Глава 9. Дорога к океану

Зимой Александр возобновил поход. Если бы он просто собирался преследовать Бесса, то направился бы снова на север, к реке Мургаб. Однако царь повел войско через Арахозию, что означало намерение перейти через Гиндукуш. Главной причиной подобного длинного и трудного маршрута были, очевидно, волнения в южных сатрапиях, включая саму Арахозию.

В феврале 329 г. до н. э. Александр достиг Кандагара, а в апреле македонское войско перевалило через Гиндукуш. Во время зимнего похода по Восточному Афганистану его войско сильно пострадало от обморожений, снежной слепоты, хронического переутомления (последнее, возможно, из-за кислородного голодания). Где-то в районе нынешнего Кабула царь дал войску долгожданный кратковременный отдых. Затем, основав еще одно военное поселение, провел войско по Кавакскому перевалу (11 600 футов) и отправился на север вдоль реки Сурхаб на Драпсаку. Переход занял семнадцать дней.

Бесс с 7000 бактрийцев и войсками согдианских вассалов, которыми командовали Спитамен и Оксиарт, ожидал Александра в Аорне. Семь перевалов соединяет район Кабула с долиной реки Оксус, и Бесс предполагал, что Александр изберет тот из них, который всего ниже над уровнем моря. Но Александр, как всегда, оказался непредсказуемым. Кавакский перевал был не только самым восточным из всех, за что и был выбран, но и самым высоким. Войско Александра одолело его с удивительной скоростью, и Бесс обнаружил, что его обошли с флангов, после чего отступил из Бактрии за Оксус и приготовился к обороне Согдианы.

После короткой передышки в Драпсаке Александр занял Аорн и Зариаспу (бактрийскую столицу, считавшуюся родиной Зороастра), не встречая реального сопротивления. Затем, оставив Артабаза сатрапом новой провинции, Александр с войском направился к Оксусу. Был уже июнь, сухой сезон, и путь на этот раз лежал по безводной пустыне. Теперь воины страдали не от стужи, а от жары. Вследствие этих испытаний фессалийские добровольцы, и ранее проявлявшие недовольство после убийства Пармениона, взбунтовались. Их поддержала и часть ветеранов Филиппа. Они уже находились в четырех тысячах миль от дома и не хотели идти дальше. Царю ничего не оставалось, кроме как расплатиться с ними всеми и отпустить на родину. Эта неожиданная демобилизация лишила его части лучших воинов, что в данном положении было небезопасно. Что еще хуже, многие из воинов погибли от жажды или слишком обильного питья после перехода по пустыне. Александру пришлось впервые рискнуть и нанять местных «варваров» во вспомогательные части. Риск оправдал себя – другой вопрос, как на это реагировали остальные македоняне.

Реку Оксус преодолеть было не так легко. В Келифе, где Александр решил переправляться, она была шириной три четверти мили – очень глубока, и при этом с быстрым течением. Инженеры Александра неудачно пытались навести мост. Отчасти пришлось повторить опыт переправы через Дунай, хотя на этот раз у царя не было флота. Из кожаных покрытий палаток, набитых сухой соломой, были сделаны своего рода плоты, с помощью которых людей удалось переправить, хотя и за пять дней.

Бесс пришел к заключению, что Александр останется на берегу, пока у него не появятся транспортные суда, точно так же, как ранее он самонадеянно решил, по какому перевалу пройдет македонское войско. Его репутация и так уже пошатнулась после отступления из Бактрии, а когда стало известно о последнем свершении Александра, Бесс и вовсе потерял авторитет. Спитамен и согдийские вельможи решили, что пора сменить вождя. Они схватили Бесса и дали знать Александру, что если отряд македонян явится в определенное место, то им будет передан цареубийца. Это был весьма разумный ход: новоявленные вожаки не только избавлялись таким образом от Бесса, но и заверяли македонского царя в желании сотрудничать. И все же Александр был осторожен: за этим предложением могла таиться какая-то хитрость.

Деликатная миссия была поручена Птолемею, сыну Лага. В отдаленной деревушке он действительно нашел Бесса под вооруженной охраной и отправил весть Александру, с вопросом, каким образом доставить пленника. Ответ царя был необычным: Бесса следовало привязать к столбу у дороги, по которой должно было пройти македонское войско, надев на него рабский ошейник. Александр решил примерно наказать узурпатора, прежде всего чтобы ублажить персидскую знать.

Когда колесница Александра поравнялась с Бессом, царь сошел с колесницы и спросил Бесса, зачем он заковал в цепи, а потом убил Дария, «своего царя, родича и благодетеля». Тот ответил, что это было совместное решение, «чтобы заслужить милость Александра и спасти свои жизни». Однако все знали, что такую «милость» мог оказать только завоеватель-узурпатор, а Александр вовсе не желал выглядеть таковым. Чтобы показать, как ему отвратительно предательство Бесса, Александр приказал сперва выпороть пленника, а потом отправить в Зариаспу, где Бессу отрезали нос и уши. Затем он был публично казнен в Экбатанах, на глазах толпы персов и мидийцев.

Придя к приятному, но ошибочному заключению, что Спитамен теперь его подданный и союзник, Александр захватил Мараканду (Самарканд) и дошел до Яксарта (Сырдарьи), представлявшего собой северо-восточную границу персидской империи. За этой рекой начинались безграничные «скифские» степи и горы, населенные дикими кочевниками – саками, массагетами и другими. Здесь македоняне обнаружили пограничное укрепление и семь фортов, построенные, как считалось, Киром. В них Александр оставил гарнизоны из наемников. Здесь, по его плану, должно было быть заложено новое военное поселение – как для целей дальнейшей экспансии, так и для обороны – Александрия Крайняя.

Тогда и начались настоящие неприятности. Александр вызвал Спитамена и других вельмож в Бактру, но Спитамен не явился, а во всей его области началось восстание. Сам Спитамен осадил Мараканду. Восставшие вновь захватили укрепление Кира и остальные форты и перебили македонские гарнизоны. Царь реагировал на это быстро, но он, видимо, все же недооценивал опасность. Он послал в Мараканду явно недостаточное по численности войско. У командира, лидийца Фарнуха, было всего 60 конных гвардейцев, 800 конников-наемников и 1500 пеших наемников.

Укреплениями на реке Александр занялся сам. По пути он был ранен случайной стрелой в ногу. За три дня он вновь взял пять из семи фортов, а затем наступила очередь и главного укрепления, Кирополя. После этого, раздраженный проявлениями враждебности заречных кочевников, Александр совершил блестящий с тактической точки зрения рейд на их территорию. Во время этой вылазки Александр неосторожно выпил грязной воды и вернулся обратно за Сырдарью, страдая гастроэнтеритом.

Вслед за этим начались новые, более крупные неприятности. Дождавшись прихода Фарнуха с его небольшим войском, Спитамен отступил от Мараканды и, ловко маневрируя, заманил противника на дикие земли за Зеравшаном, населенные массагетами. Здесь македоняне попали в засаду, были окружены и почти все перебиты. Спаслись только 300 пехотинцев и 40 всадников. Спитамен же вернулся и возобновил осаду Мараканды. Услышав этот грустный рассказ от оставшихся в живых воинов, Александр под страхом смерти запретил им кому-либо об этом рассказывать. Стало ясно, что Спитамен – самый опасный противник Александра со времен наемника Мемнона.

Македоняне перешли Сырдарью, Голодную степь и через Зеравшанскую долину за четыре дня дошли до Мараканды, пройдя около 160 миль. При их появлении Спитамен быстро снял осаду и отступил в пустыню. Сначала Александр хотел было его преследовать, но потом оставил эту бесполезную затею. Он перешел назад через Амударью и отвел войско на зимние квартиры (329—328 гг. до н. э.) в Зариаспе. Той же зимой прибыли с морского побережья долгожданные пополнения, в основном наемники, и с ними такие командиры, как Асандер, брат Пармениона, и Неарх, друг детства Александра. Неарх стал одним из гвардейских командиров; об Асандере в дальнейшем не было сведений.

Прежде чем продолжить поход, Александру предстояло управиться со Спитаменом. Ранней весной 328 г. до н. э. царь взялся за это трудное дело, оставив в Бактрии Кратера с четырьмя отрядами. Когда, при переходе через Оксус, воины готовились установить шатер для Александра, они обнаружили в этом месте два потока, водный и нефтяной. Прорицатель Армстандр истолковал это как знак трудностей на пути к победе. Царь разбил войско на пять мобильных отрядов под собственным началом и под началом Гефестиона, Птолемея, Пердикки и Кена. Они стали прочесывать всю область, гася местные очаги сопротивления и поддерживая связь с укреплениями. Такая же система около этого времени была использована в Западной Бактрии (Маргиане).

Они захватывали существующие укрепления и строили новые в горах, на небольшом расстоянии одно от другого.

Между тем Спитамен находился за пределами досягаемости Александра, среди кочевников-массагетов, где собирал большое конное войско. Для наблюдения за ним царь послал Кена и Артабаза, но Спитамен без труда ускользнул от их разведчиков, вторгся с юга в Бактрию и опустошил область Бактры, рассеяв македонских ветеранов, пытавшихся ему помешать. Узнав об этом, Кратер со своими людьми бросился в погоню за Спитаменом и настиг его отряд на краю пустыни. Произошла схватка, в которой погибли 150 масса гетов. Но остальные, включая самого Спитамена, как обычно, исчезли в степи, и Кратер счел нецелесообразным их преследование.

Обстановка при дворе царя накалилась. То, что казалось небольшой кампанией, переросло в затяжную войну. Обострились отношения между ветеранами Филиппа и восточно ориентированными греческими придворными Александра. Во время одного из пиров у людей развязались языки, поговорка «истина – в вине» нашла свое подтверждение.

Александр, подстрекаемый подхалимами, расхвастался своими свершениями. Льстецы сравнивали подвиги царя с подвигами Геракла. Возможно, это делалось специально, чтобы спровоцировать недовольство старой гвардии. Во всяком случае, Клит, раздраженный и этой лестью, и ориентализмом самого царя, заявил, что подобные речи – кощунство. Александр, услышав это, был уязвлен.

Между тем его льстецы начали всячески принижать достижения Филиппа, чему сам царь не препятствовал. Клит же стал ревностно защищать Филиппа, «поставив его достижения выше новых побед». Это, как пишет Курций, «привело к спору между старшими и младшими воинами». Но дело было не только в возрасте. Речь шла о серьезных противоречиях – между ориентализмом и национализмом, между простотой и хитростью, между свободой речи и льстивым конформизмом.

Сам Александр подлил масла в огонь, предоставив слово греку-певцу, который выступил с насмешливой песней, задевавшей достоинство некоторых (неназванных) македонских военачальников, недавно потерпевших поражение. Клит, не стерпевший этого, закричал, что постыдно перед лицом врагов и варваров оскорблять македонян, которые гораздо лучше тех, кто над ними смеется, пусть их и постигло несчастье. В ответ царь заметил, что именовать трусость несчастьем довольно странно.

– Эта моя, как ты ее называешь, трусость спасла твою жизнь при Гранике! – закричал Клит. – Это благодаря крови и ранам македонских воинов ты вознесся так высоко, что теперь, забыв о Филиппе, ты называешь своим отцом Амона.

Ответ Александра был показателен:

– Ты ведь всегда обо мне так говоришь, верно? Вот где источник раздоров между македонянами. Не думай, что это пройдет тебе даром.

– Послушай, Александр. – Клит намеренно называл царя просто по имени, как это было принято при Филиппе. – Разве уже сейчас мы не поплатились? Какую награду мы получили за все наши труды? Те, кто пал в бою, оказались самыми счастливыми – они не дожили до того времени, когда македонян начали сечь мидийскими розгами или они вынуждены идти на поклон к персам, чтобы получить доступ к собственному царю.

При этих словах поднялся страшный шум, а царь, который, может быть, не был так пьян, как притворялся, насмешливо заметил, обращаясь к двум грекам-придворным:

– Не чувствуете ли себя вы, греки, среди македонян, словно полубоги среди зверей?

В общем шуме Клит, вероятно, не расслышал последних слов царя, который, возможно, и хотел его спровоцировать. Старый воин заорал, что Александру следовало бы или высказываться без обиняков, или не приглашать на пир свободных людей, говорящих то, что они думают, а только рабов и варваров, готовых поклоняться его персидскому поясу и белому хитону.

Придя в ярость, Александр швырнул в Клита первый попавшийся предмет (им оказалось яблоко) и стал искать свой меч, который предусмотрительно ото двинул в сторону один из его гвардейцев. Близкие друзья царя, Пердикка, Лизимах, Леоннат, окружили его, чтобы насильно заставить сесть. Александр яростно сопротивлялся и кричал, что это – заговор, что его предали, как и Дария. Клит же, выведенный из зала, но вошедший в другую дверь, успел процитировать стих из «Андромахи» Еврипида: «Какой плохой обычай есть у эллинов…» Александр прекрасно понял, о чем идет речь. Дальше следовали строки:

Александр вскочил, выхватил копье у одного из охранников и поразил Клита, убив его на месте. Движимый внезапным раскаянием, Александр извлек копье из тела старого товарища и пытался пронзить им себя, но его друзьям удалось воспрепятствовать этому. После этого царь заперся в своих покоях и пробыл там три дня, не принимая ни пищи, ни питья. Трудно сказать, когда искреннее горе перешло в этом случае в рассчитанную игру. Известен только результат. Приближенные Александра действительно испугались, что он может уморить себя голодом, оставив их без вождя в дальней варварской стране, и сделали все, чтобы изменить его настрой.

Царь стремился к абсолютной власти, основанной на поддержке своего окружения, и несомненно продвинулся к своей цели. Македоняне, угадав желание Александра, вынесли решение, что Клит был «казнен по справедливости», будто бы за измену. Убийство Клита задним числом получило законное обоснование, а приближенным удалось уговорить Александра принять пищу. Но все же все, присутствовавшие на том роковом пиру, знали: Клит был убит именно за открытое порицание царя.

Между тем Александр провел уже две кампании в Бактрии и Согдиане, а реальных результатов не было. Спитамен оставался неуловимым. Царь принял решение покончить с этим к весне, чтобы больше не откладывать намеченного вторжения в Индию.

Произошли важные административные перемены. Александр сам, вместо Клита, принял командование конной гвардией. Большая часть армии разместилась на зимних квартирах в Наутаке, а Кен, с двумя отрядами фаланги и частью конницы, был послан прикрывать северо-западную границу. Система укреплений, созданная Александром, начала приносить свои плоды. Спитамену все труднее становилось находить продовольствие и коней, не говоря уже о безопасном убежище. Наконец в отчаянии он собрал около 3000 массагетских конников, чтобы совершить прорыв (как и предвидел Александр).

Кен с профессиональным искусством рассеял эту большую, но плохо организованную орду, почти без потерь уничтожив 800 врагов. Спитамен, чей престиж был подорван этим позорным поражением, бежал в пустыню. Массагеты же, узнав, что на них идет сам Александр, убили беглеца, а его голову отослали царю в знак желания мира. Их соседи, даи, узнав о случившемся, выдали македонянам ближайшего помощника Спитамена, заслужив прощение царя. После гибели Спитамена прекратилось всякое организованное сопротивление в этом районе. Но на юго-востоке, в горном районе между нынешним Таджикистаном и Бадахшаном, еще продолжалось сопротивление, организованное четырьмя местными вельможами. Поэтому македонское войско выступило в новый поход после всего двухмесячного отдыха на зимних квартирах. В начале января погодные условия были очень тяжелыми. Около 2000 воинов замерзло или умерло от пневмонии. Первая крепость на их пути именовалась Согдианским Утесом. Местный вельможа Оксиарт разместил там до 30 000 человек. Провизии в крепости было запасено на два года. Глубокий снег не только мешал продвижению македонян, но и обеспечивал защитникам обильные запасы воды. Сами они считали свою крепость на скале совершенно неприступной.

Когда Александр предложил им во время переговоров безопасное возвращение по домам в обмен на сдачу крепости, они с грубым смехом отказались, заявив, что Александру придется найти крылатых воинов, а иные солдаты не причинят им беспокойства. Репутация царя должна была заставить их дважды подумать, прежде чем бросать такой вызов. Он сразу же решил отобрать в своем войске опытных людей, умеющих ходить по горам. Таких набралось человек 300. Он предложил добровольцам взбираться по дальней стороне скалы, пообещав щедро наградить первых двенадцать человек, которые поднимутся на самый верх. Достигнув вершины скалы над крепостью, они должны были помахать белыми флагами.

Вооружившись канатами и железными копьями, альпинисты начали свой тяжелый и опасный подъем в ночное время. Но рано утром они уже просигналили с вершины белыми флагами.

Александр послал к защитникам крепости герольда с сообщением, что они, если посмотрят наверх, увидят тех самых «крылатых воинов». На людей Оксиарта этот театральный эффект произвел такое впечатление, что они тут же капитулировали, хотя их было примерно в сто раз больше, чем альпинистов, а главные силы противника еще не могли добраться до вершины. Психологически верный маневр достиг цели. Потом Александр женился на Роксане, дочери Оксиарта, а тесть помог ему подавить сопротивление в остальной Согдиане.

Александр и сам понимал неустойчивость своих успехов. Для укрепления своих позиций он принял ряд мер. Прежде всего то была система пограничных укреплений, «Александрий», ставших потом городами. Включая поселения на месте будущего Мерва, в Термезе и Александрию Крайнюю (Ленинабад). Кроме того, значительные подкрепления (около 16 000 человек в 328 г. до н. э.) позволили размещать усиленные гарнизоны. У Аминты, нового сатрапа Бактрии, было 10 000 одних пехотинцев. Но главный шаг в этом смысле, показывавший, что Александр перенял опыт Филиппа, состоял в том, что царь отобрал 30 000 местных юношей для изучения греческого языка и дальнейшего военного обучения по македонскому образцу. Эти рекруты должны были пополнить ряды воинов и командиров фаланги, а на время намеченного похода на Индию и к океану они были бы прекрасными заложниками. В беседах со старшими офицерами Александр и говорил об этих «преемниках» как о заложниках, но македонское командование явно опасалось конкуренции со стороны этих варваров. Александр стремился всячески уменьшить македонское влияние в своем государственном аппарате. Старые гвардейцы постепенно сходили со сцены, а в царской администрации рос удельный вес персидской знати. Вместе с тем ему приходилось считаться и с офицерским корпусом – ведь македоняне были лучшими воинами и командирами фаланги.

Самым ярким примером раскола в придворных кругах было отношение к проскинесу – земному поклону царю. Для персов это был обычный придворный этикет. Греки же совершали его только в знак почитания богов; поэтому они рассудили, что великого царя персы признавали, таким образом, божественным. Было бы логично, рассуждали придворные льстецы, если бы и Александр получал такие же сакральные почести.

С персидской точки зрения признание Александром проскинеса означало бы признание законности его собственных царственных прав. С другой стороны, было много случаев, когда македонские военачальники, от которых Александр зависел, презрительно смеялись над этим придворным ритуалом. После многих споров проект введения этого ритуала был пересмотрен, и Александр с близкими друзьями создали новый, в более умеренной форме. Но, как и в первый раз, этому помешало противодействие Аристотелева племянника Каллисфена, отражавшего и настроения македонской знати. На этот раз противостояние Александру стоило Каллисфену жизни.