорадович при встрече с Витгенштейном прямо заявил: «Беспорядки в армии умножаются ежедневно, все на Вас ропщут, и благо отечества требует, чтобы назначили на Ваше место другого главнокомандующего». После бауценских событий Петр Христианович, осмыслив происшедшее, нашел в себе мужество признаться, заявив на военном совете, что «он почтет за удовольствие быть под началом Барклая де Толли». 26 мая 1813 года Михаил Богданович был приглашен в Ставку, где ему было объявлено о назначении его главнокомандующим русской и прусской действующими армиями[82]. Итак, летом 1813 года, в отличие от лета 1812-го, Барклая де Толли начинают воспринимать как «законного вождя российского воинства». И хотя война полыхала теперь далеко за пределами отчизны, интерес к ней не ослабевал. Ревностно следили россияне за каждым шагом своей армии, сравнивая, сопоставляя ее действия с действиями союзных войск. Радовались успехам и переживали неудачи, негодовали, едва заприметив ущемление национального достоинства и интересов державы. Что же касается Барклая, то, используя представившуюся возможность перемирия[83], он энергично приводит в порядок расстроенные войска, исправляет и пополняет запасы оружия, улучшает питание солдат, создает условия для их отдыха, принимает меры для ремонтирования конского состава[84]. Вскоре подчиненные ему войска были приведены в долженствующий вид. Приличное их состояние способствовало расширению антифранцузской коалиции. Ныне кроме России, Англии и Пруссии в состав ее вошли Австрия и Швеция. Внушительные силы коалиции были сведены в три армии: Богемскую (главную) – под командованием К. Шварценберга, Силезскую – под началом прусского фельдмаршала Г. Блюхера и Северную, которой командовал шведский наследник престола Карл Юхан (бывший французский маршал Ж. Бернадот). Главнокомандующим союзных армий был избран Шварценберг[85]. Барклаю де Толли было поручено (как и прежде) командовать русско-прусскими войсками в составе двух пехотных и одного кавалерийского корпусов, групп Витгенштейна и Клейста, а также русско-прусского резерва, в коем обретались оба монарха. Всего же под его началом оказалась группировка в 120 тысяч человек, которая входила в состав главной армии Шварценберга, представляя основную ее силу. Конечно, в России не были в восторге от такого расклада, однако приходилось считаться с тем, что войну против Наполеона вела теперь коалиция европейских государств, сохранивших к тому времени не только свои вооруженные силы, но и своих фельдмаршалов. (Заметим, главнокомандующий русской армией к тому времени по-прежнему пребывал в звании генерала от инфантерии.) Да и война для России велась уже далеко за ее границами. Тем временем война продолжалась, и Шварценберг, испытав первое разочарование от встречи с Наполеоном в сражении за Дрезден, вынужден был ретироваться. Однако на том неприятности Шварценберга не закончились. Наполеон направляет корпус Вандама с целью воспрепятствовать отходу Богемской армии, запереть ее в горном ущелье и уничтожить. Перспектива для Шварценберга вырисовывалась нерадостная. Положение опять же спас Барклай. Оценив обстановку, он самовольно (вопреки полученной им команде на марш) изменяет направление движения своей колонны войск и двигается на Дипольевальде. Этот самовольный шаг радикально изменил обстановку. В развернувшемся при Кульме сражении (29–30 августа) Барклай наносит маршалу Вандаму жестокое поражение. Французский корпус, посланный на окружение союзных войск, сам оказался в окружении и был разгромлен. Потери противника только пленными составили более 12 тысяч человек. Не избежал этой участи и сам Вандам. Барклаю достались также вся артиллерия и обоз неприятеля. Победа при Кульме подняла дух союзных войск, несколько приунывших после предыдущих неудач. Император Австрии награждает Барклая командорским крестом Марии-Терезии, Петербург же – Георгиевским крестом 1-го класса. Таким образом, вслед за Румянцевым, Паниным, Долгоруковым, Потемкиным, Суворовым и Кутузовым Михаил Богданович Барклай де Толли становится полным георгиевским кавалером. Вскоре Елена Ивановна принимала в этой связи очередные поздравления. Что ни говори, а быть супругой единственного здравствующего полного кавалера орденов Святого Георгия было приятно. К тому же супруга Барклая за заслуги мужа перед отечеством возведена была (вслед за женой Кутузова) в статс-дамы двора Его императорского Величества. В октябре 1813 года в России, как и во всей просвещенной Европе, много и обеспокоенно говорили о выдающемся событии наполеоновских войн – Лейпцигском сражении, нареченном впоследствии Битвой народов. Здесь в течение четырех дней (с 16 по 19 октября) более полумиллиона солдат, одетых в русские, прусские, шведские, австрийские, французские, голландские, саксонские, итальянские, бельгийские и польские мундиры, при поддержке более двух тысяч артиллерийских орудий «выясняли отношения». В Европе снова воздавали дань уважения русским солдатам и генералу со столь нетипичной для русских фамилией – Барклай де Толли. Обстановка к началу событий складывалась для Наполеона чрезвычайно неблагоприятно. Обессиленная и измотанная, разбросанная, укомплектованная наспех подготовленными солдатами, французская армия уступала в численности силам союзников[86]. И тем не менее союзным армиям противостоял не только динамичный и энергичный политик, но и искусный тактик и стратег Наполеон Бонапарт. К тому времени основные силы Наполеона оказались сосредоточенными в районе Лейпцига. Используя это обстоятельство, союзное командование здесь и решило совершить полный разгром Бонапарта, для чего к Лейпцигу подтягивались все три группировки союзных войск[87], из которых к 16 октября подошли лишь Силезская и Богемская армии. Наполеон, не дожидаясь сосредоточения всех сил неприятеля, решил нанести упреждающий удар – разгромить сосредоточенную здесь армию Шварценберга, основу которой составляли русские войска (колонна Барклая де Толли). Замысел императора должны были осуществить пять пехотных корпусов, четыре кавалерийских корпуса и гвардия под командованием Мюрата. Что же касается союзного командования, то оно, не имея представления ни о численности противника, ни о его замыслах, по настоянию трех монархов – Александра I, Франца II и Фридриха-Вильгельма III – само решило атаковать Наполеона, для чего Богемская армия была разделена на три колонны. Основу ее, как и прежде, составляла колонна Барклая де Толли (4 русских и 2 союзных корпуса – 84 тысячи человек), действовавшая в центре построения. Утром 16 октября армия, перейдя в наступление, имела некоторый успех. Однако Наполеон, осуществивший спешную перегруппировку и создав превосходство в силах в центре, наносит мощный контрудар. Поддержанная ураганным артиллерийским огнем конница Мюрата смела боевые порядки пехоты. Вслед за ней мощный удар наносят гренадеры. В течение всего дня Наполеон беспрерывно атакует Барклая. Как и в предыдущем, решающем сражении при Бородино, эти два выдающихся полководца снова стояли друг против друга. Как и прежде, бесстрашный, хладнокровный и решительный Барклай не раз смотрел смерти в глаза. Очевидно, это его поведение имел в виду И. Липронди, оставивший нам такую запись: «В продолжение всей моей жизни мне встречалось видеть много храбрых людей (я разумею тут и мужество, и сохранение присутствия духа в великих опасностях). Но такие качества я встречал только у Барклая де Толли. В них не замечалось никакого изменения ни в речах, ни в расположении духа, ни в движениях, ни в самих физиономиях». Как и при Бородино, Наполеону не удалось прорвать фронт Барклая. Причиной тому был не только героизм русских воинов, но и полководческие дарования их предводителя. Против конницы Мюрата Барклай бросает кавалерию Палена; действия гренадер нейтрализует резервом; в критический период сражения перебрасывает сюда группировку артиллерии генерала Сухозанета (112 орудий). Не удалась Наполеону и попытка обхода правого фланга войск Барклая. О напряженности сражения свидетельствует совершенно неординарный факт. В дело была введена личная охрана русского царя – лейб-казаки императорского конвоя. Здесь снова отличился корпус Раевского, гренадеры которого, построенные в каре, «стояли как скала среди разъяренного моря французской конницы». Понеся огромные потери и не добившись поставленной цели, Наполеон на следующий день предложил мирные переговоры (кои были проигнорированы). Еще через день (после сосредоточения всех трех армий) союзные войска атаковали французов. И снова главный удар наносила колонна Барклая. Беспрерывные атаки союзных войск вынудили Наполеона к отступлению. Поражение французской армии было бесспорным. Лейпцигское сражение было самым крупным в наполеоновских войнах. После Бородино оно явило закат французской армии. Французская армия потеряла в нем 80 тысяч человек, союзные войска – 50 тысяч. К сожалению, половина потерь союзных войск пришлась на русское войско. Таким образом, «главным виновником» поражения французских войск в Битве народов снова стал русский солдат, а одним из главных действующих лиц этой драмы снова оказался полководец Российской империи. Осенью 1813 года петербургская знать принимала бесчисленные поздравления от иноземцев. На приемах и банкетах некоторые притворно вопрошали: «А не встречали ли вы завсегдатая петербургских балов Лористона? – Так он же теперь у Наполеона! – Да говорят, что Барклай после Лейпцигского сражения прислал его снова в Петербург»[88]. Барклай де Толли был возведен в графское достоинство, его грудь украсили австрийский командорский крест Марии-Терезии и прусская лента Черного орла. Волевой, энергичный, он по-прежнему на первых ролях. За Бриенское сражение ему была пожалована золотая шпага с бриллиантами. Вместе с тем как главнокомандующий русской Большой действующей армией в освободительном походе русских войск он постоянно поддерживал тесную связь с местными органами власти, на территориях, где шли боевые действия, заботился о снабжении подчиненных ему войск, решал многие административные вопросы. Будучи внимательным и заботливым по отношению к нижним чинам, он столь же строго взыскивал с них, поддерживая в войсках высокую дисциплину и порядок. После вступления на территорию Франции в одном из своих приказов он требует уважительного отношения к местным жителям: «Не считать никого из них нашим неприятелем, исключая тех, кои поднимают против нас оружие, а потому всякое насилие карается смертью». Перипетии вооруженной борьбы, обиды и недоразумения предыдущей поры не ожесточили сердце Барклая. Он содействует сооружению в городе Бунцлау (где скончался Кутузов) памятника-обелиска полководцу. Способствует также скорейшему восстановлению поруганного французами захоронения останков Кутузова на кладбище Тиллендорф. В марте 1814 года весь мир с огромным вниманием следил за приближающимся финалом войны. Союзные войска стремительно двигались к столице Франции. Среди них по-прежнему главное положение занимали русские воины. Наполеон, оставив Москву, неудержимо вел их к Парижу. В конце войны Наполеону противостояли те же, что и в начале ее: русский император Александр I и генерал от инфантерии Барклай де Толли. События, предшествовавшие финалу войны, складывались опять же непросто. Окончательно ослабевшая в войнах Франция была на краю катастрофы. Поэтому Наполеон для сохранения своей власти использовал все подходящие для того способы: старался расколоть противостоящую ему коалицию, объявил для Франции войну всенародной (конечно же, для спасения отечества), предложил унизительный для себя мир, предпринял шаги к укреплению личной власти (не брезгуя террором). Полагая, что австрийский монарх не будет воевать против своего зятя, а точнее, против своей дочери, супругу свою Марию-Луизу объявляет правительницей Франции; снова обращается к австрийскому монарху, спекулируя на чувствах деда (по отношению к своему сыну); своего старшего брата короля Испании Жозефа ставит во главе обороны Парижа; высокомерное отношение его к религии сменилось благочестивым (во всех церквях Франции шли бесконечные моления о ниспослании побед монаршей милости). И, надо сказать, кое в чем Бонапарт преуспел. Некоторые из власть предержащих (особенно австрийский монарх) были уже не столь решительны в борьбе с ним. Русскому царю пришлось приложить немало усилий для сохранения коалиции (от коих на голове Александра количество седых волос приумножилось, а общее же количество оных изрядно сократилось). Как бы там ни было, а после совещания в Шомоне в марте 1814 года было достигнуто соглашение, по которому союзники обязались всеми имевшимися средствами продолжать войну «для достижения мира, полезного народам». Итак, армии союзников, терпя неудачи и радуясь успехам, обладая превосходством в силах, теснили Наполеона, неотвратимо приближаясь к Парижу, не оставляли Бонапарту надежд на мирный выход из войны. 22 марта, после сражения при Арси-сюр-Об, в котором принимали участие и войска Барклая, Наполеон идет на отчаянный шаг. На глазах у построенной в боевой порядок армии Шварценберга он демонстративно направляет армию свою к пограничным крепостям на Рейне, то есть в тыл союзных войск. Поступая так, он был уверен, что союзные войска, беспокоясь за коммуникации свои, устремятся за его главными силами. Попросту говоря, Наполеон хотел увести союзные армии от Парижа. Авантюре его на сей раз не суждено было увенчаться успехом. Богемская и Силезская армии, обеспечивая связь между собой, следовали за Наполеоном только до Витри-де-Франсуа, а затем, соединившись (25 марта), резко повернули и пошли на столицу Франции. Чтобы создать видимость удавшегося маневра, для преследования Наполеона был направлен русский сводный кавалерийский корпус Ф. Винценгероде. Теперь главная задача союзников состояла в том, чтобы овладеть Парижем (обороняемым лишь корпусами О. Мармона и Э. Мортье), прежде чем Наполеон поймет свою ошибку и предпримет какие-либо очередные отчаянные шаги. Таким образом, пока арьергард Наполеона упорно сдерживал Винценгероде, главные силы союзников стремительным маршем шли на Париж. В тот же день кавалерия союзников у Фер-Шампенуазе разгромила дивизии Пакто и Аме, прикрывавшие столицу Франции. Путь на Париж объединенным армиям был открыт. Опрокидывая и уничтожая крупные и мелкие отряды противника, авангард союзников под командованием Николая Раевского 29 марта вышел в пригороды Парижа. Здесь же вскоре оказались и главные силы союзных армий. Обнародовав прокламацию к жителям Парижа с уверениями защиты и покровительства, войска, осадившие город, стали спешно готовиться к штурму. Штурм решено было начать тремя колоннами[89]. Правую колонну возглавлял Блюхер, а левой командовал наследный принц Евгений Вюртембергский. Центральную (главную из них) возглавлял опять же Барклай де Толли (основа колонны – русские войска). Штурм города должен был начаться в 5 часов утра 30 марта. Перед колонной Барклая стояла наиболее трудная задача по преодолению подготовленной обороны противника. Это был участок восточнее и севернее Парижа по высотам Бельвиля и Монмартра[90]. Серьезным препятствием был и Венсенский замок, и здания с толстыми стенами – дворцы Тюильри, Тильман и Фонтене. К назначенному времени штурма на исходные позиции вышла лишь колонна Барклая. Ей (в частности, корпусу Раевского) и пришлось начать штурм французской столицы. Первая атака Раевского была отбита, и Барклай бросает сюда гренадерский корпус и гвардейские полки пруссаков и баденцев. Вскоре все пространство между Пантеоном и Бельвилем оказалось в руках колонны Барклая, воины коей «застучали в стены Парижа». К полудню подоспели войска задержавшихся колонн – и штурм возобновился. Началась общая атака на город, в которой Барклай бросает в усиление штурмующей колонны дивизию Ермолова. Все предместье Парижа оказалось в руках союзных войск. Во время штурма российский император поздравил генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая де Толли с присвоением ему генерал-фельдмаршальского звания. Желая избавить город от разрушительного штурма, маршал Мармон присылает к Барклаю де Толли парламентера с просьбой о пощаде[91]. Находившийся здесь же русский император ответил, что он, конечно, прикажет остановить штурм Парижа, если защитники его прекратят сопротивление, но если этого не будет, «то к вечеру французы не узнают того места, где была их столица». Нисколько не медля, флигель-адъютант царя полковник М. Ф. Орлов в сопровождении пленного француза и двух трубачей выехал к Мармону и Мортье для заключения предварительного перемирия. Первая попытка переговоров успеха не имела и только к вечеру, после того как союзные войска неистово застучали в стены блокированного города[92], переговоры возобновились. К Орлову присоединились парламентеры союзников. И снова неудача. Вечером прибыл в Париж адъютант Наполеона генерал-лейтенант де Жиради, который передал устный приказ Наполеона взорвать гренельский пороховой склад «и в одних общих развалинах погребсти и врагов, и друзей, столицу со всеми ее сокровищами, памятниками и народонаселением». Но полковник Лескур, которому было поручено сделать это, отказался, сославшись на отсутствие письменного именного указа Наполеона. В этих условиях парламентеры союзных армий покинули Париж. Орлов же остался в городе в качестве заложника. В 2 часа ночи он получил сообщение о том, что союзники согласны выпустить из Парижа французскую армию, но сохраняют за собой право преследовать ее. Мармон согласился, и за четверть часа Орлов составил условия капитуляции, в соответствии с которой французские войска оставляют город до 7 часов утра 31 марта, а союзные войска входят в Париж не ранее 9 часов. Город Париж «предавался на великодушие союзных государей». В 10 часов утра 31 марта 1814 года из Бондийского замка в Париж выехал Александр I. У ворот поверженного Парижа в парадном строю стояли русские, австрийские, прусские войска, а также баварцы, баденцы и вюртембержцы. Ворота города были заперты. Но как только подъехал русский царь, они растворились и грянула музыка. Союзные войска торжественным маршем вступили в город. Во главе колонны русских войск шли российский император Александр I и главнокомандующий русской Большой действующей армией фельдмаршал Барклай де Толли. На обращение к императору одного из обывателей: «Мы давно уже ждем прибытия Вашего императорского Величества» Александр I с достоинством ответил: «Я бы и раньше к вам поспел, но меня задержала храбрость ваших воинов». К сожалению, в этом церемониальном марше один из важных «виновников» появления русских войск в Париже – корпус Николая Николаевича Раевского – принять участия не мог. Еще ранее, овладев трофейными складами с вещевым имуществом французской армии, Раевский заменил обношенные мундиры своего корпуса на французские. Пускать же торжественным маршем по Парижу русских воинов во французских мундирах было бы некорректно. Ну а что же происходило в те дни в ставке Наполеона? В то время, когда союзные войска стремительно шли на Париж, а русский корпус Винценгероде (принятый Наполеоном за авангард главных сил союзных войск) продолжал преследование противника, Наполеон был в уверенности, что его маневр удался. Только в конце дня 25 марта он понял свою ошибку. Повернув главные силы свои, он форсированным маршем двинулся к оставленной им столице. Увы! Было уже поздно. По дороге его в Фонтенбло (в 55 километрах от Парижа) пришло печальное для него известие о капитуляции Парижа… Въезд в Париж Наполеону был строго воспрещен. Не помогли и дипломатические усилия Коленкура. Было твердо заявлено, что ни с Наполеоном, ни с членами его семьи ни в какие переговоры союзники вступать не будут. Во Франции было создано временное правительство. Сенат лишил императора власти. Здесь, в Фонтенбло, чуть было не произошел еще один любопытный эпизод финала войны. Поскольку ближе всего от Фонтенбло оказался отряд генерала Александра Чернышева (того самого полковника, резидента русской военной разведки в Париже, а ныне командира летучего отряда), то ему, казалось бы, и выпала честь пленить своего знакомого – императора Франции. Однако Александр I, поразмыслив, проявил благородство относительно «брата своего», заявив: «Наполеону в несчастии неприятно будет видеть при себе того, кто находился при нем, когда он был в упоении побед»[93]. Вернемся снова к последним дням императорства Наполеона Бонапарта. Несмотря на катастрофу, он намеревался дать еще одно сражение у Фонтенбло. Но большое число солдат, офицеров и даже генералов или отказались участвовать в нем, или перешли на сторону противника. Особенно обескуражил Наполеона поступок его бывшего адъютанта, а ныне маршала Франции Огюста Фредерика Луи Мармона, который, выведя войска из блокированного Парижа, передал их в подчинение временного правительства. Словом, 6 апреля 1814 года там же, в Фонтенбло, Наполеон подписал отречение от престола, «приняв безоговорочно остров Эльбу». 20 апреля 1814 года бывший император Франции Наполеон Бонапарт трогательно прощался со старой гвардией. Встав в излюбленной своей позе (с закинутой за спину левой рукой) перед строем тех, с кем прошел он свой нелегкий ратный путь, полководец начал твердым голосом: «Я расстаюсь с вами. Вы всегда шествовали со мной путем к славе. Все державы европейские вооружились против меня; несколько генералов изменили долгу своему и Франции; она сама предала себя другой участи. С вами, храбрыми воинами, я мог бы продолжать войну внутри государства, но Франция от того бы пострадала. Храните верность!» И голос великого завоевателя дрогнул! «Не грустите, – продолжал он, – я буду счастлив, когда услышу, что вы счастливы. Я мог бы умереть, но пережил свое бедствие, чтобы трудиться еще для вашей славы, чтобы описать ваши подвиги! Я не могу обнять вас всех, но прижимаю к моему сердцу вашего генерала! Поднесите и знамя, я с ним хочу проститься! Да раздается этот поцелуй в отдаленном потомстве! Прощайте, дети мои! Я и заочно буду с вами! Вспоминайте обо мне!» Отменный политик, великий полководец и стратег, герой Египта, покоритель Франции и Европы, стоически переносивший невзгоды и ранения (на левом бедре его красовался след от пули, полученной в египетском походе, при осаде Тулона под ним было убито три коня, а при Сен-Жан д’Акр – четыре, несколько коней было убито под ним в Итальянском походе; в сражении при Регенсбурге пуля снова угодила ему в ногу, в России пробила сапог; в 1814 году он упал с убитого под ним коня, потеряв знаменитую треуголку, под Бриеном – едва ускакал, отбиваясь шпагой от русских казаков), теперь этот мужественный человек стоял в отчаянии перед сподвижниками своими со слезами на глазах. Резко повернувшись, не оборачиваясь, скрывая слезы, он сел в карету и в сопровождении небольшой свиты – одного батальона старой гвардии и комиссаров от союзных держав – направился на остров Эльба под громогласное «Да здравствует император!». 30 мая 1814 года был подписан Парижский мирный договор. Королем Франции стал брат казненного Людовика XVI – Людовик XVIII. Итак, к апрелю 1814 года война была победоносно завершена, что стало большим праздником для народов Европы. Однако российскому правительству и особенно его иностранному ведомству было не до праздников. Началась напряженная борьба за послевоенное устройство Европы с учетом национальных интересов победителей. Что же касается царского двора, то внимание его всецело было занято подбором состава царской свиты для монаршего визита в Лондон. Разумеется, одним из первых претендентов мог быть выходец с берегов туманного Альбиона фельдмаршал Российской империи Михаил Богданович Барклай де Толли. Однако составителей свиты смущало одно немаловажное обстоятельство: не затмит ли собою популярная личность полководца Его Императорское Величество? Выход был найден весьма оригинальный. В состав делегации включили экстравагантного (для английского обывателя) предводителя донских казаков атамана М. И. Платова. И, надо сказать, не ошиблись. В то время как талантливый полководец, скромный шотландец Барклай пребывал в тени, Матвей Иванович в мае 1813 года удивлял лондонскую публику своими из ряда вон выходящими трюками. Красавца статного казака боготворили. Дамы выпрашивали у него прядку волос «на счастье», которую помещали в свои медальоны. В те дни многие из народившихся в Англии мальчиков наречены были Матфеями. Бесчисленные портреты предводителя «летучих казаков» заполнили магазины Англии. Там же красовался и портрет дочери Платова в русском кокошнике, которую намеревался выдать атаман за того, кто пленит Наполеона. В честь Платова была изготовлена специальная медаль, имя его присвоено было спущенному на воду военному кораблю. Платов, образование которого не выходило за пределы приходской школы, удостоен был диплома почетного доктора наук Оксфордского университета; ему же в дар была преподнесена драгоценная сабля. Словом, на первом плане оказались император и его лихой казак. О Барклае как-то забыли. Уже после их отъезда англичане, как бы спохватившись, присылают ему почетную шпагу. Впрочем, Михаила Богдановича все происходящее мало занимало. Пользуясь представившейся возможностью, он старался ознакомиться с достопримечательностями Лондона, да к тому же разыскал среди шотландских Барклаев немало своих родственников. Между тем неуверенность в отношении «смиренного» Бонапарта и революционной Франции заставляла европейских монархов держать ухо востро. После заключения мира и ссылки Наполеона войска союзников были возвращены в пределы национальных границ. Что же касается Барклая де Толли, то он назначен был командующим 1-й Западной армией с дислокацией ее на территории Польши (на всякий случай поближе к Франции). Наряду с решением многих административных дел он принимает участие в торжественных похоронах одного из своих серьезных противников по войне – польского генерала и маршала Франции Понятовского[94]. Польские войска, возвратившиеся из французского плена, привезли с собой гроб своего предводителя на польскую землю. До границы с Польшей траурную процессию сопровождал прусский эскорт. На границе с Пруссией процессию с останками достойного и благородного противника встречал командующий 1-й Западной армии генерал-фельдмаршал Барклай де Толли. Вместе со своим штабом в торжественном церемониальном марше он сопровождал ее, отдавая последние почести своему противнику, до церкви Святого Креста, где прошло отпевание. Здесь же, в Польше, Михаил Богданович снова встретился со своим давнишним недоброжелателем великим князем Константином Павловичем, теперь главнокомандующим польской армией и наместником царя. Как и прежде, великий князь продолжал кляузничать своему старшему брату: «Почему у Барклая де Толли такой большой штаб? Он подражает Потемкину! Но у того было желание сравниться с турецким пашой! Но сейчас же мирное время!» Мирное время оказалось, к сожалению, недолгим. Опасения монархов были не напрасны. В марте 1815 года Европу облетела тревожная весть: Наполеон бежал с острова Эльба. Войска, высланные навстречу экс-императору, перешли на его сторону. Начались знаменитые сто дней Наполеона. По вступлении в Лион Наполеон издает декрет о восстановлении его империи, а затем вступает в Париж. В этой связи державы-победительницы вновь объявляют Наполеона врагом и нарушителем спокойствия со всеми вытекающими отсюда действиями. В Европе создаются группировки англо-голландских войск Веллингтона и прусских – Блюхера. Из Польши в апреле 1815 года форсированным маршем идет 1-я Западная армия Барклая, из Литвы – армия Витгенштейна, из Петербурга – гвардия Милорадовича, туда же спешат австрийские войска. Все против Наполеона. Что же касается 1-й Западной, то она, миновав территорию Пруссии и форсировав Рейн, стремительно шла по направлению к Нанси. К тому времени отважный изгнанник вновь, собрав значительные силы, наносит поражение войскам Блюхера. Но это была последняя улыбка его военного счастья. В сражении при Ватерлоо (18 июня) Наполеон потерпел сокрушительное поражение от войск Веллингтона и Блюхера. Несмотря на это, он не сложил оружие, и союзные войска успешно преследовали его. Принц Вюртембергский теснил генерала Рапа к Страсбургу. Туда же спешил австрийский генерал Гогенцоллерн. Пруссия снова подчинила гвардию свою и гренадер Барклаю де Толли, армия которого овладела Нанси и продолжала движение. «С благоговения всевышнего, – писал ему русский царь, – с пособием таких полководцев, как Вы, надеюсь привести к концу новую войну и достичь благодетельного мира для целой Европы и мира». После Нанси, разбив неприятеля в Шелоне, русские войска соединились с союзными армиями. 6 июля 1815 года флаги союзных государств снова реяли над Парижем. Что же касается Наполеона, то он 22 июня того же года вновь пытается отречься от престола в пользу своего сына. Обманутый в последней надежде, намереваясь удалиться в Соединенные Штаты Америки, отдался на милость англичанам, после чего сослан был на остров Святой Елены, где и почил в бозе после шестилетнего пребывания[95]. Итак, война с Наполеоном была окончательно завершена. В ознаменование столь значительного события 10 сентября 1815 года в пригороде Парижа Вертю состоялся парад русских войск. В присутствии союзных государей и многочисленной публики русское войско было представлено здесь в блестящем виде. Во главе церемониального марша шел Александр I, салютуя императору Австрии и королю Пруссии. Перед восхищенными монархами и изумленной публикой одна за другой в четком безукоризненном строю проходили колонны гренадер и кавалерии, пушкарей и казаков. Наблюдая за сим зрелищем, Александр I воскликнул: «Я вижу, что моя армия – первая в свете! Для нас нет ничего невозможного!» Командовал парадом фельдмаршал государства российского Михаил Богданович Барклай де Толли. Празднества закончились богослужением, после чего русские войска отправились в обратный путь на родину[96]. В Европе долго шли пересуды о состоявшемся параде. Удивлялись тому, как русские войска после такого стремительного марша и упорных боев могли столь быстро прийти в долженствующий вид, поразив четким строем изумленную публику. Удивлялись и потоку наград, хлынувших на Барклая. Действительно, такое в истории нечасто случается. Михаил Богданович почти одновременно был удостоен французского ордена Почетного легиона, английского – Бани, нидерландского – Святого Вильгельма, саксонского – Святого Генриха. Чуть позже, при встрече с королем Людовиком XVIII, очередной наградой стал орден Святого Людовика. Рескриптом российского императора он был возведен в княжеский титул, что вызвало немалые пересуды в российском обществе. Действительно, чтобы получить графское достоинство, Михаилу Богдановичу нужно было проявить недюжинные способности и героизм в Битве народов. Немалые боевые заслуги и полководческий талант надо было проявить и в битве за Париж, чтобы получить фельдмаршальское звание. Для получения же высшего – княжеского – достоинства достаточно было хорошо подготовить и провести парад! Воистину поступки власть предержащих неисповедимы! Впрочем, некоторые злословили: «Ну что это за князь, не имеющий за душой ни единой души крепостного?!» Заметим, что все это происходило через три года после того, как генерал Барклай де Толли искал смерти на Бородинском поле и под градом камней покидал действующую армию. |
загрузка...