XIII. Влюбленный Октавиан

Увенчавшаяся браком любовь Октавиана к девятнадцатилетней Ливии показала, что закон последовательности незапланированных событий, который помог его карьере, теперь начал действовать и в личной жизни. Благодаря соглашению, заключенному триумвирами и Секстом, Ливия вместе с мужем вернулась в Рим еще до конца лета. Меньше двух лет назад она была беженкой и едва ускользнула от преследовавших ее солдат Октавиана. Клавдию Нерону каким-то образом удалось бежать из Перузии, когда город сдался, — вероятно, под видом простолюдина. В противном случае его казнили бы как отступника, как казнили других оптиматов, чьи призывы к милосердию победителя встречали один ответ: «Moriendum esse!» — «Ты должен умереть!»

Из Перузии Клавдий Нерон поспешил в Пренесте, затем, вместе с Ливией, в Кампанью, где безуспешно пытался поднять рабов на бунт. В Неаполе им удавалось прятаться, только пока в город не ворвались солдаты. Когда семья тайком пробиралась на корабль, чтобы отплыть на Сицилию, всех едва не выдал плач маленького Тиберия: чересчур усердная нянька второпях стала отнимать будущего императора от груди кормилицы. После отплытия с Сицилии в Грецию Ливии снова пришлось бежать вместе с сыном, на этот раз со Спарты, где у Клавдианов были сторонники. Она пробиралась через горящий лес, прижимая к груди Тиберия, и пламя опалило ей волосы и одежду. В детстве ничто не предвещало ей таких страшных приключений. Сама из рода Клавдиев, она и замуж вышла за потомка Клавдиев, вероятно, одного из своих двоюродных братьев. Род этот прославился чрезмерной гордостью даже среди знати; представители его могли справедливо похвалиться, что среди их предков в течение нескольких веков числилось больше старших магистратов, чем в любой другой семье. Отец Ливии по рождению был из Клавдиев, но попал в семью Ливиев, будучи усыновлен Марком Ливием Друзом, упрямым трибуном, убийство которого в 91 году до нашей эры разожгло гражданскую войну по всей Италии. Итак, ее отец стал зваться Марк Ливий Друз Клавдиан. Как непоколебимый оптимат, он был проскрибирован, сражался под началом Брута и Кассия, а когда сражение при Филиппах было проиграно, совершил у себя в шатре самоубийство.

Клавдий Нерон был не чужд популистской политики. Его отец (носивший то же имя) на знаменитом заседании сената в 63 году выступил против казни сторонников Катилины. До знакомства с Ливией Клавдий Младший просил руки Туллии, дочери Цицерона, но та вышла замуж за Долабеллу. В 48 году до нашей эры при Цезаре Клавдий Нерон стал квестором и во время Александрийской войны некоторое время успешно командовал его флотом. В награду в 46 году до нашей эры его послали в южную Галлию — руководить основанием двух цезарианских колоний в Нарбоне и Арелате — ныне процветающие французские города Нарбонн и Арль. После убийства Цезаря Клавдий Нерон переметнулся в другой лагерь; он даже додумался предложить сенату вознаградить Кассия и Брута за их деяние. Этот шаг и приблизил его к семейству Ливии, и они поженились в конце 44 года до нашей эры или в 43 году до нашей эры.

По мнению современного биографа Ливии профессора Барретта, нельзя исключать возможность, что нелюбимая супруга Октавиана Скрибония сама познакомила мужа с молодой красивой матроной. Прямых доказательств тому нет, но весьма заманчиво предположить наличие некой связи. Отец Ливии перед тем, как совершить самоубийство, усыновил сына Луция Скрибония — Либона, брата Скрибонии. Если так, то этот молодой человек доводился Ливии сводным братом, а Скрибонии — племянником. Поскольку Клавдию Нерону, как проскрибированному изгнаннику, предстояло потерять три четверти имущества по Путеольскому договору, вполне естественно, что Ливия пожелала воспользоваться семейными связями для поправки дел супруга. Она могла попросить Скрибонию договориться о личной встрече с Октавианом. Так это или нет, но Скрибония вскоре начала жаловаться, что у Октавиана появилась любовница, и ею, считает профессор Барретт, почти наверняка была Ливия.

Гораздо меньше правдоподобна версия, что Ливия — та самая женщина, о которой говорит Светоний, описывая некий постыдный случай: Октавиан якобы на глазах мужа увел ее с пира к себе в спальню, и вернулась она красная и растрепанная. Этот эпизод Светоний заимствовал из сердитого письма Антония, который желал попрекнуть не Ливию, а Октавиана, и потому, мол, галантно пытался замести следы, говоря, что опозоренная жертва приходилась супругой некоему бывшему консулу (каковым Клавдий Нерон не являлся).

Об известности и популярности такой версии свидетельствует замечание императора Калигулы. Когда он отобрал некую Ливию Орестиллу у жениха и сделал своей второй женой, то сказал, что «следует примеру Августа».

Против такой версии говорит высказывание человека, лично знакомого с Ливией Друзиллой, — Веллея Патеркула. Он отзывался о Ливии как о «первой из римлянок по происхождению, честности и красоте».

По словам Тацита, Октавиан насильно забрал ее от мужа, увез из дома. Однако это, возможно, просто фраза, чтобы показать: вся ответственность лежит на Октавиане, а на нравственном облике Ливии нет и пятнышка. Клавдий Нерон оказался покладистым мужем и лично передал Ливию Октавиану на свадьбе, последовавшей за «умыканием». Мальчик-шут, бродя среди гостей, сказал Ливии, возлегавшей рядом с Октавианом, что она ошиблась ложем: ее муж, Клавдий Нерон, — в другом конце зала. Неизвестно, ошибся мальчик или его подучили так пошутить.

Незадолго до свадьбы Октавиан сбрил бороду и больше ее не отпускал. У римлян было принято впервые бриться по случаю какого-либо важного события, и бритье выполнялось как торжественный обряд. Сбритые волосы помещались в красивый футляр и хранились вместе с прочими фамильными реликвиями; их посвящали какому-нибудь богу или предку. Октавиан по этому случаю устроил празднество, на которое позвал всех римлян.

По утверждению Диона, он уже тогда влюбился в Ливию; из того, в каком порядке у Диона пересказываются события, следует, что Октавиан развелся со Скрибонией в день рождения их дочери именно из-за своего очередного романа.

Октавиан сильно боялся поступить недолжным образом и из предосторожности даже обратился в коллегию понтификов с вопросом: когда можно жениться на женщине, которая при разводе была беременна от первого мужа? У жрецов достало ума ему не препятствовать, и они придумали удобную формулировку, позволявшую Октавиану — при отсутствии прецедента — жениться, когда ему угодно. В середине января 38 года Ливия родила второго сына — Друза. Через три дня она уже смогла принять участие в свадебной церемонии. Больше у нее детей не было. Несмотря на сильнейшую политическую необходимость иметь законного наследника мужского пола, Октавиан не развелся с ней, хотя с легкостью мог это сделать и жениться на другой. Разногласия между супругами были неизбежны, особенно по вопросу престолонаследия, но до конца жизни Октавиан и Ливия оставались любящими супругами. Последующие измышления, что она якобы его отравила, чтобы престол достался Тиберию, — злобные наветы.

Антоний и Октавия на свадьбе не присутствовали. Они уже выехали в Афины, пока не наступила зима и плавание через Адриатику не стало опасным. В следующие два года Антоний постепенно перевел туда же свои дипломатические дела и занимался решением некоторых проблем в восточных землях. Освобождать от парфян Сирию ему не пришлось — это уже сделал Вентидий, проведя блестящую кампанию и заслужив триумф. То было беспрецедентное достижение для полководца, которого в детстве провели по Риму в цепях вместе с прочими пленниками во время триумфа Страбона, отца Помпея Великого, после окончания Союзнической войны.

Медовый месяц Октавиана длился недолго: снова начались неприятности с Секстом: тот заявил, что его обманули относительно пятилетнего владения Пелопоннесом. Антоний, утверждал он, успел эти земли разграбить, и они ничего не стоят. Октавиан заступился за коллегу: согласно договору, напомнил он, Пелопоннес передали Сексту с условием, что Секст либо заплатит дань, которая тогда же причиталась Антонию с жителей, либо подождет, пока ее соберет Антоний. Секста его доводы не удовлетворили, и он возобновил блокаду, хотя сознаваться в этом не хотел. Несколько захваченных на месте преступления «пиратов» сознались под пытками, что действовали по приказу Секста. Согласно древнеримской системе ценностей, показания раба считались действительными, только если даны под пыткой. Октавиан обнародовал признания, чтобы народ готовился к возобновлению войны.

Первой военной удачей стал переход Менодора, несостоявшегося убийцы триумвиров, на сторону Октавиана, которому он передал и Сардинию, и корабли, и людей. Секст приказал ему вернуться на Сицилию, но флотоводец заподозрил, что его ждет смерть — как некогда его сотоварища Мурка.

Октавиан пригласил Менодора к обеду; столь большая любезность показывала: поступок Мурка оценен высоко. Согласно Светонию, Менодор был единственным вольноотпущенником, удостоившимся такой чести. Правда, прежде чем он сел за стол, его официально причислили к другому сословию. Пребывание Менодора у нового хозяина длилось недолго — он опять ушел, когда Октавиана стали преследовать неудачи в морских сражениях.

Перед тем как начать тотальное наступление на Секста, Октавиан обратился за помощью к Антонию, попросил его весной, в назначенный день, приехать в Брундизий. Антоний приехал, но не такой он был человек, чтобы ждать. Сам Октавиан опоздал, и Антоний отбыл обратно в Грецию, оставив ему короткую записку с требованием не нарушать договора с Секстом. Триумвиры начинали злиться друг на друга. Октавиан повозмущался, что Антоний не захотел подождать, а потом, наверное, призадумался: Антонию выгодно защищать и поощрять Секста как потенциального союзника против него, Октавиана! Третий триумвир, Лепид, попросту проигнорировал просьбы Октавиана о помощи. И если Антоний переманит на свою сторону и Секста, и Лепида, Октавиан окажется окружен врагами со всех сторон.

Младший триумвир ускорил строительство кораблей и решил самостоятельно разделаться с Секстом. И опять показал себя никуда не годным полководцем. Когда его новый флот случайно столкнулся с небольшой флотилией Секста, Октавиан, вместо того чтобы немедля атаковать, стал дожидаться шедшего к нему подкрепления. Сексту удалось уйти, а на следующий день или чуть позже он обрушился на противника с уже превосходящими силами и уничтожил едва ли не половину его флота. Другую половину почти полностью потопила неожиданная буря. Октавиану удалось выбраться на берег с тонущего корабля, но в том году он уже не имел средств для продолжения борьбы.

«Festina lente» — «Торопись не спеша» — эта пословица стала девизом Октавиана. Вероятно, как раз размышляя о крушении своего флота, скорбя о том, как много погибло моряков и вооруженных солдат, Октавиан решил, что никогда больше, взявшись за важное дело, не станет подвергать себя опасности из-за нетерпения. По его возвращении в Рим возобновились хлебные бунты; над страной опять вставал призрак голода. На сей раз Октавиан не был настроен идти на компромисс. Он понимал всю абсурдность положения: мощнейшая в мире военная держава может оказаться в заложниках у какого-то преступника, избравшего плацдармом остров у ее берегов. Октавиан отправил командующего флотом в отставку и вызвал из Галлии Агриппу, чтобы тот занялся перевооружением и учениями. Риму нужен был профессиональный флот.

Агриппе уже назначили триумф за подавление мятежей в Аквитании, но, вернувшись в Рим в конце 38 года до нашей эры, когда его друг был столь непопулярен, полководец тактично от этой чести отказался. Вскоре Италия почувствовала его твердую руку и признала его организаторские способности. Прибрежным городам предлагалось, или же предписывалось, участвовать в строительстве военных судов — согласно генеральному плану Агриппы и Октавиана. Рабовладельцев обязали поставлять рабов; для этой цели двадцати тысячам рабов пообещали свободу. Другие рабы делали у моря огромную искусственную гавань, чтобы можно было проводить учения, не опасаясь штормов и нападений противника. Они провели каналы, соединяющие Авернское озеро с близлежащим Лукринским, и перекопали узкую полоску суши, отделявшую Лукринское озеро от Неаполитанского залива. Каждый новый корабль отводили в эту обширную гавань, и там под руководством Агриппы проходили учения.

Агриппа изобрел новый тип абордажного крюка и тут же его испытал — приспособление выстреливалось на вражеский корабль с помощью катапульты. Его крюк оказалось гораздо труднее сбросить с корабля, чем другие ему подобные, а значит, у солдат было больше времени, чтобы подтянуть к себе вражеский корабль с помощью привязанных к крюку канатов. Это, в свою очередь, позволяло воинам Октавиана воспользоваться численным преимуществом и отработанной тактикой и разбить врага, чьи корабли были гораздо меньше их собственных, новых и оснащенных сложными устройствами, включая башни.

Мецената отправили в Афины с трудным заданием — убедить Антония опять явиться в Брундизий. Антоний прибыл летом 37 года до нашей эры с флотом из трехсот кораблей, но Октавиан к тому времени стал слишком осторожным, чтобы принять его помощь. И Брундизий опять закрыл перед Антонием свою гавань. Тогда Антоний обошел «каблук» Апеннинского полуострова и встал в тарентской гавани, показывая, что теперь просто так не уйдет. Он был настроен серьезно. Антоний сообщил Октавиану о готовности начать действия против Секста, но Октавиан его предложение под каким-то предлогом отверг. Древние источники лишь вскользь упоминают о подоплеке маневров обоих триумвиров. В чем же было дело?

Часть правды заключается в том, что Октавиан боялся присутствия Антония, да еще с таким мощным флотом — оно представляло угрозу его власти над Римом. Если он воспользуется кораблями Антония для перевозки своих солдат, увидит ли он их еще? Против объединенных сил Секст вряд ли выстоит, но победить в таких условиях — под непременным командованием Антония! — значит поднять его авторитет на новые высоты. И если старший триумвир отправится праздновать победу в Рим, останется там и будет оспаривать власть Октавиана, его возросшего auctoritas хватит, чтобы вновь оказаться на вершине власти. Тогда его слово, а не Октавиана, станет законом — и на западе, и на востоке.

Как верно понимал Октавиан, соперник не для того трудился, собирая флот, чтобы просто помочь товарищу преодолеть трудности, однако он неверно оценил мотивы Антония. Октавия по поручению супруга выехала из Тарента в сопровождении охраны с заданием объяснить все брату и развеять его худшие подозрения. Много чего говорилось — и в древние времена, и в поздние — о предполагаемых дипломатических способностях Октавии; Октавия, умом и слезами спасающая державу от гражданской войны, — картина, спору нет, увлекательная. Только вот ее брат никогда, насколько известно, не позволял личным чувствам действовать во вред его власти и, конечно, не позволил бы и теперь.

Октавия хорошо знала планы мужа. Антоний не отказался от намерений завоевать Парфию по примеру Александра Великого. После двух лет относительного бездействия в Афинах он поставил эту задачу во главу угла. Однако Октавиан вопреки условиям Брундизийского договора пресекал его попытки набрать солдат в Италии. Антонию же требовалось войско достаточно большое и преданное, причем солдаты-земляки были бы куда надежнее, чем солдаты, набранные на восточных территориях, большей частью греческих. Антоний не мог заставить Октавиана выполнять условия договора — разве что под угрозой войны. А изгнав Секста, он бы забрал его легионы и, возможно, вынудил бы шурина одолжить ему еще солдат.

Антоний полностью убедился в своей правоте: слову Октавиана доверять нельзя, а в этом конкретном случае Октавиан нарушал и дух, и букву договора. Октавиан же явно считал, что глупо позволять сопернику набирать войска, которые он использует против тебя же. Его агенты донесли, что Антоний послал к Лепиду вольноотпущенника Каллия, очевидно, для заключения союза против Октавиана. Октавия, выполняя роль дипломатического посредника, все отрицала; Каллий, по ее словам, устраивал брак между дочерью Антония и сыном Лепида.

Еще Октавиан жаловался, что Антоний, по сути дела, бросил его в беде, отказавшись дождаться в прошлом году в Брундизии. Младший триумвир упустил из виду один факт: встречу назначал он сам, и ему было проще успеть к сроку, чем Антонию, который даже не мог знать точного дня своего прибытия — ведь по пути из Афин его могла застигнуть непогода. Октавии, вероятно, пришлось также опровергать подозрение, что ее супруг явился в Италию с целью шпионить за Октавианом. Такие цели приписывает Антонию Дион, но если это и правда, то не извиняет Октавиана, еще раньше нарушившего договор.

Вывод отсюда следующий: молодой триумвир ни с кем не собирался делиться полученной властью — что бы он там ни подписывал в погоне за ней. Совершенно отталкивающая черта характера, но абсолютно присущая тем, кем движет исключительно жажда власти. И вряд ли Октавиан признавался, что поступает нехорошо, даже самому себе. Возможно, он оправдывал свои действия необходимостью отплатить Антонию той же монетой: после мартовских ид Антоний обещал помочь ему оформить усыновление, а сам изо всех сил старался оттянуть рассмотрение дела.

Посредничество Октавии принесло свои плоды. Ей хотелось, чтобы соперники встретились по-родственному и к взаимной пользе. Наверное, Октавией двигало в первую очередь желание спасти брак, бывший, судя по дальнейшим событиям, на грани развала. Если, упрашивая брата, она дала ему понять слабые места Антония, неудивительно, что Октавиан передумал и согласился на переговоры. На этот раз Октавия в основном получила то, чего хотела. Теперь она могла вернуться в Тарент и сообщить мужу хорошую новость: она наконец уговорила брата, и тот ждет Антония для дружеских переговоров. Желая окончательно успокоить Октавиана, Антоний послал к нему злосчастного Каллия, чтобы Октавиан «поговорил» с ним — то есть подверг пытке — и убедился: с Лепидом тот встречался не со злым умыслом.

Октавиан не счел необходимым подвергать вольноотпущенника мучениям. Учуяв свою очередную дипломатическую победу, он неспешно выехал из Брундизия в сопровождении Мецената и Нервы, а также двоих новичков в мире высокой политики — поэтов Горация и Вергилия, нужных, дабы правление его было прославлено в изящной словесности. Антоний встречал соперника на берегу реки Тары, со стороны Тарента; недалеко от берега был виден его флот, а за спиной выстроились рядами солдаты. Крупные силы Октавиана стояли на другом берегу реки, у города Метапонта. Октавиан прошагал мимо солдат к реке, а его старый враг сел в маленький челн и один выплыл на середину. Не желая уступать Антонию, Октавиан тоже поспешил показать, что не боится за свою жизнь; он быстро отыскал подходящее суденышко и поплыл навстречу.

В тот день они поспорили лишь о том, кто первый переправится на другую сторону. Октавиан победил — настоял под тем предлогом, что хочет повидать сестру. Он отправился с Антонием без охраны и провел ночь в дружеской беседе с обоими супругами. В результате они заключили соглашение, по которому триумвират продлевался еще на пять лет. По прежнему договору полномочия триумвирата закончились уже в начале года, просто не нашлось безумца, посмевшего заявить о том в сенате. Лепид по-прежнему оставался на птичьих правах.

Все это, впрочем, делалось для проформы. Куда важнее для дальнейших отношений между двумя верховными вождями римской державы было решение Антония передать Октавиану сто военных кораблей и еще двадцать других судов — в обмен на обещание последнего дать Антонию двадцать тысяч солдат без оговорки точного срока. Октавия, знавшая своего брата лучше, чем Антоний, уговорила Октавиана отдать одну тысячу солдат сразу — в обмен на дополнительные десять кораблей. В итоге Октавиан передаст Антонию лишь десятую часть обещанного и с опозданием почти на два года.

Октавия и ее муж отплыли вместе на восток, но как только достигли острова Керкиры, Антоний тут же отослал жену в Рим, к ее брату. Он мотивировал это (отчасти правдиво) заботой о жизни жены, дочери и не рожденного пока младенца, которых не желал подвергать опасностям парфянского похода. Официально он отправил супругу под защиту ее брата. Затем пришло известие, что в Антиохии Антоний встретился с Клеопатрой, которую, видимо, успел туда вызвать — как правительницу подчиненных ему земель, но на самом деле собираясь возобновить их любовную связь. Их браку с Октавией пришел конец, хотя официальный развод последовал лишь через пять лет, а до тех пор она жила в Риме как верная супруга Антония и неизменно блюла его интересы.

Ее брату оставалось теперь покончить с Секстом. Даже получив от Антония сто тридцать кораблей, Октавиан считал, что пока не готов вторгнуться на Сицилию. Он начал наступление только в 36 году до нашей эры, по трем направлениям; флот вели Лепид, Агриппа и Стацилий Тавр, которым потом предстояло командовать и на суше.

Даже в наши дни, когда корабли приводятся в движение машинами, сложные совместные морские операции часто выходят из-под контроля. Во времена же, когда суда двигались с помощью гребцов и парусов, а метеопрогнозы делались на основании изучения птичьих потрохов, проведение морского боя по задуманному плану могло считаться настоящим везением.

Сам Октавиан отплыл из Неаполитанского залива, совершив непростую церемонию жертвоприношения, чтобы умилостивить Нептуна, сыном которого считал себя Секст.

Лепид отплыл из провинции Африки, имея преимущество: он направлялся к дальней части Сицилии, противоположной той, где собрались почти все силы Секста, охранявшие Мессинский пролив, отделяющий остров от материка.

Тавр отплыл из Тарента и, видимо, двигался довольно медленно из-за западного ветра: когда разразилась буря, примерно 3 июля, он еще не встретился с противником и успел повернуть назад и укрыться от нее.

Главнокомандующему повезло меньше. Буря столь основательно разметала флот Октавиана, что в самой операции он, вопреки плану, никакого участия не принимал. Некоторые из кораблей удалось починить, но на это ушел целый месяц, хотя и были задействованы все рабочие силы. Октавиан спешно послал Мецената в Рим — опровергнуть слухи, что Секст, который, как сын Нептуна, носил теперь лазоревый плащ, вот-вот захватит город. Сам Октавиан стал объезжать поселения ветеранов по всей Италии: он старался поднять их воинский дух и набрать новых солдат на место утонувших. Ему удалось убедить всех, что Лепид достиг юго-западной оконечности острова и создал плацдарм для высадки крупных сил.

В начале августа, когда Октавиан починил корабли и был готов возобновить наступление, Лепид довел численность своего войска до двенадцати легионов, хотя во время второй бури у него тоже утонуло много солдат. Агриппа встретился с главными силами Секста у города под названием Милы, на северном побережье Сицилии, чтобы дать Октавиану возможность переправить через Мессинский пролив в относительно безопасное место четыре легиона. Октавиан успел переправить три, а потом появился вражеский флот, началась яростная схватка, кончившаяся очередным поражением Октавиана, которому удалось выбраться на берег с одним только оруженосцем.

Урок был не менее серьезный, чем во время сражения при Филиппах, когда Октавиану пришлось спасать свою жизнь среди болот. Хуже всего было то, что Октавиан осуществлял общее командование операцией, а вот Антония — поправить дела — рядом не оказалось. Какое-то время Октавиан не сомневался в полном поражении и, как говорят, подумывал о самоубийстве, хотя последнее маловероятно. Он, должно быть, рассудил, что появление флота Секста, или немалой его части, означает поражение Агриппы у Мил со всеми вытекающими отсюда зловещими последствиями. На самом же деле Агриппа, отогнав Секста, высадился на берег и захватил важную вражескую базу у мыса Тиндар. Об этом Октавиан узнал лишь после того, как его спасли солдаты Валерия Мессалы Корвина, человека, которого он и его коллеги-триумвиры когда-то внесли в проскрипционные списки.

Будучи теперь далек от поражения, Октавиан вскоре одержит полную победу. Агриппа и Лепид захватили у Секста так много стоянок, что тот решил рискнуть всем и вступить в решающий бой на море — пока еще можно доставлять продовольствие на корабли с острова. Агриппа принял вызов, и Октавиан мудро уступил ему эту работу. Битва при Навлохе, состоявшаяся в сентябре 36 года до нашей эры, кончилась разгромом Секста, чьи корабли были маневреннее, но малочисленнее, чем плавучие башни Агриппы, и не могли противостоять новым абордажным приспособлениям.

Когда от большинства его кораблей остались разбитые или догорающие остовы, Секст бросил свои восемь легионов и отправился с уцелевшими кораблями на восток — к Антонию. Он бы еще какое-то время побесчинствовал, не надумай послужить парфянам. Кончил Секст тем, что один из легатов Антония захватил его и казнил.

Прежде чем Октавиан отпраздновал победу, Сицилийская кампания сделала еще два витка.

Укрепленный город Мессена вместе с войсками Секста сдался Лепиду. У него под командованием оказалось не меньше двадцати легионов (около ста тысяч солдат). Игнорируемый коллегами триумвир решил, что пробил его час. Когда к месту действия прибыл Октавиан, Лепид велел ему немедленно покинуть остров. Лепид, несомненно, решил завести собственную державу, добавив Сицилию к уже имеющейся у него провинции — Африке. Действовал он не по плану, а скорее наудачу, и нет никаких свидетельств того, что он советовался с Антонием.

Октавиан оказался в трудном положении. После отбытия Секста солдаты подняли мятеж, требуя денежных вознаграждений и земель — для тех, кто сражался за молодого полководца с самой Мутины. Задача, которую Лепид думал решить простым численным превосходством, превратилась для Октавиана в сражение за умы и сердца людей — и своих, и тех, кто находился в лагере третьего триумвира. В этом Октавиан был силен. Если в самом начале карьеры он убедил отделившиеся от войска Антония легионы, то теперь сможет убедить и солдат Лепида, которые своего начальника никогда не любили. За дело взялись опытные люди Октавиана, и через несколько дней все войска Лепида перешли к нему.

Когда победитель пришел в его лагерь, Лепид стал умолять о прощении. Жизнь ему сохранили, но карьера его была кончена. Полководца лишили звания триумвира и отправили под стражей в Италию, где он и прожил остаток жизни — в безвестности, и хоть и не в заключении, зато под постоянным наблюдением. Опозоренный патриций был обязан жизнью титулу верховного жреца — должность священная, хотя и весьма политизированная, и давалась она пожизненно. Чтобы отобрать ее, Октавиану пришлось ждать, пока Лепид умрет своей смертью.

К беглым рабам в сдавшемся войске Секста, числом тридцать тысяч, Октавиан отнесся без всякой жалости. По Путеольскому договору им даровалась свобода, но поскольку Секст нарушил договор, то и Октавиан счел справедливым проигнорировать это условие. Всех рабов, кого смогли, отправили для наказания к бывшим хозяевам, а остальных — шесть тысяч — распяли.

В столице Октавиана встретили ликованием, как героя. Казалось, все долгие лишения забыты: пищи теперь в Риме стало в изобилии. Юный спаситель воспользовался случаем и еще поднял свой престиж, получив неприкосновенность народного трибуна; однако чтобы получить полномочия трибуна, ему пришлось ждать еще несколько лет. Но даже и при этом нанести ему физическое увечье считалось преступлением против религии. Кроме того, Октавиан получил право носить лавровый венок, как ранее Юлий Цезарь, — чтобы все видели: он избранный сын бога.

Октавиан нуждался в таких чисто внешних атрибутах славы — учитывая, что делал сейчас на востоке Антоний.

Готовясь к давно задуманному походу на парфян, Антоний провел зиму в Антиохии, с Клеопатрой. Царица привезла с собой близнецов, рожденных от Антония, и убедила его признать публично свое отцовство. Это и тревожило Октавиана: дело касалось династических интересов, к тому же сестре его было нанесено оскорбление. Римский суд не признал бы близнецов Александра Гелиоса и Клеопатру Селену (их вторые имена означали соответственно «солнце» и «луна») законными детьми, потому что по римским законам браки с иностранцами считались ultra vires^[18]. Зато их могут признать правители зависимых восточных держав; и самому Антонию ничто не помешает написать завещание в их пользу.

Неизвестно, совершили Антоний и Клеопатра обряд бракосочетания или отложили его до возвращения в Александрию, которое произошло год или более спустя. Зато точно известно, что в Антиохии царица получила неслыханный «свадебный подарок» — земли, находившиеся в римских владениях. Сюда входили: центральная часть Сирии вместе с главным городом Дамаском, часть палестинского побережья, Киренаика, столица которой, Кирена, располагалась на североафриканском побережье в пятистах милях к западу от Александрии, а также остров Кипр. Антоний отверг ее неоднократные просьбы отобрать у Ирода Великого Иудею, зато отдал в распоряжение Клеопатры добычу битумных смол на Мертвом море и бальзамовые рощи Иерихона.

Египет был самой богатой державой в сфере римского влияния, и только из-за хитрых происков Клеопатры, очаровавшей сначала Цезаря, а потом и Антония, страна еще не вошла в состав римских владений. Благодаря подаркам Антония Египет почти воцарился в прежних границах, установленных при прославленном предке Клеопатры — Птолемее Втором Филадельфе (308–246 годы до нашей эры), сыне Птолемея Первого Сотера, основателя династии и одного из полководцев Александра Македонского. Все Птолемеи были, разумеется, македонского (греческого) происхождения, включая и саму Клеопатру. Птолемей Первый ввел в Египте религиозный культ Александра, а Антоний намеревался, в подражание Александру, повести большое европейское войско в самое сердце древнего Персидского царства, которым тогда владели парфяне.

Далеко не случайно Клеопатра дала сыну Антония имя Александр Гелиос. Царица считала себя земным воплощением богини Исиды, дочери бога солнца Ра. Она не могла не знать о пророчестве Вергилия — пусть и сделанном с поэтической вольностью в западном духе — о мальчике-спасителе, рожденном от Антония. Вергилий, конечно, имел в виду Октавию, законную супругу и мать, но та вместо маленького Антония родила двух девочек. Так разве не логичнее — согласно восточному менталитету, — если этим чудо-ребенком станет дитя Антония и Клеопатры?

Октавиан, размышляя над событиями в Антиохии, имел все причины задуматься о будущем четырехлетнего Александра Гелиоса, сына таких непростых родителей. Еще больше его бы встревожила любая попытка Антония устроить судьбу старшего сына Клеопатры — Цезариона, — которому было около одиннадцати лет и которого все современники считали сыном Юлия Цезаря.

Вся карьера Октавиана основывалась на том, что он был приемным сыном и наследником Цезаря. И он ни в коем случае не потерпел бы такого соперника — признанного Цезарем родного сына, в котором текла царская кровь, — особенно теперь, когда посланники Антония возвестили о его победе над парфянами.