Начало Чехии Пржемысловичей
|
В землях современной Чехии после распада «державы» Само существовало несколько племенных княжений. Для VIII в. можно с уверенностью говорить о лучанах на западе страны, о дулебах на юге, о мораванах на юго-востоке. Все это были племенные союзы, объединявшие по нескольку племен. Центральные и северные области занимали племена, управлявшиеся династией «Кроков» или «Краков». В это время уже выделились отдельные княжения у собственно хорватов, чехов, зличан. Хорваты и зличане были чрезвычайно близки между собой по культуре и постепенно объединились в племенной союз. К востоку от Чехии и Моравии, в современной Словакии, по-прежнему господствует «аваро-славянская» культура. Земли к востоку от Моравы оставались под властью Аварского каганата вплоть до его падения.
Славяне в это время уже плотно заселяют всю территорию Чехии и значительную часть Словакии. Росту населения не препятствовала высокая детская смертность, о которой мы можем судить по могильникам. Из 856 погребений в Девинской Нова Вес близ Братиславы детских – 277. В моравском Старом Бржецлаве – 9 из 33.[1763] Древним славянам было сложно справляться с болезнями и с дикой природой даже в давно обжитых районах. Тем не менее они росли в числе и покоряли все новые и новые неосвоенные земли. Села чешских и словацких земель в VII–VIII вв. сохраняют облик пражско-корчакской эпохи. Их обитатели жили в домах-полуземлянках с печами-каменками в углу, площадью 9–16 м2. Урожай хранили в ямных хранилищах. Ямные постройки служили и хлевами для скота. В селах трудились на нужды своих сородичей местные ремесленники – кузнецы и литейщики.[1764] Судя по дулебским и словацким курганам, в которых хоронили на протяжении нескольких лет членов одной семьи, большесемейные устои еще сохранялись. Большие курганные и грунтовые могильники – общинные кладбища.[1765] 
Приход чехов на гору Ржип. Из книги «Иллюстрированная история чешского народа» Фр. Палацкого. XIX в. По всей территории Чехии и Моравии VIII в. – пора градостроительства. Возникают новые грады – как Стара Коуржим в земле зличан в середине VIII в. или моравское Поганско у Нейдку в конце VIII в. Расширяются и укрепляются заново старые – как Микульчице в Моравии. В градах оседали князья со своими дружинами. С этим, в частности, связаны находки в них богатых украшений.[1766] Иногда неукрепленные поселения предшествующей эпохи превращались в грады. Этот общеславянский процесс был вызван укреплением власти князей, племенным делением и межплеменными войнами за земли. Пестрота политической карты древней Чехии приводила к частым столкновениям. Они описаны в ряде чешских преданий. Неудивительно, что не только княжеские грады, но и обычные села подчас обретали укрепления. Это простейшие стены – деревянные, обмазанные глиной.[1767] Один из градов чешских земель того времени – Клучов в Средней Чехии. Его воздвигли в середине VIII в., защитив тройной линией укреплений пологую площадь в 1,6 га. Первый рубеж обороны града составлял палисад, образуемый двумя рядами кольев. Первый, обращенный к полю ряд слегка наклонили – в лицо конной атаке. За палисадом выкопали ров. По ту сторону рва поднялась последняя линия укреплений – вал на каменной основе, с деревянной стеною поверху.[1768] Три линии валов защищали Градко, моравскую крепость VIII в., воздвигнутую на пологом склоне омываемого водой утеса.[1769] Еще одна крепость-убежище в Моравии – Старе Место, будущий центр Великоморавского княжества. Старе Место возникло в середине VIII в. Первоначальный град был защищен палисадом и служил укрытием для обширной сельской округи.[1770] В Словакии, как уже говорилось, продолжали властвовать авары. Аварские воины-всадники селились вместе со славянами, погребались с ними на одних кладбищах. Под власть авар находилась и будущая столица края, Нитра, где помешался один из таких смешанных могильников. В конце VII в. заложено одно из самых изученных аваро-славянских кладбищ Словакии – Девинска Нова Вес под Братиславой. Здесь только в самой древней, южной части, отмечены славянские сожжения. Все остальные захоронения произведены по аварскому образцу. Но среди этих трупоположений только десятая часть аварских (85 против 771). Таково соотношение авар и славян даже в важнейших центрах аварского присутствия к северу от Карпат и Дуная. Судя по восприятию славянами обычая трупоположения, знать, а затем и массы населения старались подражать аварам. В Бернолакове, тоже близ Братиславы, обнаружено даже сожжение с конем. Большая часть погребений Девинской (526) безынвентарна или содержит крайне мало инвентаря. Вместе с тем погребения с оружием, ножами, украшенными поясными наборами, подношениями в деревянных ведерках не так уж малочисленны. Их больше, чем собственно аварских. Такие могилы могли принадлежать только богатым и родовитым славянам. Но все же самые богатые могилы – аварские, с конской сбруей, саблями и боевыми топорами, дорогими фигурными украшениями. Иногда они сопровождаются человеческими жертвами.[1771] На рубеже VIII/IX вв. в Девинской и Бернолакове прекращаются захоронения. Чуть ранее это происходит в Желовце, чуть позднее – в Нове Замку. Исчезает в начале IX в. и возникшее лишь за несколько десятилетий до того кладбище в Житве. Оно отличалось, кстати, высоким процентом кочевнических захоронений. Аварский каганат пал, и власть над Словакией переходила к местной знати. Авары либо бежали, либо смешались со славянами. На рубеже VIII/IX вв. воздвигается один из первых памятников силы славянских князей в Словакии – курган в Блатнице на севере страны. Здесь найдены меч, сбруя, дорогие украшения, выполненные местными мастерами. Это исключительно богатое захоронение признается «княжеским». Славянским дружинникам принадлежат уже и курганы того же времени в Краснянах. Здесь найдено 43 мужских погребения, в основном по обряду ингумации, в том числе с оружием и сбруей. Коллективных «семейных» могил среди краснянских курганов почти нет.[1772] В VIII в. совершенствуются орудия земледельческого труда. По-прежнему для обработки земли используются мотыги и рала с железными наральниками. Но к концу VIII в. появляется уже и плуг.[1773] Плуг – усовершенствованное орудие с основанием-полозом. Металлический нож, насаживавшийся левее и впереди лемеха, предназначался для подрезания почвы сбоку. Полоз же облегчал труд пахаря, который теперь не должен был сам заботиться о равновесии сохи или рала.[1774] Грады и дворы князей, на заказ которых работали мастера, становятся центрами развития ремесла. На протяжении VII–VIII в. чешские и словацкие земли оказались на перекрестке путей обменной торговли. Сюда поступали изделия ремесленников и с франкского запада, и с Византии. Византийские товары поступали по торговому пути, шедшему вдоль Карпат и далее через Словакию. В словацком Прикарпатье обнаружен клад с византийскими изделиями конца VII в., оставленный, как думают, греческим торговцем. Вместе с ними образцами славянским умельцам служили и «аварские» поясные украшения. На самом деле эти фигурные детали поясных наборов нередко изготавливали славянские мастера Паннонии. Они пользовались престижем не только у авар, но у славян разных земель. К концу VIII в. под их влиянием в Моравии и Северной Словакии сложился особый стиль славянских металлических украшений, получивший название блатницко-микульчицкого. Название происходит от моравского града Микульчице и кургана в Блатинце, на севере Словакии.[1775] Помимо украшений, на погребениях и в поселениях обнаруживается немало других металлических изделий – оружие, конская сбруя, детали оковки деревянных ведер, пинцеты и особенно частые железные ножи. В Моравском Яне найден целый клад железных и бронзовых изделий, закопанных в железном котле. Среди них – орудия земледельческого труда, конская сбруя.[1776] В конце VII в. еще довольно широка распространена лепная керамика пражского типа. Затем шире распространяется гончарная дунайская. В Южной Словакии ее определенно предпочитали авары и подражавшие им славяне. Однако повсеместно славянские мастера осваивают ручной гончарный круг. Немалая часть посуды теперь хотя бы подправлена на нем и украшена волнистым орнаментом. Особенно это касалось посуды, используемой в погребальном ритуале. В селениях же преобладает грубая лепная или едва подправленная посуда пражского типа. Но кое-где в Словакии, под мощным культурным влиянием с юга, уже начала преобладать гончарная.[1777] В культурном отношении Чехия делилась на две большие области по погребальному обряду. У дулебов, хорватов, включая зличан, у мораван господствовал курганный обряд погребения. При этом в землях хорватских племен имелись и грунтовые могильники. Хоронили прах умерших в урнах, практически без инвентаря. На северо-западе, у чехов, лучан и их соседей, безраздельно господствовали грунтовые, тоже безынвентарные захоронения, а курганы не встречаются.[1778] В Словакии с VIII в. славяне массово перенимают от авар обычай трупоположения, часто в деревянных домовинах. Большинство трупоположений этого времени – славянские, и они преобладают над сожжениями. На кладбище Девинска Нова Вес только 27 из 883 погребений – кремации по славянскому обряду. Но только 85 погребений, как уже говорилось, – аварские, с конями. В то же время в Девинской в 114 случаях костры разводили над могилами после захоронений. Еще ярче соотношение в Бернолакове – из 87 погребений 84 трупоположения, но при этом только 4 аварских с конем, да еще одно погребение коня. Зато есть одно сожжение с конем – славянская знать перенимала обычаи завоевателей. Кое-где в VIII в. появляются чисто славянские могильники с ингумациями. Таковы Дворы, Прша. Умерших, как правило, клали в могилы головой на восток. Однако дважды, по одному разу на разных кладбищах, отмечены сидячие захоронения. Кажется, погребения с трупоположением часто рассматривались у славян как привилегия мужчин. Реже встречаются погребения женщин. В Девинской их только 47 при 121 мужском. Кое-где в Словакии прижился курганный обряд, принесенный с запада, от мораван. В Пржитлуках древнее грунтовое кладбище сменилось курганным могильником. Урновые захоронения совершались в курганы или рядом с ними. Первое захоронение совершалось в основании кургана, реже в выкопанной под ним яме. Даже при безурновых погребениях сожжения совершались чаще всего на стороне. В Краснянах на рубеже VIII/IX вв. в дружинном быту соединились курганный обряд и ингумация.[1779] 
Сосуды из города Девинска Нова Вес На этом историческом фоне и происходит рождение чешской династии Пржемысловичей. Судя по списку ее правителей, сохраненному Козьмой Пражским, начало рода следует помещать не позднее VIII столетия. Согласно этому списку-родословию, до князя Борживоя, крестившегося в конце IX в., правили восемь его предков, начиная с праотца Пржемысла. Впрочем, Козьма не утверждал (в отличие от своих продолжателей), что власть передавалась от отца к сыну.[1780] Упоминаемые в предании о Пржемысле названия градов, – особенно образованное от имени его жены, Либушин, – ясно указывают на время уже не ранее VIII в. Некоторые связанные с Пржемыслом грады явно были построены позже описываемых событий, как, например, Прага-Град. В таких смещениях нет ничего удивительного. Многие значимые деяния потомков связывались в устной памяти с основанием правящего рода. То же самое относилось, тем более, к событиям предшествовавшего времени. Вся эпоха до Пржемысла в предании об основании династии слилась в единое правление «Крока». Соответственно, для сохранявшихся в народной памяти отдельных событий хорватской эпохи, связанных с конкретными княжескими именами, места уже не оставалось. В результате они искусственно притягивались к Пржемыслу и его жене Либуше, дочери Крока. Именно так произошло с известным в Чехии и уже упоминавшимся преданием о «войне полов». В его развернутой версии упоминаются княжеские имена, неизвестные родословию Пржемысловичей. Но именно поэтому средневековые чешские хронисты вынуждены были сделать Честирада и Власту современниками Пржемысла. Впрочем, предание сохраняет память о том, что действие его происходило ранее, чем действие предания о Пржемысле. Описанные в нем события более логичны как пролог к истории его восшествия на престол, чем как следствие этого события. Упоминаемый в предании как столица мужчин Вышегрод позднее являлся главным оплотом чешских князей, подчас и в противовес Праге, будто бы основанной Пржемыслом. В предании о Пржемысле сохранились следы того, что именно Вышегрод до Праги был его столицей[1781] – в древнейших вариантах предания, но необязательно в действительности. Предание о войне между чешскими юношами и девушками сохранилось у Козьмы Пражского и у Далимила.[1782] Оба относят события ко временам Пржемысла, то есть к VIII в. Примерно на то же время, как будто, указывают и называемые в предании грады (Девин, Вышегрод). Но соотнесение с Пржемыслом остается условностью и в тексте хроник. Рассказ о «войне полов» – явно вставной. У Козьмы Пржемысл в нем не упомянут вообще ни разу. Поскольку Пржемысл, взявший в жены «судью» Либуше, воспринимался чешскими хронистами как завершитель «женского» правления, то к нему были отнесены все предания об установлении нового патриархального порядка. Если события, отразившиеся в предании, происходили, то еще до основания династии. Поэтому главных героев и нет в родовом перечне Пржемысловичей. Логично заключить, что отражают они (как и само предание о Пржемысле) борьбу в обществе чехов «хорватской», «кроковской» эпохи, когда дозволялась передача власти женщинам. Действие предания происходит в сердце чешских земель, в районе Праги. Козьма повествует, что гордые девушки, и без того сами выбиравшие себе мужей, желая еще большей свободы, «воздвигли себе град, защитой которому служила природа, и дали этому граду название Девин». Оскорбленные этим чешские юноши, «собравшись еще в большем числе, выстроили неподалеку град на другой скале среди чащи, на расстоянии не более чем звук рога». Этот град назвали Храстен, «чаща», но после он получил название Вышеград. Между градами то и дело разгоралась война – причем девушки брали хитростью и обманом, а юноши храбростью. Однажды стороны собрались на трехдневный мирный пир. В конце первого дня, когда воительниц отяготило выпитое вино, один из юношей подал сигнал рогом. После этого «каждый тотчас похитил по девушке». Наутро между сторонами заключили мир. Из Девина вынесли все припасы и предали его огню. Далимил существенно расширил повествование Козьмы. Источником хронисту и поэту XIV в. послужили народные сказания, отчасти дожившие до нового времени. Согласно версии Далимила, девушки домогались не просто свободы, но княжеской власти для своего пола: «чтобы девка землею владела, а мужи о полях радели». В граде Девине они провозгласили княгиней одну из своей среды – Власту. Власта якобы призвала всех женщин подчинить «бородатых козлов», не допуская их на ложе и ни в чем им не повинуясь. Многие девушки бежали из отчих домов и собрались в Девин к своей княгине. Власта разделила свою девичью рать на три части. Мудрым «град поручила, в совете сидеть учила», красивых наставляла в коварстве, а остальным велела выезжать в поле и бить мужчин, «как псов». Дошло до того, что дочери поднимали руку на отцов. Мужчины выступили в поход на Девин. Чтобы объяснить отсутствие в нем Пржемысла, Далимил вводит несколько наставлений мудрого князя, предупреждающего от женского коварства и отказывающегося идти в поход. Рати мужчин и дев сошлись на Божище за будущим Вышегродом. Поэт вкладывает в уста языческой княгини выспреннюю речь, в которой она поминает амазонок и Александра Македонского. «Бей каждая брата и отца своего!» – призывала Власта своих воительниц. В начавшемся сражении погибло три сотни мужей, и их войско потерпело поражение. Вместе с Властой отличились сражавшиеся рядом с ней девушки, которых Далимил исчисляет поименно – «Млада, Хода и Светава, Врачка, Радка и Частава». Спустя полгода после поражения мужчины, не смея более нападать на Власту, и выстроили Вышегрод. Возвели его будто бы за одну ночь, опасаясь нападения. Власта же велела женам убивать собственных мужей на ложе – но не все в конечном счете повиновались ей. Затем Далимил описывает, какими именно хитростями обитательницы Девина изводили мужчин. Например, однажды они выманили их из вышегродского «хлада» лучшими красавицами – и перебили много «добрых юношей». Среди прочего говорится и о гибели Честирада – несомненно, в первоначальном предании именно он, а не Пржемысл, выступал как князь Вышегрода. Желая заманить Честирада, девинки избрали из своей среды красавицу Сарку и оставили ее связанной в лесу, а рядом с ней – рога и сосуд с медом. Честирад, проезжавший там, увидел девушку и кружащих над нею воронов – предвестие собственной смерти. Сарка назвалась дочерью пана из Оскорина, которую в Девин забрали насильно, а теперь бросили, ибо она якобы не хотела следовать «их злобе». Честирад освободил пленницу. Она попросила его остаться и проводить ее к отцу. Честирад согласился, пока же со своими дружинниками слез с коня и принялся пить со спасенной оставленный девинками мед. Напившись, мужчины стали трубить в рога, – невольно давая знак сообщницам Сарки. Те, прискакав на своих конях, перебили всех мужей, не успевших даже взяться за мечи, а Честирада посадили на кол перед самыми стенами Вышегрода. Место его гибели получило название от имени Сарки. После гибели Честирада Власта была признана княгиней почти по всей земле. Она велела всем новорожденным мальчикам отныне выкалывать правый глаз и отрубать палец на правой руке, «чтоб мечи не могли держать, а за щитом не могли видеть». Вышеград продолжал, однако, стоять. Теперь Далимил вновь вводит Пржемысла, чтобы дать мужчинам последний мудрый совет. Именно он (чего у Козьмы не было) советует им выманить жительниц Девина предложением мира. Однако история у Далимила, после всех описанных им кровавых распрей, отличается и окончанием. Умысел мужчин состоял том, чтобы побить врагов поодиночке. Заманив и пленив сильнейших воительниц Девина, они затем вызвали Власту и ее оставшуюся дружину на битву. Власта, исполненная неразумного гнева, двинулась на Вышегрод. Но, ворвавшись в ряды врагов, она погибла. После этого началось истребление ее войска – две сотни пало на поле, затем мужи ворвались в Девин и продолжили избиение там. Так с мятежом дев было покончено, и град их разрушен. Далимил заканчивает повествование возвращением законного правителя Пржемысла на престол – хотя у Козьмы, как уже говорилось, Пржемысл в этой связи и не упомянут. Ясно, что имена Власты и Честирада связывались народной памятью именно с этими событиями. Ясно и то, что предание бытовало в разных вариантах, и то, что пространная версия Далимила, полная ратных дел, – более поздняя, скорее эпическое сказание, чем собственно «историческое» предание. Впрочем, грань между эпосом и преданием в средневековье довольно узка и вполне проницаема. Повествование о необычных событиях древности явно захватывало воображение средневековых писателей – и у каждого не обходилось, конечно, без сравнений с амазонками. Это еще больше затемняет основу – ведь яркий образ из классического мифа неизбежно заслонял собой подлинное первобытное сказание. Ясно, что само рождение предания вызвано условиями «патриархального переворота», особенно остро пережитого чехами и хорватами. В обществе последних допускалась передача власти дочерям, что ясно из всех преданий о Кроке или Краке. Реально ли восстановить исторические события, лежащие в основе предания о градах Девин и Вышегрод? Можно догадаться, что речь здесь изначально шла о столкновении обычного для славян права наследования по мужской линии с хорватским обычаем. Не исключено, что именно в войне Девина и Вышегрода произошло обособление чехов в независимый от хорватов племенной союз. Чешский Девин в таком случае – оплот хорватов и законной наследницы их «Крока», первородной дочери Власты. Честирад же оказывается сыном или ближайшим мужским родичем умершего «Крока», претендующим на власть согласно патриархальному закону. Ужасы «войны полов», описанные Далимилом, едва ли имели место в действительности. По крайней мере в том массовом и концентрированном виде, в котором их сохранил эпос. Но видеть в них только аллюзию на античных амазонок тоже не стоит. Сопротивление женских половозрастных групп и жриц-ведьм торжествующему патриархату могло принимать разные формы. Частные эпизоды этой растянутой на два-три языческих века борьбы слились со временем в одно предание, создав страшную картину «женской власти» над Чехией. Кстати, со стороны все более ущемляемых ведьм было бы естественно поддержать Власту. Жизнь и нравы в Девине определенно напоминает в преданиях ведьмовское сестричество. Название «Девин», кстати, носил в IX в. один из градов Поморавья – не такого же ли происхождения? Окончательное крушение хорватского «матриархального» наследия, обрыв и смена хорватской династии «Кроков» отразились уже в самом предании о Пржемысле. В отличие от эпического сказания о Девине и Вышегроде этот текст имел более «каноническую» форму, став началом официальной истории королевской династии. Предание, передаваемое Козьмой,[1783] в основном повторяется позднейшими хронистами. 
Хрудош оскорбляет Либуше. Из книги «Иллюстрированная история чешского народа» Фр. Палацкого. XIX в. Согласно рассказу Козьмы Пражского, после чешского «судьи» Крока осталось только три дочери – Кази, Тэтка и Либуше. Все три отличались немалой мудростью. Старшая сестра, Кази, прославилась как врачевательница и пророчица. С ней связывается пословица о безвозвратно потерянном: «Этого не сможет вернуть даже сама Кази». Курган Кази в начале XII в. показывали у реки Мжи (Вероунки), притока Влтавы. Тэтка, прожившая незамужней, стала жрицей. Именно она, утверждает Козьма, «научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях». С ее именем связывается древний град Тэтин на крутой горе у той же Мжи. Третьей сестрой была Либуше, чей град Либушин располагался в заросших лесом землях на левобережье Влтавы, ниже Праги и впадения Вероунки. Из всех троих Либуше «единственная была в своих решениях предусмотрительна, в речи – решительна, телом – целомудренна и нравом – скромна». Кроме того, она обладала и пророческим даром. После смерти отца чехи избрали ее своей судьей. Судила она тщательно и по справедливости. Но однажды двое мужчин поспорили между собой о меже. Дойдя до драки, они прибежали на двор к Либуше с просьбой о правосудии. Либуше, как описывает Козьма, «поскольку женщинам свойственна нежность и непринужденность, когда ей не надо опасаться мужа, опершись на локоть, высоко возлежала, будто женщина, родившая ребенка». Спор она рассудила, как обычно, справедливо и нелицеприятно. Проигравший, однако, разгневался. Он затряс головой, трижды ударил посохом о землю и изрек: «О, оскорбление, непереносимое для мужчин! Эта ничтожная женщина со своим лукавым умом берется разрешать мужские споры! Нам ведь хорошо известно, что женщина, стоит ли она или сидит в кресле, не располагает большим умом, а еще меньше его у нее, когда она возлежит на подушках! Поистине, пусть она в таком случае лучше имеет дело с мужчиной, а не принимает решения, касающиеся воинов. Хорошо ведь известно, что у всех женщин волос долог, а ум короток. Лучше мужчинам умереть, чем терпеть подобное. Природа выставила нас на позор народам и племенам за то, что мы не имеем правителя и судьи из мужчин и над нами тяготеют женские законы». Либуше, скрыв обиду, со смехом ответила: «Дело обстоит действительно так, как ты говоришь: я женщина и веду себя подобно женщине. Я кажусь вам не слишком умной, ибо веду суд, не прибегая к железной палице. Поскольку вы живете, не ведая страха, то вы, естественно, питаете ко мне пренебреженье. Ибо где страх, там и уваженье. А теперь надо, чтобы вы получили правителя более жестокого, чем женщина. Так некогда голуби отвергли белого коршуна, которого выбрали себе в цари, как вы меня отвергаете, и предпочли выбрать своим князем более жестокого ястреба, а тот стал истреблять как виновных, так и безвинных, измышляя несодеянные ими преступления. И с тех пор и по сей день ястреб питается голубями. А теперь ступайте домой, и кого вы завтра выберете себе господином, того я возьму себе в мужья». Затем, отпустив народ, она призвала своих сестер. Ночью они вершили тайное чародейство, а утром Либуше вновь призвала людей. Либуше будто бы обратилась к собравшимся со следующим нравоучением: «Вы добровольно отказываетесь от той свободы, которую ни один добрый человек не отдает иначе, как со своей жизнью, и перед неизбежным рабством добровольно склоняете шею. Увы, будет поздно и тщетно, когда вы в этом станете раскаиваться, подобно лягушкам, которые стали сокрушаться лишь тогда, когда змея, избранная ими себе в цари, стала их уничтожать… Прежде всего, легче возвести в князья, чем возведенного низложить, ибо человек в вашей власти до тех пор, пока он не произведен в князья. А как только вы произведете кого-либо в князья, вы и все ваше имущество будет в его власти. От одного его взгляда ваши колени будут дрожать, а онемевший язык ваш прилипнет к сухому нёбу, и на зов его вы от сильного страха будете с трудом отвечать: «Так, господин! Так, господин!», когда он лишь одной своей волей, не спросив предварительно вашего мнения, одного осудит, а другого казнит; одного посадит в темницу, а другого вздернет на виселицу. И вас самих и людей ваших, кого только ему вздумается, он превратит в своих рабов, в крестьян, в податных людей, в служителей, в палачей, в глашатаев, в поваров, в пекарей или в мельников. Он заведет для себя начальников областей, сотников, управителей, виноградарей, землепашцев, жнецов, кузнецов оружия, мастеров по коже и меху; ваших сыновей и дочерей он заставит служить себе и возьмет себе по своему усмотрению все, что ему приглянется из вашего крупного и мелкого скота, из ваших жеребцов и кобыл. Он обратит в свою пользу все лучшее, что вы имеете у себя в деревнях, на полях, на пашнях, лугах и виноградниках. Однако зачем я задерживаю вас своим многословием? Зачем я вам все это говорю, словно хочу вас запугать? Но если и после сказанного вы настаиваете на своем решении и не обманываетесь в своем желании, тогда я назову вам имя князя и укажу то место, где он находится». Козьма местами вкладывает в уста Либуше цитаты из античных писателей и библейских книг, а то и заставляет ее говорить гекзаметрами. Но не стоит сомневаться, что сама по себе речь, содержавшая четкое описание прерогатив княжеской власти X–XI вв., играла важную роль уже в устном предании. Не тронутые предупреждениями Либуше, все «единодушным криком» потребовали себе князя. Либуше сказала в ответ: «Вон за теми горами находится небольшая река Билина, на берегу которой расположена деревня, известная под названием Стадице. А в ней имеется пашня в 12 шагов длиной и во столько же шагов шириной. Как ни удивительно, но пашня эта хотя расположена среди стольких полей, тем не менее она не относится ни к какому полю. На этой пашне на двух пестрых волах пашет ваш князь; один из волов как бы опоясан белой полосой, голова его тоже белая, другой весь белого цвета с головы и до спины; и задние ноги его белого цвета. Ну а теперь, если вам угодно, возьмите мои жезл, плащ и одежду, достойную князя, и отправляйтесь по повелению как народа, так и моему и приведите его себе в князья, а мне в супруги. Имя же этому человеку Пржемысл; он выдумает много законов, которые обрушатся на ваши головы и шеи, ибо по-латыни это имя означает “наперед обдумывающий” или “сверх обдумывающий”. Потомки же его будут вечно править в этой стране». Послов избрали, но они топтались на месте, не решаясь как будто выступить в путь. Наконец, Либуше сказала им: «Что же вы медлите? Идите спокойно, следуя за моим конем: он поведет вас но правильной дороге и приведет обратно, ибо уже не раз доводилось ему ступать по ней». Послы пошли следом за конем и, наконец, на подходе к Стадице увидели некоего мальчика. «Слушай-ка, добрый малый, – спросили послы, – не деревня ли это по названию Стадице, а если это она, то нет ли в ней человека по имени Пржемысл?» «Это, – ответил мальчик, – деревня, которую вы ищете. А вот человек по имени Пржемысл погоняет волов недалеко в поле и спешит завершить дело, которым занят». Подойдя к Пржемыслу, послы обратились к нему: «Госпожа наша Либуше и весь наш народ просят тебя прийти поскорей к нам и принять на себя княжение, которое предопределено тебе и твоим потомкам. Все, что мы имеем, и мы сами в твоих руках. Мы избираем тебя князем, судьей, правителем, защитником, тебя одного мы избираем своим господином». Пржемысл прекратил пахоту, воткнул палку, которую держал в руках, в землю, а волам велел: «Отправляйтесь туда, откуда пришли». Те немедленно ушли «и никогда больше не появлялись». Палка, воткнутая Пржемыслом, тут же проросла побегами «с листьями и орехами». Пораженные послы присоединились к простецкой крестьянской трапезе. Они ели «замшелый хлеб» и «остатки еды» на суме Пржемысла, наскоро накрытой полотенцем. Пока они насыщались, два из трех побегов засохли и отпали, зато третий дивно разросся. «Чему вы удивляетесь? – сказал Пржемысл. – Знайте, из нашего рода многие родятся господами, но властвовать будет всегда один. И если бы госпожа ваша не спешила столь с этим делом, выждала бы некоторое время веление рока и не прислала бы столь быстро за мной, то земля ваша имела бы столько господ, сколько природа может создать благороднорожденных». Затем предназначенный князь переоделся в достойную одежду и сел на коня. Но с собой в дорогу он взял свои лыковые лапти и велел сохранить их. В дороге один из послов осмелился спросить: «Господин, скажи нам, для чего ты приказал нам сохранить эти лапти из лыка и годные, только на то, чтобы их выбросить? Мы все еще не перестаем удивляться». Пржемысл ответил: «Я приказал и приказываю их сохранить вечно для того, чтобы наши потомки знали, откуда они ведут свой род, чтобы они всегда жили в страхе и настороженности и чтобы людей, посланных им богом, они не угнетали, не обращались с ними несправедливо по причине надменности, ибо все мы созданы равными по природе. А теперь пусть и мне в свою очередь позволено будет спросить вас, что более похвально: в бедности достичь высокого положения или опуститься до бедности? Вы мне, конечно, ответите, что лучше достичь славы, чем впасть в нищету. Однако бывает, что некоторые, происходя из благородного рода, впадают затем в постыдную нищету и становятся несчастными; когда рассказывают другим, сколь славными и могущественными были их родители, то они сами не сознают, что этим они еще более позорят и роняют самих себя, ибо они из-за своей лени потеряли то, что первые приобрели благодаря трудолюбию. Ибо судьба непрестанно вертит свое колесо и как в игре в кости то возносит одних на вершину, то других низвергает в пропасть. Поэтому бывает так, что земное достоинство, которое некогда вело к славе, будучи утеряно, ведет к бесчестию, а бедность, побежденная добродетелью, не прячется под волчьей шкурой, а возвышает победителя до звезд, в то время как раньше увлекала его в преисподнюю». Лапти основателя династии еще в XII–XIV вв. хранились в Вышегроде. Пржемысл прибыл в Либушин и справил свадьбу с судьей Либуше. Признанный князем, они совместно с женой установил княжеские «законы». И, как и предвидела Либуше, утвердил суровые наказания за их нарушение. Усмиренный строгостью Пржемысла народ повиновался князю и его справедливым установлениям. После провозглашения новых законов Либуше охватило чувство предвидения. Она обратилась к людям с предвещанием. Ей виделся славный град, выстроенный на реке Влтаве. «С северной стороны, – говорила Либуше, – сильно укреплен высоким берегом речки Брусницы, с южной стороны нависает над ним широкая и каменистая гора, из-за этой своей каменистости называемая Петржин. На том месте она изогнута наподобие морской свиньи в направлении к указанной реке. Когда вы подойдете к этому месту, вы найдете там человека, закладывающего среди леса порог дома. И так как к низкому порогу наклоняются даже большие господа, то и город, который вы построите, вы назовете Прагой. В этом городе когда-нибудь в будущем вырастут две золотые лозы; вершины их вознесутся до седьмого неба, и они воссияют на весь мир своими знамениями и чудесами. Все области чешской земли и остальные народы будутпочитать их и приносить им жертвы и дары. Одну из них назовут Великая Слава, другую – Утешение войска». В последних словах языческая пророчица предсказывает, по Козьме, рождение в Х в. святых Вацлава и Войтеха, покровителей Чехии. Подданные Пржемысла отправились в указанный лес и, найдя описанное место, заложили град. Так была основана Прага, «владычица всей Чехии». Сразу после своего предсказания Либуше скончалась. Позднее умер и Пржемысл – «достигнув вершины своих дней и установив права и законы». Ему наследовал сын – Незамысл. Далимил[1784] лишь незначительно дополняет, а местами и сокращает рассказ Козьмы. Так, поэт утверждает, что призвание Пржемысла произошло не сразу после злосчастного суда. Вскоре недовольство волей Либуше высказал весь народ. Именно тогда она обращается с поучением о княжеской власти, причем оба поучения, приводимых Козьмой, теперь объединены. Нет у Далимила упоминания о совете и ворожбе трех сестер. Трапеза Пржемысла и послов происходит не на суме, а на пахарском железном рале. Когда послы дивятся этому, Пржемысл упрекает их за презрение к Либуше и говорит: «Будет вам от моего рода железная метла». Князь здесь вообще гораздо суровее, чем у Козьмы, добавляя свои грозные предсказания к речениям Либуше. Побегов у Далимила не три, а пять, но остается опять же один. Все эти различия могут объясняться и вариантами в предании, и домыслами хрониста XIV в., пытавшегося сделать древний рассказ более занимательным и стройным. Как выглядело первоначальное предание о Пржемысле в языческие времена Чехии? Прежде всего, князь представал в нем как персонаж божественный, призванный колдовством сестер из иного мира. Он загодя знает о приходе послов. «Пахарь» – лишь облик, принятый им, и его волы загадочно исчезают из мира людей по одному его слову. Более того, похоже, что сами Стадичи (Стадице) воспринимаются преданием как некий порог между мирами богов и людей. Встреченный послами мальчик прекрасно знает Пржемысла и не удивлен тем, что его ищет торжественное посольство. Либуше вроде бы не знала Пржемысла прежде, но ее конь – священное животное, у славян часто «узнающее» нового князя – один знает дорогу до Стадичей. Все это побуждает видеть в Пржемысле мифологическом очередное проявление родоначальника княжеской власти у славян, «божьего коваля» Сварога, который выступал и в качестве пахаря. Две сестры Либуше, связанные с миром сверхъестественного, могут являться ипостасями женского божества, которое теперь передает власть мужскому. Но был и Пржемысл исторический, носивший вполне реальное и довольно распространенное княжеское имя, родоначальник Пржемысловичей. Какова же историческая основа предания? Речь в нем о ситуации, сложившейся после пресечения хорватской династии «Кроков» в Чехии. Власть единственной и избранной было наследницы – княгини-«судьи» Либуше – оказалась быстро отвергнута. Неудивительно в условиях идущего в Чехии «патриархального переворота», после потрясений легендарной «войны полов». По обычаю, обратились к более широкому кругу претендентов из числа «потомков Сварога». При таком обращении в князья действительно мог быть избран любой общинник, принадлежавший к ритуальному союзу кузнецов. Рассказы о ворожбе, о коне-проводнике тогда отражают гадания, сопровождавшие избрание князя. Их проводят Либуше с сестрами в качестве носительниц священной власти, верховных жриц. Брак Пржемысла с Либуше, давший начало новой династии, примиряет хорватское и чешское, но также передаваемую по наследству жреческую власть «владык» и светскую власть князя-военачальника. Избранный в князья как мужчина-воин в пору общего укрепления княжеской власти, Пржемысл оставил по себе память как усмиритель вечевой свободы. Впрочем, приписываемые ему и Либуше «законы» – не более чем обычное право чешских племен. Самое большее, при Пржемысле они могли быть сведены воедино, а княжеский суд превратиться в обязательную высшую инстанцию. 
Либуше показывает Пржемыслу сокровищницу. Из книги «Иллюстрированная история чешского народа» Фр. Палацкого. XIX в. Итак, историческая основа просматривается. Однако неправильно было бы говорить, что «мифологическое» в предании наслоилось на «историческое». Для славянина-язычника подобного противопоставления просто не существовало. То, что кажется нам мифической фантастикой, как уже говорилось однажды, могло содержаться в «первоначальном» предании. И ни о каких «искажениях» речь не идет. Географические названия, упоминаемые в предании – Либушин, Тэтин, Прага, Вышегрод, Стадичи, – в основном очерчивают границы «владений» Пржемысла. Тэтин, Либушин, Вышегрод могли уже возникнуть в течение VIII в., Тэтин даже чуть ранее. На месте Праги существовали поселения. Название «Прага», кстати, действительно связана с «порогами», но с речными на Влтаве. В VIII в. в Шарке («Сарка» Далимила) строится град. Используя выгоды скалистой местности, древние пражане защитили свою крепость еще и валом. В результате разделенные естественным и искусственным укреплением славянские дома образовали град и два предградья. Шарка являлась торговым и ремесленным центром. Местная знать украшала себя «аварскими» поясными наборами. Украшения из них (в том числе одно – с изображением античной богини Ники) найдены археологами. Шарка являлась центром округи до построения Прага-Града. Ничто не препятствует считать, что именно Шарку и построили Либуше с Пржемыслом. Чуть позднее, уже на рубеже VIII/IX вв., на месте современной Праги появилось еще одно славянское укрепление – Богнице. С севера и с востока его защищал глиняный вал на каменной и деревянной основе, с запада – палисад. Это было обычное убежище для жителей округи, использовавших грубую керамику и орудия труда. Никаких следов княжеского пребывания здесь нет. Богнице строилось как запасное убежище, ввиду многочисленности расселившихся вокруг княжеской Праги (Шарки) чехов.[1785] Особняком стоят Стадичи. Вопрос даже не в том, было ли там в VIII в. неукрепленное поселение. Ясно, что это древнее родовое название, которое необязательно привязывать к средневековой деревне. Но жил род Стадичей именно в описанном районе – далеко на север от центральной Чехии, вверх по Лабе. Это были земли племени или племенного союза лемузов, чье неславянское название может восходить еще к VI–VIII вв. Избрание князя из лемузского рода может объясняться стремлением к объединению центральных и северных чешских племен. Сколь можно судить, лемузы, подобно чехам, испытывали давление со стороны западных соседей лучан. После смерти Пржемысла сменилось несколько князей из его потомков. Источник знаний о них – доставшийся Козьме княжеский перечень, и о деяниях их ничего неизвестно. Имена ближайших преемников Пржемысла, правивших еще в VIII в. – Незамысл, Мната, Воен. Воен, по Далимилу, имел двух сыновей – Унислава и Владислава. Из них Унислав будто бы получил Чехию, а Владислав землю лучан. Но это домысел, «объясняющий» происхождение лучанского княжества. По Козьме, князь Властислав (Владислав у Далимила) позднее воевал с чешским князем Некланом, вторым преемником Унислава. На самом деле состоявшее из пяти племен лучанское княжение являлось совершенно независимым от Чехии VIII в. Нет никаких оснований, кроме догадки Далимила, предполагать родство здешних князей с Пржемысловичами. К концу VIII в. в окрестностях пражского гнездовья сел начинает складываться целая сеть укрепленных градов. Большинство из них служило уже не резиденциями самостоятельных племенных князьков, а временными ставками Пржемысловичей. К княжеским щедротам и под сень надежных стен подселялись ремесленники и торговцы. Они постепенно занимали неукрепленные предградья у подножия градских укреплений. Одним из таких являлось городище Будечи, основанное на рубеже VIII–IX вв. примерно в 20 км к западу от Праги. В центре большого холма был возведен град площадью около 6 га. На месте Будечей еще с бронзового века располагалось укрепление с каменным валом. Этот вал чехи использовали для строительства семиметровой стены, подкрепив ее изнутри деревом. Вокруг града образовалось предградье, вместе с ним занимающее 22 га.[1786] Пржемысловичам удалось обеспечить единство чешских племен. Но рядом появлялись и другие сильные княжения. О племенном союзе лучан, сложившемся по Огрже, уже упоминалось. Другим сильным объединением на землях Северной Чехии стал хорватский племенной союз. К концу VIII в. хорватские племена северо-восточной Чехии объединились под верховной властью зличан. В земле зличан в ту пору строится богатая племенная столица – Либице над Цидлиной. Здесь разместился племенной князь с дружиной. Как и чешские, хорватские дружинники ценили дорогие «аварские» украшения. Лидице возвели недалеко от чешской границы, при впадении Цидлины в Влтаву. Достаточно четкое указание на то, против кого град изначально строился. Стены ранее неукрепленного поселения в Либице охватили примерно 10 га прибрежной террасы. Возводились они на основе деревянной клети, которую заполнили камнями и скрепляющей глиной. Кроме стены град защищали два рва с обеих ее сторон. В стене имелись единственные деревянные ворота. Они вели из града в предградье, которое образовалось сразу же при его строительстве.[1787] Разросшееся поселение просто разделили на град и предградье, создав местопребывание для дружины и убежище для жителей округи на случай войны. Об истории Поморавья в VIII в. практически не сохранилось памяти в чешских преданиях. В результате мы имеем парадокс – в IX в. Чехия являлась периферией Великой Моравии. Но о предыстории этой периферии мы осведомлены лучше, чем о предыстории сильнейшего государства западных славян IX столетия, сыгравшего исключительную роль в истории славянской культуры и цивилизации. Неизвестны княжеские имена, едва определяются этапы объединения моравских племен. Пробел этот лишь отчасти заполняется данными археологии. Вскоре после распада «державы» Само Поморавье вновь оказалось на переднем крае борьбы с возрождающимся Аварским каганатом. В первой половине VIII в. авары еще пытались покорить племена, населявшие долину Моравы. Не исключено, что временами кочевникам удавалось прорваться за Дунай и обложить славян данью. Но к середине VIII в. авар окончательно выставили за реку. Памятники аварской культуры в Поморавье исчезли.[1788] После этого на правобережье Моравы образовался сильный племенной союз мораван с центром в городище Микульчицы. Подлинное название града в то время неизвестно. Но появилась эта будущая резиденция великоморавских князей еще в VII в. Теперь сидевшие здесь правители закрепили за собой власть в племенном объединении. Сплочение мораван вокруг микульчицких князей стало логичным итогом их борьбы против аварских набегов. В Микульчице, защищенном деревянным частоколом, пребывал между походов и гощений князь с конной дружиной. Микульчицкий князь был не только дружинным вождем, но и жрецом-«владыкой». Во граде располагался жертвенник, на который приносились «замещающие» жертвы – глиняные миниатюрные изображения людей, животных, а также конских седел. На небольшой, менее 3 га, площади града располагалось довольно много отдельных срубных домов с полами, обмазанными глиной или посыпанными песком. Эти дома служили жилищами княжеской семье, дружинникам, мастерам-ремесленникам. В Микульчице обрабатывали драгоценные в глазах славянской знати металлы – золото и бронзу. Помимо ювелирных изделий, в мастерских найдены и литейные тигельки. Цельных золотых изделий не обнаружено, но подлинное золото использовали для нанесения позолоты. Трудились в Микульчице и гончары, чья продукция отличалась высоким качеством.[1789] VIII в. – вообще время развития ремесла в моравских землях. Моравские мастера, сообщавшиеся по Дунаю и через Дунай с ювелирным искусством других стран, овладели техникой не только позолоты, но и зерни. Изготовленные ими украшения ценились в землях других славянских племен. С середины VIII в. тисненые украшения с зернью, изготовленные в Моравии, отмечены в Среднем Поднепровье. К концу же VIII в., как уже говорилось, окончательно складывается собственный художественный стиль, отмеченный находками и в Микульчице.[1790] Уже в последние годы VIII в. укрепления Микульчице перестроили. Крушение Аварского каганата обогатило местных князей, но вместе с тем заставляло думать о новых опасностях. Старый частокол сохранили, но за ним воздвигли вал на прочном деревянном остове. С внешней стороны вала возвели еще и каменную стену. Единственные ворота устроили на северо-западе града. В результате этой перестройки град увеличился более чем вдвое. Теперь он занимал уже 6 га.[1791] Перестройка Микульчице – свидетельство того, что начало Великой Моравии следующего века уже было положено. И погребальный обряд, и следы жертвоприношений, и письменные свидетельства не оставляют сомнения в том, что весь VIII в. в Чехии и Моравии продолжает господствовать древнее язычество. Но к концу века появляются первые признаки нового. С запада в Чехию проникает новый погребальный ритуал. Местами славяне перестают по древнему обычаю сжигать умерших, а начинают класть их в грунтовые или курганные могилы. Это первый признак знакомства с христианством – но пока больше с христианской обрядностью.[1792] Причинами тому стали и возросшее влияние франков, и начавшаяся с верховий Огрже проповедь миссионеров Вюрцбургской епархии. |
загрузка...