Тибетский вариант

   Совершенно иначе толчок проявился в Тибете. Тибет из маленькой горной страны, в VI–VII вв. раздробленной, разобщенной, разноплеменной, превратился в военную монархию аристократического типа и захватил Великий караванный путь от Китая до Средней Азии, то есть взял контроль над торговлей шелком. Правда, это продолжалось недолго. Тибет был по сравнению с Китаем очень малолюден, там было не более трех миллионов населения, а в Китае было около пятидесяти шести миллионов, но тем не менее силы их уравновешивали друг друга.
   Тибет – страна горная и изолированная, но изолированная довольно относительно. В V в. западная часть Тибета была населена индоевропейскими племенами, близкими к индусам. Там жили дарды и моны. Они исповедовали светлую религию Митры, но очень искусились в колдовстве и волшебстве: порчу наводили, какие-то травы у них были волшебные, гипноз, телепатия, заклинания. Всего такого у них было полным-полно, и при этом сами они были европеоидного типа. А в Восточный Тибет из Южного Китая бежали от китайцев некитайские племена, они постепенно поднимались по великой реке Брахмапутре и здесь назывались кяны. В Тибете кяны встретились с дардами и монами.
   О происхождении тибетцев, возникших на месте этого этнического контакта, сохранилась легенда, предвосхитившая Дарвина. Правда, в отличие от Дарвина, люди – только наполовину обезьяны, обезьяной был их предок-отец. Мама-самка была ракшас, что-то вроде лешего (ракшас – это горные лесные демоны). А было якобы так.
   Чертовка ракшас увидела прекрасного царя обезьян, который пришел в Тибет спасаться по буддийской вере. Она в него влюбилась, пришла к нему и потребовала, чтобы он на ней женился. Бедный царь обезьян был отшельником, учеником Авалокиты, он знать не хотел никаких женщин вообще, он пришел сюда заниматься спасением своей души, а вместо этого, пожалуйста, явилась влюбленная ведьма и требует взаимности. Ну, он категорически отказался. Тогда она спела ему песню:

 
О, обезьяний царь! Услышь меня, молю.
По воле злой судьбы я бес, но я люблю.
И, страстью сожжена, теперь к тебе стремлюсь,
Со мной не ляжешь ты, я с демоном сольюсь.
По десять тысяч душ мы будем убивать,
Мы будем жрать тела, мы будем кровь лизать
И породим детей жестоких, словно мы,
Они войдут в Тибет, и в царстве снежной тьмы
У этих бесов злых возникнут города,
И души всех людей пожрут они тогда.
Подумай обо мне и милосерден будь,
Ведь я люблю тебя, приди ко мне на грудь!
 

   Бедный отшельник, испуганный такой настойчивостью, обратился к Авалоките и стал ему молиться:

 
Наставник всех живых, любви и блага свет,
Я должен соблюдать монашеский обет,
Увы, бесовка вдруг возжаждала меня,
Мне причиняет боль, тоскуя и стеня,
И крутится вокруг, и рушит мой обет.
Источник доброты! Подумай, дай совет.
 

   Авалокита подумал, посоветовался с богинями Тонир и Тара и сказал: «Стань мужем горной ведьмы». А богини закричали: «Это очень хорошо, даже очень хорошо». И обезьяна с ведьмой народили детей. Дети были самые разные, одни были умные, похожие на отшельника, другие хищные, похожие на маму, но все они хотели есть, а есть было нечего, потому что отец и мать, занятые самосовершенствованием, о них не заботились, и они стали кричать: «Что же нам есть?» Тогда бывший отшельник обратился опять к Авалоките и пожаловался ему:

 
Учитель, я в грязи, средь сонмища детей,
Наполнен ядом плод, возникший из страстей,
Греша по доброте, я был обманут тут,
Мне вяжет руки страсть, страдания гнетут.
Жестокая судьба, и мук духовных яд,
И боли злой гора всегда меня томят.
Источник доброты, ты должен научить,
Что надо делать мне, чтоб дети стали жить,
Сейчас они всегда, как бесы, голодны,
А после смерти в ад низринуться должны.
Источник доброты, скажи, скажи скорей
И милосердья дар пролей, пролей, пролей.
 

   Авалокита помог ему, дал бобы, пшеницу, ячмень и всякие плоды и сказал: «Брось в землю, они вырастут, и ты будешь кормить детей». И вот от этих детей пошли тибетцы. Древняя легенда довольно точно передает коллизию, которая исторически подтверждается: наличие двух этнических субстратов, которые в условиях пассионарного толчка консолидировались и создали единый, монолитный и весьма энергичный, хотя и многоэлементный, мозаичный внутри системы тибетский этнос. Исходными элементами этого этноса были, с одной стороны, дардские и монские индоевропейские племена, а с другой – монголоидные кяны (кян — древнее произношение цян). Все они были духовно скреплены единой верой – митраистской религией бон, но не могли достичь политического единства, потому что каждое племя не желало признать главенства другого. Но тибетцам повезло, им удалось найти компромисс. В эпоху великого упадка Китая в V в., когда в бассейне Желтой реки шла жуткая резня, один из побежденных вождей бежал от своих победителей табгачей (этнос, пришедший из Сибири) в Тибет. Звали его Фанни. Тибетцы приняли его с отрядом и выбрали своим цэнпо. Цэнпо – это не то царь, не то председатель, не то президент; в общем, высшая тибетская должность с большими полномочиями и без всякой возможности их осуществления. Таким образом нейтральный пришелец Фанни стал главой всех тибетцев с большими прерогативами, но без реальной власти, потому что он должен был считаться и со жрецами бона, и с племенными вождями.
   Тем не менее единая организация была создана, и тибетцы стали распространяться на запад, завоевывая памирские земли, и на восток. Шаншун – это Северный Тибет – они не захватывали, потому что жить там плохо: слишком большая влажность, муссоны с Индийского океана, достигая хребтов Северного Тибета, выпадают здесь проливными дождями, дальше через Куньлунь они не переносятся, но в Северном Тибете такая сырость, что и кизяк гниет сразу же, не сохнет, и деревья, если падают, немедленно гниют, и нечем развести огонь, хотя лесов много и зверей много. Поэтому тибетцы двинулись на восток и запад.
   Каждый поход надо было согласовывать со всеми вождями племен и с жрецами религии бон; руки у цэнпо были связаны, а он стремился к реальной власти и поэтому обратил свои взоры к буддизму. Как я уже говорил, буддийские общины всегда ютились у подножия деспотических престолов, потому что деспот, не имеющий опоры в народе, нуждается в космополитичных интеллигентных советниках и сотрудниках, не связанных с народом и обязанных лично ему. Буддийская община по принципам своим всегда экстерриториальна; человек, вошедший в общину, рвет все прежние этнические, племенные, родовые связи. Поэтому деспоту очень удобно использовать энергичных буддистов в качестве своих советников или чиновников.
   Этот опыт перенял один из цэнпо, Сронцангамбо. Он пригласил к себе буддистов и сказал им, что он разрешает проповедовать буддизм в Тибете и тем самым надеется получить оппозицию племенным вождям и жрецам бонской веры. Коллизия известная: престол выступает против традиционной аристократии и церкви. В Европе такое бывало неоднократно. Кончилось это для Сронцангамбо плохо, несмотря на его исключительную энергию. Источники сообщают о постройке им великолепного дворца Потала; его можно увидеть на многочисленных картинках, он до сих пор стоит: тогда строили надежно. Вокруг дворца тогда валялись вырванные глаза, отрубленные пальцы, руки, головы, ноги людей, которые или не хотели принимать буддийскую веру, или спорили с ней. Потом куда-то исчез сам цэнпо, буддизм оказался в гонении, потом царь появился снова. История темная. Я просидел несколько лет над тибетской историей этого периода и пришел к выводу, что установить хронологию этого периода при наличии даже нескольких версий – собственно тибетской, китайской – и отрывочных сведений, которые сохранились в Индии (они переведены на английский и все сейчас доступны), очень трудно.
   Ясно то, что в Тибете сложились две партии – монархическая, которую поддерживали буддисты и которая хотела совершить в стране переворот с ущербом для аристократии и традиционной церкви, и партия традиционалистов – аристократов, сторонников бона и противников буддизма.
   С одним из последних – Мажаном – произошла такая история. Он фактически был главой правительства при молодом цэнпо и ничего не боялся, потому что знал, что убить его буддисты не могут – буддистам нельзя никого убивать. Но буддисты вышли из положения. «Ладно, – сказали они, – мы его не убьем»; заманили правителя-бонца в подземную пещеру, где были могилы царей, и заперли дверь; никто его не убивал, он сам там умер. И закон буддийский был соблюден, и переворот совершен. Молодой цэнпо был объявлен воплощением Маньчжушри – бодисатвы мудрости; он вел жесточайшие войны руками своих бонских подданных, но правил ими при помощи буддийских советников. Кончилось это все трагически – бонские жрецы его околдовали, когда он изменил своей тибетской жене в пользу индусской. Обиженная жена заполучила его нательное белье, через эту одежду его «околдовали», и он умер. По-видимому, его отравили.
   Ясно, что пассионарное напряжение было там страшное, власть использовала иноземную культуру для объединения Тибета. Это привело к трагической развязке. Последний монарх Лангдарма вернулся к вере предков и начал истреблять всех буддийских монахов. Тогда один буддийский монах решился его убить – пожертвовал своей душой, не жизнью, которой не жаль, а бессмертием, ведь душа монаха-убийцы должна развалиться, погибнуть и в нирвану уже никогда не попасть. Но он ради веры пожертвовал душой, застрелил Лангдарму и убежал. А потом началась полная анархия, Тибет развалился, а ведь это была крупная держава. Непал и часть Бенгалии принадлежали ей.
   Каждое племя огородилось дозорами, каждый монастырь и замок огородились высокими стенами, выйти куда-нибудь попасти скот или поохотиться стало связано с риском для жизни, то есть в Тибете после этой пассионарной вспышки сгорание произошло настолько быстро, что все взорвалось. Буддизм потерял Тибет полностью, тибетцы вернулись к старой вере и колдовству, которое их очень устраивало: можно околдовать врагов и опоить их зельем, навести на них порчу – очень хорошие средства борьбы. Но в XI в. явился туда новый проповедник – Атиша, который стал проповедовать мягкие формы буддизма (а буддизм в это время имел уже огромное количество разных форм). У него оказался талантливый ученик – поэт Миларайба, который сочинял дивные стихи. И эти стихи на родном тибетском языке дошли до сердец тибетцев. Постепенно тибетцы стали переходить в буддизм, принимать его принципы, и даже бон разделился на черный бон, враждебный буддизму, и белый бон, компромиссный буддизму. Продолжалось это до XV в.а, пока там не появился новый гениальный тибетский мальчик Цзонхава, который создал «желтую веру» – тот буддизм, который стали исповедовать монголы, буряты и калмыки. Вера эта складывалась под влиянием несторианства, которое было принесено еще в VI в. в Восточную Азию, – все это уже подробности истории культуры, которые нас сейчас не интересуют.