Царь во хмелю

В чем в полной мере открываются слабость и уязвимость Александра, так это в его невоздержанности. Став после битвы при Гавгамелах и вступления в четыре столицы империи полновластным господином надо всей азиатской роскошью и всеми азиатскими иллюзиями, он не замедлил перенять наиболее скверные привычки своих предшественников — как в отношении платья, так и в отношении стола, напитков, разъездов и протокола. Возобладавшие роскошь и расточительство были предназначены для того, чтобы ослепить восточных подданных, однако грубых и бедных солдат, которые окружали Александра, они лишь уязвляли. Эти люди любили хорошенько выпить, повеселиться, заняться любовью, однако не желали уступать капризам хмельного полководца, игравшего их жизнями.

Кажется, с момента вступления в Вавилон в ноябре 331 года пьянство Александра усугубилось. От попойки к попойке, устраивавшейся по случаю всякого успеха, он медленно, но верно становился закоренелым — уже не выпивохой, а горьким пьяницей. Объяснить это, оправдать и извинить пыталась целая историографическая традиция, представленная Аристобулом, Харетом и Плутархом. Плутарх пишет: «Сколько можно судить, это телесный жар делал Александра как любителем выпить (ποτικόν), так и гневливым» («Александр», 4, 7). В другом месте он добавляет: «Он был менее склонен к вину, чем могло показаться. А впечатление такое создавалось в связи с его долгими застольями, которые он, однако, посвящал не столько возлияниям, сколько разговорам, когда вослед каждой чаше посылалась пространная речь, — да и то лишь когда у него было много досуга. Ведь, в отличие от прочих полководцев, его не удерживали от дел ни вино, ни сон, ни развлечения, ни брак, ни зрелища» (там же, 23, 1–2). Следует также заметить, что досуг у Александра появился лишь после смерти Дария и что преследование врага, как правило, исключает всякую мысль о досуге.

Совсем другая интонация чувствуется в диалоге того же Плутарха: «Про царя Александра говорят, что он не так много пил, как проводил много времени за возлияниями и беседами с друзьями. Однако Филин доказал, что это вздор, на основании „Царских ежедневников“, в которых часто и многократно повторяется: „В этот день спал после винопития“, а бывает, что то же говорится и про следующий» («Застольные беседы», I, 6, 1: «О пьянстве Александра»). Не будем принимать во внимание ни злобные памфлеты Эфиппа и Никобула, ни насмешки комедиографов («Ты выпил больше царя Александра», — говорят у Менандра одному из персонажей): все они писали уже после смерти царя. Но как не учитывать сцены оргий, состоявшихся в Вавилоне в ноябре — декабре 331-го и в Персеполе в апреле 330 года, о которых сообщает нам «Вульгата»? «Повсюду в Персиде как цари, так и знать безумно увлекаются застольями (convivales ludi), вавилоняне же больше предаются винопитию и тому, что за ним следует», — пишет Курций Руф (V, 1, 37), который дает за этим сцены разгула. Было то сделано по приказу или же нет, умышленно или нечаянно, однако пожар дворца в Персеполе явился завершением вакхической пляски, в которой участвовал царь, бывший пьянее остальных.

Напомним, что македонский и персидский обычаи не позволяли разбавлять вино водой, как это делали греки, что опьянение, которому предавались Филипп Македонский и Дарий III, рассматривалось как священное, особенно на пирах в честь богов, и что оно могло быть достигнуто как с помощью густого вина с собственных виноградников, так и с помощью пива или настоек, заимствованных у покоренных народов: фракийцев, пеонийцев, скифов, парфян… Прибавим, наконец, что после Вавилона, в котором взятая из болот или цистерн вода бывала неизменно загрязненной (эти воды называли «нечистыми»), офицеры македонской армии пили только воду из источников или вино. Отсюда и происходит знаменитый жест Александра, который отказался от полного воды шлема, естественно грязного, который протянули ему старые солдаты где-то в пустынях Туркменистана или Белуджистана. Сколько бы ни трезвонила о том легенда, здесь нет ничего ни героического, ни сверхчеловеческого.

Даже обожатели Александра, те, благодаря которым Арриан создал свой «Анабасис», не смогли удержаться от того, чтобы не выразить сожаление по поводу алкоголизма со столь тяжкими последствиями. Умертвив Клита, убийца долго рыдал, он хотел умереть, отказывался есть… и пить, и потребовалось немало различных ухищрений, в том числе философских (этим занимались Каллисфен и Анаксарх), — не для того чтобы излечить его, но чтобы оправдать в собственных глазах: «И он-то страшится человеческого закона и порицания людей! Да ведь это ему самому, одержавшему победу, чтобы властвовать и повелевать, подобает быть законом и мерой справедливости, а не идти в рабство пустому мнению» (Плутарх «Александр», 52, 5). Наиболее взвешенную и человечную интонацию мы встречаем в этой связи у Арриана, который пишет: «Мне жаль Александра в этом несчастье, поскольку в тот раз он оказался побежден сразу двумя пороками, даже одному из которых не подобает уступать разумному мужу, а именно гневом и пьянством» (IV, 9, 1).

От привычки, приобретенной в северных сатрапиях, уже невозможно было избавиться. Свадьбы и пиры в Бактрах, где зимой 328/27 года произошел арест Каллисфена, отказавшегося осушить «большой кубок Александра» и пасть ниц (Плутарх «Застольные беседы», I, 6, 1; «Александр», 54, 5), стали поводом для грандиозных попоек, за которыми в скором времени последовали те, что были связаны с вступлением в Индию, где, согласно источникам Квинта Курция Руфа, Клитарху и Мегасфену, «жены (царей) устраивают пиры; они же подают вино, которого индусы употребляют немало» (Курций Руф, VIII, 9, 30). И в самом деле, из долины Кунара (в античности Эваспл), который отделяет Афганистан от Пакистана, завоеватели поднялись по нему вверх и по долине Пеша проследовали вплоть до Нисы (Вама в Кафиристане). Здесь еще и поныне показывают «следы» Александра: виноградник, священный сад, площадку для жертвоприношений, изготовленный из цельного камня пресс, каменные чаны для брожения вина — творения бога Индры, в честь которого кафиры, или «неверные», еще в прошлом веке справляли праздник в начале ноября. Македоняне, которые уподобили Индру, отца винограда, — Дионису, своему богу вина, название города Ниса (возможно, нынешний Нишей) и дальнюю гору Меру (Кох-и-Мор) — местам, где Дионис провел юность, предались вместе с местными жителями вакханалиям, пляскам и попойкам, которые не стоит недооценивать. Однако едва подошли к концу эти праздничные шествия (κώμος), как македоняне устремились к Массаге-на-Свате (Чакдара), где перебили 7 тысяч человек, несмотря на достигнутые с ними условия сдачи.

Восточные сатрапии и Индия.

Вплоть до Кармании почти не встречается упоминаний о новых попойках. Однако все одержанные в Индии победы, все договоры, заключенные с побежденными царями, все основания Александрий, военных поселений, памятных алтарей на краю познанного мира, все жертвоприношения на реках и на море Александр сопровождал обильными возлияниями. Если литературная традиция их не упоминает, то лишь потому, что они стали привычкой и необходимостью, особенно для человека, которого подхалимы, а возможно, и он сам сравнивали с индийским Дионисом или просто с Дионисом, сыном Зевса, столь близкого грекам и македонянам. Нет никакой причины ставить под сомнение тот факт, что армия, которая оправлялась от перенесенных лишений в Пуре (Бампуре), в Хану на Рудбаре (будущая Александрия Карманская) и в Саидабаде, столице Кармании, по крайней мере на протяжении семи дней справляла победу своего Диониса и что Александр председательствовал здесь не на праздничной процессии и не на маскараде, а на настоящих оргиях, будучи более пьян и безумен, чем когда-либо, потому что он против всяких ожиданий спасся от катастрофы, которую сам же и накликал. Отметим, что от Гедросии и до Сузианы празднества чередовались с преданием смерти наместников, обвиненных во всяческих злоупотреблениях.

Вслед за этим ход событий ускорился. Весной 324 года в Сузах, «придя от погребального костра (индусского философа Каланы), Александр созвал на обед многих друзей и вождей. Здесь он устроил состязание, кто больше выпьет, и назначил победителю венок. Выпивший больше всех Промах вышел на четыре хоя (ок. 13 л) и получил в награду венок весом в талант, однако прожил после этого только три дня. Из прочих же, как сообщает Харет, умер 41 человек, поскольку после пьянки наступила большая стужа» (Плутарх «Александр», 70, 1–2; что подтверждают Афиней, 437а-b и Элиан «Пестрые истории», II, 41).

Тот же источник, если его можно так назвать, а именно управляющий царским двором Харет, повествует об устроенных в Сузах свадьбах, после которых царь и его военачальники погрузились в беспробудное пьянство и прочие излишества. Центральный акт этих совершавшихся одновременно 88 или 89 браков, когда сам царь женился на двух царских дочерях, в соответствии с персидским обычаем состоял в питье неразбавленного вина из одной чаши. На протяжении пяти дней весной 324 года в Сузах продолжался праздник, поскольку по случаю сближения двух аристократий, персидской и македонской, Александр устроил угощение для македонских солдат, взявших в жены азиаток, а таких, судя по всему, были тысячи, «и каждый получил в подарок золотую чашу для возлияний» (Плутарх «Александр», 70, 3). Надо ли доказывать существование связи между этими достопамятными свадьбами и изданным в Сузах указом, в котором утративший всякую меру Александр требовал от всех греческих городов, чтобы его называли «сыном бога Амона» и в соответствии с этим оказывали ему божественные почести?

В октябре 324 года был затеян новый пир в Описе, в 30 километрах к югу от современного Багдада: царь в окружении высших военачальников и представителей знати обоих народов «черпал из одной чаши со всеми и совершал одни и те же возлияния», выражая пожелание, «чтобы между македонянами и персами воцарилось единомыслие и общность власти» (Арриан, VII, 11, 8–9); это был прощальный пир накануне отправки демобилизованных солдат под предводительством занемогшего Кратера и Полиперхонта. Празднества, устроенные на широкую ногу месяцем спустя в Экбатанах при участии сотен атлетов и артистов, и тоже с грандиозной попойкой, завершились совсем скверно: задушевный друг царя Гефестион, у которого начался приступ лихорадки, вопреки рекомендациям врача, принялся есть «и выпил большую чашу охлажденного вина, после чего ему стало плохо и вскоре он скончался» (Плутарх «Александр», 72, 2).

С этого момента Александр словно обезумел. С большим трудом удалось оторвать его от трупа. Начал он с того, что велел посадить на кол врача Главка. Он запретил всякую музыку, в знак траура приказал остричь гривы и хвосты всех лошадей и мулов, распорядился посбивать зубцы с крепостных стен окрестных городов, объявил траур на всей территории империи и послал вопросить оракула Амона в египетской пустыне, следует ли почитать Гефестиона как героя или как бога. Александр поручил Пердикке с большими почестями доставить набальзамированное тело покойного в Вавилон. И между тем как придворные состязались в лести, прикидываясь, что верят в вечное присутствие между ними покойного, Александр искал забвения в охоте на людей: прямо посреди зимы он провел карательную экспедицию против горных жителей Луристана, убивая всех, кто попадался ему на глаза, — как передают, тысячи и тысячи касситов. То были жертвы, предложенные в качестве приношения возлюбленному Гефестиону.

Чтобы разогреться и возбудиться, царь пил и пил. Если полицейский пьян, ему не доверяют оружие, а коли оно у него имеется, если он его применит, будет виновен вдвойне. Спускаясь по западным склонам Загра, Александр вынашивал безумные замыслы, те, которые, набросанные рукой его секретаря, были найдены в царских бумагах шесть месяцев спустя. Это и строительство тысячи военных кораблей с 4–5 рядами гребцов с каждого борта, и плавание вокруг Африки, и завоевание Западного Средиземноморья, и устройство магистрального пути от Египта до Гибралтара, и возведение шести великолепных храмов стоимостью 1500 талантов каждый (самый большой из них — в Троаде), и переселение народов с одного континента на другой, и «строительство гробницы отцу Филиппу, которая по своим размерам приближалась бы к наибольшей из египетских пирамид» (отметим, что пирамида Хеопса имеет 147 м в высоту) (Диодор, XVIII, 4, 3–6). Именно тогда Александр рассматривал предложения архитектора Динократа, который утверждал, что способен превратить гору Афон в громадную статую царя, совершающую вечное возлияние богам: вероятно, ему-то царь и повелел построить для горячо любимого Гефестиона катафалк высотой с восьмиэтажный дом стоимостью в 12 тысяч талантов (Витрувий II вступл.; Плутарх «Александр», 72, 6–8; Диодор, XVII, 115). Это и есть та самая дерзость (ύβρις), как называли ее греки, то, что, по их выражению, «превосходит человеческую природу» (μείζον ή κατ' άνθρωπου φύσιν).

Не станем повторять то, что было уже сказано относительно сумбурных поступков Александра, которые последовали за этой ужасающей кампанией продолжительностью в 40 дней и сопровождали расквартирование армии в Вавилоне. Были тут и попытки преодолеть тоску и страх, которые угнетали дух царя, и подготовительные мероприятия к походу в неизвестность, и инспекционные поездки по Евфрату и окружающим город болотам, и приемы послов, и изнурительные заседания трибунала, и соблюдавшийся с большой помпой траур, и неприкрытая радость по возвращении посланцев, отправлявшихся в оазис Сива: с этих пор Гефестиона почитали как полубога. В это же время по велению царя были убиты кормчий, нашедший потерянную диадему Александра, и неизвестный, по неосторожности усевшийся на его трон.

Чтобы отблагодарить богов за прошлые, настоящие и будущие успехи, Александр раздал солдатам продовольствие и вино, а сам отправился пировать, веселиться и прежде всего пить — ведь стояла несносная жара. Буря в его душе достигла апогея в конце мая 323 года, когда он убедил себя, что сыновья Антипатра, регента Македонии и «стратега» Европы, находятся подле него, чтобы его убить. Одного из них, Кассандра, он таскал за волосы и бил головой о стену. Он угрожал. У него начались видения, или, скорее, разновидность горячки: он видел или думал, что видит самого крупного льва вступившим в схватку с ослом, ему мерещился угрожающий полет воронов. «Ударившись в божественное, Александр стал беспокоен и крайне боязлив… Весь царский дворец был полон жертвоприносящих, очищающих и гадающих» (Плутарх «Александр», 75, 1–2).

Страх и трепет^[37]. Как удачно согласуются эти понятия с симптомами, указанными в «Царских ежедневниках», а также с теми, о которых сообщает «Вульгата»: неутолимая жажда, острая боль в области спины или, лучше будет сказать, межреберья, лихорадка, которая в этой более чем жаркой стране в июне месяце 323 года проявлялась в виде озноба и клацанья зубами, бред, желание броситься в воду, абулия^[38], прострация, скованность шеи и, наконец, потеря сознания! Исследователи не уделили достаточного внимания свидетельству самого серьезного историка: «Аристобул говорит, что у Александра начался сильный жар, вызвавший жажду, и тогда он выпил вина, после чего впал в беспамятство (φρενιτιάσαι) и умер в 30-й день Десия» (Плутарх «Александр», 75, 6). Официальная версия принимает в расчет лишь три дня сплошного пьянства, целых семь дней усиливающейся лихорадки, а затем два дня афонии^[39] и полубессознательного состояния и, наконец, два дня комы. Ни слова о физиологии. При царе находятся лишь военачальники и солдаты. Однако другие свидетели, те, о которых упоминают Клитарх, Псевдо-Каллисфен и «Книга о смерти Александра», — врачи, которые постоянно окружают царя, домашняя челядь, которая перенесла его, подкошенного недугом, в его комнату, его жены, и в первую очередь Роксана, которой есть чего бояться в случае смерти Александра, прорицатели и знахари, к которым тут же обратились за советом, — эти свидетели, явно необязательные для протокола, способны подпортить образ непобедимого бога, и они вполне достойны того, чтобы их выслушать, ибо все они оказались неспособными вытащить Александра из глубочайшего запоя⁷⁸.

Если бы речь шла о преходящем синдроме тяжелого похмелья или приступе малярии (в доказательство этого, впрочем, решительно ничего не приводится), медики, воспитанные в школе Гиппократа или Аристотеля, могли бы тут же оказать помощь. Однако что можно было поделать с результатами неуемного пьянства, которое длилось, усугубляясь, по меньшей мере шесть лет и завершилось сценами белой горячки? Очевидно, ничего, тем более если они усматривали в несмешанном вине божественную влагу, а в опьянении — акт овладения бога Диониса человеческим существом. Так что безумие оказывалось священным недугом. Современные клиницисты, которым известно, что такое зрительные галлюцинации, фазы беспокойства и эйфории, непоследовательность мышления, сильный общий мышечный тремор, а также финальная стадия, развивающаяся на протяжении нескольких дней, предпочли бы лечить такой острый психоз соответствующими химическими препаратами: инъекциями снотворного и алкоголя, а также суровейшим режимом. В первую очередь они приняли бы во внимание предвестники недуга, сексуальные излишества, боевые ранения, переутомление и, наконец, недавнее горе Александра, которое он, как и бессчетное множество других людей, пытался утопить в вине.