Первые события славянской истории. авары и волохи в летописном предании
|
Нестор не был первым историком, писавшим о славянах, — имя славян появилось на страницах византийских и западноевропейских хроник в VI—VII вв., когда из балто-славянской периферии позднеантичного мира они прорвались на границы раннесредневековой цивилизации. Но перед русским летописцем стояла задача «повышенной сложности», ибо в его источниках — византийских хрониках Иоанна Малалы, и прежде всего Георгия Амартола, славяне и Русь не считались принадлежащими всемирной истории. Конечно, они упоминались в хронике того же Амартола и Продолжателя Феофана как угрожающие Византии варвары, но не были включены в круг цивилизованных народов, признаваемых библейской традицией (в ее антично-византийской редакции); они были скорее «возмутителями» всемирно-исторического процесса, чем его участниками.
Поэтому Нестор в космографическом введении к «Повести временных лет» использует библейскую традицию и помещает славян и русь среди народов — потомков Иафета (чего не было в его византийских источниках), повествует о расселении потомков Сима, Хама и Иафета после вавилонского столпотворения. «По мнозех же временех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска» (ПВЛ, ч. 1, 11). После этого следует описание того, как расселяются славяне: сначала упоминаются славяне, заселившие собственно дунайский бассейн, — морава, чехи, хорваты белые, сербы, хорутане (словенцы Карантании). Этот список этнонимов обнаруживает все разнообразие формирования славянской этнонимии: моравы названы по реке, впадающей в Дунай; чехи — славянский этноним, восходящий к праславянским словам (чета, челядь, чадь и т. п.), которые обозначают людей, народ; этникон хорваты имеет иранское происхождение, что позволяет связывать это племя с объединением антов, наименование которых также считается тюркским, иранским или даже индо-иранским (см. выше), — это славянское племенное название сближается с этнонимом сарматы. Иранским иногда считают и имя сербов, хотя известны и славянские этимологии; хорутане в летописи поименованы по названию княжества, но сами называли себя словенцами (немцы же именовали их вендами: ср. о славянской этнонимии — [Иванов, Топоров 2000; Трубачев 2002; Попов 1973, 38 и сл.; Агеева 1990, 32 и сл.]). За списком дунайских славян у Нестора следует рассказ о первом историческом событии в славянской истории: нашествии волхов (волохов) на «словен дунайских». Из-за чинимых волхами насилий славяне стали расселяться к северу и северо-востоку — севшие на Висле прозвались ляхами, «и от тех ляхов прозвашася поляне, ляхове друзии лутичи, ини мазовшане, ини поморяне». Так же, пишет Нестор, появились славяне и на Днепре — поляне и древляне, между Припятью и Двиной — дреговичи, на Двине — полочане; славяне же, которые сели у Ильменя, прозвались «своим именем» — словене, севшие на Десне — северяне. В космографической части летописи нет погодных дат, поэтому интерпретация начального события славянской истории зависит от того, кого следует понимать под волхами-волохами. В самом широком смысле в славянской традиции это романоязычные народы, от румын-влахов до итальянцев. Собственно, этот этноним имел ту же историческую судьбу, что и упомянутый этноним венеты и синонимичный ему во многих отношениях этноним галлы (кельты): восходящий к древнему обозначению романизированного кельтского (галльского) племени вольки (volcae), обитавшего на Среднем Дунае, он стал отмечать в целом те же границы расселения галлов-кельтов в пределах Римской империи от Балкан (Валахия) до Франции (Валланд скандинавских средневековых источников) и Британии (Уэльс; ср. сходное германское обозначение романизированных кельтов — *Walhoz, восходящее к тому же этнониму [Иванов, Топоров 2000]). Напомним, что и этноним словене, самоназвание славян, так же закрепился на крайних рубежах их расселения — на Дунае и на Новгородском севере, равно как и данное извне название венды — венеды. Исследователи, прямо соотносившие летописное повествование с древнейшими известиями о натиске славян на Византию в VI в., считали, что под волохами следует понимать романоязычное население Византии или греков-ромеев в целом (ср. [Королюк 1985, 161—162])1. Однако греков-ромеев невозможно представить в качестве «находников» или «насильников» над славянами: все было как раз наоборот, и попытку империи перейти в контрнаступление против славян и аваров в конце VI в. едва ли можно считать успешной — во всяком случае она не привела к массовому отступлению славян из дунайского бассейна. Для понимания того, кем были волохи русской летописи, необходимо прежде всего обратиться к контексту летописной истории славян на Дунае. Уже в датированной части летописи, а не в космографическом введении, под 898 г. Нестор рассказывает о походе угров-венгров с востока мимо Киева и через Карпатские — Угорские — горы на Дунай: «и почаша воевати живущая ту волохи и словени. Седяху бо ту преже, и волохове прияша землю словеньску. Посем же угри прогнаша волъхи, и наследиша землю ту, и седоша с словены, покоривше я под ся, и оттоле прозвася земля Угорьска» [ПВЛ, 15]. Венгры-угры действительно обрели свою новую родину на Дунае в бывшей римской провинции Паннония на рубеже IX и X вв. в войнах с Византией и германскими королями — наследниками Франкской империи Карла Великого. Кочевники-венгры подчинили живущих в Паннонии славян, заимствовав у них многие навыки земледельческой культуры и многие слова, среди которых было и слово олас — 'влас, влах, волох', означавшее франков (равно как и титул «король», восходящий к имени Карла Великого). Власами, влахами издревле называли франков оказавшиеся под их властью хорваты и словенцы (ср. [Шушарин 1997, 185]). Значит, речь в летописи идет о волхах-франках, уничтоживших в конце VIII в. Аварский Каганат и подчинивших славянские племена, ранее попавшие под власть авар (ср. [Шахматов 1919, 25—26]). Фрагмент латинских анналов повествует о походе Карла Великого в славянские земли к востоку от Эльбы: «В 789 году был король Карл в Склавании, и пришли к нему короли славян Драгит и сын его, и другие короли [...] с остальными королями винидов; и он пошел до реки Пене и подчинил эти племена свой власти, и возвратился во Франкию» [Свод, т. 2, 447]. Мы видим, что составитель франкских анналов использует традиционные обозначения славян — греческое склаваны, восходящее к самоназванию словене, и латинское виниды — венеды. И хотя Карлу оказались подчинены не все славянские племена, а лишь западная их часть, примыкавшая к границам Франкского королевства, этот период действительно оказался существенной вехой в истории славян. Существенность «франкского влияния» на развитие славянских земель все в большей мере подтверждается данными археологии: распространением франкских погребений с мечами и шпорами, характерных для франкских дружинников не только каролингского, но и меровингского времени. Нашествие «волохов» на славян можно относить, таким образом, к VIII в. Но тогда выясняется, что из последовательного летописного повествования о расселении славян выпадает начальный — аварский — период. С конца VI в. авары вместе со славянами атакуют Византию и создают каганат в Подунавье, в Паннонии: собственно авары и были главными врагами франков-волохов в Центральной Европе. Это парадоксальное игнорирование аваров находит, однако, объяснение в летописном контексте. После описания расселения славян в Восточной Европе и упоминания других «языков», «иже дань дают Руси», Нестор возвращается к дунайской истории, а именно к кочевникам — болгарам, пришедшим из Причерноморских степей — «от скифов, то есть от хазар», — и уграм, которые унаследовали славянскую землю на Дунае. Известия о болгарах и уграх основаны на данных хроники Амартола — тюркоязычные кочевники хазары, вытеснившие болгар из Восточной Европы, отождествлены там со скифами, «северными варварами», со времен Геродота известными греческой историографии. К этим данным примыкает и известие об аварах-обрах, но оно сводится к эпическому сюжету. Обры воевали со славянами и примучали племя дулебов, запрягали в свои телеги дулебских жен; из концовки повествования, где говорится о том, что обры были велики телом и умом горды и «Бог потреби и (истребил их)», ясно, что для летописца авары — уже эпическое племя великанов, практически не имеющее отношения к тем историческим реалиям, которые сохраняются в Подунавье — к Болгарской и Угорской землям (см. ниже). История же, судя по ремарке Нестора, продолжается дальше, когда приходят печенеги и угры, уже при русском князе — Вещем Олеге. Показательно, что известие о хазарах также помещено в космографической части летописи, увязано с расселением славян и сводится к эпическому сюжету. После расселения полян на киевских горах и смерти легендарных братьев — Кия, Щека и Хорива — поляне «быша обидимы» древлянами и другими соседями. Тогда к ним явились хазары и стали требовать дани. «Съдумавше же поляне и даша от дыма меч». Хазарские старцы предрекли недоброе от такой дани, ибо сами хазары «доискались» ее саблями, обоюдоострые же мечи свидетельствуют о будущем господстве данников над угнетателями. «Яко же и бысть, — говорит Нестор, — володеють бо козары русьскии князи и до днешнего дни» [ПВЛ, 12]. Это предание о хазарской дани завершает космографическое введение. Далее следует собственно историческая часть — погодные записи о начале Русской земли в царствование императора Михаила (852 г.), о его победе над болгарами (858 г.), наконец, о дани, которую брали варяги на севере Восточной Европы с чуди, словен, мери и кривичей, и хазары — на юге — с полян, северян и вятичей (589 г.). Но это была уже не эпическая дань «мечами», а историческая «мехами» — хазары брали «по белеи веверице (белке) от дыма» (хозяйства). Таким образом, эпохи аварского и хазарского господства над славянами отнесены Нестором к доистории — история начинается тогда, когда появляются исторические (византийские) свидетельства о Руси. Характерно, что не только в древнерусской, но и в старопольской традиции авары-обры наделялись обликом допотопных — доисторических — исполинов: такова была эпическая традиция не у одних славян, которые на Балканах могли именовать великанов элинами (эллинами — древними греками) или даже латинами (крестоносцами-латынянами — [ЭССД, т. 1, 301—302]), но и у других народов. Конечно, историческая роль этих народов не сводилась к функциям эпических противников славян: те же авары (как позднее болгары и хазары) были не только врагами и угнетателями, но и союзниками славян в общем натиске на Византию — вместе они прорвали дунайский лимес в начале VII в., вместе осаждали Фессалоники и ходили походом на Царьград — Константинополь. Об этом союзе и противостоянии славян и кочевников пойдет речь ниже (главы IX—X). Сейчас уместно заметить, что вторжение авар на славянские земли также послужило очередным импульсом для расселения славян не только на Балканах, но и к северу, в Польшу до Мазурии, как о том свидетельствуют находки славянских пальчатых фибул и собственно аварских вещей — характерных для кочевников металлических украшений поясов и конской сбруи. Обычай воинов-степняков носить украшенные красивыми бляшками и наконечниками пояса широко распространился у славянских народов в раннем Средневековье и сохранился в Великой Моравии после гибели Аварского каганата. Кочевнические пояса, франкские мечи и шпоры стали характерным атрибутом дружинников первых славянских государств. Равным образом и социальная лексика славян впитывала иноязычные влияния — титулы жупан и бан, обозначавшие правителей областей у южных славян и в Моравии, очевидно, имели аварское происхождение, но высшим титулом стал не титул аварского кагана, а титул, восходящий к имени победителя авар Карла, — король. Столкновение славян с Аварским каганатом и империей Каролингов способствовало не только дальнейшему расселению в Восточной Европе вплоть до Новгородчины и этнической дифференциации славянских племен, но и сохранению общеславянского самосознания, донесенного Нестором. * * * Обры-авары и Дунай вошли в славянскую эпическую традицию как племя великанов и легендарная река, относящиеся к предыстории, эпохе перехода от мифоэпического периода к историческому. В связи с этим нельзя не вспомнить еще один архаичный эпический сюжет, характерный для этнического самосознания славян (в том числе русских). В европейском фольклоре поколение великанов исчезает тогда, когда на земле появляется поколение настоящих людей (в отличие от библейского сюжета эти поколения не разделены потопом). Как правило, это пахари: их появление знаменует конец доисторической эпохи — эпохи господства грубой сверхчеловеческой силы, не связанной с достижениями человеческой культуры, в том числе правильной и искусной обработкой земли. Этот сюжет хорошо известен русскому эпосу: в былине о великане Святогоре и Микуле Селяниновиче богатырь не может поднять «сумы переметной», которую несет крестьянин Микула. В суме заключена тяга «матери сырой земли», неподвластной первобытному великану, ей владеет простой человек — пахарь. В этом отношении характерно сохранившееся в памяти русских людей и донесенное летописью предание о дулебских женах, которых мучили обры — запрягали их в свои арбы: праславянское слово иго, которым в древней Руси обозначали и гнет, насилие, первоначально значило 'ярмо, воловья упряжь' [Журавлев 1996, 143]. Видимо, в летописи мы имеем дело с фрагментами «земледельческого» эпоса, где эпические враги используют женщин в качестве тягловых животных, налагая на них ярмо — «иго». Обычай брать дань с плуга — с «рала» — подкреплял это значение. Но, как мы видели, земледельческая традиция в эпосе славян была связана отнюдь не с мотивом гнета. Напротив, в тех же русских былинах о Микуле пахарь оказывался сильнее князя-чародея Вольги Всеславьевича — тот со всей своей конной дружиной не может угнаться за оратаем, пашущим в поле, княжеские богатыри не могут вытащить его сошника из земли. Конечно, этот сюжет можно рассматривать как отражающий мировоззрение крестьян Русского Севера. Но независимый средневековый источник — младший чешский современник Нестора хронист Козьма Пражский — рассказывает предание о том, как чехи выбирали себе князя, и выбор пал на пахаря Пшемысла — у него в руках расцвела ветвь, которой он погонял волов во время пахоты [Козьма I, 6]. Крестьянское происхождение — от гостеприимного оратая Пяста — имела и польская княжеская династия; согласно хронике Галла Анонима [I, 2—3], князь Попель не пригласил к пиршественному столу двух чужестранцев (тяжкий грех по традиционным представлениям славян о гостеприимстве), и их приютил бедный пахарь, внуку которого и был уготован княжеский престол. В средние века герцог — правитель словенской области Каринтия (земля летописных хорутан) — наряжался в крестьянскую одежду, прежде чем воссесть на престол. Марко Кралевич, герой-воин сербских юнацких песен, слушает попреки матери, которая устала стирать его окровавленные после боев рубашки, и отправляется на пахоту. Правда, он распахивает дорогу, по которой едут янычары, и побивает их плугом [Вук Караджич 227—228], но и здесь очевидно противопоставление пахаря воинам-завоевателям. Представления об изначальности крестьянского труда и о том, что пахарь выше князя-воина, оказывается присущим, таким образом, всем ветвям славянства —восточной, западной и южной. Конечно, и для праславянского общества было характерно презрительное отношение аристократии и воинов к земледельцам — смердам («смердящим» — ср. библейский мотив расплаты за грехопадение: «В поте лица твоего будешь есть хлеб»; Быт. 3.19), но и в Средние века князья должны были проявлять заботу о кормильцах-смердах. Недаром в русской средневековой традиции (во всяком случае с XV в.) земледельческое сословие стало называться крестьянами, то есть собственно христианами, истинно православным народом. Можно считать рискованным возведение средневековых книжных легенд и тем более былинных сюжетов к праславянской древности, но славянская этнонимия — названия древних славянских племен — свидетельствует о существенности для самосознания славян земледельческой основы их хозяйства. Это относится к упомянутым этнонимам поляне (племена, обитавшие в Малопольше и Киевском Приднепровье), означавшим «поле, пахотные земли» (к нему восходит и название Польша), ляхи — польские племена, собственно поляки, лендзяне — данники Руси в пограничье Руси и Польши, чьи имена означают «лядь, расчищенную от леса под пашню землю». Ландшафт вообще был существен для древней славянской этнонимии: Нестор противопоставлял «смысленых» полян древлянам (Деревам), живущих «в лесех звериньским образом»; характерен и балто-славянский этноним дреговичи (другувиты), восходящий к обозначению дрягва, болота. Сходным образом, по предположению Р. Якобсона, этноним чехи, означавший «настоящий народ, чадь», противопоставлен имени ляхи, нового народа, заселившего пустошь — необработанную землю. Племенные обычаи затрагивали и традиции земледелия: сопки и длинные курганы — погребальные памятники новгородских словен и кривичей — располагались соответственно на возвышенностях и в низинах, отмечая предпочтение, которое отдавали эти племена разным почвенным условиям. Со славянскими племенами распространились в Восточной Европе пахотные орудия (сошники, которые находят при археологических раскопках — см. [Седов 1982, 274]) и, стало быть, пашенное земледелие. Как уже говорилось, традициями хозяйства славян определялись не только возможности, но и необходимость освоения новых и новых земель — земледельческая колонизация. Дело не только в тех исторических импульсах к расселению, которые получили славяне на Дунае: само земледельческое хозяйство — подсека с выжиганием леса под поле и созданием плодородного, но быстро истощающегося пахотного слоя — обусловливало подвижность славянского быта, переход на новые земельные участки. Недаром Ключевский считал колонизацию «основным фактом русской истории» вообще. Без этой земледельческой основы невозможно было существование и «кочевых государств» Евразии, и государственное развитие самой Руси. 1Попытки археологов усмотреть в раннесредневековых древностях Карпато-Дунайского региона присутствие древнероманского населения — предков румын-влахов (ср. [Седов 2002, 428—429]) противоречат данным источников, — этникон «влахи» до конца XII в. обозначает пастушеские этнические группы романоязычного населения на Балканах [Литаврин 1999, 130—166], эти влахи никак не могут соотноситься с летописными «насильниками» над славянами. С еще большими несообразностями связано представление о летописных волохах как собственно о кельтах-вольках [Трубачев 2002, 350]: это привело бы к предположению, что венгры (летописные угры) только в конце IX в. изгнали кельтов из Паннонии... |
загрузка...