Глава 9. Вопросы хронологии, этнической принадлежности и социальной организации

Изучение памятников позднейшего предскифского периода на юге Европейской части СССР привело нас к выводу, что он делится на две ступени: старшую — черногоровскую и младшую — новочеркасскую,— являющиеся в историко-культурном, археологическом отношении прямым продолжением, а вместе с тем и завершением развития срубной культуры. Таким образом выяснилось, что срубная культура охватывает не только поздний бронзовый век, в границах которого было принято рассматривать ее раньше, но и переходное время от бронзы к железу и начало собственно железного века. Заключение это имеет первостепенное научное значение. Отождествляя срубную культуру в таком ее восполненном, расширенном виде с киммерийцами, в пользу чего некоторые дополнительные данные приводятся нами ниже, мы устанавливаем, что история киммерийцев может быть прослежена в настоящее время на протяжении целого тысячелетия — от эпохи средней бронзы до начала скифского периода.

Для освещения хронологии и других общих вопросов позднего бронзового и начала железного века в степной полосе Восточной Европы рассмотрим срубную культуру по основным ступеням ее периодизации.

В своих исследованиях вопросов Абсолютной хронологии всего предскифского периода (поздний бронзовый и начало железного века) на юге Европейской части СССР, опубликованных в 1964—1965 гг. [153 и 156], мы руководствовались главным образом данными о связях культур Восточной Европы и их ступеней с культурами Средней Европы, а вместе с тем с той археологической и хронологической периодизацией, которая была разработана к началу 60-х годов для Италии и Приальпийской территории Г. Мюллер-Карпе и пользуется большим авторитетом среди преобладающей части исследователей Центральной Европы [199]. Тогда нами была предложена такая датировка предскифского периода: раннесрубная культура — XVI—XIV вв.. сабатиновская ступень — XIV—XII вв., белозерская ступень — XII—IX вв. и позднейший предскифский период (не разделенный еще на черногоровскую и новочеркасскую ступени)—VIII — первая половина VII в. до н. э.
Перейдем к рассмотрению вопросов хронологии, этнической принадлежности, а вместе с тем вопросов общественного строя киммерийцев по ступеням периодизации срубной культуры.

В настоящее время общим признанием пользуется гипотеза О. А. Кривцовой-Граковой, согласно которой родина срубной культуры находилась в Нижнем Поволжье. Возникнув на полтавкинской основе, она, кажется, испытала на себе наибольшее воздействие со стороны абашевской культуры. Отмечаются в ней признаки и других влияний. Время ранней срубной ступени ознаменовано особой концентрацией населения в Поволжье, что подтверждается массовостью нахождения здесь как мест поселений, так и курганных захоронений. Возникшее в ту пору земледельческо-скотоводческое комплексное производство стало на много веков основой хозяйственной деятельности срубных племен. Ранняя срубная культура представлена в археологических находках острореберными и баночными горшками, а также бронзовыми черешковыми ножами, похожими на короткие обоюдоострые кинжалы. Установлен для этого времени довольно строгий погребальный ритуал с захоронениями в простых ямах и реже в срубных гробницах с положением погребенных в скорченном состоянии на боку и ориентировкой головой преимущественно на север, восток и реже на запад. Изредка встречаются курганы более богатых общинников, сопровождающиеся бронзовыми наконечниками копий, ножами и наборами костяных наконечников стрел, а также жертвоприношениями в виде целых остовов или частей коня, крупного и мелкого рогатого скота. Получила известность группа курганов около г. Энгельс (бывш. Покровск) с подобными захоронениями воинов с различными предметами вооружения.
Выдающимся явлением в истории срубных племен этой ступени считается мощная миграция населения из Заволжских степей, основной поток которой оказался направленным на запад, в Причерноморье [83, 171].

Бронзовые наконечники копий сейменского типа, найденные в курганах около г. Энгельса, давно уже позволили О. А. Кривцовой-Граковой поставить раннесрубную культуру в один хронологический ряд с культурой, к которой относится Бессарабский клад, в составе которого, помимо других вещей, оказались серебряные наконечники копий с золотой инкрустацией, относящиеся к сейменскотурбинскому типу. Клад этот, как установил еще А. А. Спицын, по декорировке части изделий (булавки, кинжала, наконечников копий) находит себе соответствие в материалах из шахтовых гробниц в Микенах.

В 50-х годах О. А. Кривцова-Гракова, опираясь на микенские древности, датировала Бессарабский клад XIV—XII вв. до н. э., а через его посредство раннюю срубную культуру — XV—XIII вв. до н. э. [82а, с. 24—28; 84, с. 7]. Некоторые ученые удревняют возраст Бессарабского клада и относят его к 1450—1350 гг. до н. э., но все же датируют его значительно более поздним временем по сравнению с шахтовыми гробницами Микен. В своей датировке Бессарабского клада XVI в., а ранней срубной культуры концом XVI—XIV вв. до н. э., предложенной в 1965 г., мы руководствовались тем, что этот клад по возрасту прямо соответствует шахтовым гробницам, которые датированы Г. Мило-Насом 1580—1500 гг. до н. э. Кстати отметим, что подобным же образом О. Н. Бадер датировал Первый Турбинский могильник в Прикамье, отнеся его на основании находок бронзовые и серебряного наконечников копий сейменского типа, аналогичных наконечникам Бессарабского клада, ко второй половине XVI — первой половине XV в. до н. э.

В течение последнего десятилетия появился ряд работ, в которых рассматриваются вопросы абсолютной хронологии позднего бронзового и начала железного века на юге Европейской части СССР. И это не случайно, так как, только решив вопрос абсолютного возраста тех или иных памятников, их можно использовать в качестве полноценных исторических источников. Более углубленно такого рода вопросы разрабатывались в статьях В. А. Сафронова, В. С. Бочкарева и А. М. Лескова. В. А. Сафронов, отметив положительное значение нашего опыта построения хронологии позднего бронзового века в Европейской части СССР, основанной на увязке ее с хронологическими системами западноевропейской археологии, в то же время негативно отнесся ко всем предложенным нами датам тех или иных памятников или ступеней срубной культуры. Рассматривая нашу датировку ранней срубной культуры, он поставил под сомнение возможное соответствие во времени алакульских и покровских курганов Бессарабскому кладу, а также фазе Тосег С в Венгрии, так как оно будто бы обосновывается на слишком ограниченных материалах. В. А. Сафронов считает также слабой нашу аргументацию при датировке Бессарабского клада ссылкой на то, что его каменные топоры имеют аналогии в материалах катакомбной культуры Северного Причерноморья, поскольку возраст самой катакомбной культуры еще не уточнен, а конец ее может быть отнесен к предсабатиновскому времени [133, с. 82 и сл.]. Однако последнего не отрицаем и мы, так как хронологическое соответствие ранней срубной культуры Поволжья позднекатакомбной культуре Причерноморья, как это хорошо известно, было установлено еще О. А. Кривцовой-Граковой. С другими же положениями В. А. Сафронова мы согласиться не можем, особенно с его датировкой Бессарабского клада XIII веком, которую он пытается подтвердить сопоставлениями с предкобанскими древностями Кавказа, абсолютный возраст которых еще никем серьезно не установлен, и с горизонтом косидерской группы венгерского бронзового века [133, с. 128].
В. С. Бочкарев включает Бессарабский клад в горизонт Хайду-Шамшоп-Апа, несущий традиции культуры шахтовых гробниц в Микенах, и датирует его XV—XIV вв. до н. э. [19, с. 153—154].

Ошибочность подхода В. А. Сафронова и В. С. Бочкарева к Бессарабскому кладу отчетливее всего обнаруживается в том, что они видят в нем изолированное явление. Да, он стоит особняком на западе, в Средней Европе, где ему нет почти никаких аналогий. На востоке же он обнаруживает самые тесные связи с поздней катакомбной, ранней срубной, абашевской и сейменскотурбинской культурами. При определении возраста позднекатакомбных памятников раньше мы также опирались на находки в них изящных каменных топоров типа Бессарабского клада (Аккермень в долине р. Молочной и Большая Андрусовка на р. Тясмин). Тот же возраст для них подкрепился находками круглых шипастых костяных псалиев на катакомбном поселении у с. Каменка на Керченском полуострове, а для абашевской культуры на поселении у с. Баланбаш в Башкирии.

А. М. Лесков правильно сопоставил эти псалии с костяными же шипастыми псалия- ми из шахтовых гробниц в Микенах и соответственно с ними установил, что поздняя катакомбная и абашевская культуры датируются временем не позднее XVI в. до н. э. [94, с. 299 и сл.]. К глубокому сожалению, эти исключительно важные для археологии факты остались не учтенными или даже обойденными в исследованиях Бессарабского клада, осущес1вленных В. А. Сафроновым и В. С. Бочкаревым.
К ранее известным находкам ныне прибавились отличающиеся большими размерами и наличием подлинно Микенской орнаментации костяные шипастые псалии из кургана № 2 у с. Староюрьево в Тамбовской области, найденные и опубликованные A. Д. Пряхиным. Он вполне прав, синхронизируя соответствующие памятники абашевской культуры с ранними срубными. Однако, следуя предвзятым высказываниям B. Д. Рыбаловой, допустил неоправданное омолаживание своих псалиев, признав, что такого рода уздечные принадлежности появляются в Восточной Европе не ранее XIV в. до н. э. [129, с. 235 и сл., рис. 2 и 3].

Датируя Бессарабский клад на 100 лет и более моложе шахтовых гробниц в Микенах, исследователи объясняют такого рода поправки тем, что микенские орнаменты могли появиться на входящих в состав клада вещах лишь со значительным запозданием. Признаемся, что опровержение подобных умозаключений в археологии всегда составляет большую трудность. Однако находки шипастых костяных псалиев в Восточной Европе меняют положение вещей, так как слишком очевидно, что их появление на этой территории зависит не от воздействия микенской культуры, а наоборот, в Микенах они могли появиться лишь в результате влияний, идущих из степей юга СССР, где коневодство являлось исконным занятием населения, где то или иное совершенствование уздечных принадлежностей происходило значительно раньше, чем на западе. Если IV шахтовая гробница, в которой найдены круглые шипастые костяные псалии, датируется С. Маринатосом 1570— 1550 гг. до н. э., то, по-видимому, при определении возраста восточноевропейских памятников можно было бы значительно углубить датировку последних по сравнению с микенскими, учитывая время, в течение которого наши псалии в своем распространении проникли на юг Греции. В общем же находки круглых шипастых псалиев еще раз прочно подтверждают, что позднекатакомбную, а вместе с ней абашевскую и ран- несрубную культуры нельзя датировать временем позже XVI—XV вв. до н. э.

К началу сабатиновского времени, как выясняет Н. Н. Чередниченко, заволжская прародина срубников запустела: их восточной границей становится Волга, тогда как основная масса населения, переселяясь на плодороднейшие земли в Причерноморье, достигает территории нижнего Дуная и Поднестровья [171, с. 36], где западнее под воздействием срубной культуры возникает фракийская культура Ноа.

Новая, сабатиновская ступень отмечена значительным ростом производительных сил, отчетливее всего обнаруживающимся в подъеме бронзолитейного дела, о котором мы узнаем по постоянным находкам складов литейных форм, кладов бронзовые срубных орудий и кладом семиградских бронзовые орудий и слитков, привозившихся в Причерноморье с запада для использования их в местном бронзолитейном производстве в качестве исходного сырья. Об общем успехе этого производства и его высоком уровне лучше всего можно судить по находкам бронзовые клепаных или комбинированных клепано-литых котлов так называемого киммерийского типа, созданных впервые, как это установлено по составу погребального комплекса из кургана у станицы Суворовской на Ставропольщине, у срубных племен еще в предсабатиновское время [118, 119]. Эти чудесные по технике изготовления котлы некоторыми исследователями ошибочно относились к позднейшему предскифскому времени — не ранее VIII в. до н. э., а возникновение их производства на юге Восточной Европы столь же предвзято объясняли результатами культурных воздействий, идущих или с запада, из Подунавья [209], или из области кобанской культуры с Кавказа [123а, с. 67]. Такого рода ничем не оправданные заблуждения ныне окончательно развеяны.

Среди керамических сосудов преобладают баночные формы, украшенные в верхней части расчлененным валиком. Значительно реже, чем в предыдущее время, встречаются острореберные сосуды, украшенные зубчатым чеканом и резными узорами. Небольшое распространение получили чаши с двумя ручками, появление которых в срубной культуре объясняется результатом влияния культуры Ноа из Прикарпатья.

В сабатиновское время значительно обогащается состав вооружения. Из бронзы стали изготавливаться не только ножи и наконечники копий разных типов, но также разнородные кинжалы и короткие мечи. В большом количестве встречаются кельты и серпы. На западе эта ступень ярче всего представлена Красномаяцким кладом литейных форм, а на востоке — столь же известным Сосновомазинским кладом бронзовые орудий. Несмотря на весьма большой приток бронзовые орудий с запада, из Карпато-Дунайского бассейна, срубная культура продолжает особое, самостоятельное развитие.

Первоначально для нас главной опорой при определении абсолютного возраста памятников сабатиновской ступени послужил инвентарь богатого вещами кургана с трупосожжением близ селения Ньиркарас-Дыолохаза в северо-восточной части Венгрии, связанный по наличию в его составе кельтов восточнотрансильванского типа с культурой Ноа, а своими кинжалами с кругом памятников Альпийской области, которая, по П. Рейнеке, относится к периоду бронзы Д, датированному Г. Мюллер-Карпе в основном XIII в. до н. э. Срубная культура на сабатиновской ступени по ее контактам с культурой Ноа оказалась прочно связанной с италийской культурой пескьеры XIV—XIII вв. до н. э., такая датировка которой считается на западе безукоризненной.
Ряд кладов сабатиновской ступени по типам входящих в их состав вещей, как мы однажды уже писали об этом, является значительно более ранним, чем Красномаяцкий клад. К их числу принадлежит Солонецкий клад, в котором помимо обычного сабатиновского черешкового кинжала с упором оказались более древние нож катакомбного типа и кавказские кинжалы типа Рутхи [156]. В один хронологический ряд с Соловецким кладом мы поставили Кабаковский клад, один из кельтов которого украшен посейменски полоской в виде лесенки. Тот же сейменский элемент имеется и в отделке кельта одной из матриц литейных форм из с. Мазепинцы в Киевской области. На основании именно таких данных мы и делали вывод, что в целом сабатиновскую ступень следует датировать XIV—XII вв. до н. э.

А. М. Лесков, пытаясь пересмотреть периодизацию срубной культуры в Причерноморье, настаивает на том, что на западе, как и в Поволжье, есть памятники раннего срубного времени. К их числу он отнес клад из хутора Кобакова, склад литейных форм из с. Малые Копани и некоторые другие объекты, в материалах которых обнаруживаются такие архаические элементы, которые связывают их с более древним временем. Однако в этом вопросе с ним не согласились все другие исследователи, справедливо указывающие, что названные памятники по составу бронз являются раннесабатиновскими, а не раннесрубными, которые, с нашей точки зрения, следует датировать XIV в. до п. э. В результате своих рассуждений А. М. Лесков значительно омолаживает сабатиновскую ступень и датирует ее XIII — первой половиной XI в. до н. э. [97а, с. 22—23].

Наша мысль, что сабатиновская ступень могла продолжаться в XII в., но не позже, подтверждается результатами углубленного изучения В. А. Дергачевым Лозовского клада в Молдавии, содержащего типичные для Сабатиновки и культуры Ноа вещи.

В. А. Дергачев датирует старший для сабатиновской ступени Березовский клад из Молдавии концом XIV, а более поздний Лозовской клад — XIII — началом XII в. до н. э. [48, с. 80—87].

Итак, в изложенном можно видеть подтверждение тому, что принятая нами в 1964—1965 гг. датировка сабатиновской ступени и на современном этапе ничем не поколеблена, в определенной степени она даже упрочилась.

В дальнейшем продолжалось переселение (по-видимому, постепенное) срубных племен на запад. По данным Н. Н. Чередниченко, к началу белозерской ступени их территория на востоке сильно сократилась, запустело правобережье Волги, а также почти все Подонье и область бассейна Северского Донца. В белозерское время срубное население оказалось сосредоточенным в основном на территории современной степной части Украины без ее восточных пределов, на нижнем Дону (памятники кобяковского типа) и в Крыму [171, с. 36].

В течение белозерского времени у срубных племен сохраняется старый, оседлый образ жизни, традиционной остается их производственная деятельность, в прежних формах развивается материальная и, по видимому, духовная культура. Повсеместно встречаются селища с остатками обычной жилой и хозяйственной застройки. Главным занятием остается земледелие и скотоводство. По уровню культуры белозерская ступень соответствует еще бронзовому веку и в этом отношении мало чем отличается от предшествующей ей сабатиновской поры. Состав бронзовые орудий и предметов вооружения белозерской ступени, ранее известный лишь частично, в широком плане был впервые выяснен А. М. Лесковым. Им же были определены и их основные типологические особенности [96, 97а].

Бронзолитейное дело переживает упадок, очевидно, обусловленный почти полным прекращением ввоза со стороны меди и готовых орудий в качестве сырья для местного бронзолитейного производства. Упадок обнаруживается в исчезновении мечей и крупных кинжалов, в распространении малых кинжалов, миниатюрных бронзовые лезвий-вкладышей для ножей, а также почти полном исчезновении бронзовые серпов, которые по белогрудовским образцам делаются на деревянной основе, с кремневыми вкладышами. Острый недостаток меди, очевидно, способствовал некоторому росту местного железоделательного производства, масштабы которого в течение белозерского времени продолжают оставаться все же крайне ограниченными.
Белозерское время ознаменовано распространением обычая захоронения простых общинников в грунтовых могильниках и во впускных могилах в насыпях более древних курганов. Заметнее, чем для сабатиновской поры, выделились курганы с основными захоронениями представителей родоплеменной знати. Из их числа выделяется курган у с. Широкое близ Каховки, достигавший 9 м высоты, с большим погребальным сооружением деревянной конструкции. Подобные же курганы, но меньших размеров были открыты у совхоза «Степной» в Запорожской области. Умершие хоронились в скорченном положении на боку, в местностях к востоку от Днепра преимущественно головой на юг, тогда как в степном Поднепровье — на восток и северо-восток, т. е. в духе исконного срубного обычая. Инвентарь, сопровождавший умершего, скромный. При погребенных находят глиняные кубки, различные мелкие украшения.

Захоронения белозерского времени оказываются часто, а иногда и сплошь ограбленными. Ставшее обычным захоронение умерших с золотыми украшениями привлекло к ним внимание грабителей. Ограбленными оказались не только курганы, но и грунтовые могильники.
Если сопоставить материалы различных памятников белозерской ступени, то можно обнаружить, что они значительно различаются между собой. Кажется, что это обстоятельство найдет объяснение в их разновременности, в длительности белозерской ступени. Однако таких исследований, которые вскрывали бы общий ход эволюции материальной культуры в течение белозерского времени, мы пока еще не знаем. Попытки осветить этот вопрос, неоднократно предпринимавшиеся А. М. Лесковым, который делит белозерскую ступень на две ступени, нас пока не вполне удовлетворяют.

Остановимся на материальной культуре белозерского времени (рис. 97, 1—19). В ту пору в Степном Поднепровье в керамике господствующее место занимали простые сосуды с валиком ниже края или без него, иногда сосуды с косыми насечками по плечикам. Вместо исчезнувших сабатиновских двуручных чаш получают распространение узкогорлые кубки и одноручные черпаки, кубковидные сосуды с пластическим орнаментом в виде шишечек, каннелюр, с резным и зубчатым орнаментом узкими поясками со свисающими вниз треугольниками и пр. Появляются примитивные миски, имеющие вид жаровенок с прямыми стенками. Керамика кобяковской культуры обращает внимание разнообразием в ее составе кубковидных сосудов с богатым орнаментом, основу которого составляет пояс с опущенными от него заштрихованными треугольниками.

Рис. 97. Периодизация конца бронзового и начала железного века на юге Европейской части СССР:
I. Белозерская ступень (1150—900 гг. до и. э.): 1 — меч из с. Гербино Одесской области; 2, 3 — наконечник копья и кельт по литейным формам из с. Завадовка Херсонской области; 4 — кельт из Киевской губернии; 5, 6 — кинжалы из Широкой могилы у с. Малая Лепетиха Херсонской области; 7, 10 — ворварка и фибула из курганов у совхоза «Степной» Запорожской области; — псалий из с. Деренивка Кировоградской области; — псалий из с. Усатово Одесской области; 11, 18 — фибула и сосуд из Лукьяновского кургана Херсонской области; 12, 13 — бляшка и фибула из Широчанского могильника близ г. Скадовска Херсонской области; 14 — нож с Белозерского поселения у с. Каменка-Днепровская Запорожской области; 15—17 — сосуды из могильника у с. Федоровка Днепропетровской области; 19 — сосуд из с. Канры Херсонской области. 1, 4, 5, 7, 10, 13—14 —бронза; 6 — бронза и железо; 8, 9, 12 — кость; 15—19 — глина.

II. Черногоровская ступень (900—750 гг. до н. э.): 20 — меч из Субботовского городища Черкасской области; 21 — беспаспортный меч Киевского исторического музея; 22 — кинжал из курганов у с. Суворово Одесской области; кинжал из с. Демкино близ г. Вольска Саратовской области; 24 — кинжал из с. Головятнно близ г. Смелы Черкасской области; 25 — кинжал из с. Навки в Пензенской губернии; 26 — нож из курганов у Саркела на Цимлянском водохранилище; 27 — удила и псалий из Черногоровского кургана; 28 — удила, псалии, лунница и нож из Камышевахского кургана; 29—33 — уздечные принадлежности, наконечники стрел и сосуд из кургана Малая Цимбалка; 34 — уздечные принадлежности из кургана у хут. Жирноклеевского; 35, 36 — сосуд и нож из кургана у Петро-Свистуново, 37, 38 — сосуд и нож из кургана в г. Днепрорудном Запорожской области; 39 — бляшки от уздечки из кургана у с. Веселая Долина; 40 — лунница из курганов у с. Суворово; 41 — лунница из Субботовского городища; 42—45 — молоток, точильный брусок, нож и наконечник стрелы из могилы в г. Ставрополе; — бляшки и втулка из кургана у с. Луганское; — псалий и удила из Эчкивашского могильника близ Кисловодска. 26—31, 36, 38, 40, 41, 44, 47 — бронза; 20—25 — бронза и железо; 32, 34, 39, 45, 46 — кость; 42, 43 — камень; 33, 35, 37 — глина.

III. Новочеркасская ступень (750—650 гг. до н. э.): — кинжал из с. Березки; 49, 50, 66, 67 — кинжал, застежка, сосуд и золотая бляшка из кургана Высокая могила; 51 — кинжал из кургана у с. Белоградец в Болгарин; 52—56, 63—65 — меч, наконечники стрел, точильный брусок и уздечные украшения из Зольного кургана; 57—59 — наконечник копья, рукоять меча и бляшки из Носачевского кургана; 60 — удила, псалии и наконечники стрел из Обрывского кургана; 61 — уздечные принадлежности из кургана Гиреева могила близ г. Аксай Ростовской области; 62 — молоток из Днепростроя; 68 — сосуд из кургана у с. Терновое Николаевской области; 69 — сосуд из кургана у с. Кут Днепропетровской области; 70, 73 — секира и молоток из Султангорского могильника у Кисловодска; 71 — секира из могильника у хут. Кубанского в Прикубанье; 72 — навершие с зооморфной протомой из могильника у мебельной фабрики в Кисловодске. 48, 49, 51, 52, 54, 57, 58 — железо; 50, 55, 63—65 — кость; 56, 62 — камень; 67 — золото; 66, 68—69 — глина; остальное — бронза.

IV. Скифский период (с середины VII в. до и. э.):
74 — акинак из с. Томашевка Черкасской области: — рукоять акинака из селения Кумбулта в Северной Осетин; 76 — акинак из находки у Лермонтовского разъезда близ г. Пятигорска; 77 — меч из Кармнр-Блура в Армении; 78—80 — акинаки из Самтаврского могильника в Грузин; 81 — секира из курганов у с. Журовка Кировоградской области; 82, 91—93 — наконечник копья, псални и удила из кургана Старшая могила на Пеле; 85—55 — бляшка, удила, псалии и наконечники стрел из кургана № 524 у с. Жаботино Черкасской области; 86 — секнра из Трахтемировского городища в Черкасской области; 87 — наконечник псалня и бляха из гробницы на Темир-горе на Керченском полуострове; 88 — конец псалня из кургана у хут. Грушевка Запорожской области; 89 — наконечник псалня из Келермесскнх курганов; 90 — бляха из Костромского кургана. 75 — бронза и железо; 74, 76— 82, 86, 91 — железо; 87—89 — кость; 83, 90 — золото; остальное — бронза.

Среди бронзовых орудий на первом месте по количеству находок стоят кельты. Далее идут бронзовые кинжалы с пластинчатым черешком и клинком с параллельными лезвиями, так называемого широчанского типа, традиционные срубные черешковые кинжалы с кольцевидным упором и обоюдоострым клинком, наконечники копий с большими прорезями в нижней части пера. Известны три случая находок кинжалов с бронзовым основанием в виде черешка с кольцевидным упором и маленьким железным клинком. Наиболее достоверную серию белозерских наконечников стрел дали только раскопки Кобяковского городища на нижнем Дону, опубликованную Э. С. Шарафутдиновой [184]. Наконечники различные, представленные в находках одним-двумя экземплярами. Местными среди них являются костяные втульчатые наконечники — плоские, квадратные, ромбовидные в разрезе и круглые. Кроме того, есть один круглый в разрезе пулевидный бронзовый наконечник со втулкой. Имеются также костяные черешковые наконечники стрел, изготовленные по образцу кавказских «площиков». Интереснейшими и важнейшими для нас являются находки бронзовые проволочных смычковых и дуговидных фибул. В белозерское время появляются костяные стержневидные псалии с тремя отверстиями в середине и по концам, расположенными в одной плоскости, и небольшие точильные бруски простых форм с отверстием для подвешивания.

В белозерское время значительно сокращаются связи срубных племен с Карпато-Дунайским миром, в результате чего, как это уже отмечалось, прекратилось поступление с запада в Северное Причерноморье меди и бронзовые орудий. С другой стороны, находки бронзовые фибул и стеклянных бус в белозерских памятниках указывают на возникновение связей срубников с югом, очевиднее всего с Восточным Средиземноморьем. Не исключено, что на белозерской ступени срубная культура начала обогащаться ранее неизвестными на юге Европейской части СССР восточными, южносибирскими или центральноазиатскими культурными элементами, в числе которых на первом месте стоят карасукские бронзовые мечи и кинжалы с шиповидными перекрестиями, а также бронзовыми стремечковидными удилами и сопутствующими им трехдырчатыми псалиями черногоровского типа. Путь, по которому шло это воздействие на срубную культуру, обозначился находками карасукских бронзовые кинжалов в области верховий рек Урала и Миаса [175].

Наша первоначальная датировка белозерской ступени была основана на находке бронзовой смычковой фибулы субмикенского типа в Лукьяновском кургане у Каховки. Мы сопоставили ее тогда с фибулами из могильников Панталича II и III в Сицилии, опираясь на возраст которых, установленный Г. Мюллер-Карпе, отнесли памятники белозерской ступени к XI—IX вв. до п. э., отметив при этом, что подобного рода фибулы определеннее всего попадали на юг Восточной Европы из Восточного Средиземноморья. Кроме того, нам были известны находки таких же проволочных фибул из раннего гальштатского слоя на Лукашевском городище близ г. Кишинева и из Широчанского грунтового могильника белозерской ступени около г. Скадовска.

В своей статье о позднем бронзовом веке в Северном Причерноморье А. М. Лесков подтвердил, что главный источник, из которого поступали к нам рассматриваемые фибулы, действительно находился в Восточном Средиземноморье. Ссылаясь на известный труд К. Шаффера о хронологии памятников Западной Азии, он отметил, что подобные памятники встречены на Переднем Востоке в Абу-Хаваме, в слое, который датируется Гамильтоном 1100—952 гг. до н. э., тогда как в Кхан-Хенкуме они встречены в слоях X—VIII вв. до н. э. Отсюда А. М. Лесков сделал заключение, что белозерские памятники относятся к X—IX вв. до н. э. [97, с. 85]. Однако, не удовлетворившись такой степенью омолаживания этих памятников, он в той же статье датировал их серединой X — серединой VIII в. до н. э. В подтверждение этой датировки А. М. Лесков сообщает, что из могильника у с. Широкое происходит костяная овальная пуговицеобразная бляшка, тип которой нам хорошо известен для поздней чернолесской культуры и таких степных захоронений, какие обнаружены в курганах у хут. Жирноклеевского, с. Веселая Долина и др. Автор отмечает, что на Оскольском поселении бондарихинской культуры вместе с керамикой поздней чернолесской культуры найден бронзовый белозерский кинжальчик с параллельными лезвиями широчанского типа, а с поселения белозерской ступени около г. Берислава па нижнем Днепре происходят бронзовые удила со стремечковидными концами, свойственные позднейшему предскифскому периоду [97, с. 86—87].

В более поздних работах, вышедших в 1974 и 1975 гг., А. М. Лесков, чтобы подтвердить свою позднюю датировку белозерской ступени, стал подчеркивать связь субмикенских фибул, происходящих из памятников юга Европейской территории СССР, с культурной ступенью Панталича III в Сицилии, относящейся к VIII в. до н. э. [97а, с. 24; 1976, с. 43—44].
Вся аргументация А. М. Лескова в пользу резкого омолаживания белозерской ступени не имеет под собой серьезных оснований. У бронзовые удил из Берислава есть выступы на концах стремечковидных петель, в чем они подобны удилам раннего скифского времени, к какому они, очевидно, и относятся, тогда как у черногоровских удил таких выступов нет. Кроме того, удила эти были найдены на Бериславском поселении срубной культуры на поверхности случайно, следовательно, их вообще не следует использовать при решении вопросов абсолютной хронологии тех или иных памятников. Овальная костяная бляшка из Широчанского могильника интересна для нас не как средство для датировки, а лишь как свидетельство, что такого рода изделия, которые особенно типичны для черногоровского времени, появляются у срубников еще на белозерской ступени. В этом отношении с названной бляшкой по своему значению сходны единичные находки на памятниках белозерской ступени точильных брусков и цилиндрических молотков, получающих широкое распространение только с начала позднейшего предскифского периода.

Неправильным является сообщение А. М. Лескова, что па Оскольском поселении бондарихинской культуры, с которого происходит бронзовый кинжал с параллельными лезвиями типа кинжалов Широкого кургана, была найдена керамика такой развитой чернолесской культуры, которая позволяет датировать это поселение VIII в. до н. э., а вместе с тем ставить его в один хронологический ряд с памятниками типа Новочеркасского клада и Черногоровского кургана. В работе В. А. Ильинской, на которую в данном случае ссылается А. М. Лесков, определенно указывается, что керамика, о которой идет речь, относится к ранней, а не к поздней чернолесской ступени [62, ст. 37; 153, с. 37], следовательно, к белозерскому времени. Этот пример еще раз показывает слабость тех аргументов, опираясь на которые А. М. Лесков пытается омолодить дату конца белозерской ступени. Особо стоит вопрос о фибулах, которые действительно имеют первостепенное значение для датировки белозерской ступени.

Выдвинутое нами раньше положение о соответствии белозерских фибул италийским фибулам Пантолича II вполне сохраняет свою силу, но наше сопоставление таких фибул с находками из могил Панталича III было явно ошибочным, так как последние в преобладающей своей части — толстые дуговидные или различных сильно усложненных схем [199, т. 1, рис. 43—49]. К сожалению, А. М. Лесков вместо того, чтобы исправить ошибку, совершенно неумеренно воспользовался нашим ошибочным высказыванием для подтверждения своего определения времени конца белозерской ступени, отнеся его к середине VIII в. до н. э.

С несравнимо большим реализмом к оценке значения и места субмикенских фибул из памятников белозерской ступени подошел В. В. Отрощенко в публикации результатов своих раскопок курганов с захоронениями белозерской поры около совхоза «Степной» Каменско-Днепровского района Запорожской области. «Фибулы из Лукьяновки и Широкого,— пишет он,— типологически близки к находке из "Степного". Различие состоит в наличии дополнительной пружины над приемником. И дву и однопружинные фибулы встречаются вместе (Хама, Таре) и существуют в один и тот же отрезок времени. В Хаме они датируются периодом I—II, соответственно 1200—925 гг. (по П. Рису) и 1450—1100 гг. до н. э. (по Шаферу). Фибулы из Тарса X. Гольдман относит к эпохе поздней бронзы II (1450—1100 гг. до н. э.). 1100—925 гг. до н. э. датируется фибула из слоя III Абу-Хавама. Как видим, архаичные двупружинные фибулы датируются временем не позднее X в. до н. э. Ссылка А. М. Лескова на фибулу из слоя X—VIII вв. до н. э. Кхан-Шейкхоуна не может быть принята, так как ввиду фрагментированности находки определить, к какому типу она принадлежит, трудно... Исходя из приведенных материалов,— заключает В. В. Отрощенко,— мы склонны датировать фибулы из "Степного", Лукьяновки и Широкого XI—X вв. до н. э., учитывая, что они могли попасть в степи лишь в субмикенское время».

В качестве ближайшей аналогии к фибуле из «Степного» В. В. Отрощенко указывает экземпляр из гробницы во Врокастро на Крите, относящейся к 1125—1100 гг. до н. э. [122а]. Добавим к этому, что вполне аналогичные проволочные фибулы широко представлены в субмикенское время в материковой Греции, в том числе в Афинах, где они также датируются XI в. до н. э. [206а].
В течение длительного времени мы не располагали необходимыми данными, которые могли бы позволить подойти к разработке археологической периодизации памятников позднейшего предскифского времени на юге Европейской части СССР, а следовательно, и для установления их относительной хронологии. В значительной мере это объясняется как ограниченностью имевшихся в нашем распоряжении киммерийских археологических материалов, так и их распыленностью на огромных пространствах степей.

В процессе выделения памятников позднейшего предскифского периода среди них отчетливо обозначились две не сливающиеся между собой культурные группы, из которых одна по составу вещей соответствовала Новочеркасскому кладу бронз 1939 г. Основными признаками этой группы, как их совершенно правильно определил в свое время А. А. Иессен, служили бронзовые удила с двукольчатыми концами и трехпетельчатые псалии с одним концом стержня в виде изогнутой лопасти. Для другой группы, представленной заупокойными дарами в курганах Черногоровском, Камышевахе и в Малой Цимбалке, типичными являются бронзовые удила со стремечковидными концами и стержневидиые трехдырчатые псалии нескольких вариантов. Удила со стремечковидными концами, как это известно, особенно свойственны материальной культуре скифов архаической поры. Именно вследствие такого морфологического сходства названных уздечных принадлежностей среди археологов долго господствовало мнение, что вообще подобные удила относятся лишь к началу скифского периода и появляются у нас не ранее второй половины VII в. до н. э. Это ошибочное мнение вместе с другими разделял и А. А. Иессен. При этом исследователи, придерживавшиеся таких взглядов, не учитывали, что в Черпогоровском, Цимбальском и Камышевахском курганах при удилах со стремечковидными концами были такие псалии, которые совершенно не известны в старейших скифских комплексах. По прочным аналогиям, оказавшимся в древностях фрако-киммерийской культуры Карпато-Дунайского бассейна, мы эти памятники вместе с новочеркасскими отнесли к позднейшему предскифскому периоду. В соответствии с тем, что памятники фракокиммерийской культуры по Г. Мюллер-Карпе на западе принято относить к концу гальштата В и датировать в общем VIII в. до н. э., мы тоже датировали предскифские черногоровские и новочеркасские памятники совместно VIII — первой половиной VII в. до н. э.

Характер предскифской культуры стал определяться соединением во времени черногоровской и новочеркасской групп памятников, которые, казалось, ни в чем не были связаны между собой. Руководящие вещи одной группы (удила, псалии, наконечники стрел и др.) не встречались в комплексных находках другой группы. Объяснить это странное явление мы готовы были тем, что в составе киммерийцев последнего периода имелись каких-то два несколько разнородных этнических образования [70, с. 15]. Но такое объяснение оказалось не более чем заблуждением.

Подход к решению этой части киммерийской проблемы был найден, как мы видели, в результате исследований протомеотских могильников у с. Николаевского в Адыгее и у хут. Кубанского близ г. УстьЛабинска, осуществленных Н. В. Анфимовым. Ему удалось убедительно доказать, что могильники эти имеют различный возраст: старшим оказался Николаевский, а младшим Кубанский. Благодаря этому им был выяснен процесс эволюции протомеотской культуры с начала VIII по VII в. до н. э. включительно.
Выделенная таким образом старшая протомеотская, или николаевская, ступень помимо местных древнемеотских элементов имеет ряд особо важных для нас признаков, связавших ее хронологически с группой погребальных степных памятников черногоровского типа. Более ранний возраст Николаевского могильника (рис. 84) обнаружился в том, что в составе происходящих из него наконечников копий и ножей решающее место занимают бронзовые, тогда как железные изделия такого рода оказались одиночными. Связь этого могильника с памятниками черногоровской группы обнаружилась отчетливо в том, что в нем найдены не только бронзовые удила со стремечковидными и однокольчатыми концами, но и бронзовые псалии тех типов, какие известны из курганов Малая Цимбалка и Черногоровский, а также подобные им костяные псалии предскифского периода.

В отличие от Николаевского в Кубанском могильнике оказались исключительно железные наконечники копий и ножи, а бронзовые совершенно отсутствовали. Кроме того, одно захоронение в Кубанском могильнике содержало даже вещи скифских типов, в том числе и предметы, выполненные в зверином стиле (бронзовые псалии с орлиными головками), а следовательно, относящиеся уже к началу скифского периода. Основная часть захоронений этого могильника сопровождалась вещами, известными для группы Новочеркасского клада, в числе которых имеются бронзовые удила с двукольчатыми концами, трехпетельчатые псалии с концом в виде изогнутой лопасти и бронзовые наконечники стрел с длинной узкой втулкой и небольшой ромбовидной головкой [4, с. 170 и сл.].

Выясненная Н. В. Анфимовым периодизация протомеотской культуры позволила нам приступить к разработке периодизации предскифской культуры у степных киммерийцев, для чего мы воспользовались в первую очередь теми руководящими предметами, которые есть как в протомеотских, так и в позднейших предскифских памятниках степного юга. Часть степных памятников без особого труда разделилась на две ступени, из которых первую мы назвали черногоровской, а вторую — новочеркас-ской. Некоторые памятники и находки нам не удается разделить по таким хронологическим ступеням из-за недостатка или отсутствия в их составе необходимых руководящих вещей.

Так, в черногоровскую группу памятников мы включили прежде всего сам Черногоровский курган, Малую Цимбалку, а также Камышеваху (рис. 19, 1—7; 24, 1—14; 3—8). Из кургана Малая Цимбалка особенно важными для нас оказались бронзовые наконечники стрел ромбовидной и килевидной форм с поперечными рельефными полосками на втулке. В Камышевахе помимо псалиев с грибовидными окончаниями в качестве типичных для черногоровской ступени выделились маленькие черешковые бронзовые ножи с горбатой спинкой и маленькие простые лунницы с тремя выпуклинами. Находки ножей камышевахского типа, малой простой лунницы и наконечников стрел типа Малой Цимбалки позволяют отнести к черногоровскому времени следующие памятники: погребение № 5 в Высокой могиле, Днепрорудный, Петро-Свистуново, Марьино и ряд других (рис. 6; 7; 14, 6, 7;26, 7, 8).

В группу черногоровских памятников мы включили также те захоронения и курганы, в которых оказались уздечные наборы с мягкими удилами, сопровождающиеся стержневидными псалиями и различными бляхами в виде пуговиц (рис. 11; 14, 9—13; 20, 4—8), подобных которым не засвидетельствовано в памятниках новочеркасской группы. К той же черногоровской группе мы отнесли захоронения, при которых были бронзовые длинные ножи (рис. 25, 11—15;25,2), близкие по типу к бронзовым ножам из Николаевского могильника (Ставрополь, погребение № 8 в кургане № 58/26 у Саркела).

Поселений, которые могли бы относиться к черногоровскому и новочеркасскому времени, на юге Восточной Европы до сих пор не обнаружено. Создается впечатление, что земледельческо-скотоводческое хозяйство и оседлый быт, которые были свойственны срубным племенам, с началом позднейшего предскифского периода, преобразуясь, сменились скотоводческим хозяйством и кочевым образом жизни, что это произошло как бы в прямом соответствии с тем, что происходило в ту же историческую эпоху восточнее, на беспредельных степных, полупустынных и в горных местностях Евразии, где на многие и многие века с тех пор почти безгранично утвердилось кочевничество. Следы временных стойбищ киммерийцев-кочевников почти неуловимы. Лишь около с. Сергеевка на берегу Сиваша экспедиция А. М. Лескова нашла остатки зимника, на месте которого помимо бронзовые удил с кольцевидными концами и прямых стержневидных псалиев оказались обломки различных глиняных сосудов. Впрочем, не исключено, что в каких-то глухих и территориально изолированных углах Причерноморья могла сохраняться оседлость. По- видимому, не случайно некоторые селения на Керченском и Таманском полуостровах в древности назывались киммерийскими.

Если не считать кладов и случайных находок, то собственно памятниками предскифского периода служат только могилы. Памятников этих немного, но ареал их оказался значительно более широким, чем белозерских: если на западе они встречаются вплоть до Дуная, то на востоке протянулись за Дон и даже на левый берег Волги на участке между Саратовом и Волгоградом, а также в степи Северного Кавказа. Так обозначившаяся территория остается неизменной с черногоровского по новочеркасское время.

Одинаковыми остаются и погребальные сооружения. Как в то, так и в более позднее время они довольно разнообразны и представлены овальными, прямоугольными и квадратными ямами. В квадратных могилах бывают деревянные срубные гробницы, гробницы с обшитыми деревом или обложенными камнем стенами, столбами по углам и деревянным перекрытием на уступе или поверх деревянной или каменной облицовки стен. Такого рода сооружения, вероятно, являются традиционными для срубной культуры. Проявление нового можно видеть в получивших некоторое распространение с черногоровской ступени могилах с боковыми продольными подбоями. Гробницы по устройству, кажется, в течение всего позднейшего предскифского времени остаются более или менее одинаковыми. У нас нет пока данных для объяснения большой разнородности в устройстве могил этой поры. Может быть, она объяснится тем, что в позднейшее предскифское время произошло смешение различных племенных групп, вызванное переходом киммерийцев к кочевому образу жизни.
В черногоровское время умершие хоронились в скорченном положении на боку. Их ориентировка неустойчивая, но все же можно сказать, что преобладающей оставалась старая, срубная — восточная или северо-восточная.

В черногоровское время по сравнению с предшествующим резко выделились могилы конных воинов. Состав вооружения был скромный, но устойчивый (рис. 97, 20—47). Оно, как правило, состояло из железного меча или кинжала с бронзовой крестовидной рукоятью, колчанного набора костяных и бронзовые наконечников стрел, боевого цилиндрического молотка или заменяющих его топорика, клевца, круглой булавы. Обращает на себя внимание почти полное отсутствие на вооружении копий или дротиков. Для боя на коне, по-видимому, чаще употреблялись длинные мечи со стальными клинками. В могилах позднейшего предскифского периода не найдено ни одного предмета оборонительного доспеха.

Киммерийские кинжалы и мечи, изготовлявшиеся из железа и стали, получили всеобщее распространение в соседних странах. Можно сказать даже, что на территориях, куда достигали эти кинжалы, распространялось и железо как новый и более совершенный материал для изготовления предметов вооружения и орудий труда. Такое наблюдение точно подтверждается материалами кобанской культуры на Северном Кавказе и в Средней Европе.

Однако наряду с железом у племен черногоровской ступени из обихода еще не вышла бронза, как это так определенно засвидетельствовано находками в могилах бронзовые ножей. Черногоровский комплекс материальной культуры своеобразен. Он предстает перед нами как переходная ступень от бронзового к железному веку. Именно под его влиянием произошло формирование фракокиммерийской культуры на западе, в составе которой мы видим не только восточные кинжалы с крестовидными рукоятями, но и псалии типа Черногоровки, Камышевахи и Цимбалки, различного рода бронзовые бляшки простых схем в виде розеток, маленьких лунниц и пр.

Черногоровская керамика остается еще не вполне очерченной из-за недостатка находок. Можно только сказать, что ее старейшие образцы и по формам, и по орнаментации остаются сходными с белозерскими, тогда как у более поздних сосудов обнаруживаются признаки сильного воздействия среднеднепровской чернолесской культуры. Из обихода или погребального обряда совсем исчезают одноручные черпаки. Первое место в культуре заняли кубки и им подобные по форме, но более крупные кубковидные сосуды. Встречаются биконические большие корчаги. Появились ранее неизвестные деревянные боченковидные сосуды с прямыми краями, вдоль которых размещались маленькие группы золотых, прибитых золотыми гвоздиками гладких пластиночек. Распространение деревянных сосудов, как известно, в первую очередь можно объяснить установившимся подвижным образом жизни.

Новочеркасский комплекс по сравнению с черногоровским на первый взгляд предстает перед нами как нечто новое и как бы чуждое местным древним традициям. Но впечатление это ошибочное, обусловленное исключительно тем, что ранее нам оставалась неизвестной периодизация и хронология памятников позднейшего предскифского периода. В настоящее же время становится очевидным, что основы новочеркасского комплекса начинают зарождаться и формироваться еще на черногоровской ступени. Киммерийская культура на новочеркасской ступени выглядит как необычайно самобытная, своеобразная и как бы даже замкнутая от внешнего мира.

Как уже отмечалось, погребальные сооружения новочеркасского времени во всем были подобны черногоровским. Сильнее изменился погребальный обряд. Скорченное положение погребенных сменяется вытянутым, а вместе с тем устанавливается и постоянная ориентировка погребенных головой на запад. По наблюдениям А. М. Лескова, новизна распространения такого обряда в Северном Причерноморье является относительной, так как он зарождается еще в белозерское время (Лукьяновский курган и др.). Переход к захоронениям в вытянутом положении был своеобразным: умершие хоронились не на спине, как это бывает обычно, а преимущественно на боку, что подчеркивает постепенность перехода от старого к новому обряду.

Помимо самого Новочеркасского клада 1939 г. важнейшими памятниками новочеркасской ступени являются следующие курганы: Зольный, Обрывский, Носачевский, Высокая могила (погребение № 2), Гиреева могила, Бутенки, Енджа и Белоградец в Северной Болгарии.

Переход от бронзового к железному веку завершился в новочеркасское время. В производстве орудий и предметов вооружения из железа население степного юга Европейской части СССР в большей или меньшей степени опережало своих соседей.
У чернолесских племен в Среднем Поднепровье бронзовые кельты применялись вплоть до начала жаботинской ступени, т. е. приблизительно до конца VIII в., тогда как на юге они не известны не только для новочеркасского времени, но и для черногоровской поры. В кобанской культуре на Северном Кавказе бронзовые орудия были в употреблении наряду с железными до конца предскифского периода.
Состав воинского снаряжения на ново-черкасской ступени остается прежним. Как и раньше, оно представлено кинжалами, мечами, каменными и бронзовыми цилиндрическими молотками, булавами, луком со стрелами, а также принадлежностями верхового коня (рис. 97, 48—72). Снаряжение становится более совершенным, изготовленным на более высоком техническом уровне, некоторые принадлежности (наконечники стрел, удила, псалии) изменились даже типологически.

Главным оружием киммерийцев в новочеркасское время продолжали оставаться мало изменившиеся по виду кинжалы и мечи с крестовидной рукоятью. В отличие от черногоровских они стали цельно железными. Если навершия остались прежней грибовидной формы или в виде короткого валика, то прямые перекрестия оказались замененными перекрестиями, образованными парой острых треугольников. Бронзовые наконечники стрел типа Цимбалки (килевидные, короткоромбовидные и овальнолистные) были заменены наконечниками с длинной тонкой втулкой и маленьким ромбовидным асимметричным пером. Костяные наконечники представлены втульчатыми квадратными в разрезе и круглыми пулевидными, тогда как ромбовидные в разрезе наконечники исчезают.

Простые точильные черногоровские бруски небольших размеров сменяются крупными, изготовленными иногда особенно тщательно из камней красивых пород. Вместо полностью исчезающих бронзовые удил со стремечковидными концами и разнородных псалиев с тремя отверстиями в стержнях распространяются бронзовые удила с двукольчатыми концами и трехпетельчатые псалии с одним концом в виде сильно изогнутой лопасти. Есть основания предполагать, что такие новые уздечные принадлежности сформировались в среде коневодов, живших в степях Приазовья, Прикубанья и Подонья.

В прикладном искусстве, лучше известном нам по таким уздечным принадлежностям, как бляхи от перекрещивающихся ремней, розетки, лунницы, обнаруживается усложнение и обогащение геометрической орнаментации с преобладанием в ней спиралей и концентрических кружков, большая декоративность изделий. На первом месте по художественным достоинствам стоят резная кость с красной инкрустацией от уздечки в Зольном кургане, золотая бляха из погребения № 2 в Высокой могиле и золотая обкладка с янтарными глазками от ножен кинжала из кургана у с. Белоградец.

Среди керамических находок наиболее обычными для новочеркасской ступени являются биконические корчаги с разнородным резным орнаментом и коническими налепами по плечикам.

В общем новочеркасский комплекс является своего рода итогом прогрессивного и самобытного развития киммерийской культуры в Причерноморье.

На основании свидетельств античных авторов и ассирийских клинописей известно, что внешние связи киммерийцев позднейшего периода были сосредоточены в области Восточного Средиземноморья и в Малой Азии. Вопросы этих связей многократно освещались в печати, и нам нет необходимости останавливаться здесь на них подробнее [51а, с. 232 и сл.].

Для нас важнее данные о киммерийских контактах, которые впервые выясняются преимущественно на основании археологических материалов. Благодаря этим источникам мы узнаем, что в течение всего рассматриваемого нами периода киммерийцы находились в самых непосредственных контактах с чернолесскими племенами в Среднем Поднепровье. Такого рода связи отчетливее всего обнаруживаются в памятниках южной части лесостепного Правобережья, где киммерийские по типам принадлежности вооружения и снаряжения верхового коня получили в то время массовое распространение. Как и раньше, мы думаем, что возникновение чернолесских городищ в бассейне р. Тясмина обусловлено военными вторжениями на эту территорию степных киммерийцев. Ныне можно уточнить, что связи эти начались еще в черногоровское время, когда возникли чернолесские городища. Для новочеркасского же времени на этой территории известны такие могилы, которые по составу предметов вооружения и принадлежностей верхового коня не отличаются от собственно киммерийских, и мы не во всех случаях можем сказать уверенно принадлежат ли они местным жителям, то есть чернолесцам, или пришлым киммерийцам (Носачевский и Рыжановский курганы). На севере по Днепру киммерийское влияние простирается до района Канева. В Побужье о нем пока еще ничего не известно. Более ясно положение на молдавской территории, где на памятниках шолданештского и сахарнянского типов часто встречаются костяные трехдырчатые псалии, костяные наконечники стрел, парные бронзовые бляшки восточных типов, а также бронзовые удила с двукольчатыми концами и бронзовые наконечники стрел с длинной втулкой и небольшой ромбовидной головкой новочеркасского типа. Явные влияния киммерийской культуры в Поднестровье прослеживаются до района г. Резина.

Очень интересным и важным в историческом отношении является вопрос о связях киммерийцев с Кавказом, где они оказались в контактах с протомеотскими племенами в Прикубанье и племенами кобанской культуры в области Центрального Предкавказья. Как та, так и другая культуры испытывали сильное и постоянное воздействие со стороны киммерийцев и в черногоровское, и в новочеркасское время, но не утратили своих этнокультурных особенностей.

Как правило, в кобанской культуре наибольшая насыщенность киммерийскими культурными элементами обнаруживается в памятниках на соседних со степью территориях, тогда как с продвижением в горные районы и на восток она слабеет. Характерно, что железные кинжалы и мечи с бронзовыми крестовидными рукоятями, встречающиеся в особенно большом количестве в Кабарде и в районе Пятигорска — Кисловодска, вовсе отсутствуют в самом Кобанском могильнике. Знаменательно, что киммерийская культура позднейшего периода нигде не проникла через линию Главного Кавказского хребта, в чем мы видим верное свидетельство в пользу того, что и сами киммерийцы, встречая сильное сопротивление со стороны протомеотов и стойких в военном отношении горных племен, не проникали в страны Закавказья. Пути через Кавказ оставались одинаково закрытыми для племен, живших в степях юга Европейской части СССР как в течение всего позднего бронзового, так и в начале железного века.
Бронзовые изделия срубной культуры в виде кельтов и наконечников копий к югу от Главного Кавказского хребта насчитываются единицами. Мы не можем пока указать там ни одного предмета черногоровской ступени. По данным А. А. Иессена, в Закавказье известны всего две находки принадлежностей узды новочеркасского типа в Грузии: удила с двукольчатыми концами в кладе из с. Сурмуши в Лечхуме и обломок трехпетельчатого псалия из Ксанского ущелья в Душетском районе [58, с. 64]. Археология, как нам представляется, не подтверждает лингвистическую гипотезу о приходе западноиранских народов в начале тысячелетия до н. э. в Переднюю Азию с территории юга Европейской части СССР через Кавказ [43а, с. 337 и сл.]. По видимому, их пути шли через Среднюю Азию.

О существовании оживленных связей древних ананьинских племен с киммерийцами пишет А. X. Халиков. Как можно судить по имеющимся большим материалам из области Волго-Камья, контакты эти установились между ними по сравнению с кавказскими позднее — не ранее новочеркасского времени. Глубже их можно будет оценить лишь после более полного опубликования результатов тех массовых раскопок могильников, которые осуществлены в Марийской АССР казанскими археологами.

Более отчетливо выяснились особенности связей киммерийцев с Карпато-Дунайским миром. Во всех доступных нам случаях обнаруживается, что они относятся лишь к ранней поре позднейшего предскифского периода, соответствующей хронологическим рамкам черногоровской ступени и, вероятнее всего, обрываются еще до начала сложившегося комплекса новочеркасской ступени. Верхняя граница этих связей совершенно точно обозначена тем, что они закончились до появления цельножелезных кинжалов и мечей с крестовидными рукоятями в киммерийской культурной среде в Северном Причерноморье. Отсутствием на западе новочеркасских форм металлических изделий (удил с двукольчатыми концами и соответствующих им трехпетельчатых псалиев, бляшек с усложненной геометрической орнаментацией) подчеркивается правильность такого наблюдения.

Конечно, не исключается, что фракокиммерийская культура, возникшая, по-видимому, еще в период галыитата В 2, просуществовала вплоть до начала гальштата С, на что с такой определенностью указывает находка бронзового конноголового скипетра в Пршедмержице в Чехословакии совместно с типичным галыитатским мечом [64, 212]. Обращает на себя внимание широта распространения в Средней Европе восточных культурных элементов, что позволяет нам высказаться в поддержку старой гипотезы о вторжении киммерийцев в области Карпато-Дунайского бассейна. Как известно, от этой гипотезы большинство ученых отказалось, объясняя ее формирование автохтонными процессами и результатами культурных влияний, взаимосвязей. Если бы это было так, то, очевидно, в результате экономических или культурных связей в памятниках киммерийцев Причерноморья также встречалось бы достаточно большое количество вещей западного происхождения.
Захоронение воина в кургане у с. Енджа давно привлекало интерес исследователей. Однако, будучи единственным в своем роде в Болгарии, оно не находило объяснения. Киммерийская этнокультурная принадлежность этого памятника стала очевидной только после того, как Г. Тончева открыла подобное, но более богатое захоронение в Белоградце, сопровождавшееся антропоморфной стелой, цельножелезным кинжалом киммерийского типа в золотых ножнах, украшенных восточными киммерийскими орнаментальными мотивами, и другими вещами. И та и другая гробницы, как можно установить по сопровождающим их вещам, относятся едва ли не к самому концу киммерийского периода, возможно даже к первой половине VII в. до н. э. Ими как бы обозначен путь походов киммерийцев из степей Причерноморья в Малую Азию, в которых их союзниками бывали и воинственные фракийцы.

С территории Северного Причерноморья уже известно довольно большое количество захоронений с вытянутыми костяками, а в отдельных случаях и со скорченными скелетами, сопровождавшимися почти исключительно лощеными кубками и кубковидными сосудами с резным орнаментом в виде широкого пояса. Как правило, захоронения эти имеют западную ориентацию. Керамика из этих могил (рис. 13) по орнаментам и их композиции очень близка к так называемой жаботинской в области Среднего Поднепровья и отчасти сахарнянской группы в лесостепной Молдавии. Так как мы в течение долгого времени ошибочно считали, что с жаботинской ступени начинается скифский период, то соответственно и степные могилы с керамикой, близкой к жаботинской, также относили к самому раннему скифскому времени — ко второй половине VII в. до н. э. [70, с. 48, 74—75, рис. 12].

В. А. Ильинская, исследовав погребальные памятники раннего железного века в бассейне р. Тясмина, откуда известно множество захоронений жаботинской ступени, убедительно доказала, что керамика жаботинского типа возникает не на переходе от доскифского к скифскому времени, а раньше, приблизительно на рубеже VIII и VII в. до н. э. или даже в несколько более древнее время [65; 67]. Вывод этот позволяет и нам удревнить большую часть ставших известными могил с «жаботинскими» кубками в степи и включить их в состав памятников новочеркасской ступени.

В свете открытий Н. В. Анфимова и В. А. Ильинской для нас становится очевидным, что при решении вопросов абсолютной хронологии позднейшего киммерийского периода на юге Европейской части СССР речь должна идти не о сужении его хронологических рамок, а о значительном их расширении. В течение этого периода в Прикубанье ранняя протомеотская культура сменилась поздней; в Среднем Поднепровье вторая ступень чернолесской культуры сменилась жаботинским комплексом; несколько раньше в степи черногоровская ступень сменилась новочеркасской. В общем в течение предскифского периода произошла смена бронзового века железным. Значительным изменениям подвергся весь комплекс материальной культуры.

Стало считаться общепризнанным, что позднейшая предскифская культура сменяется скифской приблизительно в середине VI в. до н. э. Основанием для этого служат свидетельства античных письменных источников о приходе скифов в Северное Причерноморье и данные об их вторжении в страны Переднего Востока, начавшемся, по ассирийским клинописным документам, в 80-х годах VII в. до н. э. Об этом же свидетельствует факт распространения скифской культуры в Северном Причерноморье, начиная с середины VII в. до н. э., подтвержденный скифской могилой на Темир- горе, в составе вещей из которой оказалась родосская расписная ваза, датированная серединой или третьей четвертью этого столетия. В помещениях урартийского города Тейшебаини, возникшего в середине VII в. и погибшего в начале VI в. до н. э., обнаружено немало вещей скифского типа или изготовленных по скифским образцам.

Встреча доскифской культуры со скифской (приблизительно в середине VII в. до н. э.) прослеживается во многих культурах юга Европейской части СССР, особенно отчетливо в степной киммерийской, а также в памятниках Кавказа, Закавказья и анапьинской культуры в Волго-Камье.

Киммерийские древности изучаемого круга еще не известны в Передней Азии. Единственным пока выявленным археологическим свидетельством связей юга Европейской части СССР с Востоком в доскифское время служат бронзовые уздечные бляхи, происходящие из Носачевского кургана (рис. 45, 28—31), изображения которых есть на рельефах дворцов ассирийских царей Саргона и Ашурбанипала. Вещевой состав материалов из Носачевского кургана сплошь доскифский, принадлежащий исключительно к группе Новочеркасского клада. В Лесостепи он находится в одном хронологическом ряду с такими предскифскими по времени памятниками раннего жаботинского типа (рис. 41, 3—5; 42, 1, 2), как курганы № 375—377 у с. Константинова близ г. Смелы и курган № II у с. Рыжановка.

В. А. Ильинская, выделив раинежаботинскую предскифскую фазу с характерным для нее металлом, свойственным еще группе Новочеркасского клада, отнесла начало жаботинского этапа к концу VIII или к самому началу VII в. до н. э. Таким образом она согласовала свои наблюдения с заключением румынского археолога А. Вульпе, высказавшегося в пользу того, что жаботинский этап следует датировать приблизительно на 50 лет старше, чем это было принято у нас раньше. В результате конец чернолесской культуры, который мы в прежних работах относили к середине в. до н. э., следует перенести на последние десятилетия VIII в. до н. э. [65, с. 22, рис. 8, 1—5, 11—17]. Судя по кладу бронз с Залевкинского городища (рис. 40), в составе которого имеются удила с двукольчатыми концами, новочеркасский культурный комплекс получил распространение в Среднем Поднепровье еще в чернолесское время, по-видимому, не позже середины ст. до н. э.

Вероятнее всего, середина VIII в. может рассматриваться как переходная пора от черногоровской к новочеркасской ступени. Очевидно, именно к этому рубежу восходят захоронения Высокой могилы на Запорожье (рис. 5—7), в составе вещей которого, с одной стороны, имеются черногоровские по времени бронзовые и костяные наконечники стрел типа Малой Цимбалки, бронзовый нож камышевахского типа, а с другой стороны — бронзовые удила, близкие по конструкции и морфологически к иовочеркасским удилам с двукольчатыми концами, и цельножелезный кинжал.

Относя к предскифскому времени такие памятники юга Европейской части СССР, как Черногоровский, Камышевахский курганы и Малая Цимбальская могила, мы при определении их абсолютного возраста более всего ориентировались на заключения ученых Средней Европы о древности фракокиммерийской культуры, с которыми эти памятники связаны. Общий взгляд, сложившийся на западе к 50-м годам, сводился к тому, что памятники такого рода относятся к концу гальшгата В по П. Рейнеке, т. е. к VIII в. до н. э. Г. Мюллер-Карпе также отнес фракокиммерийскую группу целиком к периоду гальшгата ВЗ, который он датирует VIII в. до н. э. Несмотря на существование таких в общем уже выношенных определений, вопрос об абсолютном возрасте фракокиммерийской культуры продолжает оставаться археологической проблемой, над решением которой придется еще немало поработать.

Представление о том, что позднейший предскифский период был длительным, стало укрепляться давно. На эту мысль наталкивало обнаруживающееся многообразие проявлений культуры этого периода, глубина и сложность ее эволюции, которая могла произойти только, в течение значительного промежутка времени. Новые возможности уточнения длительности этого периода мы получили после того, как выяснились основные элементы прогресса культуры, успехи в железоделательном производстве и обработке черных металлов в течение позднейшего предскифского периода, особенно очевидно выявившиеся в итоге изучения истории формирования, развития и распространения кинжалов и мечей с крестовидными рукоятями в Восточной и Средней Европе. Все это стало определеннее после того, как предскифский период был разделен на хронологически последовательно сменяющиеся черногоровскую и новочеркасскую ступени.

В отечественной археологии установилось ошибочное правило обозначать начало гальштата С с 700 г. до н. э., тогда как в действительности оно восходит к более ранней поре. Так, Р. Питтиони относит переходную фазу от гальштата В к гальшта- ту С к 800—750 гг., а начало гальштата С к 750 г. до н. э„ обосновывая такое заключение сопоставлением среднеевропейских памятников с италийскими [200, с. 504, 541]. К. Кромер принимает предложенную Р. Питтиони дату начала гальштата С — 750 г. до н. э., однако определенно отмечает, что в материальной культуре старших захоронений Гальштатского могильника еще очень сильны традиции урненфельдкультуры конца бронзового века, позволяющие относить начало гальштата С к 800 г. до н. э. [197а, с. 128]. Отсюда следует, что такие памятники в виде фракокиммерийских кладов в Австрии, как Гаслау-Регельсбрун и Штильфридский, относящиеся к позднему гальштату В, можно с достаточной уверенностью относить еще к IX в. до н. э.
К таким же выводам о датировке фракокиммерийской группы в Средней Европе можно прийти и на основании исследования В. Подборским кинжалов восточного типа с крестовидными рукоятями. Он пишет, что если руководствоваться мнениями советских ученых, прежде всего Е. И. Крупнова, о появлении таких кинжалов в Европейской части СССР в начале VIII в. до н. э., то они должны были распространиться в Средней Европе не позже середины того же столетия — 750 г. до н. э., то есть рубежа между гальштатом В и гальштатом С [201, с. 163].

В данном случае, как нам представляется, В. Подборский несколько омолаживает кинжалы с крестовидными рукоятями по сравнению с тем кругом фракокиммерийских памятников, в состав которых они входят на западе. Это лучше всего обнаруживается на характеристике кладов горизонта Чернотин, содержащего бронзовые псалии восточных типов. В. Подборский отмечает, что для отделения таких кладов, как из Чернотина и Штрамберг — Котоуча в Моравии, от кладов бронз, относящихся к гальштату В2, твердых аргументов не существует, так как к гальштату ВЗ просто принято относить те из них, которые содержат фракокиммерийские вещи. Вот почему он называет эти две ступени условными, гипотетическими, образующими среднеевропейский горизонт кладов позднего бронзового века. В Богемии к нему принадлежат клады Лжовичский, Прачовский и Ратая; в Польше—Кармин и Гамув; в Среднем Подунавье — Штильфридский и Кискосцег; в Северных Балканах — Угра, Адашевичи и др. Особенность этих кладов заключается в том, что с продвижением на восток в их составе увеличиваются фракокиммерийские элементы [201, с. 192]. К этому позднему бронзовому веку относятся преимущественно и клады с кинжалами, имеющими крестовидные рукояти (в Польше, Чехословакии и ГДР). Исключение составляет кинжал из кургана у с. Якабхеги в Венгрии, в котором оказались разнородные предметы вооружения из железа.

Органическая близость кладов так называемого гальштата ВЗ к кладам гальштата В2 определеннее всего свидетельствует в, пользу того, что не только вторые, но и первые вместе с ними в основном относятся к IX в. до н. э.

Приведенные данные о соответствии среднеевропейских кладов с вещами фракокиммерийского типа гальштату В2 позволяют видеть в них памятники в основном IX в. до н. э. Приведенная дата фракокиммерийской группы памятников важна для нас тем, что она может быть принятой у нас для степных киммерийских памятников черногоровского типа, с которой мы связываем происхождение фракокиммерийской культуры. Так как черногоровская ступень по ряду форм, что особенно отчетливо выявилось на основании изучения кинжалов и мечей с крестовидными рукоятями, старше фракокиммерийской, то, следовательно, ее начало, вероятнее всего, восходит к рубежу от X к IX в., условно к 900 г. до н. э.

В значительной степени благодаря результатам исследований А. М. Лескова установлено, что белозерская ступень срубной культуры соответствует высшему и последнему этапу бронзового века в Северном Причерноморье с типичным для него распространением бронзовые кельтов, ножей, кинжалов и наконечников копий, определенных типов костяных псалиев и субмикенских проволочных смычковых и арочных фибул.

Черногоровское же время, с которого мы начинаем позднейший предскифский период, ознаменовано в степях юга РСФСР и УССР полным или почти полным исчезновением всего того комплекса бронз и других характерных вещей, которые являлись ведущими для белозерской ступени. Если для белозерского времени нам известны скромные опыты использования железа, выразившиеся в создании бронзовые черешковых кинжалов срубного типа с кольцевидным упором и железным клинком (Широкий курган и др.), то черногоровское время является уже временем победоносного шествия железа в производстве, порой интенсивной смены бронзы железом, порой, когда взамен традиционных срубных форм широкое распространение получают элементы, заимствованные на востоке или привнесенные с востока на юг из глубин Сибири, Казахстана или Центральной Азии. Только при пристальном изучении материалов можно обнаружить, что среди них есть еще исчезающие срубные формы (рис. 16, 11; 1; 47, 2), тогда как основной фон становится новым: на первый план выступают железные кинжалы и мечи с крестовидными рукоятями, колчанные наборы бронзовые наконечников стрел с ромбическими и килевидными головками цимбальского типа, уздечные наборы с бронзовыми удилами со стремечковидными петлями и бронзовыми псалиями черногоровского, камышевахского и цимбальского типов, каменные и бронзовые цилиндрические молотки- булавы и многое другое.

Не все новое, конечно, идет из Азии. Некоторые элементы, получившие широкое распространение в последний предскифский период, зародились на белозерской ступени в Причерноморье, что можно увереннее всего сказать о цилиндрических молотках и им подобных боевых топориках, многих украшениях в виде височных колец, сережек, пронизей, о некоторых принадлежностях уздечного убора, таких как лунницы, и др. Любые попытки омолаживать белозерскую ступень, доводить ее до середины VII в. до н. э. включительно не имеют серьезных оснований. Ее особенности были изжиты раньше, вместе с концом бронзового века. Отчетливее всего, как это засвидетельствовано материалами курганов у с. Суворово на Измаильщине (рис. 31—34) и некоторых других памятников, они сохранялись в керамике, остающейся в черногоровское время еще во многом весьма сходной с белозерской. Эта особенность материальной культуры черногоровской ступени, в свою очередь, свидетельствует о том, что ее начало кроется в гораздо большей древности, чем мы о том могли догадываться раньше. Уточняется, что белозерская ступень закончилась не на рубеже IX и VIII вв. до н. э., а, по-видимому, на грани X и IX вв. до н. э.
В итоге изучения вопросов хронологии срубной культуры мы приходим к выводу, что основные ее ступени в настоящее время можно датировать следующим образом: раннесрубная, или покровская,— 1600— 1400 гг.; сабатиновская — 1400—1150 гг.; белозерская— 1150—900 гг.; черногоровская — 900—750 гг. и новочеркасская — 750—650 гг. до н. э.

- Основные особенности архаической скифской культуры получили сравнительно подробное освещение в советской археологии, что освобождает нас от необходимости останавливаться здесь на более детальной ее характеристике. Ведущими для нее памятниками служат Келермесские и Костромской курганы в Прикубанье, Мельгуновский курган в верховьях г. Ингульца, старшие Журовские курганы на севере Кировоградской области, курганы у с. Жаботина и многие другие памятники. Ценные материалы, относящиеся к старейшей скифской культуре, были получены в Закавказье при раскопках урартийского города Тейшебаини, Самтаврского и Тлийского могильников и других памятников Кавказа, в материалах которых сохранились немые свидетельства о скифах времени их походов в страны Переднего Востока. Сокровище из Зивие в Иранском Курдистане пролило новый свет на характер скифской культуры начального периода. Среди всех памятников древнейшей скифской культуры на юге Европейской части СССР особо выделяется упоминавшийся выше курган на Термиргоре близ Керчи. Он точнее других датирован по происходящей из него родосскононийской расписной вазе, как определяет Л. В. Копейкина, временем не позже третьей четверти VII в. до н. э.

Как перечисленные, так и многие другие памятники дают достаточно широкое представление об архаической скифской культуре. Ей были свойственны (рис. 97, 74—90): железные акинаки с бабочковидными или сердцевидными перекрестиями и брусковидными навершиями, бронзовые втульчатые наконечники стрел с плоскими ромбическими головками жаботинского и других типов, двухлопастные большие наконечники копий, боевые секиры, шлемы, панцири, уздечные наборы с бронзовыми удилами со стремечковидными концами и псалиями с тремя сближенными между собой отверстиями в стержне и т. д. Одну из главных и, мы подчеркиваем это, исконных особенностей скифской культуры составляет совершенный по своему оформлению, вполне сложившийся звериный стиль в искусстве. Его изначальность у скифов Причерноморья прочно удостоверена стилизованными костяными изделиями с зооморфными мотивами (орлиная головка, свернувшийся в кольцо хищник) из кургана на Темир-горе.

В правильности такого заключения убеждаемся мы и на основании погребальных комплексов, в которых сочетаются вещи иовочеркасского типа с раннескифскими, из-за чего их следует датировать временем не позже середины VII в. до н. э.

А. А. Иессен был первым исследователем, обратившим внимание на факты встречи доскифской культуры со скифской, представленные материалами вполне достоверных комплексных находок на Северном Кавказе. В наиболее ценной из них — находке у Лермонтовского разъезда (рис. 78), помимо скифского акинака и некоторых собственно кобанских предметов (наконечники копий), оказались бронзовые удила с двукольчатыми концами и соответствующие им трехпетельчатые псалии с лопастевидным изогнутым концом. В могильном наборе вещей из кургана у с. Алексеевского близ г. Ставрополя вместе со скифскими наконечниками стрел жаботинского типа, бронзовыми стремечковидными удилами и трехдырчатыми псалиями с копытцем на одном конце, относящимися к старейшей скифской культуре, оказалось бронзовое кольцо с дополнительным подвижным звеном, какие встречаются только при уздечных наборах новочеркасской ступени совместно с двукольчатыми удилами (рис. 77).

В настоящее время, как никогда ранее, отчетливо определились состав и главные особенности последней предскифской ступени срубной культуры, представленной типологически ярко выраженными вещественными остатками новочеркасской группы. Они слагаются не из гадательно набранных бронзовые орудий и предметов вооружения позднего бронзового века, какими только и пользовались сторонники гипотезы автохтонного происхождения скифов и их культуры в Северном Причерноморье, а из вещей раннего железного века, образующих подлинный комплекс, стоящий, как это устанавливается с возможной ныне точностью, на рубеже от доскифского к скифскому периоду, который в свете письменных и археологических данных относится к первой половине VII в. до н. э.

Ставшее в настоящее время возможным и легко проверяемое в своей подлинности сопоставление предскифских новочеркасских памятников со старейшими из известных памятниками скифской культуры убеждает нас в правильности давно уже высказанного многими учеными взгляда, что скифская культура привнесена извне в вполне сложившемся виде и как бы механически сменяет старую местную культуру на юге Европейской части СССР. Так было в пределах Степи. Незыблемо такой вывод подтверждается и археологией Лесостепи. Отсутствие каких-либо признаков существования преемственности между предскифской культурой новочеркасского типа и скифской поистине удивительно: предскифским мечам с грибовидными и валиковыми навершиями и перекрестиями из спаренных острых треугольников, колчанным наборам бронзовые наконечников стрел с тонкими длинными втулками и малыми ромбическими головками, уздечкам с двукольчатыми концами и псалиями с тремя петлями и концом в виде изогнутой лопасти, геометрическому стилю в прикладном искусстве противостоят в скифской культуре мечи с брусковидными навершиями и бабочковидными перекрестиями, жаботинские наконечники стрел с короткими втулками и длинными ромбическими головками, наборы келермесских наконечников стрел, удила со стремечковидными концами и трехдырчатыми псалиями разных типов (жаботинского со стержневидным изогнутым концом, с зооморфными головками и конским копытом на концах и др.), звериный стиль в искусстве.
Основные элементы скифской культуры не имеют генетических истоков в материальной культуре новочеркасской ступени. Однако нельзя сказать, что от предшествующего времени скифы не получили никакого наследства. Наличие такого наследства мы отчасти уловили в типах некоторых бронзовые бляшек от уздечных наборов, происходящих из захоронений ранней скифской поры. Может быть, при более углубленном изучении памятников скифской архаики удастся расширить состав такого наследства, например в керамике, в каких-то особенностях погребального обряда и пр. Однако заимствования подобного рода не имеют сколько-нибудь определяющего значения для характеристики скифской культуры.

Априорные высказывания о том, что основные элементы скифской культуры сложились у скифов во время их передиеазиатских походов, могут удовлетворять лишь самих сторонников автохтонной гипотезы. Неоднократно выступая против нее, мы писали, что скифы во время своих походов через Кавказ в страны Востока являлись уже носителями всего того, что было свойственным их культуре. Прямое подтверждение такому заключению мы видели в том, что у скифов, как это засвидетельствовано их памятниками на юге Европейской части СССР и на Кавказе, существовала в законченных формах собственно скифская культура, представленная, помимо всего прочего, и типичными акинаками, и развитым скифским звериным стилем практически с первого появления скифов на восточноевропейской арене, т. е. со времени не позже первой половины VII в. до н. э., с эпохи великих походов скифов в Переднюю Азию. Кроме того, в том же VII и раннем VI в.
до н. э. -на безграничных пространствах Азиатского материка уже существовали различные скифо-сибирские культуры и их варианты, такие, как майэмирская на Алтае [45], тасмолинская в Центральном Казахстане [71], памирская, тагискено-уйгаракская в Южном Приаралье [30, с. 38; 155а; 158].
Несостоятельность гипотезы автохтонного причерноморского происхождения скифов стала особенно очевидной в результате раскопок ставшего знаменитым царского кургана Аржан в Туве, осуществленных М. П. Грязновым и М. X. Маннайоол в 1971 —1974 гг. Материалы из этого кургана оказались важными как для разработки вопросов происхождения скифо-сибирских культур Азии, так и для освещения киммерийской проблемы. Помимо многих других вещей, в нем найдены предметы, имеющие аналогии в памятниках черногоровской ступени, из числа которых назовем здесь бронзовые и костяные трехдырчатые псалии с отверстиями в середине и по концам стержня, костяные пуговицевидные овальные бляшки, каменные трехжелобчатые застежки, бронзовые втульчатые наконечники стрел с плоской ромбической головкой, сходные с наконечниками из курганов Малая Цимбалка и Высокая могила.

Первоначально курган Аржан был датирован исследователями на основании найденных в нем вещей, выполненных в скифо-сибирском зверином стиле, VII'—VI вв. до н. э. Однако позднее, перечислив названные выше предметы, аналогии которым имеются в предскифских древностях Восточной Европы, они удревнили курган Аржан. В итоге в настоящее время М. П. Грязное и М. X. Маннайоол относят этот памятник к VIII—VII вв. до н. э. По имеющимся пока еще предварительным публикациям мы уже знаем о происходящих из Аржана изделиях, выполненных в скифосибирском зверином стиле, среди которых самыми значительными являются бронзовый диск 25 см в диаметре с изображением свернувшегося в кольцо барса, бронзовые навершия с фигурами баранов, бронзовый кинжал с навершием в виде кабана с опущенными вниз ногами [45а—45в].

Очевидно, М. П. Грязнов и М. X. Маннай-оол правы в своем подходе к определению возраста Аржана. Не приходится, например, сомневаться в том, что курган этот значительно старше Чиликтинского кургана в Восточном Казахстане, раскопанного С. С. Черниковым, хотя этот курган, судя по происходящим из него бронзовым наконечникам стрел жаботинского типа, не может быть датирован временем позже второй половины VII в. до н. э. [63; 172а]. Легко заметить, что курган Аржан по ряду вещей на западе хронологически определеннее всего связан с памятниками черногоровской, а не новочеркасской ступени, что дает больше оснований для датировки Аржана приблизительно второй половиной IX — первой половиной VIII в., а не VIII—VII вв. до н. э.

Однако уточнение возраста Аржана для нас в настоящее время не имеет особого значения. Важнее то, что он древнее времени скифских походов в Переднюю Азию, что он вообще существенно старше памятников скифской культуры на юге Восточной Европы. Следовательно, вместе с открытием Аржана окончательно выяснилось, что гипотеза автохтонного причерноморского происхождения скифов и их культуры находится в прямом противоречии с данными археологии. Отныне стало очевидным, что эта гипотеза утратила для нас прямой научный интерес и для нее остается место лишь в историографии.

Д. Н. Эдинг, изучая деревянные скульптурные изделия бронзового века Урала, неизменно обращался к проблемам происхождения скифо-сибирского звериного стиля. В связи с этим он писал: «Тропы, которыми этот стиль вышел из лесов и долин своей родины, заросли и забыты; следы его пути отмечены на неизмеримых пространствах Евразии» [191а, с. 98]. Приводя это глубокое по своему значению высказывание Д. Н. Эдинга, С. С. Черников писал несколько лет тому назад: «Одним словом, местные корни скифо-сибирского звериного стиля чувствуются на большой территории в разных культурах, но с должной убедительностью не могут быть сейчас доказаны. Вместе с тем факты свидетельствуют о том, что основные образы и стилистические приемы искусства ранних кочевников выросли на местной почве...» [172а, с. 133].

Созвучные с этим высказывания находим у С. В. Киселева, который считал, что в Минусинской котловине «сложился тот своеобразный южносибирский бронзовый век, который своими достижениями может спорить с высоким развитием эпохи бронзы Причерноморья, а в одном отношении даже превосходит ее. Разумею здесь замечательную карасукскую скульптуру, ставшую. основой для развития творчества скифотагарского времени. Уже эта одна возможность проследить на местном материале зарождение и развитие „скифских" форм звериного стиля оправдывает то внимание, какое можно сосредоточить на карасукской эпохе» [73а, с. 236].

Раскопки кургана Аржан еще раз подтвердили приведенное выше заключение С. В. Киселева и открыли при этом новую перспективу интересующей нас проблемы. В насыпи кургана найден в качестве строительного материала фрагментированный оленный камень, на котором при поясе изображены горит с луком, кинжал и оселок, а ниже — фигуры оленей и кабанов. «Камень по аналогии с монгольскими оленными камнями,— пишут об этой ценной находке М. П. Грязнов и М. X. Маннайоол,— следует датировать временем поздней бронзы, а изображения на нем, как и на других подобных камнях, близки по стилю к раннескифским изображениям Саяно- Алтая... Датировка Аржана VIII—-VII вв. до н. э., к чему склоняются сейчас некоторые исследователи, в том числе и авторы, смущает других наличием в кургане произведений искусства, выполненных в сложившемся уже скифо-сибирском зверином стиле. Но оленные камни, особенно найденный нами, показывают, что многие существенные черты саяно-алтайского варианта этого стиля создавались в Монголии и Саяно-Алтае еще в доскифское время, в XII— вв. до н. э.» [45в, с. 195].
В итоге изложенного можно сказать, что археологические исследования, производившиеся в Казахстане, в Южной Сибири и Центральной Азии, в которых одним из важнейших звеньев явились раскопки кургана Аржана, ныне расчистили одну из тех заросших троп, по которой скифо-сибирская культура и звериный стиль некогда вышли на просторы Евразии и, достигнув в VII в. до н. э. в конечном итоге Северного Причерноморья, послужили основой крайней западной ветви этой культуры.

Таким образом устанавливается, что в археологии доскифского времени на юге Европейской части СССР в настоящее время уже не существует двух проблем — скифской и киммерийской, а есть лишь одна, киммерийская проблема. Никаких скифов на этой территории до VII в. до н. э. не было. Так подтверждаются слова исторического предания, о котором нам сообщает Геродот, что страна, которую в его время занимали скифы, раньше принадлежала киммерийцам (Геродот, IV, 11, 22).

В результате изучения вопроса мы приходим к выводу о том, что заключения, сделанные нами в статьях и докладах, упомянутых в первой главе этой книги, об этническом составе населения в степях Европейской части СССР в предскифское время являются в своей основе правильными. Подтвердилась историческая закономерность" отождествления' киммериицев Геродота “Страбона и гомеровского эпоса с племенами срубной культуры, что необычайно расширяет наши знания о древнейшей и древней истории киммерийцев. Вехи истории срубных племен воссоздают историю киммерийцев — одного из древнейших известных по своему имени иранских народов Евразии. Памятники полтавкинской ступени освещают процесс формирования в эпоху средней бронзы в степях Нижнего Поволжья киммерийской этнокультурной общности. В середине II тысячелетия до н. э. срубникикиммерийцы расселяются по всему Нижнему Поволжью, которое можно рассматривать как их прародину, с территории которой они начинают расселяться, двигаясь основной своей массой на запад, в степи Причерноморья.

Археологически довольно отчетливо выявились этапы этой миграции, расширения и сужения земель, которые занимали в разное время киммерийцы как в бронзовом, так и в раннем железном веке, точнее, в самом его начале. Хорошо прослеживается эволюция материальной культуры от ее исходных форм до позднейшей предскифской, когда киммерийцы достигли в ее развитии такого высокого уровня, который позволил им, вооруженным отличным стальным и железным оружием, на отлично снаряженных конях, выйти на арену мировой истории и меряться силами с такими могущественными в военном отношении народами древнего мира, какими были ассирийцы, урартийцы, лидийцы и др., и хоть временно, но установить свое господство в Малой Азии [51а, с. 228 и сл.].

Так, благодаря успехам советской археологии впервые открывается история киммерийцев на юге Европейской части СССР, остававшихся до самых недавних лет одним из наиболее загадочных народов, населявших в древности нашу страну.

Вопросы социального строя и организации киммерийского общества выходят за рамки нашего исследования. Вопросы эти специальные, нуждающиеся при рассмотрении их в особых источниках и особом подходе к ним. Действительно, прежде чем говорить об общественном строе, необходимо было выяснить состав памятников, особенности материальной культуры, ее периодизацию, относительную и абсолютную хронологию, разобраться в сложных и дискуссионных вопросах этнической принадлежности населения юга Европейской части СССР в позднейшее предскифское время. Разработка вопросов социального строя киммерийского общества представляется нам одной из дальнейших задач нашей науки. Это тем более очевидно, что для его освещения необходимо накопление новых источников, расширение источниковедческой базы. Последнее касается не только памятников конца предскифского периода, известного нам сейчас по черногоровской и новочеркасской группам, но и всей срубной культуры бронзового века.

В ходе современных экспедиционных работ раскапываются бесчисленные курганы, в которых открывается масса срубноким- мерийских захоронений, по они чаще всего ввиду крайней ограниченности сопровождающих их вещей остаются как бы вне поля зрения научного исследования. Раскопки поселений срубной культуры бронзового века дают особенно ценные материалы для ее освещения. В их изучении к нашему времени произошли большие сдвиги. Но все же таких раскопок проведено еще недостаточно. Широко поставить раскопки поселений срубной культуры — одна из ближайших и важнейших задач археологии на юге Восточной Европы.

Заканчивая свое исследование, все же считаем возможным остановиться на некоторых вопросах общественной жизни киммерийцев.

Киммерийцы, как о том можно судить по их памятникам в виде поселений и курганных захоронений позднего бронзового века, а также погребений начала железного века, представляли собой этнически прочное соединение племен, занимавших всегда единую, большую, хотя и несколько изменчивую во времени территорию на юге Восточной Европы. Область их расселения в общем смещалась с востока, где была их родина в степях Нижнего Поволжья, на запад, в Причерноморье, где их пребывание впервые было засвидетельствовано Гомером.

Изначально киммерийцы были земледельцами и скотоводами. Такая хозяйственная основа обеспечивала им устойчивое материальное благосостояние. Подобные формы хозяйствования и образ жизни, как известно, были свойственны многим древним народам Евразии, обитавшим к востоку от киммерийцев в степях Азии,— племенам андроновской, карасукской и родственных им культур. Там, где позволяли естественные условия, срубные племена разводили крупный и мелкий рогатый скот, лошадей и свиней. Наличие последних подсказывает, что часть скота в зимнее время была на стойловом содержании и обеспечивалась кормами и разными отходами, которые давало земледелие. Превосходные для выпаса земли юга Восточной Европы и Западного Казахстана способствовали раннему развитию у степных народов коневодства с переходом его в табунное.

Исключительно важное значение коня в хозяйстве степняков засвидетельствовано могильником среднего бронзового века на р. Синташ в Челябинской области, раскопанном экспедицией под руководством В. Ф. Генинга в 1974 г. В могильнике при захоронениях обнаружены остатки колесниц, лошадей и жертвенников, составленных из черепов коней, крупного и мелкого рогатого скота [34а]. Особая роль коневодства у обитателей Северного Причерноморья подтверждается античным мифом, словами Гомера о доителях кобылиц — млекоедах.
Прогрессивное развитие хозяйства у степных и горных народов Азии к концу бронзового века, по общему признанию исследователей, привело к исчезновению комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства и оседлого быта и к почти всеобщему распространению и господству кочевого скотоводства. Динамика процесса перехода от оседлости к кочевью остается нам не известной. Понятнее стимулы, способствовавшие переходу от одной к другой форме производства, носившему революционный характер. С установлением нового кочевого уклада хозяйства и быта создались возможности неограниченного использования беспредельных пастбищ степей, полупустынь и горных лугов. Так был найден новый источник роста прибавочного продукта и общего роста богатства, причем, и это особенно важно, с наименьшими затратами труда. Наряду с другими многочисленными народами Евразии к кочевому скотоводству перешли и киммерийцы. Переход этот произошел приблизительно на рубеже от белозерского к черногоровскому времени — в X или в начале IX в. до н. э.
Киммерийцы позднего бронзового века достигли в своем развитии высокого уровня родоплеменного строя. Представляется, что общество их было сравнительно слабо дифференцированным в социально-экономическом отношении. Подтверждается это тем, что основная масса срубных захоронений отличается как крайней простотой погребального обряда, так и соответствующих ему очень скромных сопровождающих заупокойных приношений в виде одиночных сосудов, напутственных кусков мяса крупного или мелкого рогатого скота. Только немногие захоронения выделяются более торжественным погребальным обрядом и усложненным видом погребальных сооружений, остатками тризны и наличием в могилах каменных боевых топоров, копий, стрел, ножей, разных глиняных сосудов и пр. В такого рода памятниках можно видеть могилы воинов, а в некоторых случаях, как это установил К- Ф. Смирнов, и конных воинов. Выделяется родовое курганное кладбище около г. Энгельс с воинскими захоронениями, относящимися, по-видимому, к выделявшемуся своим богатством роду.
Может быть, еще более редкими являются могилы воинов, как и вообще захоронения богатых общинников сабатиновской ступени. О существовании у киммерийцев сабатиновской ступени какой-то воинской организации, наличии боевых отрядов мы узнаем не столько по захоронениям, сколько по кладам бронзовые орудий и литейных форм, которыми засвидетельствовано, что оружие различных категорий в виде коротких мечей, кинжалов, копий, лука со стрелами и пр. находило широкое применение в военном деле того времени. Уровень и характер имущественной дифференциации остаются для сабатиновской поры еще не выясненными.

Тенденции нового, обусловленного и экономическими и социальными изменениями, несколько рельефнее начинают проступать у киммерийцев в белозерское время (XII— вв. до н. э.). Если раньше золотые украшения клались в могилы очень редко, то с белозерской поры они начинают встречаться чаще, находят их и в самых рядовых захоронениях. Отчетливее выделяется родоплеменная знать, памятниками которой служат курганы с деревянными гробницами, сооруженными в ямах (совхоз «Стенной»), По-видимому, Широкий курган, отличавшийся большими размерами, был сооружен над могилой особенно знатного лица, очевидно, вождя племени или группы племен киммерийцев. К сожалению, все до сих пор открытые белозерские курганы такого рода оказались опустошенными грабителями.

В белозерское время процессы имущественного и социального расслоения протекали все же замедленно, они во многом остаются скрытыми от взора исследователя, продолжающего больше уповать на результаты дальнейших археологических открытий, чем на имеющиеся уже в его распоряжении источники. Древний общинный строй сохранялся как бы незыблемым. В опустошенных пожарами поселениях ранней чернолесской культуры в Среднем Поднепровье (Субботово, урочище Имбек около Большой Андрусовки) можно видеть свидетельства ранней военной агрессии степных киммерийцев. Только учащающимися походами киммерийских отрядов на север можно объяснить появление на второй ступени чернолесской культуры, приблизительно в IX в. до н. э., целой системы городищ. Подтверждением агрессивности киммерийцев служит то, что все новое, обнаруживающееся в военном деле, в составе вооружения и снаряжения верхового коня на поздней чернолесской ступени, заимствовано у киммерийцев.

С переходом киммерийцев к кочевому скотоводству происходят глубокие, а вместе с тем и резкие сдвиги в их общественном строе. Подоснову таких изменений у киммерийцев, как и у других кочевых народов, в соответствии с трудами основоположников марксизма, составляет легкая отчуждаемость скота и товарность кочевого скотоводческого хозяйства, способствовавшие ускоренному возникновению у кочевников малых семей, сменяющих большие семейные общины, свойственные родовому строю, а вместе с тем и возникновению частно семейной собственности, ибо, как пишет Ф. Энгельс, на стада ранее всего распространяется частная собственность глав семейств [1а, с. 161; 16, с. 90; 1 в, с. 214].

В социально-экономическом отношении киммерийцы развивались по тому же образцу, что и скифы-кочевники, относительно которых мы располагаем несравнимо более подробными данными письменных и археологических источников [149а, 152а]. Различие между ними заключалось не в типе, а в уровне социально-экономического развития: киммерийское общество было на одну или две ступени архаичнее скифского.

Всадничество, возникшее не позже среднего бронзового века, если и развивалось, то очень медленно, как о том можно судить по находкам костяных псалиев, которые и в пору поздней бронзы встречаются не чаще, чем раньше. Кстати, мы не знаем ни одного захоронения сабатиновской и белозерской ступеней, при котором были бы остатки конской уздечки. По-видимому, это не случайно. Всадники и, возможно, колесничие составляли спорадический элемент в родоплеменных военных соединениях, которые, очевидно, не имели постоянного характера.

Обычай класть при похоронах в могилы мужчин уздечки в позднейшее предскифское время стал столь постоянным, что их наличие в течение долгого времени служило главным признаком при выделении погребальных памятников черногоровской и новочеркасской групп. Из 75 предскифских захоронений (в том числе и детских) при 15 найдены уздечки. Так выяснилось, что со вступлением киммерийцев в век железа на первый план в обществе вышли конные воины, могилы которых зачастую значительно богаче других. В их руках начала сосредоточиваться большая личная собственность. В числе таких воинских могил можно назвать захоронения в курганах Зольном, Высокой могиле, Носачевском, Обрывском и у с. Енджа в Болгарии.

Особая воинственность киммерийцев последней поры обнаружилась в распространении нового обычая вкладывать в руки погребаемого лица различные предметы вооружения — стрелы, боевые молотки, топоры и пр. Самым богатым захоронением этой поры является могила киммерийцев в кургане у с. Белоградец, в которую было положено, помимо различной утвари, украшенное золотом оружие. Об особой знатности погребенного говорит и большая каменная стела, поставленная на вершине кургана над гробницей. Наездники, прочно спаянные в отряды, стали основой киммерийских войск со свойственной им подвижностью и маневренностью, дававшими им особые преимущества в боях с пехотинцами. Киммерийцы были прежде всего конными стрелками, имевшими на вооружении отличные стальные и железные мечи и боевые молотки или булавы. Во главе таких отрядов и их соединений стояли прекрасно вооруженные вожди. Могилы хорошо оснащенных оружием конных воинов, выделяющиеся богатством сопровождающей их утвари, убеждают нас в том, что у киммерийцев черногоровской и новочеркасской ступеней сложилась по-военному организованная аристократия. Таким образом, у киммерийцев последнего периода начался процесс распада древнего общинного строя, разрушающегося под воздействием устанавливающегося господства частной собственности и концентрации богатств в руках знати.

В известном предании о вторжении скифов в Северное Причерноморье рассказывается, что киммерийцы, опасаясь скифов ввиду их многочисленности, решили уйти со своей земли, тогда как их цари предлагали бороться с врагами. Не получив поддержки со стороны народа, цари разделились на равные части и сразились между собой. Убитые в этой битве цари были погребены в кургане около реки Тираса (Днестра), который был виден и много лет спустя (Геродот, IV, 11). Из этого не вполне понятного нам повествования видно, что киммерийцы не представляли собой единого государственного целого, что они состояли из разобщенных племен. Киммерийцы, объединенные в племена и, очевидно, в союзы племен во главе с многочисленными царя- ми-вождями, не могли противостоять скифам, могущество которых заключалось, вероятно, не только в их многочисленности, но и в спаянности, в политическом единстве, в том, что во главе их стояли цари, обладавшие деспотической властью.

Во главе киммерийцев, покинувших степи юга Европейской части СССР в первой половине VII в. до н. э., определеннее всего стоял вождь Лигдамис (Тугдамме — по ассирийской клинописи). Во главе киммерийцев, вторгшихся в 679—678 гг. в Ассирию, стоял «царь» Теушпа [51а, с. 235—236]. Если судить по именам царей Лигдамиса, Теушпы и его сына Шандакшатру, то киммерийцы вошли в полосу более прочной политической консолидации, чем союзы племен, лишь в условиях той международной обстановки, какая существовала в VII в. до н. э. в Малой Азии, где они обосновались, по словам Геродота, около города Синопа на южном берегу Черного моря, а страна их стала называться в ассирийских клинописных документах Гамирра [51а, с. 235]. Со страниц переднеазиатской истории, как пишут востоковеды, имя киммерийцев исчезает в конце VII в. до н. э.
Со слов Плутарха нам известно, что лишь часть киммерийцев покинула свою страну, тогда как основная их масса осталась на родине, на берегах Меотиды (Плутарх, Марий, XI). Свидетельство Плутарха, почерпнутое им у неизвестного греческого автора, еще раз убеждает в том, что земля киммерийцев в предскифское время простиралась на юге Европейской части СССР от Днестра на западе (Геродот) до бассейна Дона на востоке. В эпоху греческой колонизации в в. до н. э. киммерийцев как особого народа в Северном Причерноморье уже не существовало. Очевидно, к этому времени их остатки постепенно растворились в скифской этнической среде.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 18487

загрузка...

Другие книги по данной тематике