Северный Кавказ
|
Чтобы покончить с этнокультурной историей Евразии в скифскую эпоху, нам осталось коснуться юго-восточных соседей Причерноморской Скифии — обитателей Предкавказья и Кавказа. Этот регион, не слишком удаленный от эллинских припонтийских колоний, был знаком античному миру значительно лучше, чем далекие восточные области нынешней России. Но создать однозначную этноисторическую его картину античная традиция, даже в сочетании с археологическими данными, все же не позволяет. Достаточно сказать, что для нас остаются неизвестными самоназвание и этноязыковая принадлежность носителей одной из самых ярких археологических культур Старого Света эпохи поздней бронзы и раннего железа — кобанской культуры Северного Кавказа, получившей свое название от чрезвычайно богатого могильника близ аула Верхний Кобан (или Верхняя Кобань) в Северной Осетии. Культура эта приобрела широкую известность еще в прошлом столетии благодаря ярким изделиям из бронзы — изящным топорам с гравировкой, предметам конской сбруи, разнообразным украшениям и т. п., — значительная часть которых принадлежала к числу случайных находок или была получена в результате хищнических раскопок. Но в настоящее время накоплено большое количество и хорошо документированных кобанских древностей. Основным ареалом кобанской культуры является центральная — как предгорная, так и горная — часть Северного Кавказа и, частично, южный склон Главного Кавказского хребта. В пределах ее ареала выделены определенные локальные варианты [Козенкова 1989]. Носители этой культуры, без сомнения, принадлежали к числу северокавказских по языку народов, но их потомки, очевидно, вошли в качестве субстратного компонента в состав и тех народов Кавказа, которые принадлежат к другим языковым семьям — ираноязычных осетин или тюркоязычных карачаевцев и балкарцев. Процесс смешения кавказоязычного и иранского населения прошел несколько этапов, но начало его, судя по всему, относится именно к той эпохе, которая является предметом нашего внимания в данной главе [Кузнецов 1997]. Кобанские племена, судя по всему, приняли достаточно активное участие как в киммерийско-скифских походах в Переднюю Азию (именно в кобанских могильниках найдены древнейшие предметы ближневосточных типов — шлемы и т. п., — очевидно, являвшиеся трофеями первых рейдов евразийских воинов через Кавказ), так и в процессе формирования материальной культуры скифов. Не случайно применительно к VII—VI вв. до н. э. — ко времени, когда собственно скифская культура еще находилась в стадии становления, — не всегда удается однозначно разделить собственно скифские комплексы с территории Северного Кавказа и погребения представителей местного населения, содержащие отдельные скифские черты [см.: Махортых 1991]. В. Б. Ковалевская [1985] выдвинула интересную гипотезу, объясняющую кобанско-скифское этническое смешение тем, что в традициях древнеиранских обществ ремесленная деятельность считалась недостойной свободных ариев — воинов по преимуществу, тогда как кобанцы были как раз замечательными ремесленниками, прежде всего металлургами. Вследствие этого сложился определенный межэтнический симбиоз с соответствующим разделением труда между представителями исконно разных этнических групп. Это смешение происходило преимущественно на территории предгорий Центрального Кавказа, тогда как в других частях региона наблюдается, скорее, внедрение определенных скифских контингентов в местную среду с сохранением их этнокультурной самобытности.
Если часть кобанского населения в ходе контактов с киммерийско-скифскими племенами, видимо, подверглась иранизации, то другая осталась кавказоязычной, но на сегодняшний день вряд ли можно с уверенностью говорить, принадлежали ли эти племена к носителям западнокавказских (абхазо-адыгских) или восточно-кавказских (вайнахских) языков; учитывая деление кобанской культуры на локальные варианты, нельзя исключать их принадлежность племенам различных языковых групп. Гораздо полнее известна нам этнонимия обитателей Северо-Западного Кавказа ввиду близости этого региона к античным колониям Причерноморья. Многие из народов этой области, обитающие по среднему и нижнему течению Кубани, а также в Восточном Приазовье, известны нам под обобщающим названием меотов. Неоспорима связь этого термина с древним наименованием Азовского моря — Меотида или Меотийское болото, и неизвестно, в самом ли деле все обозначаемые этим термином народы принадлежали к единой этноязыковой группе или исконно он прилагался только к некоторым из них (от кого и получила свое имя Меотида), а затем обобщенно им стали обозначать все племена, живущие близ Азовского моря вне зависимости от наличия или отсутствия этнического родства между ними. Интересные данные о племенном составе меотов можно почерпнуть из титулатуры правителей Боспорского царства, возникшего поначалу как объединение нескольких греческих колоний Керченского и Таманского полуостровов, но затем распространившего свою власть на значительную территорию Прикубанья и Приазовья. В связи с этим к титулу архонта (правителя) исконных греческих владений добавился титул царя ряда местных племен. Иногда они перечисляются достаточно подробно, например, «царь синдов, торетов, дандариев, псессов» [КБН, 1965, № 6], но зачастую этническая номенклатура приводится в обобщенном виде, и титул обретает такой вид: «царь синдов и всех маитов (т. е. меотов)» [КБН, 1965, № 8 и др.], и это позволяет полагать, что тореты, дандарии и псессы суть отдельные меотские племена, так же, как и другие упоминаемые античными авторами народы этого региона — керкеты, кораксы и т. п. Любопытно что народ синдов, обитавших на Таманском полуострове, ближе к греческому ядру Боспорского царства, чем другие народы, никогда этим обобщением не покрывается и всегда упоминается отдельно. Вряд ли можно однозначно ответить на вопрос, объясняется ли это тем, что синды не входили в число меотов, или тем, что они были подчинены Боспору ранее других местных племен и потому титул их царя имел особый статус в титулатуре боспорских правителей. Судя по тому, что иногда так же отдельно от «всех маитов» обозначается в этой титулатуре и другой народ Прикубанья — фатеи, более вероятным представляется первое объяснение, но надежными критериями для выделения в массе этнонимов таманско-прикубанской территории наименований собственно меотских и каких-то иных народов мы не располагаем. Помимо надписей, содержащих титулатуру боспорских правителей, упомянутые народы фигурируют и в сочинениях античных авторов, где иногда содержатся кое-какие — прямые или косвенные — данные об их локализации. В результате осуществленного в последние десятилетия интенсивного археологического изучения Приазовья и Прикубанья удалось сопоставить эти сведения с данными археологии, и это создало предпосылки для археологической идентификации если не всех, то некоторых народов названного региона. Так, среди всей совокупности так называемых меотских памятников, оставленных здесь оседло-земледельческим населением I тыс. до н. э., выделен ряд локальных групп, некоторые из которых соотнесены, к примеру, с синдами и дандариями [Каменецкий 1989, 226 сл.]. Такой сопоставительный анализ свидетельствует, что синды Таманского полуострова в самом деле подверглись наибольшей из всех народов этой территории эллинизации. Меотские племена среднего течения Кубани, особенно ее левобережья, по крайней мере с VII в. до н. э. существовали в тесном контакте со скифами. На протяжении длительного времени ведется дискуссия относительно того, меотам или скифам принадлежат такие богатые закубанские комплексы, как Келермесские или Ульские курганы. Последние раскопки в этой зоне позволили выдвинуть гипотезу, что здешние крупные богатые воинские погребения под курганами оставлены скифской знатью, а обнаруженные там же грунтовые могилы — зависимому от скифов меотскому населению [Галанина 1997]. Это предположение хорошо согласуется с утверждением Ксенофонта, что «в Европе скифы господствуют, а меоты им подвластны». Однако приложимо оно, скорее, не ко времени жизни самого Ксенофонта (V—IV вв. до н. э.), когда Скифия, в соответствии с данными Геродота, простиралась на восток лишь до Танаиса-Дона, а к более раннему периоду. Реальностью того же раннего этапа порождено, видимо, наименование автором V в. до н. э. Геллаником народа, обитающего по соседству с синдами, «меотами скифами». Позже не вошедшие в политическую структуру Скифии народы Северного Кавказа (в том числе Прикубанья) развивались уже самостоятельно, но определенные черты, заимствованные в раннее время у скифов, в их культуре продолжали сохраняться. Относительно этноязыковой принадлежности меотов и других местных народов Северо-Западного Кавказа в науке преобладает мнение, причисляющее их к абхазо-адыгской группе. В целом такая гипотеза представляется наиболее вероятной, но нельзя пройти мимо того факта, что некоторые из них имеют отчетливо иранские по происхождению этнонимы. Таков, например, термин дандарии, объясняемый из иранского как "держащие реку", "владеющие рекой" [Абаев 1949, 162]. Означает ли это, что сами дандарии были ираноязычны, или что нам известно не их самоназвание, а лишь то имя, которым этот народ обозначали соседи иранцы, сказать с уверенностью нельзя. Особо следует остановиться на вопросе о языке синдов, поскольку именно с определения его как индоарийского О. Н. Трубачев начал разработку своей упомянутой выше гипотезы об индоариях в Северном Причерноморье античной эпохи [Трубачев 1999, 15 и сл.]. Однако весомых аргументов в поддержку такого толкования этнической ситуации в указанном регионе мы, как уже говорилось, не видим. Археологическое исследование меотской территории позволило воссоздать непрерывную шкалу развития ее материальной культуры на протяжении всего I тыс. до н. э. и первых веков н. э., т. е. как в скифское время, так и в пришедшую ему на смену сарматскую эпоху, к которой мы теперь и обратимся. |
загрузка...