Сага и эпос — ответ на новые интеллектуальные запросы. Новое сознание, рожденное бурей и натиском движения племен, у наиболее творческих личностей вызывало потребность в искусстве.
А. Дж. Тойнби. Постижение истории
Деятель такого масштаба, как Бату, не мог не оставить след в народной памяти. Образцов золотоордынского народного творчества не сохранилось, поэтому сегодня доступны только эпос и фольклор народов, некогда находившихся под властью Бату и его преемников. В отличие от исторических сочинений, в которых реальность и миф переплетаются, подобные произведения не претендуют на какую-либо достоверность, и в них, как правило, «любые совпадения имен и событий случайны».
Сразу же вспоминаются русские былины, в которых образ Бату, естественно, далек от положительного. Конечно, не следует отождествлять исторического Бату с Батыем («Батыгой») русских былин, но, в любом случае, появление последнего свидетельствует о значительной роли реального Бату в истории Руси, и потому небезынтересно рассмотреть, как его образ запечатлен в народном творчестве.
Батыю отведена сомнительная честь быть противником самого Ильи Муромца: об этом повествуют былины «Илья Муромец и Батый», «Илья Муромец и татары», «Изгнание Батыя» и др. Их содержание почти одинаковое: Батый с огромным войском приходит под Киев и требует уплаты дани; князь Владимир (не реальное историческое лицо, а собирательный образ) обращается к Илье Муромцу, которого сам же и отправил раньше в изгнание или бросил в темницу, чтобы тот отвез подарки татарскому владыке; Илья везет одарки и вручает их, но, будучи оскорблен надменностью Батыя и его чрезмерными требованиями, выступает против сей татарской рати (один либо с Алешей Поповичем и Добрыней Никитичем) и прогоняет татар, перебив едва ли не все их войско.
Героя былин именуют «Батыем Батыевичем» и награждают теми же эпитетами, что и древнерусские летописцы: «собака», «окаянный», «проклятый» и прочими «ласковыми» именами, на которые так щедр русский язык. Интересно, что в былинах об Илье Муромце приводится число войск Батыя, очень близкое к тому, которое современные исследователи признают наиболее достоверным:
«За Батыем было силы сорок тысячей,
За сыном было силы сорок тысячей,
За зятем было силы сорок тысячей».
/Былины 1958, с. 166/
Упоминается также, что собиралась эта сила «три года и три месяца» (нельзя не отметить параллель между этим характерным для былин промежутком времени и тем фактом, что три года прошло от курултая после покорения Китая в 1234 г. до первого нашествия на Русь!). То, что Илья Муромец бьется с татарами «за веру христианскую» — явное отражение тенденции конца XIV в., когда на Руси была создана доктрина борьбы с татарами, как с мусульманами и врагами христианства. При этом в реальности врагом православия не был ни сам Бату, ни Золотая Орда впоследствии, даже в мусульманский период.
Помимо Ильи Муромца — непобедимого борца за землю Русскую, защитника всех обиженных, бедняков, вдов сирот, против Батыя в былинах выступают и менее «идеальные герои». Например, в былине «Добрыня Никитич и Василий Казимирович» вместо того, чтобы везти дань «Батуру Батвесову», царю «земли Поленецкой», Добрыня и Василий побеждают его и требуют дань с него [Былины 1958, с. 76-85]. Еще интереснее и необычнее былины так называемого «городского цикла», герои которого не сильномогучие богатыри, как Илья Муромец и Добрыня Никитич, а «голь кабацкая» во главе с неким Василием Игнатьевичем. По-видимому, следует воспринимать такие былины, как своеобразную пародию на героический эпос: в них у Батыя даже армия оказывается такая же по численности, как и в «героических» былинах; объясняются причины отсутствия в Киеве настоящих богатырей («Святополк-богатырь на Святыих на горах, Ай молодой Добрыня во чистом поли, А Алешка Попович в богомольной стороны, А Самсон да Илья у синя моря» [Былины 1958, с. 377]). Так, в былине «Василий Игнатьевич и Батыга» Батыга Сергеевич (sic! — Р.П..) приходит под Киев
И с сыном Батыгой Батыговичем,
И с зятем Тараканником Каранниковым,
И с думным дьяком вором-выдумщиком,
и Васька-пьяница... поступает к нему на службу с условием, что Батыга будет его поить допьяна. В некоторых вариантах былины Василий предупреждает татар, чтобы те не трогали ни Киева, ни князя Владимира, а били бы только бояр и дворян. В конце былины Василий реабилитирует себя: он хитростью разделяет войско татар на части и уничтожает его, а Батыга убегает, поклявшись за себя и детей своих, что никогда более не подойдет к Киеву.
Любопытно, что отношение к Батыю в былинах добродушно-ироническое, как к врагу, но старому знакомому, будто бы не воспринимаемому всерьез: и Илья Муромец, и другие герои даже разговаривают с ним не очень серьезно, а с какой-то снисходительностью. Вот что говорит Илья Батыю, который пленил его, а теперь предлагает поступить к нему на службу:
«Нет у меня с собой сабли вострыя,
Нет у меня копья мурзамецкого,
Нет у меня палицы боевыя,
Послужил бы я по твоей по шее по татарския!»
/Былины 1958, с. 172/
Или другой пример: Василий Игнатьевич «извиняется» перед Батыгой:
«Ай прости меня, Батыга, во такой большой вины!
А убил я три головки хорошеньких,
Хорошеньких головки, что ни лучшеньких:
Убил сына Батыгу Батыговича,
Убил зятя Тараканчика Корабликова,
Убил черного дьячка, дьячка-выдумщичка.
А с похмелья у меня теперь головка болит,
А с перепою у меня да ретиво сердцо щемит.
/Былины 1958, с; 378/
И Батыга не только прощает Ваське гибель своих близких, но еще и поит его вином и вверяет очередную часть своей рати! Никаких отражений реальных событий в подобных сюжетах просто не может быть. На эту же мысль наводит и наблюдение фольклориста В. Ф. Миллера, записавшего в 1896 г. сибирский вариант былины о нашествии Батыги и подвигах Васьки-пьяницы: как установил исследователь, зачин былины совершенно не соответствует содержанию ее основной части [Миллер 1900, с. 69-74]. Это наводит на мысль о «подставлении» Батыя, в стандартный былинный сюжет, в более раннем варианте которого, возможно, фигурировал иной персонаж.
Помимо былин, сохранились и произведения другого жанра, которые можно считать народными и эпическими: речь идет о так называемых «воинских повестях» — таких как «Повесть о разорении Рязани Батыем». В отличие от довольно сухого стиля летописей, язык этих произведений гораздо более живой и образный, и они носят, скорее, публицистический или даже художественно-литературный характер. Но образ Бату и в них в какой-то мере легендарен. Возможно, создатели былин именно из этих источников позаимствовали такие характеристики Бату, как «безбожный», «лукавый», «похотливый»... Автор «Повести о разорении Рязани Батыем», несомненно, стремился создать крайне отрицательный образ Бату, чтобы и его преемники — ханы Золотой Орды представали в глазах читателей в невыгодном свете. Портрет Бату, составленный автором «Повести» на редкость непривлекательный: «царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей», «безбожный царь Батый разъярился и оскорбился», «окаянный Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части», «и увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился» [Воинские повести 1985, с. 107, 109-110]. После таких слов как-то неуместно выглядит в «Повести» похвала, которую Бату адресует Евпатию Коловрату (тоже, несомненно, эпическому персонажу), и воздаяние телу Евпатия последних почестей!
«Батый» в русском эпосе и фольклоре, по-видимому, является собирательным образом для ордынских и постордынских правителей, с которыми Русь, а впоследствии и Россия, воевала в течение многих веков. Выбор в качестве обобщающего персонажа именно Батыя объясняется значительностью роли, которую его исторический прототип играл в истории Руси — так же, например, как и Мамай, тоже часто фигурирующий в былинах [ср.: Лихачев 1985, с. 468-469]
На основании вышесказанного можно, казалось бы, сделать вывод, что в памяти русского народа Бату сохранился исключительно как притеснитель, завоеватель и жестокий угнетатель. Желание видеть его посрамленным и побежденным отразилось в многочисленных былинах и иных произведениях народного творчества. Выражением «Батыев погром» и сегодня обозначают беспорядок, кавардак. Но только ли негативное значение имеет упоминание имени Бату?
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И, Даля есть сообщение о том, что в Тамбовской и Тульской губерниях в XIX в. Млечный путь называли Батыевой дорогой. Другое название Млечного пути, принятое на Руси, — Моисеева дорога [Даль 1998, с. 54]. Параллель «Батый — Моисей» выглядит довольно парадоксальной, не правда ли? Очевидно, имя Бату вызывало в свое время не только негативные реакции. В противном случае вряд ли такое название сохранилось бы в течение шестисот с лишним лет. Кроме того, под Суздалем и сегодня имеется село Батыево - согласно местным преданиям, на его месте располагалась ставка Бату во время его похода на Русь [Воронин 1967, с. 142].
Фигурирует ли Бату в эпосе других народов?
В татарском эпосе «Идегей», созданном в ХУ-ХУ1 вв., несколько раз упоминается «Байду», сын Джучи, или «Баянду, Саин-хан». Образ Бату в этом эпосе, пожалуй, наиболее приближен к историческому прототипу: он упоминается в качестве завоевателя и правителя Поволжья, ему не приписываются какие-либо фантастические черты или деяния [Идегей 1990, с. 56, 161].
Современные казахские историки упоминают о казахском средневековом эпосе «Ер-Саин», в котором «рассказывается о подвигах Бату хана, изображенного народным героем» [История Казахстана 1999]. Однако содержание поэмы не дает оснований для отождествления Ер-Саина с Бату.
Небольшая народная поэма «Ер-Саин» повествует о юном герое, который в десятилетнем возрасте становится сподвижником одного из главных героев казахского эпоса — Кобланды-батыра и играет при нем роль «младшего героя», столкнувшись с превосходящими силами калмыков, Кобланды готов отступить, но Ер-Саин, подобно франкскому эпическому герою Роланду, вместе со своими сорока сподвижниками принимает бой и гибнет... по причине недостаточной набожности (?). В отличие от Роланда, Ер-Саина впоследствии оживляет его супруга. Также в эпосе действуют и выросшие чудесным образом (принимая во внимание малолетство самого героя) сыновья Ер-Саина, которые противопоставлены отцу как «слабый тип героя» [Баркова 2003]. Конечно, можно выявить некоторые черты героя поэмы, которые можно отнести и к Бату. Например, «недостаточная набожность» Ер-Саина, зафиксированная, впрочем, применительно к историческому Бату только у Джувейни. Затем упоминание о сыновьях Ер-Саина, которые не могут сравниться с отцом по силе, соответствует историческим сведениям: сыновья Бату не оставили заметного следа в истории. Но в целом можно определенно утверждать, что ни по сюжету, ни по историческому контексту никакой связи между Ер-Саином и Бату (Саин-ханом) нет — кроме использования в имени обоих слова «саин»! Прежде всего вряд ли Бату, один из влиятельнейших правителей Монгольской империи, был бы выведен в качестве «младшего героя» при Кобланды-батыре, даже не обладавшем ханским титулом. Нет никаких параллелей и в отношении происхождения: Ер-Саин рождается по предсказанию ангела у пожилого бездетного Боз-Моная— нет и намека на его ханское происхождение. Впоследствии Ер-Саин ведет жизнь, простого кочевника и казака, расправляясь с былыми обидчиками своего отца, что опять же невозможно отождествить ни с одним периодом жизни исторического Бату [Жирмунский 1974, с. 241, 258]. Кроме того, Ер-Саин, представленный как ногайский богатырь, воюет с калмыками, тогда как в эпоху Бату ни ногайцев, ни калмыков еще не существовало, и вообще, наследник Джучи никогда не вел боевых действий в Монголии и Центральной Азии [Жирмунский 1974, с. 519]. Наконец, и центральный эпизод поэмы — сражение небольшого отряда Ер-Саина против тысяч врагов — не соотвеТствует ни одному известному по источникам эпизоду из жизни Бату.
М. Г. Крамаровский сообщает о героях северокавказского эпоса, прототипами которых послужили монгольские правители—крылатом Хъад-харгасе (Чингис-хан); Сайнаге (Бату, Саин-хан), Балгеа (Берке), Нокае (Ногай) [Крамаровский 2001, с. 16-17; 2003, с. 73]. Между тем современные исследователи кавказского фольклора настаивают на «ложности осмысления» Сайнага как Саин-хана. Согласно их исследованиям Сайнаг — это форма имени одного из гораздо более древних героев аланского эпоса Сауанаг-алдара — «Князя Черной скалы» [см., напр.: Гуриев].
Таковы эпические и фольклорные произведения. Но образ Бату приобретал легендарные черты не только в фольклоре, но и в источниках, которые мы сегодня признаем историческими. Например, в «Скифской истории» А. Лызлова читаем: «Окаянный Батый, видя себе имуща многое воинство, начат дыхати огнедыхателною яростию на народ христианский, хотящи их погубите, и страны оны своими грубыми народы заселити, и истребити имя христианское» [Лызлов 1990, с. 22]. Как видим, образ Батыя практически не отличается от его образа, созданного в художественном произведении — «Повести о разорении Рязани Батыем»! И наделение отрицательного персонажа магическими способностями — прием, широко распространенный в эпосе и фольклоре, — присутствует, таким образом, в историческом источнике, в значительной степени приближая его к разряду мифотворческих произведений [см., напр.: Липец 1984, с. 53].
Интересные «факты» о Бату обнаруживаются и в поздних европейских источниках. Например, польский автор начала XVI в. Матвей Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» пишет: «Четвертым императором был сын Батыя Темир-Кутлу, в переводе с татарского — счастливое железо (темир — счастливый и кутлу — железо). Он был счастлив и любил войну. Это и есть прославленный в истории Темерлан, опустошивший всю Азию и дошедший до Египта» (Меховский 1936, с. 64]. Вторят ему Альберт Кампензе, заявивший, в письме к папе Клименту VII, что «Отец этого Тамерлана известен у нас в Истории под именем Батыя; на Татарском же языке называется Занка (Zаnса)» [Библиотека 1836, с. 17], француз Блез де Виженер, указавший в своей записке польскому королю Генриху де Валуа (1573 г.): «Четвертым ханом татарским был Темир-Кутлук, что значит счастливое железо, сын Батыя, иначе называемый Тамерланом» [Виженер 1890, с. 84], и Даниил Принц, австрийский дипломат, посетивший Москву в 1577 г., написавший в своем отчете по итогам этой поездки, что «Батый имел сына, Тамерлана (Таmerlanam), которого Москвитяне называют Темир-Кутлук (Теmir Kulta); из истории известно, какой он блеск придал своему народу одним только тем, что возил с собой Турецкого Султана, Баязета, заковав его в золотые цепи» [Принц 1877, с. 7]. Вероятно, эти авторы опирались на сведения Матвея Меховского, потому что информации о Бату как отце Тамерлана мы не находим ни у одного русского и тем более восточного автора. Как видим, Бату в позднесредневековой европейской исторической традиции представили отцом Тимура, хотя последний на самом деле никогда не управлял Улусом Джучи и не имел отношения к роду Чингизидов. При этом еще и самого Тимура отождествили с современным ему золотоордынским ханом Тимур-Кутлугом — из династии Туга-Тимура, брата Бату! Тот факт, что оба Тимура (и Хромой, и Кутлуг) жили на полтора века позже Бату, этих историков не смущал.
Таким образом, имя Бату, как и любого другого выдающегося деятеля, стало после его смерти обрастать легендами, причем не только в народном творчестве, но и в исторических сочинениях, которым исследователи привыкли доверять. Порой очень трудно определить, что в источниках вымысел, а что правда. Да и само понятие «правда» весьма относительно: то, что представлялось истинным персидскому летописцу ХIII-ХIV вв. — апологету Бату, могло показаться страшной ложью или нелепостью русскому летописцу или европейскому историку ХV-ХVI вв., которому Бату представлялся исчадием ада.
|
