Лекция 3
|
В надписях, составленных от имени хана турок-огузов, власть и могущество хана считаются вполне обеспеченными, между тем всего через десять лет после его смерти, в 745 г., первенство в Монголии перешло к другому турецкому народу, уйгурам. Несколькими годами раньше, в борьбе с арабами, утратила свое политическое единство и своих каганов западная ветвь огузского народа.
Из китайских источников мы знаем, что западные турки-огузы разделялись на десять родов, из которых пять жили к северу и пять к югу от реки Или. В надписях, по переводу Томсена, эти десять родов называются он ok 'десятью стрелами'. Среди них на некоторое время возвысился род тюргеш, из которых происходили последние каганы западных турок. Арабы в то время только отражали вторжения турок в культурные земли и не предпринимали походов в глубину степей и не доходили до ставки кагаиов, находившейся около реки Чу; но поражение и смерть кагана в борьбе с арабами на Сыр-Дарье имели последствием распадение его государства. Смуты продолжались еще несколько лет, уже независимо от действий арабов, и только в 766 г. место турок-огузов на берегах Чу заняла другая турецкая народность, карлуки. Главные успехи арабов в Средней Азии относятся к тому времени, от 705 до 715 гг., когда наместником Хорасана был Кутейба б. Муслнм. Из надписей мы знаем, что во второй половине этого периода восточные турки на короткое время завоевали государство тюргешей и доходили до Железных ворот, т. е. до прохода Бузгала, отделившего в то время Согд от Тохаристана, т.е. культурную область рек Зеравшана и Кашка-Дарьи от областей по верхним притокам Аму-Дарьи; Томсен правильно помещает этот проход на пути между Самаркандом и Балхом, но тут же дает неверное определение «между Согдианой и Ферганой»; известно, что путь из Согдианы, или Согда, в Фергану идет к северо-востоку, а не к югу, как путь в Балх. По обстоятельствам, следовательно, вполне возможно, что с арабами пришли в столкновение не только западные, но и восточные турки; в таком смысле и толкуются некоторые места надписей; но другие ученые сомневаются в таком толковании; оно отвергается и в последней по времени работе, посвященной арабским вторжениям в Среднюю Азию, в работе молодого английского ученого Гибба. Самого слова арабы в надписях нет; нет, по-видимому, и того слова, которым называли арабов сначала персы, потом китайцы и, вероятно, турки,— именно слова тажик, или, по турецкому произношению, тазік, нли теджик. Известно, что это слово теперь имеет совсем другое значение, и уже в XI в. оно обозначало людей иранской, а не арабской национальности. По-видимому, сначала так называли арабов, потом — вообще людей мусульманской культуры, потом — иранцев как народ, составлявший большинство среди известных туркам мусульман. В отличие от иранцев, турки и впоследствии не были покорены мусульманским оружием. После завоевания культурных областей по Аму-Дарье, Зеравшану и Сыр-Дарье арабы еще в VIII в. перешли к оборонительной политике и, подобно своим предшественникам, для защиты культурных областей от кочевников строили длинные стены и валы. Известно, что такие сооружения для защиты от вторжений варваров воздвигались некогда на всем пространстве культурного мира, от Великобритании до Китая и Маньчжурии. В Средней Азии первое сооружение этого типа относится к эпохе задолго до ислама и было выстроены в III в. до н. э. для защиты культурной области Мерва, вероятно против кочевников нетурецкого происхождения; до арабов был построен вал для защиты северо-восточной области Согда, уже против турок; остатки этого вала сохранились до сих пор, как и остатки валов, построенных арабами для защиты Бухарской области и области окрестностей Ташкента. После арабов, начиная с иранской династии Саманидов, такие валы уже больше не строились и не поддерживались; Саманиды перешли к наступательной политике, но их походы большей частью носили характер набегов, и область завоеванной исламом территории и при них увеличилась незначительно; к мусульманским владениям были присоединены только местности от долины Чирчика до Таласа. Если турки мало подвергались действию мусульманского оружия, то влияние культуры с запада после мусульманского вторжения в Среднюю Азию значительно усилилось. Еще# раньше, в эпоху Сасанидов, влияние Персии на Среднюю Азию постепенно усиливалось за счет влияния Индии. Персии в эпоху Сасанидов принадлежало господство над путями мировой торговли на суше и на море, причем государство Сасанидов и в этом отношении, как во всех других, достигло величайшего блеска накануне своего падения. Сасанидская Персия не представляет, подобно большинству других восточных империй, картины постепенного развития и упадка; как в иовейшее время в истории Германской империи, так и в истории Сасанидов падение наступило разом, тотчас после величайших внешних успехов, как результат крайнего напряжения сил. Эти успехи были одержаны преимущественно на западе, в борьбе с Византией; на востоке на короткое время были достигнуты некоторые успехи благодаря союзу с турками, но потом с турками произошел разрыв; кроме того, н в эпоху Сасанидов, как в эпоху Ахменидов, войны на западе не давали возможности охранять восточную границу. У персов была отнята турками область по реке Гюрген, впадающей в Каспийское море; захватив эту область, турки здесь подчинились влиянию персидской культуры и приняли зороастризм. Этот пример показывает, что сасанидская Персия, благодаря своему культурному и экономическому значению, могла оказывать влияние на своих соседей даже без военных успехов. Этим же, вероятно, объясняется факт вытеснения из Согда буддизма и восстановление значения зороастризма. Благодаря описанию путешествия китайского паломника Сюань Цзана, проезжавшего через Среднюю Азию в 630 г., мы можем установить, что этот факт относится к концу эпохи Сасанидов. При Сюань Цзане в Согде буддизма уже не было; покинув Восточный Туркестан, где буддизм тогда был в полном расцвете, Сюань Цзан снова нашел буддийские монастыри, только переехав южную границу Согда и приехав в Тохаристан. В главном городе Согда, Самарканде, еще стояли два пустых монастыря, но зороастрийцы не давали отшельникам собираться там и прогоняли их горящими головнями; только Сюань Цзану удалось, конечно на короткое время, восстановить монастыри. Рассказ Сюань Цзана о Самарканде показывает, что вытеснение буддизма из Согда произошло только незадолго до его путешествия. Археологические экспедиции в Туркестане установили, что на согдийском языке была буддийская литература, что произведения этой литературы переводились на турецкий язык и вообще имели влияние на турок. Главный исследователь этих памятников, покойный иранист Готьо, относил их ко времени не раньше VII в. Если так, то они не могли быть написаны в Согде, но этим еще «е опровергается предложенная Готье датировка; возможно, что в многочисленных колониях, основанных в Средней Азии согдийцами, буддизм еще некоторое время продолжал существовать. В эпоху влияния буддизма к туркам приезжали не только индийские миссионеры, но и индийские купцы. Отголоском этой эпохи является слово сарт, первоначально употреблявшееся турками в смысле 'торговец' и еще в XI в. имевшее только это значение; теперь доказано, что это слово перешло к туркам из Индии — очевидно, в то время, когда приезжавшие к туркам торговцы «были преимущественно индийского происхождения. Постепенно торговля с турками переходила от индийцев к иранцам, но только в мусульманскую эпоху, притом после XI в., слово сарт получило у турок и монголов этнографическое значение и стало обозначать тех среднеазиатских иранцев, на которых турки, очевидно, смотрели как на народ купцов. Влияние Персии на Среднюю Азию в эпоху ислама должно было значительно увеличиться. Теперь уже Персия имела на Среднюю Азию не только культурное влияние; впервые после Александра Македонского и Селевкидов иранцы Средней Азии и иранцы Персии объединились в одно государство. Вместе с арабами в Туркестан, очевидно, проникли в большом числе персы; среднеазиатскими иранцами были усвоены предания о древних персидских царях; иранские наречия Средней Азии постепенно были вытеснены персидским языком, образовался общий для иранцев в Иране и Туркестане персидский литературный язык; прежние языки среднеазиатских иранцев, в том числе и литературный согдийский язык, уступили место тому языку, который теперь называется таджицким и очень мало отличается от персидского. Единственным соперником персидского языка был турецкий, и борьба с этим соперником большей частью была для персидского языка неудачной. С первых веков ислама начались два процесса, продолжающиеся до сих пор: 1) постепенное вытеснение иранских наречий персидским литературным языком; 2) постепенное вытеснение иранских наречий, не исключая литературного персидского языка, турецким языком, Замечено, что в самой Персии область распространения турецкого языка все более расширяется; если в одной и той же деревне живут персы и турки, общим языком населения постепенно становится турецкий. Тотчас после утверждения в Средней Азии ислама мусульмане стали пользоваться прежними торговыми путями. Из китайской истории мы знаем, что мусульманские караваны уже в VIII в. ходили через страну карлуков к верхнему Енисею, в страну киргизов; в мусульманской литературе также сохранились сведения о путях в эту страну, отчасти совпадающие со сведениями орхонских надписей; Саянский хребет носит одно и то же название — Кёгмен — в надписях и в мусульманском рассказе. Существуют также сведения о двух путях к Иртышу. Иртыш также упоминается в орхонских надписях, где говорится о нескольких походах туда восточнотурецких ханов, но ни надписи, ни китайские источники не сообщают сведений о живших на Иртыше турецких народностях; названия этих народностей впервые приводятся в мусульманской литературе. Больше всего арабы, конечно, интересовались путем в Китай; об этом пути и о живших вдоль его турецких народах в мусульманской литературе есть большое число сведений. О народах Монголии и о происходивших там событиях мусульманская литература домонгольского периода почти ничего не сообщает, хотя мы знаем из китайских источников, что уже в 924 г. в Монголии были мусульманские купцы. Крайним пределом сведений мусульманских авторов была страна киргизов; по их представлению, эта страна простиралась до Восточного океана. Вообще сведения мусульман о Средней и Восточной Азии менее ясны и отчетливы, чем можно было бы ожидать по значительности мусульманской торговли и обширности мусульманской географической литературы; пользование этими сведениями представляет большие трудности, на которые часто не обращают внимания и потому приходят к неверным выводам. Больше всего трудностей представляет определение времени, к которому относятся отдельные известия. Как все отрасли арабской письменности, арабская географическая литература была по преимуществу книжной; по крайней мере, до нас дошли не столько рассказы путешественников, которые бы описывали то, что видели сами, сколько сочинения, составленные на основании письменных источников. Часто один и тот же рассказ повторяется бесконечное число раз авторами, жившими в разное время, без оговорки, что этот рассказ относится не к тому времени, когда жил приводящий его автор, но ко времени за сто или больше лет до него. Иногда автор соединяет в одну картину сведения, собранные им самим и его современниками, со сведениями, заимствованными из книг, не делая никакой разницы между отдельными категориями сведений; читатель выносит ошибочное впечатление, что все, что сказано в такой книге, относится к одному времени, именно ко времени автора. Часто даже выдающиеся ученые без всякой надобности прибегали к рискованным предположениям, стараясь объяснить, каким образом автор такого-то времени мог высказать такое-то мнение, когда это мнение в действительности буквально выписывалось из составленной гораздо раньше книги. Еще недавно такое недоразумение произошло со словами писавшего в XII в. географа Якута, где турки упоминались рядом с византийцами как враги мусульман, причинившие исламу много вреда. В сочинении, относящемся к XIII в., когда туркам уже принадлежало значительное место среди мусульманских народов, эти слова казались странными; чтобы объяснить их, в них видели указание на широкое распространение среди турок шиитства и других ересей. На самом деле слова Якута оказались буквально заимствованными из сочинения автора конца X в. Макдиси, который, вероятно, также взял их из письменного источника; следовательно, слова о вреде, принесенном турками исламу, были написаны в то время, когда, кроме турецкой гвардии халифов и других мусульманских властителей, еще не было турок-мусульман и турки, наравне с византийцами, были внешними врагами мусульманского мира, какими они вообще являются у авторов X в. Если для каждого известия приходится ставить вопрос, к какому времени оно относится, то решение этого вопроса затрудняется почти полным отсутствием в мусульманской литературе сведений о происходивших исторических событиях. Арабы мало интересовались войнами, происходившими между отдельными турецкими народностями, и заменой одного кочевого государства другим; без китайских, отчасти также греческих источников мы не имели бы о ходе этих событий никакого представления. По той же причине нам гораздо яснее события, происходившие на востоке, в пределах Монголии и Китайского Туркестана, чем события, происходившие в западной части среднеазиатских степей. Только благодаря китайским источникам мы знаем, что государство турок-огузов было сменено в Монголии в 745 г. государством уйгуров. Главная ставка уйгурского кагана находилась также на Орхоне, приблизительно в той же местности, где впоследствии был построен монголами город Каракорум; около ставки уйгурского кагана, как показывают развалины, тоже возник город, притом гораздо более обширный, чем город монгольского периода. Уйгурское государство просуществовало около ста лет, до 840 г., когда было уничтожено нашествием с запада киргизов. Китайские же источники сообщают нам, что борьба между кочевниками сопровождалась переселением вытесненных из Монголии кочевников в пределы Китайского Туркестана, где они постепенно переходили к оседлости и к городской жизни. В восточной части этой области, несмотря на смену народов, сохранялись, по-видимому, традиции, установленные первыми турецкими поселенцами, басмылами. В орхонских надписях упоминается титул басмыльского владетеля udyk kyr, букв, 'священное счастье' или 'величие'; слово кут в турецком языке употреблялось, когда говорили о государе, в смысле европейского 'величества'. Тот же самый титул, в форме udukyr, носил уйгурский владетель той же местности в XIII в. Часть турок-огузов, переселившаяся в Китайский Туркестан, носила у китайцев название иіато, т. е. 'степные'. Эти турки владели Бешбалыком еще в начале IX в. и потом под давлением своих соплеменников с запада должны были уйти дальше на восток, в пределы Китая, где онй во второй половине IX в. приняли участие в происходивших в Китае смутах и спасли престол китайского императора от мятежников. Среди мелких династий, владевших северо-западными областями Китая в первой половине X в., были и династии, вышедшие из турок-шато. Во второй половине IX в. в местность с городом Бешбалыком пришли уйгуры, вытесненные из Монголии киргизами; это произошло в 860 г. Здесь образовалось уйгурское княжество, существовавшее до монгольского периода, до XIV в.; другое княжество было основано уйгурами в пределах собственно Китая, где теперь город Ганьчжоу; перед этим за эту местность происходила борьба между китайцами и тибетцами, и власть большей частью принадлежала тибетцам. В XI в. одному тибетскому народу, тангутам, удалось отнять эту область у уйгуров и основать здесь свое государство, которое впоследствии было покорено монголами; области с тех пор было присвоено наименование Тангут. Уйгуры, живущие в Тангуте, с тех пор не имели политического значения, но остались там до сих пор и отчасти сохранили свой язык, представляющий одно из старых турецких наречий; только здесь отчасти сохранился известный нам по орхонским надписям и по уйгурским текстам своеобразный счет, с присоединением единиц к слову, означающему следующий десяток: бір jігірмі, букв, 'один- двадцать', значит не 21, а II, бір отуз — не 31, а 21, и т. д. Подобно туркам-огузам, уйгуры тоже оставили несколько исторических надписей, причем, однако, самая длинная и интересная надпись сделана на китайском языке. Надписи подтверждают свидетельство китайских источников, что уйгуры не остались шаманистами, как турки-огузы, и подвергались влиянию не буддийской пропаганды, а приняли одну из религий запада, манихейство. Как до них буддисты и одновременно с ними христиане, манихеи имели успех у согдийцев, а потом воспользовались торговыми успехами этого народа для распространения своей религии; вместе с длинной китайской надписью, где между прочим говорится о принятии уйгурами манихейства, сохранилась и небольшая надпись на согдийском языке, из чего видно, что уйгуры были обращены в манихейство согдийскими миссионерами. Из китайских источников мы знаем, что миссионеры не пришли к кочевникам из Согда, но встретились с ними в Китае во время похода туда уйгурского кагана в 762 г. Из этого видно, насколько торговля с Китаем была для западных народов важнее торговли с кочевниками. Только после основания торговых колоний в самом Китае и на пути туда согдийцы могли оказывать более значительное влияние на турецких кочевников, тем более что именно в это время происходили частые вторжения турок как в Китай, так и в нынешний Китайский Туркестан. В области религиозной пропаганды влияние на турок согдийцев было более разнообразно, чем влияние индоевропейских народностей, живших в Китайском Туркестане. На двух индоевропейских языках, известных нам по находкам, сделанным в Куче и Хотане, сохранились только памятники буддийской литературы, тогда как на так называемом согдийском языке (пределы географического распространения этого языка не установлены; возможно, что на нем говорили тоже в Кашгаре и в соседних с ним городах) сохранились, кроме буддийских произведений, произведения манихейские и христианские; все три религии представлены тоже в переводных и оригинальных произведениях на турецком языке. Главные успехи манихейства и христианства относятся к концу VII и к началу VIII в., т. е. к тому времени, когда в Западной Азии уже установилось политическое господство ислама. Ислам первоначально не был религией индивидуального миссионерства и распространялся преимущественно посредством сношений мусульманской державы, военных и мирных, с чужими государствами и обществами. Вполне естественно, что открывшимися после мусульманских завоеваний возможностями другие религии воспользовались раньше, чем ислам. В истории турок принятие манихейства уйгурами имело большое значение. Каковы бы ни были успехи буддийского и христианского миссионерства, мы не имеем известий о том, чтобы какой-нибудь турецкий народ в VIII в. или раньше принял буддизм или христианство. В первый раз турецкий народ переходил от шаманизма к религии, основанной на этических принципах; по учению шаманистов, даже убийство приносило человеку только пользу в будущей жизни; по учению манихеев, запрещалось не только убийство людей, но и убиение животных и употребление в пищу их мяса. Противоположность между старым и новым учением сознавалась и самими турками — в надписи говорится, что народ, питавшийся прежде мясом, будет теперь питаться рисом, что страна, где совершались убийства, будет теперь страной, где проповедуется добро. Небольшая согдийская надпись, найденная вместе с китайской надписью уйгурского кагана и вместе с несколькими строками на турецком языке орхонскими буквами, должна быть признана первым хронологически определенным фактом (надпись относится к первой половине IX в), свидетельствующим о распространении среди турок нового алфавита. Манихеи принесли с собой из Вавилонии (арабского Ирака) свой алфавит, но вместе с тем пользовались согдийским национальным алфавитом; и этот алфавит употреблен в согдийской надписи на камне уйгурского кагана. У согдийцев-иранцев этот алфавит скоро был вытеснен арабским; употреблялся ли он вообще когда-нибудь для записи мусульманских текстов, неизвестно. С другой стороны, полученный от согдийцев алфавит сохранялся среди уйгуров и стал известен в науке под названием «уйгурский». Мы знаем, что он у турок не сразу бы вытеснен арабским и после принятия ислама; вместе с тем уйгуры распространили этот алфавит в Монголии, и вместе с монголами он снова пришел на запад; несколько позже тот же алфавит был заимствован у монголов маньчжурами. Таким образом, алфавит семитского происхождения, благодаря согдийцам, уйгурам и монголам, дошел до Великого океана. Согдийское происхождение этого алфавита не подлежит сомнению и было известно и мусульманам; об этом вполне определенно говорит мусульманский автор начала XIII в. Фахр ад-дин Мубарекшах Мерверруди. Для самих турок замена орхонского алфавита уйгурским была шагом назад; уйгурский алфавит гораздо меньше, чем орхонский, был приспособлен к передаче звуков турецкого языка. После вытеснения уйгуров из Монголии манихейство было принесено ими в основанные ими княжества в Китайском Туркестане и Ганьчжоу. Возможно, что в первом манихейство распространилось и раньше, в эпоху турок-огузов или их преемников, живших там до прибытия уйгуров. На это как будто указывают слова арабских географов. Классическим веком в истории арабской географической литературы был X век н. э. До нас дошел целый ряд арабских географов этого периода, оставивших подробное описание мусульманского мира и вместе с тем краткие сведения о пути из мусульманских стран через страны, населенные турками, в Китай. По этому описанию, все пространство от Каспийского моря до Китая находилось под господством трех турецких народов: гузов, т. е. огузов,— от Каспийского моря до среднего течения Сыр-Дарьн; карлуков через страну которых приходилось ехать от Ферганы к востоку в течение двадцати дней; тугузгузов, или токуз-огузов,— дальше к востоку до Китая. Это описание сохранилось у авторов, писавших в то время, когда, по китайским известиям, в восточной части Китайского Туркестана господствовали уйгуры; даже говоря о самом раннем арабском авторе, у которого мы находим этот маршрут, Ибн Хордадбехе, можно сомневаться, писал ли он до или после 860-х годов, т. е. времени вторжения в Китайский Туркестан уйгуров. Отсюда был выведено заключение, что уйгуры китайских источников и тугузгузы арабских источников — одно и то же. Одно время даже предлагали читать вместо тугузгуз — токуз-уйгур> но от этого чтения потом пришлось отказаться. Отожествление тугузгузов с уйгурами опровергается также арабскими историческими известиями. Ибн ал-Асир сохранил известие, что западные гузы вышли из тугузгузов. Табари приводит известие о вторжении тугузгузов скоро после 820 г. в Усрушану, область между нынешними городами Джизаком и Ходжентом, из чего видно, что тугузгузами тогда назывались и непосредственные соседи мусульманских владений, а не только жители восточной части Китайского Туркестана. О том же свидетельствует факт, что тугузгузы попадали, в качестве пленных, в мусульманские области; из тугузгузов происходил Тулун, отец Ахмеда б. Тулуна, основателя династии Тулунидов в Египте. Ибн Хордадбех, самый ранний из арабских авторов, у которых описывается маршрут сухим путем в Китай, сам не совершал туда путешествия и воспользовался уже готовым рассказом. Тот же рассказ, как у Ибн Хордадбеха, приводится у Якута со ссылкой на проехавшего этим путем Темима б. Бахра; к сожалению, Якут не говорит, к какому времени относится это путешествие. По приведенным в нем фактам надо думать, что оно было совершенно не раньше 760-х годов, когда установилось господство в Семиречье и в западной части Китайского Туркестана карлуков, и не позже IX в., когда турки-шато китайских источников, происходившие из турок орхонских надписей, т. е. из токуз-огузов, ушли из области Бешбалыка дальше на восток, в Китай. Арабы, очевидно, ознакомились с этой областью в то время, когда там жили токуз-огузы, и продолжали употреблять то же самое название для обозначения ее жителей и впоследствии, не зная, что токуз-огузы оттуда ушли и что их заменили другие турецкие народы. Самое наглядное доказательство, что название тугузгуз первоначально прилагалось не к уйгурам, а к туркам-шато, представляет рассказ Мас'уди о восстании в Китае во второй половине IX в. и об усмирении этого восстания китайским императором с помощью тугузгузов. Это одно из немногих исторических событий, о котором мы имеем известия не только в китайских источниках, но и в арабских; арабы приписывают тугузгузам ту же роль, которую китайцы приписывают туркам-шато. Во время поездки Темима б. Бахра ал-Муттавв'и в страну тугузгузов уже были зороастрийцы и манихеи; первые преобладали в стране вообще, последние — в столице. По всей вероятности, манихейство потом усилилось за счет зороастризма; арабы впоследствии называли манихеями весь тугузгузский народ. Манихейству, как буддизму, приписывали влияние на смягчение народных нравов, что будто бы вредно отразилось на военных качествах тугузгузов. Умерший в 869 г. арабский писатель Джахиз говорит, что до принятия манихейства тугузгузы были воинственным и храбрым народом и обыкновенно одерживали победы в борьбе к карлуками, даже когда были в меньшем числе; после принятия манихейства они стали терпеть поражения. Маркварт относит слова Джахиза к кочевым уйгурам и видит в них доказательство, что до арабов дошло известие об уничтожении государства уйгуров киргизами; между тем в приведенном им же тексте Джахиза ясно говорится не о борьбе с киргизами, а только о борьбе с карлуками, из чего видно, что имеются в виду не события в Монголии, а события в Китайском Туркестане и что тугузгузы арабских источников жили там раньше, чем туда пришли уйгуры. Последние события произошли только за три года до смерти Джахиза; между тем из слов Джахиза видно, что тугузгузы, по его представлению, давно уже жили в той местности, где их знали арабы, и давно вели борьбу со своими западными соседями — карлуками. Под влиянием книжных источников арабы продолжали говорить о тугузгузах в восточной части Китайского Туркестана в то время, когда там жили уйгуры. Из относящихся к этому народу немногих исторических известий, сохранившихся в арабских источниках, важнее всего известия авторов X в. Мас'уди и ан-Недима, показывающие, что уйгурский хан заступался за своих единоверцев как перед китайским императором, так и перед мусульманскими эмирами династии Саманидов. По словам ан-Недима, до тугузгузского хана дошли слухи, что сама- нидский владетель хочет подвергнуть преследованию манихейскую общину, жившую в Самарканде; он велел передать эмиру , что в стране тугузгузов гораздо больше мусульман, чем в стране Саманидов — манихеев, и что, если мусульмане начнут гонение против манихеев, он начнет гонение против мусульман. Под влиянием этой угрозы саманидский эмир отказался от своего намерения. Эти рассказы показывают, что слова Джахиза об утрате принявшими манихейство турками прежних военных качеств преувеличены, как впоследствии преувеличивали влияние буддизма на изменение народного характера монголов; успешная борьба монголов с китайцами за свою независимость показала, что монголы не утратили прежних военных качеств. Таким же образом тибетцы именно после принятия буддизма, в VII в., выступили в роли завоевателей; в начале XX в., после долгих лет господства в Тибете буддизма, англичане все-таки встретили со стороны тибетцев упорное сопротивление. Пример христианской Европы в средние века показывает, что воинственные народы могут обратить религию любви и мира в религию войны. Таким же образом для кочевников-уйгуров принятие манихейства было новым предлогом угрожать Китаю; китайцам в своей политике по вопросу об иноверцах приходилось считаться с заступничеством уйгурских каганов за манихеев; только после поражения, нанесенного уйгурам киргизами, начинается ожесточенное преследование в Китае чужих религий, в том числе манихейства. Угрозы уйгурских владетелей Китайского Туркестана уже не могли оказывать такое влияние, как прежде угрозы могущественных уйгурских каганов Монголии, но все-таки слова Мас'уди и ан-Недима показывают, что уйгуры и в Восточном Туркестане защищали своих единоверцев в других странах, не останавливаясь перед применением силы, следовательно, не утратили своих военных качеств. Открытые археологическими экспедициями в Средней Азии памятники манихейской литературы на персидском, согдийском, турецком и китайском языках впервые дали возможность европейским ученым изучить религию манихеев по их собственным произведениям; до тех пор эту религию знали по сочинениям христианских и мусульманских авторов, большей частью полемическим. Манихейство, как и буддизм, рассчитывало на широкое распространение в народных массах; проповедь аскетизма была направлена против сословного строя, освященного религией Зороастра в ее позднейшей форме и господствовавшего в Персии в эпоху Сасанидов. Поэтому манихейские произведения писались так, чтобы они были доступны для простого народа. Из всех персидских рукописей того времени только в манихейских все слова написаны ясно по-персидски, без употребления семитских идеограмм, которыми полны так называемые пехлевийские рукописи и которыми пользовались и персидские христиане: многие слова произносились по-персидски, но вместо персидского слова писалось соответствовавшее семитское. Таким же простым и ясным языком манихеи писали по-турецки. Главный памятник манихейской литературы на турецком языке, покаянная молитва Хуастуанифт, чистотой языка, по мнению Радлова, превосходит едва ли не все дошедшие до нас памятники турецкой письменности. Из того же памятника видно, что, как и следовало ожидать, манихейство более всего сблизилось с буддизмом; оскорбление буддийских святынь каралось так же, как оскорбление манихейских. Близость этих религий друг к другу доказывается и терминами той и другой, свидетельствующими о взаимном влиянии, так что по этим памятникам даже было трудно решить, которая религия распространилась среди турок раньше. Слово, которым турки называли Будду и буддийские статуи, бурхан, было заимствовано манихеями и служило для обозначения манихейских святых; с другой стороны, буддисты для своих священных книг приняли манихейский термин ном, и это слово до сих пор сохранилось в монгольском языке. Манихеи и буддисты, как впоследствии христиане и мусульмане, старались при распространении своей религии среди турок создавать религиозную терминологию на турецком языке, что не всегда было возможно. В области шаманизма можно было найти термины для выражения идей «бог» и «дьявол», но такого представления, которое бы соответствовало представлению об ангелах, в шаманских верованиях не было; в этом случае манихейские, христианские и мусульманские миссионеры среди турок должны были довольствоваться персидским словом фириште. Отсутствие у турок представления об ангелах отмечено и у Махмуда Кашгарского. Арабские авторы не всегда ясно отличали манихейство от буддизма, оттого некоторые авторы, как Бируни, приписывают манихейству широкое распространение; с другой стороны, Масуди категорически говорит, что других манихеев, кроме тугузгузов, среди турок не было. Под тугузгузами в этом случае, конечно, понимаются уйгуры. Впоследствии, по-видимому скоро после X в., манихейство и среди уйгуров уступило место буддизму и христианству, но как и когда это произошло, источники не сообщают. Даже у писавшего во второй половине XI в. Махмуда Кашгарского мы не находим указаний, чтобы в его время еще сохранялось манихейство, хотя Махмуд Кашгарский лучше других знал страну уйгуров. Замечательно что этот едва лн не единственный арабский автор, пишущий о Средней Азии не по книжным источникам, а на основании личного знакомства с этой страной, совершенно не употребляет слова тугузгуз, а только слово уйгур. Этим лучше всего доказывается, что употребление слова тугузгуз в смысле «уйгур» объясняется только книжными традициями и что у самих турок, живших в то время в Китайском Туркестане, такого слова не было. Уйгуры оставались при Махмуде Кашгарском если не манихеями, то буддистами и христианами, но и западные соседи уже подчинились в то время влиянию ислама. В следующей лекции я постараюсь дать ответ на вопрос, что можно сказать в настоящее время об этом важнейшем факте в истории турецкого племени. |
загрузка...