Уриэль Акоста

Борьба Акосты против апологетов Талмуда показывает, каким трудным путем в темное царство религии проникал луч разума и науки. Решив разоблачить талмудизм, сковывающий живое движение ума и сердца, вольнодумец и мыслитель составил «Тезисы против традиции», в которых доказывал антигуманную природу поучений Мишны. Уриэль высказывался против ношения филактерий¹, против установления восьми дней пасхи вместо семи, против способа, которым производится обрезание, и против некоторых других обрядов, установленных талмудистами. «Содержание этих тезисов, — отмечает Луппол, — не представляет сколько-нибудь значительного общего интереса. Это — лишь первый отправной шаг «ереси» Дакосты. Дакоста в них еще полностью иудей, лишь начинающий подвергать рациональной критике раввинские установления... Не тезисы эти пережили Дакосту, а, наоборот, Дакоста как мыслитель, вышедший уже за пределы религиозного мышления, пережил их»².

Особое внимание заслуживает тезис шестой, в котором Уриэль возражает против замены принципа «око за око» денежными штрафами. Известно, что гуманисты XV и XVI столетий отвергали мораль средневековья, нормы которой освящены были библейской заповедью «око за око, зуб за зуб». Требует ли, таким образом, Акоста возврата к мрачным временам кровавой мести? В эпоху Возрождения произошла полная переоценка системы нравственности, господствовавшей в средние века. Перед мыслителями возникла неразрешимая антиномия. Защищая право человека на жизнь как самое священное право, они столкнулись с неразрешимым противоречием: как быть с теми людьми, которые творят зло, посягают на человеческую жизнь? Акоста против сентиментальной филантропии: «Если, — пишет он, — виновник не причинил телесного повреждения, он уплачивает денежный штраф. Если же причинено телесное повреждение, то с виновником должно поступать так, как последний с пострадавшим». В доказательство этого положения Уриэль говорит: «Тора всюду старается устранить злодеев. Никакой узды и никакого страха не было бы, если бы можно было за уголовные преступления расплачиваться деньгами. На злодеев может действовать страх того, что с ними поступят так же жестоко, как они с пострадавшими». Следует поэтому «по всей строгости законов поступить с человеком, который выколол глаз своему ближнему или совершил что-нибудь подобное». Нельзя во имя милосердия отказаться от требования «око за око» и заменить его денежным штрафом. «Уголовное право народов мира тоже в этих случаях не ограничивается денежным штрафом, но назначает телесное наказание, вплоть до смертной казни»³.

В «Тезисах» Акосты, писал Луппол, «можно усмотреть лишь попытку, которая, как начало, встречается в истории у многих религиозных вольнодумцев, — так называемого «очищения» той или иной религии от позднейших наслоений и восстановления ее в ее первоначальной «чистоте». Это еще — рационалистическая «ересь», вернее, критика внутри религии, — не более»⁴. Нам представляется, что «Тезисы» — нечто большее, чем критика внутри религии. Они направлены против религии, против основ иудаизма. Талмуд, как известно, стремился при помощи «новых» правил, постановлений и запретов приспособить библейское вероучение к изменившимся условиям жизни. Эти попытки Акоста и подверг рационалистической критике.

Седьмой тезис под названием «Об устной Торе» гласит: «Достаточно одного утверждения о необходимости толкования Моисеевых законов, согласно традиции и преданию, чтобы опровергнуть основы Библии: это ведет к изменениям в текстах Торы и даже к замене ее новой, противоречащей истинной.

По следующим соображениям нельзя допускать наличие устной Торы сверх письменной:

1. Из Пятикнижия не видно, чтобы существовала еще какая-либо Тора. Нет в нем также никаких пояснений, касающихся такой другой Торы. Коль скоро такие пояснения отсутствуют, то утверждения о наличии еще какой-то Торы не имеют смысла. Пусть чудотворцы⁵ проповедуют о наличии другой Торы, мы все равно не придаем никакой цены их словам, раз их проповедь расходится с Пятикнижием.

2. Пятикнижие обязывает нас признать наличие только одной Торы. В стихах 1 и 2 главы IV Второзакония сказано: «Итак, Израиль, слушай постановления... не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте»... Одним словом, нет другой Торы, кроме Пятикнижия...

Итак, после того как мы доказали, что имеется только одна Тора, становится ясным, что так называемое предание есть плод человеческого домысла. Против него следует категорически возражать...

Вывод. Изустное предание есть продукт человеческого домысла. Следовательно, утверждение о необходимости соблюдения предписаний Талмуда и о равноценности человеческих измышлений с божественными повелениями надо считать ересью»⁶.

Опровергая богооткровенность Талмуда, Уриэль наносил удар по основному содержанию иудейского вероучения. Понимая, что своими «Тезисами» он свел на нет основные положения талмудизма и что столпы веры ощетинятся против него, Акоста подсластил свои тезисы следующим заключением: «Все эти тезисы не должны быть поняты как проявление духа противоречия или упрямства. Нами руководило стремление возблагодарить имя бога и вознести честь нашей святой Торе». В рассмотренных тезисах «мы опирались на Тору, здравый смысл и соображения, в основе которых лежат эти два принципа»⁷. Однако защитники фанатизма и средневековья поняли, что в «Тезисах» заложен снаряд, способный взорвать твердыню религиозного учения. Против борца за вольный дух и свободу мысли объединились раввины из Венеции, руководители общин из Гамбурга и старейшины синагог из Амстердама.

Если на первом этапе своего духовного развития Акоста был только разрушителем иллюзий богооткровенности Талмуда, то в дальнейшем сомнения привели его к единомыслию с теми, кто подрывал веру в любые авторитеты и каноны. Акоста поднял мятеж против тысячелетней традиции, против церковной идеологии феодализма. Постижимое, считал Уриэль, необходимо постигнуть. Он бросил вызов Священному писанию, запретившему человеку вкушать плоды древа познания добра и зла... Акоста дойдет до отрицания самого бога.

После канонов, думал он, исчезнут кровопролития и откроют свою эру совесть, разум, доброта и свет. Может ли остановиться мятежник, если он уже опровергал Талмуд и задумал исследовать то, чему раньше поклонялся как святыне? Нет, никому не удастся сковать его неуемный дух.

«При таком положении дела, — говорит Уриэль в «Примере человеческой жизни», — решил я «написать книгу, чтобы показать справедливость моего дела и открыто доказать на основании самого закона пустоту фарисейских преданий и правил и противоречие этих преданий и установлений закону Моисея. Когда я уже начал свой труд, случилось так (нужно говорить все напрямик и в полном соответствии с истиной, как произошло), что по зрелом обсуждении я решительно примкнул к мнению тех, которые награды и наказания, о которых вещает Ветхий завет, считают преходящими и нисколько не помышляют о загробной жизни и бессмертии души.. .»⁸

Последующая жизнь Уриэля была подчинена единой цели — борьбе против косности мысли, против основ догматизма и превратного миропонимания. Рождался трактат «О смертности души».

Что есть душа? Вот вопрос вопросов, который занимал беспокойный и ищущий ум Акосты. Религия враждебна человеку. Провозглашая бессмертие души, она лишила человека жизни разумной и справедливой, единственно возможной, земной. Возникла самая неотложная философская потребность вернуть человеку право на свободу мысли и действия. Подавленной личности надо было сказать правду о жизни души.

Голландская буржуазия XVI—XVII вв. создавала новую культуру, несовместимую с феодальной идеологией, опутанной религиозным культом. Однако некоторые ее идеологи боролись против церковной диктатуры, за торжество новых идей с Библией в руках. К этим идеологам принадлежал и Акоста: в доказательство справедливости своих выводов он приводил цитаты из Ветхого завета. Но его ссылки на Библию показывают, что в ее толковании он продолжал традицию вольнодумцев Хиви Габалки и Ибн Эзры. Как и они, Акоста читал Священное писание глазами рационалиста, понимая, что оно — дело рук человеческих. К трактату «О смертности души» он пришел в величайшем смятении духа. Однако еретик и бунтарь опровергал традиции, благочестивое лицемерие, чувствуя свою ответственность перед грядущими поколениями. Принцип «душа смертна» являлся реалистической основой его философии и выражал живую связь мыслителя с эпохой, в которой господствовали трезвость, воля к жизни и буржуазный рационализм.

Опираясь на некоторые тексты Ветхого завета и воззрения великих предшественников, доказавших ничтожество всех загробных обещаний, Уриэль Акоста выдвинул серьезные аргументы против догмата иудаизма о бессмертии души и воскресении мертвых. В своем трактате «О смертности души» он в соответствии с традициями еврейского вольнодумства дает определение души. «Так как, — пишет Акоста, — нам предстоит рассуждать о смертности или бессмертии души человеческой, то уместно сначала поставить вопрос, что же такое эта душа, тем более, что некоторые невежды, упоминая о ней, видимо, представляют ее себе некоей девой во плоти: именно в таком виде иногда изображают выходящую из чистилища душу»⁹. Одни талмудисты говорят, что души существуют отдельно от тела, их бог создал одновременно и поместил как бы в амбар, откуда посылает их, чтобы они входили во чрево беременных. Другие теологи утверждают, что бог создает души во чреве беременных новым действом сотворения. Принимающие эти мнения не допускают, чтобы душа человека была бы смертной. Рассуждения талмудистов и их приверженцев, говорит Акоста, противны разуму и естественному закону, ибо природа учит нас, что душа «есть жизненный дух, которым живет человек и который находится в крови. И благодаря этому духу человек живет, совершает свои дела и передвигается по земле, пока дух в нем пребывает, и до тех пор, пока этот дух не угаснет естественным образом или по какой-либо насильственной причине. И только тем душа человека от души животного отличается, что душа человека разумна, а душа животного лишена разума; во всем остальном — в рождении, жизни и смерти — они совершенно одинаковы»¹⁰.

Ненаучность понятия «жизненный дух» в настоящее время очевидна. Наукой доказано, что в крови животного и человека нет никаких «жизненных духов». Тем не менее в эпоху Акосты это понятие играло прогрессивную роль в борьбе против религии и идеализма. Понятие о «жизненных духах», находящихся в крови человека и состоящих из «тонкой материи», выражало пусть наивную, но все же материалистическую мысль. Вместо нематериальной души как субстанции сторонники этого взгляда утверждали ее материальность, а стало быть, и смертность. Вместе с тем при таком взгляде человек включался, вопреки религии, в число других животных, в единую структуру органического мира.

Выдвинув тезис о смертности души, Акоста защищал его многими выдержками из Ветхого завета, особенно из книг Иова и Екклесиаста. Тем самым он уличил талмудистов в лживой интерпретации Торы. Называя составителей Талмуда фантазирующими толкователями, вольнодумец показал, что за выдумкой бессмертия следуют другие религиозные заблуждения: совершение молитв и молебствий за умерших, принесение за них жертв, чтобы помочь им скорее избавиться от мук выдуманного чистилища, тысячи злоупотреблений и суеверий, которые совершаются при их погребении. «Заблуждения, — пишет Акоста, — всегда и с необходимостью сопровождаются многими пороками, ибо нет такого заблуждения, которое могло бы породить что-нибудь доброе, и таким образом это безумие создало в мире много других безрассудств во вред и на погибель тем, кто этого был достоин. По этой самой причине многие, пренебрегая добром или злом в настоящем, в ожидании гораздо больших зол установили новые порядки и правила жизни... подвергают свои души мучениям, а плоть умерщвляют секирой, подобно расточителям и глупцам, они попусту и без основания лишают себя драгоценного дара — жизни, столь ценимой предками нашими»¹¹.

Гневно разоблачал Акоста отвлеченную фантазию, застылость и банальность мысли. Разрушитель старины и окостеневших догм высмеивал защитников учения талмудистов о воскресении мертвых и загробном царстве. Те, кто провозглашает такие фантасмагории, говорит он, подобны людям, которые хотят влезть на гладкую стену без лестниц и которые всякий раз, протягивая руку и собираясь поставить ногу, не имея опоры, скользят и падают. Еще никто не возвращался из царства мертвых, говорит Акоста, а если бы душа была вечной, то бог не преминул бы вернуть хотя бы одну из них для того, чтобы осрамить и осудить людей, отрицающих воскресение мертвых. Акоста ссылается на 87-й псалом, в котором прямо сказано: мертвые не встанут, ибо в сырой земле нет жизни, в могиле нет духа. И Иов говорит, что дни жизни его сочтены, а потому пусть бог отстанет от него со своими злыми испытаниями.

Враги Акосты обвиняли его в холодном безразличии к человеку. Раз Уриэль, говорили они, упорно повторяет формулу Екклесиаста о том, что «участь сынов человеческих и участь животных — участь одна», то, стало быть, он считает, что человеку незачем жить. Обвинение злостное, искажающее подлинное содержание учения Акосты о смертности души. Да, душа смертна, это неоспоримый вывод науки, опыта и жизненной практики. Но душа человека разумна, она отличается от души животных тем, что способна осознать конечность своего бытия и бесконечное бытие вселенной. Человек живет одной жизнью. Нельзя порождать иллюзии о потустороннем царстве, которые парализуют волю и порабощают дух. Надо высвободиться из-под власти фантасмагорий! В земной жизни следует реализовать свою разумную мощь! В загробном мире нет ни жизни, ни блага. Страшная и темная ложь религии обкрадывает человека, принижает его достоинства. Счастье жизни в самой жизни, в творчестве, в поисках, в усилении мысли и воли, в справедливости людских взаимоотношений, в напряжении жизнеутверждающих сил, в пламенной вере в победу света и добра на земле.

Уриэль Акоста учил, что душа и тело одновременно появляются и одновременно гибнут. Однако в общефилософском плане он не дошел до материализма, сохранив в своей системе мышления идею бога. Бог, по Уриэлю, не вмешивается в дела природы, в дела человека. Он, так сказать, царствует, но не управляет. Отвергая чудеса и откровение, Акоста допускал бога лишь как первопричину объективной действительности. Однако Уриэль считал, что законы природы незыблемы и потому-то бог и не вмешивается в ход природы. Позиция Акосты обнаруживает склонность к деизму. А деизм «есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии»¹².

Чтобы идти вперед, необходимо во что бы то ни стало разбить авторитет религии и освободить ум от власти догмы. Деистические взгляды Акосты — исторический этап в поступательном движении философской мысли. Они являются прологом к грандиозной материалистической системе Бенедикта Спинозы.

Дерзновенное вольномыслие привлекательно. Своим искренним обаянием и мужественной силой оно могло воздействовать на умы. Чтобы отразить его влияние, блюстители веры трактат «О смертности души» сожгли, а автора его предали анафеме. Однако идеи Акосты оказывали воздействие на критические умы ближайших продолжателей его рационализма. Новейшие исследователи жизни Акосты указывают, что в год гибели вольнодумца появились листовки и плакаты, гневно разоблачающие божьи порядки талмудистов и антигуманизм их догматов. В связи с этим руководители еврейской общины Амстердама отлучили от синагоги значительную группу лиц, разделявших взгляды Уриэля Акосты.

Еврейские буржуазные историки пытаются умалить значение Акосты. Так, историк Г. Грец утверждает, будто Уриэль не был ни теоретиком-мыслителем, ни мудрецом-практиком. Вся его деятельность, мол, «несколько напоминает собою мальчика, который выбивает окна в старом, затхлом здании и тем открывает в него доступ свежему воздуху»¹³. В этом духе выступил и переводчик Мишны на русский язык Н. Переферкович¹⁴. Современные израильские авторы, абстрагируясь от конкретно-исторической обстановки возникновения идей Акосты, ищут их генезис в личных качествах вольнодумца¹⁵.

Однако острая критика иудаизма, ясность и неопровержимость аргументации Акосты о смертности души, земном происхождении Моисеева законодательства, об абсурдности постулатов Талмуда оказали огромное влияние на передовые умы современников и потомков.

¹ Филактерии — молитвенная принадлежность, представляющая собой коробочки, к которым прикреплены ремешки. В коробочках, разделенных перегородкой на две части, помещены написанные на пергаменте ветхозаветные тексты. Во время утренней молитвы в будние дни верующие евреи одевают их на левую руку и на лоб.
² И. К. Луппол. Уриэль Дакоста. — В кн.: Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., 1958, стр. 26.
³ Уриэль Дакоста. О смертности души..стр. 105.
⁴ И. К. Луппол. Указ. соч., стр. 26.
⁵ Чудотворцами Акоста иронически называет талмудистов.
⁶ Уриэль Дакоста. О смертности души..стр. 105—106.
⁷ Там же, стр. 108.
⁸ Там же, стр. 84.
⁹ Там же, стр. 49.
¹⁰ Там же.
¹¹ Там же, стр. 76—77.
¹² К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 144.
¹³ Г. Грец. История евреев, т. II, 1910, стр. 124.
¹⁴ Я. Переферкович. Уриэль Акоста. — «Найе цайт», 1928, № 6 (на яз. идиш).
¹⁵ См. «Энциклопедия леноар», т. 1. Тель-Авив, 1957 (на яз. иврит).

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3412

загрузка...

Другие книги по данной тематике