Истоки современной лингвистической ситуации
|
Чтобы представить себе общие черты лингвистической ситуации в наиболее древние времена, следует начать с основных типологических черт несинитических языков Восточной Азии аналогично тому, как это сделал С. Е. Яхонтов по отношению к синитическим. По современным представлениям о языках Восточной Азии наиболее архаические формы сохранились в так называемых палеоазиатских языках. Историческая типология несинитических языков этого ареала еще не разработана настолько, чтобы рассматривать проблему типологических характеристик языков среднего периода. Поэтому в настоящее время возможно лишь различение языков современного и архаического типов.
В связи с этим значительный интерес представляет попытка А. П. Дульзона реконструировать лингвистическую ситуацию в Центральной Азии в ее наиболее раннем состоянии. Значительное место в своей реконструкции он отводит материалам кетского языка — единственного сохранившегося до наших дней представителя небольшой семьи енисейских языков, которая занимает особое место среди палеоазиатских языков севера Восточной Азии. Сравнительные исследования показали, что в кетской лексике содержится свыше трехсот слов, общих как для кетского, так и для китайского [Дульзон, 1968, 138]. Имеется также значительное число лексических совпадений с кавказскими языками. В грамматике кетского языка также содержатся формы, типологически близкие формам сино-тибетских и кавказских языков. «Эти совпадения, — пишет А. П. Дульзон,— позволяют говорить о наличии в Центральной Азии древней языковой общности, возможно союза, куда кроме енисейских языков входили различные другие языки, ныне расположенные далеко за ее пределами» [Дульзон, 1968а, 178] . Идея родства кетского языка с сино-тибетскими были высказана в начале нынешнего века. На основании этих ранних исследований В. Шмидт утверждал, что енисейско-остяцкие языки образуют северную группу тибето-китайской семьи [Schmidt, 132, 134]. В настоящее время очевидно, что родства между кетскими и сино-тибетскими языками быть не может, т. е. сходные слова и грамматические формы не связываются фонетическими законами. Однако таких сходных слов достаточно для того, чтобы считать вероятными древнейшие контакты енисейских и сино-тибетских языков. А. П. Дульзон считает, что грамматические формы кетского языка вместе с типологически сходными формами в сино-тибетских и кавказских языках могут помочь при реконструкции основных признаков тех древних языков, которые предшествовали современным языкам этого ареала. Основная особенность таких языков состояла в различении классов действующего лица в зависимости от его роли в том процессе, который обозначен глаголом, координированным с этим лицом. Наиболее отчетливо выделяются пять классов лиц: одушевленное действующее, одушевленное сущее, неодушевленное, лицо — субъект действия, лицо — объект действия. Кроме того, существовали специальные грамматические формы для выражения пола одушевленных действующих лиц [Дульзон, 1968а, 178]. Исходя из такого представления о природе древнейших языков этого ареала, А. П. Дульзон предлагает толкование фонетических чередований в так называемых семьях слов древнекитайского языка. Так, например, начальный согласный t- в слове *tiog (16) (плавить) [Karlgren, 1934, 68, 69, В278] он возводит к классному показателю одушевленного действующего лица d-, t-, а начальный согласный s- в слове *siоg (17) (плавиться, таять) [там же, В293—294] — к классному показателю одушевленного сущего лица s-. Аналогично он толкует и другие более частные случаи звуковых чередований внутри семей слов древнекитайского языка [там же, 183—188]. Примечательно, что в бирманском языке он находит значительно больше соответствий кетским грамматическим формам, чем в китайском [там же, 188—191]. Важным современным типологическим признаком, встречающимся в палеоазиатских, тунгусо-маньчжурских и многих сино-тибетских языках, является субъектно-объектное спряжение глагола, которое в сино-тибетских языках со времен Б. Ходжсона называется глагольной прономинализацией [Bauman, 6—8]. Все представленные выше совпадения грамматических форм и отдельных слов свидетельствуют в пользу гипотезы А. П. Дульзона относительно древнейших контактов енисейских и сино-тибетских языков. Относительно ареала первоначального распространения народов, говорящих на енисейских языках, А. П. Дульзон говорит, что им может оказаться обширная область между верховьями Иртыша и Енисея [Дульзон, 1968а, 138], потому что здесь отмечены самые южные кетские топонимы. В других палеоазиатских языках Восточной Азии следы контактов с сино-тибетскими языками отсутствуют, поэтому естественно полагать, что древнейшие сино-тибетские языки в период своих гипотетических контактов с протоенисейскими находились на западной границе Восточной Азии. В настоящее время вряд ли можно достоверно указать область контактов сино-тибетских и енисейских языков, однако имеются основания предполагать, что древнейшие сино-тибетские языки были распространены среди народов, обитавших в ареале современного Северо-Западного Китая и областей, непосредственно прилегающих к нему с юга и севера. Доступные в настоящее время древнейшие сведения о народах, обитавших в этом ареале, свидетельствуют о том, что сино-тибетские народы находились здесь с древнейших времен. Тангутское государство, население которого говорило на тангутском языке сино-тибетской семьи, в годы наивысшего расцвета, в конце XIII в., включало в свой состав Ордос, Алашань, Нань-шань, часть плато Цинхай [Кычанов, 61]. В более ранние времена, засвидетельствованные на иньских гадательных костях, в этом ареале обитали цяны, остатки которых, живущие в Западной Сычуани, говорят на архаичном сино-тибетском языке. От языка жунов, о которых нам известно из чжоуских текстов, не осталось никаких следов, но можно полагать, что и он также был сино-тибетским, потому что этот этноним можно непосредственно соотнести с современным этнонимом «ронг», встречающимся у нескольких сино-тибетских народов в Западной Сычуани и в Гималаях. Отсутствие прямых лингвистических связей между енисейскими и другими палеоазиатскими языками Восточной Азии можно понимать как свидетельство в пользу того предположения, что в древнейшей доступной реконструкции лингвистической ситуации в Центральной Азии уже существовало несколько различных палеоазиатских языков. Формирование протоалтайских языков в этом ареале, вероятно, связано с появлением здесь новых народов, говоривших на ностратических языках. Ввиду того что источник ностратических языков явно находился на западе Евразиатского континента, носителями ностратических языков были народы западного происхождения. Реконструкция древнейшей лингвистической ситуации в южной части Восточной Азии также опирается на типологию языков и интерпретацию сведений о народах и их языках из ранних китайских источников. В типологической классификации языков С. Е. Яхонтова аустроазиатские языки относятся к числу архаичных. Аустроазиатские языки находились в числе древнейших языков юга Восточной Азии. В настоящее время народы, говорящие на аустроазиатских языках, занимают небольшую часть Юго-Восточной Азии, однако данные, относящиеся к началу новой эры, свидетельствуют об их более широком распространении. Дж. Норман и Мэй Цзу-линь установили, что слова языка государства Юэ на юго-востоке чжоуского Китая, встречающиеся в комментариях к китайским классикам, находят этимологии в словах современных аустроазиатских языков. Они показали также, что «Цзян» — название реки Янцзы — представляет собой слово, происходящее из аустроазиатских языков. Интересно проследить путь, по которому оно пришло в китайский язык. Известно, что предки древних китайцев впервые познакомились с той частью среднего течения Янцзы, где в нее впадает Ханьшуй, поэтому Дж. Норман и Мэй Цзу-линь полагают, что народы, говорившие на аустроазиатских языках, обитали не только в нижнем, но также и в среднем течении Янцзы [Norman, Mei, 7—10]. Раскопки иньского поселения в Хуанпо около Уханя [И цзю лю сань-нянь..., 49—59] свидетельствуют о том, что район устья Ханьшуй также входил в область распространения иньской культуры. Поэтому здесь могла находиться зона контактов населения бассейнов Хуанхэ и Янцзы. Эти археологические данные делают выводы Дж. Нормана и Мэй Цзу-линя еще более вероятными. Интересны также соображения, которые высказали эти авторы относительно этимологии знаков двенадцатиричного животного цикла летосчисления. Этот цикл существует во всех странах Восточной Азии. Примечательно, что китайские знаки этого цикла, встречающиеся уже в текстах на гадательных костях, не имеют никакого отношения к названиям соответствующих животных. Однако чтениям по меньшей мере шести из этих знаков могут быть найдены этимологии в соответствующих названиях животных в аустроазиатских языках. Если эти совпадения не случайны, они означают, что культурные и лингвистические контакты долины Хуанхэ с аустроазиатскими народами восходят ко времени, предшествующему началу I тысячелетия до н. э. [там же, 20—27]. Из китайских источников начала новой эры известно о существовании особого лингвистического ареала в приморской полосе от Восточного Шаньдуна до северного берега Янцзы. Однако в настоящее время сведения о языках этого ареала отсутствуют. Если полагать, что аустронезийские языки могли существовать на рубеже новой эры, то вполне допустимо, что там говорили на аустронезийских языках. При реконструкции наиболее древней лингвистической ситуации на юге Восточной Азии не остается места для тайских языков, которые играют важную роль в современной лингвистической ситуации этого ареала. По своим типологическим признакам они относятся к языкам среднего эволюционного подтипа [Яхонтов, 1971а, 271]. Это означает, что они сформировались сравнительно поздно. По данным глоттохронологии, распад общетайского языка относится вообще лишь к IV—VI вв. [Яхонтов, 1964, 7]. По фонетическому облику заимствованных из китайского слов можно определить, что время наиболее ранних контактов тайских языков с китайским относится к первым пяти векам новой эры [Яхонтов, 19716, 99]. В реконструируемой лингвистической ситуации ареалу, расположенному в бассейне Хуанхэ, отводится особое место. Оно обусловлено тем, что здесь находилась область наиболее удобная для жизни человека в древнейшие времена и потому этот ареал был местом притяжения многих народов, обитавших в Восточной Азии. К северу от него находилась область распространения палеоазиатских языков, которые к середине I тысячелетия до н. э. стали сменяться протоалтайскими, к западу — область сино-тибетских языков, к югу — область аустроазиатских языков, на востоке в узкой приморской полосе, возможно, находилась область аустронезийских языков. Население долины Хуанхэ неоднократно менялось, а языки, на которых говорило ее население, вступали в активные контакты. В этой области под влиянием описанной выше лингвистической ситуации стал складываться древнекитайский язык. Отдельную проблему составляют лингвистические связи китайского языка с языками запада Евразиатского континента. Сходство отдельных слов древнекитайского языка с индоевропейскими корнями было отмечено еще в прошлом веке [Ulving, 944]. На основании этого сходства высказывались утверждения о возможности отдаленного родства древнекитайского и индоевропейских языков. Однако никому не удавалось доказать это родство с помощью закономерных фонетических соответствий. После долгого перерыва, в конце 60-х годов, начался новый период поисков индоевропейских соответствий словам древнекитайского языка. В 1967 году Я. Уленброк писал, что число китайско-индоевропейских соответствий настолько велико, что наступила пора говорить о их языковом родстве. Однако в этой статье он привел лишь 57 этимологий. В 1969 и 1970 гг. Я. Уленброк выступил со статьями, где он решительно утверждал, что народы культуры крашеной керамики говорили на индоевропейских языках и пришли с запада на территорию современной провинции Ганьсу между 3000 и 2500 годами до н. э. [Ulenbrook, 1968—1969; его же, 1970, 595, 601]. В 1969 г. Т. Улвинг в целом поддержал взгляды Я. Уленброка и привел около двухсот новых этимологий [Ulving, 1968—1969, 945— 951]. К мнению Я. Уленброка присоединился также Л. G. Васильев, хотя и не согласился с его исторической интерпретацией лингвистических данных [Васильев Л. С., 1976, 301—302]. Однако в целом взгляды Я. Уленброка не встретили одобрения лингвистов, работающих в области истории китайского языка. В научном обосновании китайско-индоевропейского родства далее всех продвинулся Э. Пулиблэнк. Он отметил, что современные исследователи древнейшего состояния индоевропейских языков реконструируют такой этап их развития, когда основные морфемы в этих языках были чисто слоговыми. В этой древнейшей односложной форме они уже могут быть сравнены с древнекитайскими словами. С другой стороны, уже давно показано, что неизменность не всегда была свойством китайской морфемы — так называемые семейства слов Э. Пулиблэнк рассматривает как доказательства существования в древнекитайском языке морфологии аблаутного типа [Pulleyblank, 503— 504]. Убедительные китайско-индоевропейские лексические соответствия немногочисленны, но Э. Пулиблэнк надеется, что со временем их число будет расти. В числе бесспорных соответствии он называет *k'iw?n «собака», и. е. kuon и ngiug «корова», и. е. guou. Эти два слова встречаются во многих сино-тибетских языках, что означает их принадлежность к древнейшей лексике, сохранившейся со времен сино-тибетского единства. Э. Пулиблэнк обращает также внимание на то, что слова со значением «вращать» начинаются на v-, а слова со значением «молоть»— на m- как в древнекитайском, так и в протоиндоевропейским. Однако Э. Пулиблэнк отнюдь не считает доказанным родство китайского и индоевропейских языков, хотя и думает, что оно может быть доказано в будущем. Несмотря на усилия лингвистов, работавших над проблемой китайско-индоевропейского родства, следует признать, что оно не доказано до сих пор. Происхождение общей лексики в протоиндоевропейском и древнекитайском языках проще всего может быть объяснено через заимствование. Однако в этом случае немедленно возникает вопрос об источниках заимствования. Общая китайско-индоевропейская лексика по большей части восходит к древнейшей ностратической, которая могла попасть в китайский язык не только через индоевропейские, но и через другие ностратические языки. В настоящее время эту лексику соотносят с индоевропейской, потому что индоевропейские языки исследованы лучше других ностратических языков. В дальнейшем же, когда остальные ностратические языки будут исследованы столь же детально, как индоевропейские, появится возможность указать и другие возможные источники заимствований таких слов, как mа «лошадь», и. е. marko-, miet «мед», и. е. medhu и т. п. Все эти соображения подводят к заключению, что древнейшие контакты китайского языка с ностратическими не подлежат сомнению, однако лишь в будущем можно будет с уверенностью сказать, с какими именно ностратическими языками эти контакты происходили — с индоевропейскими или какими-нибудь иными. По современным представлениям о лингвистических контактах китайского языка налицо три важные области его лингвистических связей: палеоазиатские енисейские, ностратические, аустроазиатские языки. Иначе говоря, китайский язык находился в активных контактах с языками народов, окружавших древних китайцев. По степени распространения заимствованных слов в сино-тибетских языках можно судить об относительной древности этих заимствований. Как отметил А. П. Дульзон, общая с енисейской лексика встречается не только в китайском, но и в бирманском языках. Это значит, что енисейская лексика входила в сино-тибетскую еще в период сино-тибетского единства. Э. Пулиблэнк указывает общие с протоиндоевропейским слова k'iwan «собака» и nging «бык», встречающиеся также и в других сино-тибетских языках, что свидетельствует, о том, что они также восходят к периоду сино-тибетского единства. Остальные ностратические заимствования встречаются только в китайском и не встречаются в других сино-тибетских языках. Это означает, что они были заимствованы в более позднее время — после разрушения сино-тибетского языкового единства. Исследования по аустроазиатской лексике в китайском языке показали, что лексика такого рода представлена в китайском языке в достаточно большом количестве [Горгониев, 1967, 75— 79]. Однако сведения о ее распространении в других сино-тибетских языках отсутствуют. Судя по фонетическому облику аустроазиатских заимствований в китайском языке, эти слова могли попасть в китайский в конце II — Начале I тысячелетия до н. э. |
загрузка...