|
Из всех варварских народов, которые бродили по Европе в V в. н. э., только вандалы и гунны заслужили наихудшую репутацию за свои дикие и бессмысленные разрушения. И все же, как это часто случается с навязанной нам историей варваров, дело обстояло несколько иначе.
Аттила неудержимо надвигался с востока со своими ордами кровожадных гуннов к воротам Рима – ну почти к ним – пока не был остановлен рукой Божьей в лице папы Льва 1. В этой истории много странностей. Для начала она игнорирует тот факт, что Аттила объявил, что он идет спасать девицу в горе (именно так!). Но больше всего удивляет то, что чем четче пытаются выявить роль гуннов в истории, тем менее отчетливой она становится.
Нет никаких сомнений, что Аттила существовал, но намного труднее установить наличие гуннских орд. Большинство следовавших с ним воинов были на самом деле германцами. Было подсчитано, что одновременно в Европе присутствовало не более 15 000 гуннских воинов1 . Д когда пытаешься найти следы пребывания гуннов, выясняется странная вещь: их нет. Не существует ни одного портрета гунна, не обнаружено ни единого места проживания Аттилы. Известно не более двухсот захоронений, которые имеют какие-то основания считаться могилами гуннов, но даже сейчас их принадлежность вызывает споры. Да что там говорить, мы понятия не имеем, какой язык использовали гунны, за исключением того, что ко временам Аттилы его двор говорил на готском. Даже имена вождей гуннов времен Аттилы (наиболее вероятно) германские по происхождению. Это относится и к самому Аттиле.
Трудности идентификации гуннов – яркое свидетельство того, что они не были, как их изображают, безжалостными убийцами, готовыми прикончить всякого, кто встречался им на пути. Конечно, нет сомнений в том, что гунны провели какое-то время в Восточной Европе, но отсутствие свидетельств самостоятельной культуры гуннов указывает, что они не столько уничтожали народы, которые себе подчиняли, сколько смешивались с ними. На самом деле, такой вывод напрашивался, если без предубеждения относиться к письменным источникам. Вот почему еще в 1920 г. Герберт Уэллс, писатель, критик современного ему общества и популяризатор истории, пояснял, что: «Вместо того чтобы убивать, они шли на военную службу и вступали в смешанные браки с представительницами народов, которые завоевывали. Они обладали даром, необходимым для всех народов, судьбой назначенных для политического превосходства, – способностью к толерантной ассимиляции»2.
Смешно, но именно процесс ассимиляции стер все свидетельства о гуннах, сохранив только свидетельства о тех, кого они подчинили.
Этому имиджу гуннов как беспощадных убийц мы обязаны европейскому национализму и пропаганде времен Первой мировой войны. Германские романтики сочиняли свою легенду, изучив старые мифы, среди которых были волнующие истории о героическом неистовом вожде гуннов по имени Этцель (Аттила). В 1900 г. кайзер Вильгельм II, припомнив эти сказания и поместив их в ложный исторический период, так обратился к войскам, отправлявшимся на подавление восстания в Китае:
Не давать пощады, не брать пленных. Все, что окажется в ваших руках, будет в вашей власти. Как гунны тысячи лет назад под предводительством Этцеля завоевали репутацию, благодаря которой они по-прежнему живут в исторических преданиях, так и имя Германии приобретет в Китае такую известность, что никогда ни один китаец не осмелится косо взглянуть на германца3.
Британские газеты с негодованием набросились на эту речь, а когда они писали о зверствах, кстати выдуманных, германских войск в Бельгии в начале Первой мировой войны, то использовали слово «гунны» как эпитет для характеристики немецкой жестокости. Возвратить доброе имя Аттиле и гуннам так и не удалось. Вандалы пострадали от аналогичного искажения прошлого Европы. Они, конечно, подарили нам термин, обозначающий тех, кто умышленно портит чужое добро. И все же вандалы поступали в соответствии с моральными принципами, которые можно рассматривать как более жесткие, чем наши собственные, и ничего не ломали.
В случае с вандалами вина лежит на церковных хрониках (тоже базирующихся на мифах). После гордоновских бунтов в Лондоне в 1780 г., когда были атакованы сторонники католической эмансипации, поэт Уильям Купер назвал толпу, которая сожгла библиотеку лорда Мэнсфилда, «вандалами»4. Купер впитал с молоком матери церковное понимание преступлений вандалов. Он провел всю жизнь под присмотром церковников и написал несколько хорошо известных в Англии гимнов, включая «Удивительную благодать».
Образ вандалов-разрушителей быстро привился. Во время Французской революции один епископ-революционер употребил слово «вандализм», чтобы охарактеризовать уничтожение французской республиканской армией общественных зданий и монументов5. Он назвал действия армии «вандализмом», И слово стало популярным. Корни такого словообразования следует искать в тех приемах, которые использовали и римляне, когда писали о своих врагах. Письменные упоминания и о гуннах, и о вандалах не всегда враждебны, поскольку и те и другие в разные времена рассматривались как союзники Рима. Один вандал вообще много лет играл заметную роль в Западной Римской империи. Но когда возникала вражда, латинские и греческие источники охотно живописали всякие ужасы. Как мы уже видели, римские авторы искажали истину, когда говорили о тех, кого считали «варварами». Но к V в., когда по-иному стали восприниматься сами варвары, для этого нашли новый способ.
Многие варварские сообщества теперь настолько срослись с Римской империей, что прежние различия между римлянами и варварами, тесно связанные с идеей границы, начали стираться. Но это не заставило римлян перестать видеть в варварах «чужих». Когда империя стала христианской, «чужими» стали язычники. А когда «чужих» обратили в христианство, их место заняли еретики. В обществе, где религия затрагивает все стороны жизни, культурные различия рассматриваются как религиозные, а их демонизация под видом ереси действительно явилась подарком человечеству от христиан6.
Реальная история вандалов и гуннов разыгралась в мире, который переходил от язычества к христианству. И происходило это совсем не так, как в мифах.
|
