Верхняя Русь

Судя по летописным известиям, в 860-х гг. княжеская власть северорусских земель контролировала Ладогу и Новгород, Изборск и Полоцк, Белоозеро и Ростов. Первичным ядром этого раннегосударственного образования к середине IX в. было «племенное княжение» словен ильменьских. Исследования последних лет все отчетливее выявляют его центр, археологически представленный сгустком поселений (укрепленных и открытых) в районе Новгорода, на побережье оз. Ильмень, в истоке Волхова⁹.

В низовьях Волхова, недалеко от выхода в Ладожское озеро, летописное «озеро Нево», устье которого (река Нева) «внидеть в море Варяжьское», уже в VIII в. возник сгусток поселений, центром которого была Ладога (илл. 69) («Старой» она стала называться с 1704 г., после основания Новой Ладоги в 12 км вниз по Волхову)¹⁰. С середины VIII в. Ладога и Ладожская волость¹¹ были естественной зоной наиболее ранних славяно-скандинавских контактов. Своего рода аванпост славянских поселений, выдвинутый далеко на север, в редко заселенные земли протокарельских, «чудских» финских племен, Ладога стояла там, откуда для норманнов начинались тысячекилометровые водные пути по рекам, протекавшим через лесные просторы Русской равнины, к берегам Каспийского и Черного морей, к богатым городам Восточного Средиземноморья и Передней Азии. Здесь, в глубине равнины, становились невозможными внезапные набеги, грабежи и дани, которым подвергались племена морских побережий. Передвигаться и успешно действовать в этих бескрайних пространствах пришельцы могли, лишь установив мирные и тесные отношения с местным населением.

69. Археологическая карта Старой Ладоги и ее ближайших окрестностей.

69. Археологическая карта Старой Ладоги и её ближайших окрестностей.

Условные обозначения:
1. неолитические стоянки,
2. селища (неукрепленные поселения),
3. городской культурный слой,
4. городища (укрепленные поселения),
5. древнерусские храмы,
6. сопки,
7. курганы,
8. грунговые могильники,
9. каменные могильники.

Памятники:
1 Подол,
2-4 Горчаковщина,
5 Велеша,
9,10 урочище «Сопки»,
11,12 урочище «Олеюва могила»,
13-15 урочище «Захолмье»,
16-20 Любша,
21,22 Малышева гора,
23-27 на территории Успенского монастыря,
28-30 на территории ладожского посада,
31,32 Староладожская крепость,
33-35 Земляное городище,
37 урочище «Щелега»,
38-41 урочище «Плакун»,
42 Васильевский погост,
43,44 Лопино,
45-50,54 урочище «Победище»,
51 Заклюка,
52,53 Княщина,
55 Извоз.

Укрепленные «городки», древнерусские «грады» (археологически городища), разбросанные по течению Волхова от Ладоги до Новгорода и в пределах новгородской округи, при возможных различиях в интерпретации в целом весьма правдоподобно объясняют древнейшее скандинавское наименование Руси. Gardar (Гарды, букв, др.-русск. «города»¹², а точнее, если следовать летописи, именно «грады» в самом первичном значении). Однако крупнейшим экономическим центром низовьев Волхова с 750-х по 850-е гг. было неукрепленное, открытое торгово-ремесленное поселение в Ладоге. Лишь с 862–864 гг., когда, по летописи, Рюрик строит здесь «город» (крепость), она могла получить популярное у скандинавов название Альдейгьюборг, «крепость на Ладоге» (Alode-jogi — чудское, ижорско-карельское имя р. Ладожки, в месте впадения которой в р. Волхов стоит крепость IX–XVI вв.).

Культурный слой на площади около 16–18 га, ограниченной городскими могильниками (с курганными и бескурганными погребениями к северу и югу от поселения); цепочки сопок (возможно, династические усыпальницы местной знати), протянувшиеся по обоим берегам Волхова, от Ладоги к Велеше; ранние клады арабского серебра (786, 808, 847 гг.), средиземноморские стеклянные бусы, передневосточная «люстрованная» керамика, балтийский янтарь, фрисландская резная кость характеризуют масштабы и значение торгового поселения в Ладоге (цв. илл. 9, 19, 25). Оно поддерживало активные контакты с Хедебю и Волжской Булгарией. Торжище общеевропейского масштаба было и крупным ремесленным центром; здесь уже в VIII в. возникли работавшие на вывоз костерезные, бронзолитейные, стеклодельные мастерские. Выполнявшее важные экономические функции в земле словен и при этом полиэтничное поселение было естественным местом наиболее ранних и интенсивных славяно-скандинавских контактов¹³.

В древнейших слоях ладожского поселения, датированных 750–830 гг. (горизонт Е3) встречены вещи северного облика (цв. илл. 26), в том числе набор ремесленных инструментов¹⁴. Интенсивность контактов возрастает в 840–850-х гг. (горизонт Е2), о чем в Ладоге свидетельствуют находки некоторых культовых вещей, которые не могли быть предметом торговли (например, палочка с рунической надписью)¹⁵. По-видимому, это время можно сузить до 840 гг., когда начинается массовое поступление дирхема из Восточной Европы в страны Балтики¹⁶.

Около 860 г. (на стыке горизонтов E2-E1) произошел тотальный пожар Ладоги. Не связан ли он с событиями, предшествовавшими приглашению варяжского князя? После «изгнания варягов» славянские и чудские племена пребывали некоторое время в междуусобной распре.

Одновременно, по наблюдениям нумизматов, примерно на десятилетие прерывается поступление серебра в Швецию и на Готланд¹⁷. Обострение отношений славян со свеями, однако, противоречило объективным интересам и потребностям балтийской торговли, к этому времени уже приобретавшей общеевропейское значение.

Анализ письменных, археологических и нумизматических данных заставляет предположить, что славянская знать Ладоги нашла весьма дальновидный выход из политического межплеменного и международного кризиса. «Призвание Рюрика», если рассматривать его как обращение к одному из предводителей датских викингов, было хорошо продуманной акцией, позволявшей урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики; при этом, учитывая характер отношений в то время между датчанами и шведами в первую очередь, военно-политический союз ладожских славян с датскими «варягами» прочно закрывал дорогу к Ладоге «свейским находникам».

Давно уже выдвинутое в литературе отождествление Рюрика с предводителем викингов Рёриком Ютландским (Hroerekr) в последнем своем фундаментальном исследовании поддержал акад. Б. А. Рыбаков¹⁸. «Доладожский» период деятельности Рёрика (Рюрика) на Западе детально исследован¹⁹. Рёрик, один из мелких датских конунгов, до 850-х гг. владел Дорестадом во Фрисландии (вскоре после того разграбленным викингами). В
850-е гг. он обосновывается в области р. Эйдер, в южной Ютландии; таким образом, он контролировал выход к Северному морю для Хедебю, крупнейшего к этому времени центра скандо-славянской торговли на Балтике. Возможно, Рёрик участвовал в организованной датчанами в 852 г. блокаде шведской Бирки, основного торгового конкурента Хедебю (датская блокада, в частности, мешала попасть в Бирку Ансгару при его второй поездке).

Обращение к этому конунгу-викингу, враждовавшему и с немцами, и со шведами, а в силу того поддерживавшему лояльные отношения с балтийскими славянами, свидетельствует о хорошей осведомленности славян в ситуации на Балтике. Видимо, в 862 г. состоялись первые переговоры ладожских славян с Рёриком; в следующем 863 г. он еще находился на Западе. Лишь в 862 г., как сообщает Ипатьевская версия «Повести временных лет», Рюрик и его дружина, видимо, «придоша к словеном первее и срубиша город Ладогу»; это сообщение находится в одном контексте с дальнейшими действиями Рюрика, который «пришел к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород… и роздая мужем своим волости и городы рубити: овому Польтеск, овому Ростов, другому Белоозеро»²⁰. Речь идет, по-видимому, о единой, согласованной акции, когда представители княжеской администрации в союзе с племенной верхушкой возвели подчиненные центральной власти укрепления во всех основных политических центрах верхней Руси.

Через шесть – восемь лет, в 870 г., Рюрик вернулся на Запад, чтобы урегулировать владельческие отношения с франкским и немецким королями. За это время, очевидно, в Новгороде оформилась оппозиция во главе с Вадимом Храбрым. Вернувшись не позднее 874 г., Рюрик успешно подавил сопротивление части племенной старейшины, а .чтобы закрепить свое положение, вступил в брак с представительницей одного из местных знатных семейств («Ефанда» в известиях, извлеченных В. Н. Татищевым из «Иоакимовой летописи»)²¹. Умер Рюрик, согласно летописной хронологии, в 879 г.

В целом его деятельность соответствовала прежде всего интересам местной, в первую очередь славянской, племенной верхушки, стремившейся обеспечить прочный контроль над основными центрами и путями, равным образом как и стабильность экономических отношений на Балтике.

С начала 870-х гг. поступление серебра из Восточной Европы в Скандинавию было устойчивым и равномерным²², что свидетельствует о все более важном значении Древней Руси в балтийской экономической системе. В то же время до самого конца X столетия нет никаких сведений о нападениях викингов на Ладогу. Время набегов и «даней» сменяется длительным периодом взаимовыгодных торговых, политических и культурных связей.

К этому времени относится обособленное варяжское кладбище в Ладоге, едва ли ни единственный в пределах Древней Руси самостоятельный скандинавский курганный могильник, в урочище Плакун, на правом берегу Волхова, напротив крепости. Раскопано около 15 курганов: в 7 или 8 из них содержались погребения по обряду сожжения в ладье (обычай, типичный для дружин викингов и представленный во всех Скандинавских странах, а также за пределами Скандинавии, в местах особой активности норманнских дружин); одно погребение в деревянной камере (около 880 г.) демонстрирует новый погребальный обряд, характерный для зарождающейся раннефеодальной знати и в это время представленный в Бирке и в Хедебю. Датировка могильника-850–925 гг. Весьма скромные по составу материалы Плакуна (бусы, ладейные заклепки, обломки гребней, единичные находки оружия) соответствуют представлениям о положении Рюрика и его дружины; согласно «Никоновской летописи», опиравшейся на какие-то не дошедшие до нас источники, варяги, откликнувшись на приглашение славян и чуди, «едва избрашася»²³.

Обособленному кладбищу дружины и двора пришлого конунга противостоят в Ладоге 5–7 групп сопок, монументальных насыпей со сложным переплетением славянских, балтских, финских, скандинавских черт погребальной обрядности. Именно эти сопки позволяют опознать ведущую социальную силу ранней Ладоги, династии боярской знати, выделившейся племенной верхушки: в условиях межплеменной конфедерации (с середины VIII в. в Ладоге контактировавшей и с норманнами) состав этой знати и ее культура, в основе — славянские, естественно, обретали определенные межплеменные и надплеменные черты (цв. илл. 27). Как и в Новгороде, знатные семьи-династии были руководителями и создателями новой политической организации, проявившейся и в формировании городских «концов» (в Ладоге их 5), и в образовании тяготевших к городам «волостей» и «земель»²⁴. Самые ранние погребения ладожских сопок с отчетливыми атрибутами ведущих социальных функций, выраженных в деталях погребального обряда и инвентаря, датируются серединой VIII в., то есть более чем на сто лет предшествуют появлению Рюрика с его дружиной.

К этой знати, во второй половине IX в. уже достаточно сложной по составу, принадлежал преемник Рюрика, Олег Вещий. Семантика его прозвища, а прежде всего имени — славянского Ольгъ (др.-сев. Helgi – «священный»), причем сразу в славянизированной форме (в отличие от норманнских имен, например, послов 907, 912 гг.), возможно, указывает на определенные сакральные, княжеско-жреческие функции. При Олеге в Ладоге наступает время глубоких социально-политических перемен. Упорядочивается ее застройка, приобретающая сложившуюся урбанистическую структуру, с делением на укрепленный «детинец», кремль и открытый посад. Первоначальная, по-видимому деревянная, крепость на мысу (ее следы пока не обнаружены) при Олеге заменяется каменной. В 1974–1975 гг. в Ладоге были исследованы сложенные из известняковых плит на глине башня и стена, окружавшая мыс по его периметру²⁵. По времени своей постройки ладожская твердыня соответствует укреплениям, которые в 870–890-х гг. под влиянием походов викингов в большом количестве сооружались в странах Западной Европы.

По размаху своей деятельности и стратегической мысли Олег далеко превзошел своего предшественника. Он впервые создал межплеменную славяно-варяго-чудскую армию и, предприняв в 882 г. невиданный по составу его участников поход, окончательно объединил северную (Верхнюю) и южную (Низовскую) Русь в единое государство со столицей в Киеве. Тогда же новый глава государства «нача городы ставити» и обязал Новгород платить дань варягам «мира деля»; исчислявшаяся в 300 гривен (75 северных марок серебром), эта сумма, согласно нормам, реконструированным для скандинавского общества IX–XI вв., была достаточна для оплаты услуг небольшого военного отряда в два–три корабля, очевидно обеспечивавших безопасность мореплавания в Финском заливе. Сохранявшиеся до 1054 г., эти военные субсидии (подобные тем, которые уплачивала своим соседям и Византия) составили в итоге не более 0,25% от общего количества серебра, поступившего из Руси в Скандинавию²⁶.

Стабилизировав отношения на севере Руси, Олег затем проводит активную политику Киевского государства на юге; подчиняет власти Киева древлян, северян, радимичей (освобождая последних от хазарской зависимости), а в 907 г. организует поход на Константинополь, увенчавшийся заключением первого дошедшего до нас международного договора Руси с Византией (912 г.). Вскоре после этого, согласно одной летописной версии, «иде Олег к Нову-городу и оттуда в Ладогу ...есть могила его в Ладозе»²⁷. Ладога, таким образом, оказалась местом, где ушедший из Киева князь упоминается в последний раз; летописцы расходились при описании обстоятельств последних лет жизни Олега: одни писали, что он похоронен в Ладоге, другие — что его могила находится в Киеве. Северная версия признана более правдоподобной. Действительно, если Олег был, как можно предположить, инициатором строительства ладожской каменной крепости, то его пребывание под защитой воздвигнутых им каменных стен не кажется случайным. Вообще вплоть до середины XI в. источники подчеркивают вполне самостоятельное (по отношению к Новгороду) значение Ладоги, связанной непосредственно с киевским княжеским домом.

Как владение киевского князя Владимира (Вальдамара Старого) рассматривали Ладогу норманны, когда в 997 г. викинги норвежского ярла Эйрика Хаконарсона разрушили город и сожгли крепость²⁸. Через два десятилетия, около 1020 г., Ладогу и прилегающую к ней в низовьях Волхова область («Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему принадлежит») Ярослав Мудрый отдал во владение своей жене, киевской княгине Ирине (Ингигерд, дочери шведского конунга Олава Шётконунга). Великокняжеским наместником в Ладоге стал родич Ингигерд, ётский ярл Рёгнвальд. В эти годы в Ладоге не раз находили приют норвежские конунги-викинги, изгнанные из страны во время усобиц: Олав Святой, его сын Магнус, зять Ярослава Харальд Хардрада.

Рёгнвальда в Ладоге сменили его сыновья, Ульв и затем Эйлив. Третий его сын, Стейнкиль, в 1056 г. (после гибели сыновей Олава Шётконунга) был призван из Ладоги в Швецию, избран конунгом и стал таким образом основателем новой шведской королевской династии²⁹. В последней четверти XI в. Ладога подчиняется уже не великокняжеской, а новгородской администрации. В 1105 г. новгородцы совершили «в Ладогу» (вероятнее, в Приладожье) военный поход, а в 1114 г. ладожский посадник Павел в присутствии князя Мстислава Владимировича заложил в Ладоге крепость «камением на приспе»³⁰. Пятьдесят лет спустя, когда шведы после первого «крестового похода» в Финляндию в 1164 г. с пятитысячным войском вошли в Волхов и осадили Ладогу, крепость успешно выдержала осаду; захватчикам пришлось отступить на восток, где они и были разбиты на р. Воронеге новгородским князем Святославом Ростиславичем.

Шведская рать, отступая от Ладоги на восток, направлялась туда, где, видимо, рассчитывала на поддержку населения, составлявшего основу «ладожского ярлства» и представленного археологической культурой приладожских курганов IX–XII вв.³¹ Как и в подчиненных Ладоге районах Приладожья к западу от Волхова до Невы, здесь изначально обитало финское (прото-карельское, ижорско-карельское) население. В богатых пушниной, связанных с речными выходами в Волжский бассейн районах юго-восточного Приладожья эта местная «чудь» установила разнообразные отношения с купцами и ремесленниками Ладоги. Как установил исследователь этих древностей В. А. Назаренко, большую часть своего импорта (оружие, бусы, некоторые металлические украшения, железо) «приладожская чудь» получала через Ладогу, расплачиваясь за это мехами. В X в. на реках Приладожья (нижней Паше, средней Сяси, междуречье Сяси–Паши–Тихвинки) появляются, видимо из Ладоги, поселенцы — посредники пушной торговли (в том числе скандинавы). Финно-скандинавский синтез приладожской курганной культуры проявился, в частности, в своеобразном погребальном обряде курганов, имитирующих жилище, с очагом в центре (цв. илл. 28), мужскими погребениями — с оружием (цв. илл. 20), и женскими — с наборами фибул³². Когда устав князя Святослава Ольговича зафиксировал в 1137 г. «окняжение» этой территории и распространение на нее новгородской системы даней и погостов, развитие приладожской культуры прекращается, здесь распространяется общерусский погребальный обряд.

«Ладожская земля», как по праву можно назвать управлявшиеся из Ладоги территории в XI – начале XII в., не ограничивалась районами Приладожья к западу и востоку от Волхова. В «Саге о Хальвдане, сыне Эйстейна» сообщается, что одно время Альдейгьюборг (Ладога) и Алаборг (Олонец, как убедительно показала Г. В. Глазырина), составляли единое «ярлство», границы которого доходили до Бьярмии³³. Ладога служила исходной точкой дальнейшего освоения Русского Севера: в 1032 г. новгородец Улеб совершил поход на «Железные ворота»; С. М. Соловьев в свое время не без оснований отождествил его с Ульвом, сыном Рёгнвальда, а «Железные ворота» локализовал в 80 км южнее нынешнего Сыктывкара, на р. Сысоле³⁴. Таким образом, уже в XI в. импульсы из Ладоги достигали дальнего северо-востока, обширных областей, носивших названия «Перемь», «Бьярмия» (возможно, восходящими к коми: «парма» — «тайга»), охватывавших все необъятное, богатое пушниной лесное пространство от Урала до Белого моря.

Особое положение Ладоги и ее области сохранялось вплоть до XII в. Ладожане активно участвовали в антикняжеских выступлениях новгородцев в 1132 и 1136 гг. Во второй половине XII в. в Ладоге возводятся, едва ли не одновременно, шесть каменных храмов. В составе боярско-республиканской Новгородской земли она оказывается вторым по значению городом после Новгорода. Это положение, несомненно, восходит к IX–X вв. — времени расцвета Ладоги как крупнейшего международного торгового центра восточных славян на Балтике.

Именно поэтому в Ладоге с наибольшей полнотой отразились и все этапы русско-скандинавских связей с VIII по XII в. (выявляющие, в частности, историческую основу и реальное содержание летописного «Сказания о призвании варягов»)³⁵: от первых контактов в середине VIII в. к совместному поселению и экономической деятельности в полиэтничных торгово-ремесленпых центрах (а по мере развертывания этой деятельности такие центры возникли и в других местах, на важнейших участках великих восточноевропейских речных путей); социальное развитие славянских и других восточноевропейских племен, выделение новых общественных групп — ремесленников, купцов, предфеодальной военно-дружинной организации и раннефеодальной государственной администрации, — все это вело к взаимодействию между этими группами, втягиванию летописных «варягов» в социальные процессы формирующейся Руси; из общности и взаимосвязанности социально-экономических явлений вытекало взаимодействие культурных норм (проявляющееся в погребальной обрядности, прикладном искусстве, возможно, и в устных формах словесности; наконец, все эти виды связей обретают и политическую форму — либо в виде адаптации пришельцев к складывающейся на Руси социально-политической структуре, либо в установлении стабильных межгосударственных отношений, одним из видом которых были завязывающиеся с XI в. династические связи между древнерусским и скандинавским правящими домами.

Роль Ладоги в развитии этих отношений изначально определялась ее функцией в «племенном княженье» словен. Изначально Ладога входила в единую с Новгородом политическую систему словен ильменьских и вместе с нею проходила все этапы эволюции.

Область расселения словен ильменьских VIII–IX вв. в последние полтора десятилетия стала предметом интенсивных археологических исследований³⁶. Традиционно привлекающиеся для характеристики племенных культур словен и кривичей погребальные памятники³⁷ обсуждаются на основе непрерывно пополняющегося материала; нуждаются в пересмотре сложившиеся представления об их территориальном соотношении; «длинные курганы» сейчас выявлены на громадном пространстве: на западе — от западного Причудья, на востоке — до бассейна Мологи, от Ладоги на севере до Смоленского Поднепровья на юге (где они выделены в локальную «культуру смоленских длинных курганов», наиболее убедительно отождествляемую с кривичами); «сопки», «сопкообразные насыпи» известны также почти во всем этом ареале и за его пределами. Соотношение в этих памятниках славянской и дославянской (субстратной, или же изначальной) традиций остается предметом изучения.

Принципиальное значение для определения и характеристики «племенного княжения» словен предгосударственной поры имеет выявление и изучение поселений. До 1970-х гг. были известны (по разведочным данным) единичные городища. В последующее время наряду с выявлением ранней (до сер. X в.) основы крупнейших городских центров — Новгорода, Ладоги, Пскова, проведены широкие раскопки ряда новых памятников, выявлены ранее неизвестные, как укрепленные, так и открытые, поселения. На территории расселения словен, от Ладожского озера до границ южного и юго-восточного Приильменья, от Псково-Чудского поозерья на западе до водораздела Меты и Волги на востоке, сейчас известно более трех десятков поселений с лепной либо же лепной и раннегончарной керамикой, относящихся к VIII–X вв. Свыше двадцати из них — укрепленные городища, летописные «грады» (отсюда, как доказывает Т. Н. Джаксон, скандинавское Gardar — «Гарды»)³⁸. На Волхове это городища Любша, сама Ладога, Новые Дубовики (всем названным сопутствуют синхронные селища), городище Вельсы напротив Гостинополья, Городище, Холопий городок близ Новгорода (с лежащими поблизости селищами Слутка, Хутынь, Деревяницы), «Рюриково» Городище; близ святилища Перыни, в северо-западном Поозерье Ильменя, известны селища Прость, Ракома, Береговые Морины; там же, на р. Веряже, — городища Сергово, Георгий (и селища Васильевское и Горошково). С запада к новгородскому Приильменью примыкают памятники Верхнего Полужья, городища в Передольском погосте, Косицкое, Петровский погост, Городец под Лугой. С востока в бассейне Меты выявлены поселения Золотое Колено, Кобылья Голова, Малышево, Малые Полищи. Южное Приильменье, бассейн Ловати и водораздел систем Ильменя – Верхней Волги укреплены городищами Городок на Маяте, Сельцо, Княжья Гора, Городок на Ловати, Березовец, Стерж. К новгородской группе памятников с запада примыкают в целом близкие по культуре и по времени памятники Пскова и его округи — Изборск, Псковский Кром, Камно³⁹.

Материальная культура этих поселений, при определенном сходстве, заметно отличается от славянских культур лесостепной зоны, роменско-боршевской и луки-райковецкой. Здесь преобладают наземные жилища с печами-каменками (уже в IX в. вытесняющие выявленные кое-где полуземлянки). Широко распространены углубленные постройки неправильно-прямоугольной формы. В оборонительных сооружениях известна не характерная для восточнославянских памятников решетчатая конструкция (Городец под Лугой X в., Новгород XII в.). В керамике наряду с реберчатой посудой «староладожского типа» известны лепные и раннегончарные формы, аналогичные западнославянским⁴⁰, а с X в. прослеживается широкое распространение западнославянской богато орнаментированной гончарной посуды⁴¹.

Вещевой инвентарь также отличается определенным своеобразием. Здесь сравнительно рано (не позднее IX в.) представлены формы сельскохозяйственных орудий, в дальнейшем типичные для Новгородско-Псковской земли⁴². Весьма интересны жертвенные ножи с волютообразным навершием, серийные аналогии которым имеются в Польше⁴³. Среди украшений наиболее представительны для характеристики раннеславянской культуры спиралеконечные височные кольца, известные по серии находок в Ладоге⁴⁴ (цв. илл. 27).

Имеются также вещи балтского, финского и скандинавского облика. Костяные и роговые изделия, в частности односторонние составные гребни, типологически связаны с ремесленными традициями североморских торговых центров Фрисландии, откуда они распространились как в Скандинавию, так и в земли поморских славян, а далее — в Новгородскую землю⁴⁵ (цв. илл. 29).

Наряду с субстратными (балтскими и финскими) и привнесенными скандинавскими особенностями западнославянские элементы в домостроительстве, фортификации, керамике, металлических, костяных, деревянных изделиях, во-первых, обособляют культурный комплекс Верхней Руси от других восточнославянских культур, а во-вторых, связывают его в единое целое. Эта верхнерусская археологическая культура VIII–X вв. при сопоставлении с памятниками северной, поморской Польши, полабских и балтийских славян на территории ГДР может рассматриваться как одна из составляющих особой северославянской культурно-исторической зоны⁴⁶. По предположению советского археолога-слависта И. И. Ляпушкина, разделению славян на три основные группы — восточных, западных и южных, предшествовал не только период славянского единства (дунайский этап истории славянства в VI – начале VII в.), но и последовавшее затем разделение славян на две большие группы: южную, расселявшуюся в лесостепной полосе Восточной Европы, бассейне Дуная и на Балканах, и северную, продвинувшуюся в лесную зону вплоть до Балтики и Ладоги⁴⁷. Международные по масштабам и организации археологические исследования, проведенные в течение последних двадцати лет, все более доказательно обосновывают это положение. Можно констатировать, что эти две группы этнографически обособляются уже в VII в. и в течение VIII–IX вв. обособление увеличивается, что проявилось почти во всех областях материальной культуры. Степень сходства материалов «верхнерусской культуры» с культурами прибалтийских славянских племен такова, что позволяет предполагать не столько прямую миграцию славян с берегов Балтики в район Новгорода и Ладоги, сколько постепенное развитие и распространение общих инноваций в пределах единой, непрерывной культурно-исторической области.

Северославянская культурная зона входила в состав более широкого объединения, являющегося основным предметом исследования данной коллективной монографии: Балтийского культурного региона. Специфика Верхней Руси здесь заключается в том, что процесс славянского расселения в среде восточнобалтских, а особенно финских племен лесной зоны Восточной Европы, по крайней мере частично, совпадал с процессом формирования Балтийского культурного региона, в значительной степени определяя его характер. Торговые центры Верхней Руси обеспечивали функционирование жизненно важных для экономических связей региона водных путей по Западной Двине, Неве, Волхову с выходами на Волгу или Оку. По этим путям уже в VIII в. началось движение арабского серебра; в 60-х гг. VIII в. оно достигает Ладоги, в течение первой половины IX в. начинается регулярное его поступление через Ладогу в земли балтийских славян, на о. Рюген⁴⁸, и затем на протяжении более ста лет поступающее из Руси серебро является основным средством денежного обращения во всей Северной и Северо-Восточной Европе. С другой стороны, под воздействием циркумбалтийских связей славянская культура обретала новые, специфические черты, которые вырабатывались прежде всего в крупнейших протогородских и раннегородских полиэтгшчных центрах типа Ладоги⁴⁹.

Изучаемые сейчас исключительно по археологическим памятникам, эти новые черты характеризовали, очевидно, не только область материальной культуры. Еще 40 лет тому назад Е. А. Рыдзевская пришла к выводу о существовании лишь фрагментарно зафиксированного письменными памятниками общего фонда эпических сюжетов и образов, складывавшегося в смешанной, славяно-варяжской среде и по преимуществу на Руси (в зоне наиболее интенсивных славяноскандинавских контактов, прежде всего Верхней Руси). Лишь частично, в виде разрозненных преданий, легенд, имен, топонимов, сюжетов, исторических известий, этот пласт вошел в состав дошедших до нас произведений как древнерусской, так и древнесеверной литературы⁵⁰. На Руси он оставил следы прежде всего в новгородских летописях, в меньшей мере в «Повести временных лет», где подвергался наибольшей переработке и систематизации в соответствии с киевской традицией. В Скандинавии он также остался за пределами основных исторических циклов «королевских саг», равно как и эпических сказаний. Отдельные фрагменты исчезнувшего, условно «северо-восточноевропейского эпоса», связанного с Ладогой-Альдейгьюборгом, Бьярмией и другими местами «на Востоке, в Гардах», опознаются главным образом в сказочных, «лживых сагах», таких, как «Сага о Тидреке Бернском», «Сага о Хервор», «Сага о Вёльсунгах», «Сага о Хальвдане, сыне Эйнстейна», и других; лишь в самое последнее время скандинависты находят пути изучения этих материалов⁵¹. Между тем вполне допустимо существование не дошедших до нас источников этого круга. По весьма правдоподобному предположению Б. А. Клейбера, один из них мог лежать в основе некоторых известий «Иоакимовой летописи», дошедшей до нас в изложении В. Н. Татищева⁵². Безусловно, она включала оригинальные материалы, историчность которых не вызывает сомнений, как, например, известие очевидца и участника крещения новгородцев в 989 г. Столь же оригинальны «скандинавские элементы» в этой летописи: единственный из русских памятников, она неоднократно сообщает о Бьярмии, Бьярмаланде, называет ряд имен, из которых некоторые (Адвинда – Отвине) удержались в новгородском оиомастиконе. Потомком Отвине (позднее известен посадник с таким именем) выступает князь Буривой, который воевал с. варягами и завоевал Бьярмию до р. Кумеи (Куммене в Финляндии), где потерпел поражение и после этого умер в городе Бьярмы, на острове. Сын Буривоя, Гостомысл, изгнал варягов, на время захвативших Новгород. Из детей Гостомысла четверо сыновей умерли или погибли, в живых остались три дочери. Сон Гостомысла (из чрева средней дочери Умилы выросло большое плодоносящее дерево, покрывшее большой город) перекликается с популярным скандинавским мотивом (сон Рагнхильд, матери Харальда Прекрасноволосого, первого единовластного конунга Норвегии). Волхвы из Семгаллии (область в Прибалтике), прибывшие к Гостомыслу в Колмогард (Хольмгард), объясняют сон: наследником Гостомысла будет сын Умилы. Им в дальнейшем оказывается Рюрик. Как и дошедшие до нас в «Повести временных лет» варианты, эта версия «Сказания о призвании варягов» не противоречит археологическим материалам. В то же время, особенно в сопоставлении с аналогичными, «гибридными» эпическими сюжетами в западнославянском мире, она раскрывает весьма многосторонний и сложный характер славяно-скандинаво-финских (в северных сагах Бьярмия и бьярмы наряду с финнами также играют особую эпическую роль) отношений на очень ранних этапах.

С учетом возможности существования сложных и богатых эпических и языковых взаимоотношений следует подходить и к анализу дошедших до нас известий, сохранившихся в письменных источниках. В первую очередь это относится к сообщениям летописи о бытовании на Севере русских земель названия «русь». «Повесть временных лет» особо фиксирует этот исторический момент: «...прозвася Руская земля, новугородьци», предваряя его пояснением: «И от тех варяг прозвася Руская земля», и еще ранее — «сице бо ся зваху тьи варязи русь». Та же конструкция — в более древнем тексте «Новгородской первой летописи»: «И от тех Варяг... прозвашася Русь»⁵³.

Длительное и острое обсуждение показало в значительной мере искусственность этой летописной конструкции, окончательно оформившейся не ранее 1118 г.⁵⁴ Однако критика летописного объяснения еще не исчерпывает проблемы происхождения названия «русь». Наряду с южной, более ранней формой «рос, рось», связанной в Среднем Поднепровье с этнонимами росомонов (до 375 г.), роксаланов (до 568 г.) и, вероятно, наиболее поздним Rochousco (Орозий короля Альфреда, конец IX в.), с IX в. распространяется, вытесняя ее, северная форма названия, «русь».

Советские лингвисты за последние двадцать лет детально исследовали происхождение этого северного названия. Этноним «русь» рассматривается в специальных очерках, в книге авторитетного филолога А. И. Попова «Названия народов СССР», подготовленной к 50-летнему юбилею Советского Союза⁵⁵, в обобщающей монографии Г. А. Хабургаева, посвященной этнонимии «Повести временных лет»⁵⁶. Выводы их едины: название «русь» возникло в Новгородской земле. Оно зафиксировано здесь богатой топонимией, отсутствующей на юге: Руса, Порусье, Околорусье в южном Приильменье, Руса на Волхове, Русыня на Луге, Русська на Воложбе в Приладожье. Эти названия очерчивают первичную территорию «племенного княжения» словен, дословно подтверждая летописное: «прозвася Руская земля, новогородьци». По содержанию и форме в языковом отношении «русь» — название, возникшее в зоне интенсивных контактов славян с носителями «иних языцей» как результат славяно-финско-скандинавских языковых взаимодействий, в ходе которых возникла группа первоначально родственных и близких по значению терминов, позднее самостоятельно развивавшихся в разных языках, наиболее полно и многообразно — в древнерусском.

Первичное значение термина, по-видимому, «войско, дружина»⁵⁷; возможна детализация — «команда боевого корабля, гребцы»⁵⁸ или «пешее войско, ополчение»⁵⁹. В этом спектре значений летописному «русь» ближе всего финское ruotsi и древнеисландское rōþs, руническое гuþ. Бытовавшее на Балтике у разных народов для обозначения «рати, войска», на Руси это название уже в IX в. жило совершенно самостоятельной жизнью, оторвавшись и от прибалтийско-финского, и от близкого по первичному значению, скандинавского слова. На ранних этапах образования Древнерусского государства «русь» стала обозначением раннефеодального восточнославянского «рыцарства», защищавшего «Русскую землю», нового, дружинного по формам своей организации общественного слоя, выделившегося из племенной среды. В XI в. «русин», полноправный член этого слоя, по «Русской Правде» Ярослава Мудрого, — это «гридин, любо коупчииа, любо ябетник, любо мечник», то есть представитель дружины, купечества, боярско-княжеской администрации. Он был членом выделившейся из племенных структур и поднявшейся над ними социальной организации: происходит ли он из местной новгородской (словенской) среды либо со стороны, княжеская власть гарантирует ему полноценную виру, штраф за посягательство на его имущество, достоинство и жизнь⁶⁰.

Восстановление в качестве одного из звеньев развития названия «русь» социального термина в значении «войско», «рать», «ополчение» позволяет как будто с учетом возможности существования не дошедшего до нас, созданного на древнесеверном языке источника летописного «Сказания о призвании варягов» понять суть искажений этого источника в последующей письменной традиции. Б. А. Рыбаков пишет о том, что в «летопись попал пересказ какого-то скандинавского предания о деятельности Рюрика»⁶¹. Анализ условий бытования «легенды о призвании» в смешанной, скандинаво-славянской среде привел современных советских исследователей Е. А. Мельникову и В. Я. Петрухина к солидно обоснованным выводам, во-первых, о фольклорно-легендарном характере «триады братьев» (мнение, уже ранее утвердившееся в советской историографии), имена которых (Синеус и Трувор) при «скандинавоподобном» облике не имеют убедительных скандинавских этимологий и, в отличие от Рюрика, не являются именами исторических лиц; во-вторых, в составе окружения Рюрика и «братьев» летописная версия предания использует термины «русь» и «дружина» как взаимозаменяемые⁶². Связь первоначального значения названия «русь» с понятием «войско, дружина» объясняет и летописную формулу «пояша по собъ всю русь»: по нашему мнению, в реконструируемом источнике ей могло точно соответствовать нечто вроде allan rоþ, типа известных формул allan leđungr, allan almenningr, в значении «все войско»⁶³. Речь идет о том, что согласившийся на роль служилого князя варяжский конунг (как и позднее делали князья, приглашавшиеся в Новгород) прибыл на службу, мобилизовав все доступные ему силы, куда входила и его личная дружина, и вооруженное ополчение для похода, «русь». Видимо, именно так понималось первоначальное место и в летописи.

Позднее, когда к началу XII в. название «русь» утратило первоначальное значение социального термина, замененного развитой и дифференцированной социальной терминологией для обозначения феодального господствующего слоя, и когда дальнейшее развитие получило государственно-территориальное понятие «Русь», «Русская земля», обозначавшее государство, возглавленное этим феодальным слоем, объединявшим «великих князей», «светлых князей» и «всякое княжье», «великих бояр», «бояр» и «мужей», от которых уже отделились купцы-гости (эта развитая феодальная иерархия отчетливо выступает уже в составе социального слоя «руси» по источникам, характеризующим ее еще в начале IX в.), при изложении «Сказания о призвании варягов» упоминание в новгородских летописях о «руси» Рюрика потребовало пояснений, что и вызвало ошибочную, этническую, интерпретацию. До определенного времени употребление слова «русь» в социальном, а не этническом значении не вызывало сомнений. Под 882 г. специально отмечено, как после утверждения Олега в Киеве «беша у него варязи и словени и прочи прозвашася русью (курсив наш. – К.Д.Л.)⁶⁴. Последние следы этой надплеменной природы военно-дружинной «руси» зафиксированы в начале XI в. «Русской Правдой» Ярослава.

«Русь» как название широкого, надплеменного дружинно-торгового общественного слоя, консолидирующегося вокруг князя, образующего его дружину, войско, звенья раннефеодального административного аппарата, наполняющего города «Русския земли», безотносительно к племенной принадлежности, защищенного княжеской «Правдой роськой», — это понятие, несомненно, восточноевропейское. Название этого по происхождению и составу своему прежде всего славянского общественного слоя родилось на славяно-финско-скандинавской языковой почве, но в развитии своем полностью подчинено закономерностям развития восточнославянского общества и Древнерусского государства. В силу этих закономерностей происходило и перерастание уже в IX–X вв. социального значения в этническое: «русь» становится самоназванием не только для новгородских словен и киевских полян, «прозвавшихся русью», но и для варяжских послов «хакана росов», а затем посланцев Олега и Игоря, гордо заявлявших грекам: «Мы от рода рускаго».

Таковы результаты историко-лингвистического анализа проблемы происхождения названия «русь». Северная его разновидность явилась языковым выражением динамичного процесса славяно-финско-скандинавского взаимодействия, прежде всего в пределах Верхней Руси. Заключения советских лингвистов А. И. Попова, Г. А. Хабургаева, суммировавшие и уточнившие результаты исследований предшествующих десятилетий, позволяют на основе синтеза языковых, исторических и археологических данных выявить важнейшие этапы процесса формирования Древнерусского государства на севере Древней Руси, при этом активная, решающая роль славянского компонента в этом полиэтничном регионе выявляется совершенно отчетливо. Деятельность славян и в социально-экономическом, и в языковом аспекте определяет участие как «чудских» племен, так и варяжских «находников», оседающих в составе Руси и адаптирующихся к местным условиям и требованиям. Начальные этапы этого процесса вплоть до времени 750–850-х гг. требуют еще углубленного исследования. В середине IX в. Верхняя Русь была сложившейся исторической реальностью и полноправным участником Балтийского экономического и культурного региона. «Русы», собиравшие с подчиненного населения дань пушниной и сбывавшие меха в обмен на восточные товары и серебро (эта система, зафиксированная арабскими источниками, как доказал Б. А. Рыбаков, прочно сложилась уже до середины IX в.), были заинтересованы и в обращении товаров, и в стабильном выходе к источникам серебра. При этом положение Ладоги и Новгорода на Волхове, который, по наблюдениям Е. Н. Носова, еще в начале IX в. стал основной магистралью на Балтийско-Волжском пути⁶⁵, превращало эти города в партнеров первостепенного значения для всех остальных центров Балтики. Этими стимулами на раннем этапе (середина IX – середина X в.) определялось направление, в котором распространялась раннефеодальная государственность, стремившаяся закрепиться на Волховско-Волжском пути.

⁹ Носов Е. Н. Археологические памятники Новгородской земли VIII–X вв. – В кн.: Археологическое исследование Новгородской земли. Л., 1984, с. 85–93.
¹⁰ Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги и ее ближайших окрестностей. – Вестник ЛГУ, № 9, 1985, с. 15–25; Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 205–210.
¹¹ Кирпичников А. Н. Ладога и ладожская волость в период раннего средневековья. – В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 92–105; его же. Раннесредневековая Ладога (итоги археологического исследования). – В кн.: Средневековая Ладога. Л., 1985, с. 3 сл.
¹² Мельникова Е. А. Восточноевропейские топонимы с корнем gard- в древнескандинавской письменности. – Скандинавский сборник, вып. 22, 1977, с. 206–207; Джаксон Т. Н. О названии Руси Garđar. — Scando-Slavica, 1984, t. 30, с. 133–143.
¹³ Давидан О. И. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища). – Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971, с. 134–145.
¹⁴ Рябинин Е. А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. – Скандинавский сборник, вып. 25. Таллин, 1980, с. 161–178.
¹⁵ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с. 158–162.
¹⁶ Потин В. М. Русско-скандинавские связи по нумизматическим данным (IX–XII вв.). – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. IX–XX вв. Л., 1970, с. 68.
¹⁷ Там же, с. 68–69.
¹⁸ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 299.
¹⁹ Ловмяньский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик «Новгородский». – Скандинавский сборник, вып. 7. Таллин, 1963, с. 221–249.
²⁰ ПСРЛ, т. 2. Ипатьевская летопись. М., 1962, с. 14.
²¹ Татищев В. Н. История Российская с самых древнейших времен, т. 1. М„ 1962, с. 110, 117, 229, 230, 372, 398.
²² Потин В. М. Указ. соч., с. 70.
²³ ПСРЛ, т. 9–10. Никоновская летопись. М., 1965, с. 9.
²⁴ Янин В. Л. Указ. соч., с. 220–236.
²⁵ Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984, с. 23–42.
²⁶ Лебедев Г. С. Указ. соч.
²⁷ НПЛ, с. 109.
²⁸ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия IX–XIV вв. М., 1978, с. 51, 64.
²⁹ Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. I. М., 1959, с. 215–216.
³⁰ ПВЛ, ч. I, с. 197; Кирпичников А. Н. Каменные крепости, с. 42–67.
³¹ Назаренко В. А. Исторические судьбы Приладожья и их связи с Ладогой. – В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 106–114; его же. Об этнической принадлежности приладожских курганов. – В кн.: Финно-угры и славяне. Л., 1979, с. 152–156; его же. Норманны и появление курганов в Приладожье. – В кн.: Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982, с. 142–146.
³² Лебедев Г. С. Указ. соч., с. 216.
³³ Глазырина Г. В. Álaborg «Саги о Хальвдане, сыне Эйстейна». К истории Русского Севера. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1983 год. М., 1984, с. 200–208.
³⁴ Соловьев С. М. Указ. соч., с. 216.
³⁵ Кирпичников А. Н., Лебедев Г. С., Булкин В. А., Дубов И. В., Назаренко В. А. Русско-скандинавские связи в эпоху образования Древнерусского государства (IX–XI вв.). – Scando-Slavica, 1978, t. 24, с. 70.
³⁶ Кирпичников А. Н., Лебедев Г. С., Дубов И. В. Северная Русь (некоторые итоги археологических исследований). – КСИА, 1981, вып. 164, с. 3–9; Лебедев Г. С. Археологическое изучение Новгородской земли. – НИС, вып. I (II). Л., 1982, с. 15–42.
³⁷ Седов В. В. Новгородские сопки. САИ EI-8. М., 1970; его же. Длинные курганы кривичей. – САИ EI-8. М., 1974.
³⁸ Джаксон Т. Н. О названии Руси Garđar, с. 139–140.
³⁹ Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники Древней Руси IX–XI веков. Л., 1978, с. 76–81; Носов Е. Н. Указ. соч., с. 88–99.
⁴⁰ Горюнова В. М. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси. – В кн.: Северная Русь и ее соседи, с. 39–4-5.
⁴¹ Смирнова Г. П. О трех группах новгородской керамики Х – начала XI в. – КСИА, вып. 139. 1974, с. 17–22; Белецкий С. В. Культурная стратиграфия Пскова (археологические данные к проблеме происхождения города). – КСИА, 1980, вып. 160, с. 3–18.
⁴² Миролюбов М. А. Орудия вторичной обработки почвы и уборки урожая из Старой Ладоги. – АСГЭ, вып. 17. 1976, с. 123.
⁴³ Минасян Р. С. Железные ножи с волютообразным навершием. – В кн.: Проблемы археологии. Л., 1978, с. 148–152.
⁴⁴ Кирпичников А. Н. Несколько замечаний о славянских височных кольцах со спиральным завитком. – В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. 1979. Л., 1980, с. 452–453. Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги..., с. 22.
⁴⁵ Давидан О. И. К вопросу о происхождении и датировке ранних гребенок Старой Ладоги. – АСГЭ, вып. 10, 1968, с. 54–63.
⁴⁶ Лебедев Г. С. Северные славянские племена. – В кн.: Новое в изучении археологии Северо-Запада РСФСР. Л., 1985, с. 44–48.
⁴⁷ Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. – МИА, вып. 152. 1968, с. 14, 16, 19, 21–22, 120.
⁴⁸ Херрман Й. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле. – В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 191–196.
⁴⁹ Лебедев Г. С. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры. – КСИА, 1981, вып. 166, с. 22–28.
⁵⁰ Рыдзевская Е. А. К вопросу об устных преданиях в составе древнейшей русской летописи. – В кн.: Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия, с. 159–236.
⁵¹ Глазырина Г. В. Указ. соч., с. 202.
⁵² Kleiber В. Nordiske spor i en gammel russisk kronike. – Мaal og Minne, 1960 № 1–2, s. 56–70.
⁵³ ПВЛ, 4. 1, c. 18–19, 4. 2, c. 238; НПЛ, c. 106.
⁵⁴ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 303.
⁵⁵ Попов А. И. Названия народов СССР. Л., 1973, с. 46–63.
⁵⁶ Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979, с. 215–220.
⁵⁷ Брим В. А. Происхождение термина Русь. – В кн.: Россия и Запад, вып. I. Пг., 1923, с. 7–10.
⁵⁸ Петрухин В. Я. О начальных этапах формирования древнерусской народности в свете данных погребального обряда. – В кн.: Балто-славянские этнокультурные и археологические древности. Погребальный обряд. Тез. докл. М., 1985, с. 63–64.
⁵⁹ Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М, 1977, с. 82, 106, 214.
⁶⁰ Сборник документов по истории СССР. Часть I, IX–XIII вв. Под ред. проф. В. В. Мавродина. М., 1970, с. 131.
⁶¹ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 298.
⁶² Ловмяньский Г. Русь и норманны. М., 1985. Комментарий, с. 275.
⁶³ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 57.
⁶⁴ ПВЛ, ч. I, с. 20.
⁶⁵ Носов Е. Н. Нумизматические данные о северной части балтийско-волжского пути конца VIII–X вв. – ВИД, т. 8. Л., 1976, с. 95–110.