|
Греки начали заниматься физиогномикой по крайней мере с того времени, когда Гомер в конце VIII века до н. э. сочинял свои «Илиаду» и «Одиссею»: внешний вид героев, их поведение и даже имя служили объяснением характера. Достаточно перечитать портрет Одиссея, который набрасывают Елена с Антенором, разглядывая его с троянских стен: приземистый, ворчун с опущенным взглядом, скрывающий под деревенским видом непомерные сообразительность, расчетливость и красноречие («Илиада», III, 200–224). Мы делаем то же самое, когда говорим об упрямом лбе, волевом подбородке, чувственных губах, красноречивых жестах.
Искусство узнавать людей по физиономии было теоретически обосновано Аристотелем и его школой. В конце «Первой аналитики» объясняется, что внешность есть знак, σημείον, внутреннего, подобно тому, как форма есть знак материи, а видимость — сущности. Греки, охотники до театральных зрелищ, не преминули поразмышлять о значении и роли маски, той маски, которую мы надеваем с самого рождения и которая нас то защищает, то выдает. Физиогномике были посвящены многие трактаты Антония Полемона (88–145), врача Адамантия (первая половина IV в. н. э.) и его латинского переводчика (вторая половина IV в.) и многие другие анонимные сочинения на греческом, латинском и арабском языках, которые в 1880 году издал Рихард Фёрстер в лейпцигском издательстве Тойбнера (вышли также во Франции в серии Belles Lettres, изд. J. André). «Scripta Physiognomonica» («Физиогномические сочинения») занимают много томов, ими вдохновлялись и такой ритор, как Квинтилиан (посвященный жестикуляции, мимике и особенно выражению глаз раздел «Воспитание оратора», XI, 3, 65–136), и такие биографы, как Плутарх и Светоний. Не будем преувеличивать их значения, тем более когда речь идет о персоне (то есть буквально маске) Александра52. Это особенно верно потому, что Полемон (изд. Фёрстера, I, р. 144, 14) и Адамантий (v. II, p. 328; ср. латинского анонима, перевод André, 8, 33, р. 78) заявляют, что блестящие и находившиеся в вечном движении глаза Александра свидетельствуют о его плохом характере, гневливости и гордыне. Кроме того, влажность взгляда (глаза с поволокой)53, согласно Адамантию, свидетельствует о безмерном честолюбии.
А вот еще у Плутарха («Александр», 4, 2–5): «И чему более всего подражали впоследствии многие диадохи и друзья — это легкий наклон шеи в левую сторону и глаза с поволокой, что с большой точностью воспроизвел мастер. Когда же Апеллес изображал Александра в виде громовержца, он не передал цвет его кожи, а изобразил его более темным и закопченным. На деле, как говорят, он был очень белым, причем эта белизна более всего распространяла сияние от груди и лица. От его кожи приятно пахло… Причиной этого была его комплекция, горячая и склонная легко вспыхивать». В двух других трактатах («Как отличить льстеца от друга», 53d; «Пирр», 8, 2) тот же автор упоминает грубость и жесткость голоса Александра.
И нигде ни слова о голубых глазах и светлых волосах: и лишь в латинской версии «Романа об Александре» (IV в. н. э.) он превратился в пошлого блондина Менелая, у которого один глаз — чисто голубой, а другой — почти черный. Удовлетворимся теми указаниями, которые Плутарх позаимствовал из записок Аристоксена Тарентского, ученика Аристотеля, и, быть может, еще из «Истории» Харета Митиленского, управлявшего царским двором: лицо Александра дышало живостью, готовностью парировать реплику и воспламениться в ответ, а подчас — и жестокостью. На копии с картины Филоксена Эритрейского, которую мы видим в музее Неаполя, у него темные волосы и бакенбарды, а также глубокий и печальный взгляд. Я склонен полагать, что александрийская эпоха, которая наблюдала Александра и восхищалась им в его прозрачном саркофаге, усматривала в нем подлинный образец греческой красоты, и что именно эту идеальную форму имел перед глазами Полемон в эпоху Адриана, когда писал: «Те, кому удалось сохранить эллинскую и ионийскую расу во всей чистоте, — люди довольно высокого роста, скорее широкие в кости, стройные, хорошо скроенные, довольно светлокожие. Волосы у них вовсе не светлые (то есть они чистые брюнеты или шатены), довольно мягкие и слегка волнистые. Лица их вписываются в квадрат, губы тонкие, нос прямой, глаза блестящие и полные огня. В самом деле, глаза греков красивее всех в мире». Всему миру известно, что в своем подавляющем большинстве глаза у греков карие. Таким представляется нам Александр, по крайней мере отчасти, по статуям, камеям и монетам, на которых он изображен в более или менее идеализированном виде.
Изображениям Александра посвящены целые тома54, и после исследования Маргарет Бибер (1964) года не проходит, чтобы из тьмы времен не был извлечен какой-либо забытый или неопознанный памятник. Наиболее древней и подлинной, хотя и достаточно заурядной, является маленькая (высота 2 см) головка из слоновой кости, которую в 1977 году нашел Манолис Андроникос возле погребального одра Филиппа II в его гробнице в Палатице. Здесь мы видим огорченное или обеспокоенное лицо молодого (пожалуй, около 20 лет) царя, с изборожденным морщинами лбом, поднятыми вверх бровями и обращенным к небу взглядом, удлиненным носом, круглым и довольно сильным подбородком. Многие из этих черт вновь встречаются в акцентированном виде на повторениях статуй, которые приписываются Лисиппу, штатному портретисту Александра. Наиболее знаменитой из этих работ была, судя по всему, статуя «Александр с копьем».
Вообще-то мы располагаем двумя рядами изображений этого типа: один представляет Александра обнаженным, между тем как на другом его плечи покрыты военным плащом: бронзовая скульптура из Лувра, герма или столбовидный бюст Азары и голова из Женевы позволяют составить слабую идею об оригинале, атлете в минуту отдыха, который устремил взгляд в небо и держит в правой руке короткое копье. Оригинал статуи находился в Александрии, и многие склонны датировать ее зимой 332/31 года. Статуя послужила поводом к написанию немалого числа эпиграмм. Вот одна, принадлежащая Посидиппу из Пеллы, который, судя по всему, видел статую во дворце Птолемея Филадельфа («Греческая антология», XVI, 119):
Руки отважны твои, Лисипп, сикионский ваятель,
Мастер весьма искушенный: огонь излучает та медь,
Что в Александра влита! Не будем же строгими к персам:
Бык, побежавший от льва, может быть нами прощен.
Что впечатлило здесь поэта — это сверкание глаз, возникшее из соединения стекла, известняка и бронзы; но также и мощь мускулатуры, контрастирующая с небольшого размера головой: таковы Геракл Эпитрапедзий, предок Александра, и бог войны Apec, оба созданные тем же литейщиком, который после битвы при Гранике получил заказ на создание 24 героев, товарищей Александра.
Считается, что с этих пор лицо царя, прежде затуманенное и женственное, приняло мужественный и полный живости вид, который напоминает профиль Геракла, покрытого шкурой льва, этого символа монархии. Полубога Геракла мы и видим на монетах, которые чеканились в Амфиполе после 335 года. О каком бы изображении мы ни говорили, о голове ли Дресселя, Шварценберга, голове из музея Баррако в Риме или же об Александре Ктисте из музея в Кабуле, характерные черты этого вечно безбородого и слегка наклоненного лица таковы: разделенная надвое прядь волнистых волос, спадающих подобно гриве с середины лба (это то, что принято называть αναστολή, «отбрасывание назад»), глубокие глазницы, поднятые вверх глаза, нос с горбинкой, раздувающиеся ноздри, небольшой рот, четких очертаний подбородок. Монеты с профилем Александра, которые чеканили его преемники Птолемей и Лисимах начиная с 322–321 годов, подчеркивают, кроме того, большие мешки под глазами и горбинку довольно крупного носа на полноватом лице. Несомненно, здесь перед нами маска государя в последние месяцы его правления или то, какой выглядела его мумия в Александрии. На всех официальных портретах Александра нашим глазам открывается вовсе не умиротворенность, благость или сила. Даже в идеализированных, в них есть нечто глубоко двусмысленное: «львиность» и женственность в одно и то же время. Они выражают непостижимый вопрос, сдержанный порыв, а также некую горечь. Страдающая, романтическая, и как бы то ни было — душа со своей внутренней жизнью.
52У античных авторов мы встречаем очень мало замечаний относительно телесных данных Александра, и возможно, что все они вдохновлялись живописными или скульптурными произведениями. Выстраивая их хронологически, мы читаем такие наблюдения у Посидиппа Пеллей-ского иАсклепиада Самосского (в «Антологии» Плануда, XVI, 119 и 120); у Квинта Курция Руфа, III, 12, 16; V, 2, 13; VI, 5, 29; у Плутарха «Александр», 4, 1–3; «Об удаче или доблести…», II, 2, 3 335 В; «Как отличить льстеца от друга» 8 53 D; Полемона «Scripta Physiognomonica», I, p. 144 Foerster; Арриана, VII, 28, 1; Элиана «Пестрые истории», XII, 14; Солина «Собрание достопамятных сведений», 9, 20; Адамантия «Scripta Physiognomonica», II, p. 328; Эвмена «Панегирик Константину», XVII; Юлия Валерия «Жизнь Александра», XIII; Цеца «Хилиады», VIII, 409–427; XI, 90— 101. Большая часть этих авторов ограничивается тем, чтобы повторять, что Александр был образцом даже по канонам греческой красоты: крепкое тело среднего роста, склоненное лицо с блестящими выразительными глазами. Детали эти датируются не раньше II в. н. э. (450 лет после смерти Александра!), когда идеализация сделала свое дело.
53Понятие «влажность» взгляда (ύγρότης τών όμμάτων ύγρά όμματα) привлекала внимание греческой физики, медицины и физиогномики, начиная с Демокрита (ок. 430 г. до н. э.) и вплоть до Адамантия (IV в. н. э.), в особенности аристотелевскую школу (см., например, Diels, «Vorsokratiker», A. 135, В. II, S. 114; Аристотель «О частях животных», II, 2, 648а; «Метеорологика», III, 4, 374а; Адамантий, o.c., I, 12). «Влажный взгляд» предполагает и свидетельствует о характере положительном, здравом нравственно, мягком и нежном, и он противоположен взгляду «жесткому» (σκληροφθαλμία, см.: Аристотель «О частях животных», ук. место; «Исследование о животных», 505Ь, 1; 526а, 9; Феофраст «О чувстве», 36). При переводе знаменитого описания Плутарха («Александр», 4, 2 и т. д.) позволительно сомневаться, следует ли предпочесть «нежность взгляда Александра» («la douceur du regard d'Alexandre» — Amyot, L. Homo, Frank Cole Babbit) или «его увлажненный (и даже нежный, если верить Аристотелю) взгляд» («son regard mouillé» — Ch. Picard). Перевести это как «ясность взгляда» значит погрешить против здравого смысла; «текучесть взгляда», особенно если говорить о бронзовых произведениях Лисиппа, вообще ничего не значит. Употребляя слово άγωνίώ, «беспокойство, замешательство» (которое чаще всего встречается у греческих историков, когда они желали выразить душевную глубину Александра), историки устанавливали связь между тем, что они знали о беспокойном характере этого человека, и тем, что видели на его портретах: нечто противоположное твердости и сухости.Ύγρόν, «влага», — качество, которое в античности приписывалось исключительно женщинам (например, Аристотель «О происхождении животных» I 8, 748Ь; «История животных», IV, 2, 538 Ь; Гиппократ «О диете», I, 34; Плутарх «Застольные беседы», III, 3, 650 В — С). Большинство портретов Александра, особенно относящихся к римской эпохе, имеет в себе нечто женское.
54Чтобы попытаться классифицировать и датировать бесчисленные портреты Александра, которыми мы располагаем, следует обратиться к следующим исследованиям и статьям: Charles de Ujfalvy, Le type physique d'Alexandre le Grand, d'après les auteurs anciens et les documents iconographiques. Paris, A. Fontemoing, 1902.
G. Lippold, Real Encyclopädie der classischen Altertumswissenschaft, XIV, 1928, статья Lysippos 6, Sp. 52–57, 61 ел.
К. Gebauer, «Alexanderbildnis und Alexander Typus», Athenische Mitteilungen, B. 63–64 (1938–1939), pp. 1-106 et planches 1-16.
G. Kleiner, «Das Bildnis Alexanders des Grossen», Jahrbuch des deutschen archäologischen Instituts, B. 65–66 (1950–1951) pp. 206–230.
Ch. Picard, Manuel d'archéologie grecque. La sculpture. IV, 2, Paris, 1963, pp. 690–753.
Margarete Bieber, Alexander the Creat in Greek and Roman Art, Chicago, Argonaut Inc., 1964.
Paul Goukowsky, «Le portrait d'Alexandre», R.E.G., LXXIX (1966), pp. 495–498: критическое рассмотрение предыдущего труда.
Е. von Schwarzenberg, «Der lysippische Alexander», Bonner Jahrbücher, 1967, pp. 58—118 (ià pp. 70–72 он специально рассматривает «влажность» взгляда Александра).
Tonio Holscher, Ideal und Wirklichkeit in den Bildnissen Alexanders des Grossen. Heidelberg, С Winter. Universitätsverlag, 1971.
Mary Renault, The Nature of Alexander (ill.). New York, Pantheon 1975 et 1976.
Sylloge Numorum Graecorum, V. Ashmolean Museum. Oxford, Pt. III: Macedonia, pl. 46–65. Londres, 1976.
Bernard Andreae. Das Alexandermosaik aus Pompeji. Recklinghausen, 1977.
Ε. von Schwarzenberg, «The Portraiture of Alexander», â: Fondation Hardt, Entretiens XXII: Alexandre le Grand, image et réalité. Genève, 1976, pp. 223–267 (cf. R.E.G., 1977 pp. 128–129).
P. Goukowsky, Essai…, I, 1978, pp. 206–214 (Александр с головным убором в виде передней части головы слона; Александр Ктистес, то есть «Основатель»); Essai…, II, 1981, pp. 138–140 (два аутентичных портрета Александра).
Mary-Anne Zagdoun, «Collection P. Canellopoulos: Sculptures II, № 11, portrait d'Alexandre», B.C.H., 1979, pp. 411–416.
Kate Ninou, Loula Kypraiou, и др., Alexander the Great, History and Legend in Art, Archaeological Museum of Thessaloniki, 1980.
A. N. Oikonomidès, The Coins of Alexander the Great. An introduclory Guide, Chicago, 1981.
|
