Эволюция внутренней структуры в пограничных уделах промежуточной зоны
|
В отличие от мелких уделов внутренней зоны, находившихся сравнительно неподалеку от административных центров чжоуского вана (Цзунчжоу и Чэнчжоу-Лои), подвергавшихся достаточно строгому контролю администрации центра и практически не имевших возможностей для естественного расширения своих пределов, уделы промежуточной зоны с самого начала находились в более выгодном положении. В частности, это касается возможностей их территориального роста. Трудно судить о том, каковы были территории уделов тогда, когда первые правители Чжоу их создавали. Но можно представить, что в то время по размерам они не очень различались. Едва ли даже вообще тогда вставал вопрос о территории в строгом смысле этого понятия: в надписях и иных документах обычно упоминались прежде всего и главным образом коллективы людей, иногда число селений, где они жили. Пределы же владений, как правило, не определялись, а владение более обжитыми районами с более густым населением (т. е. уделами внутренней зоны) в какой-то мере могло быть даже предпочтительнее. Зато позже положение стало меняться. Как это явствует, в частности, из карты уделов VIII—VI вв. до н. э., составленной Д. Чэлмерсом по материалам «Цзо чжуань» [187, т. 5, с. 112—113, вклейка], основная часть мелких уделов приходилась на внутреннюю зону, тогда как почти все крупные — за немногими исключениями — были пограничными. Именно они имели наиболее благоприятные возможности для расширения своих пределов и для постепенного превращения в автономные, а затем и фактически самостоятельные государственные образования, уделы-царства.
Основной функцией этих уделов была активная защита рубежей Чжоу. С момента возникновения они были передовыми форпостами, важным рычагом политической администрации центра, надежной базой при военных экспедициях вана. Задача удела— выполнять «дело вана», для чего он, собственно, и создавался. Ведь удел и уж во всяком случае его немногочисленный аппарат власти, включая боевую дружину-гарнизон, рассматривался как откомандированная в назначенное ей место часть подданных вана, несущих службу в условиях не очень дружественного окружения, подвергающихся постоянной опасности со стороны враждебных племен внешней зоны и пользующихся за все это некоторыми правами и привилегиями, во-всяком случае правом кормиться за счет местного населения. Первоначально военная мощь пограничных уделов явно была незначительной, а гарнизоны на местах могли лишь осуществлять некоторый контроль над окружавшей их периферией [162, с. 3] и, видимо, сдерживать нападения немногочисленных групп противника. В случае более серьезных конфликтов основная тяжесть борьбы приходилась на долю армий центра, к которым уделы лишь присоединяли свои воинские части. Так, в надписи «Бань гуй» ван приказывает Мао-гуну во главе армий направиться в поход к восточным границам Чжоу, а двум удельным правителям, У-бо и Люй-бо, помогать Мао-гуну своими силами соответственно с левого и правого флангов [272, т. 6, с. 206]. Возможно, что на долю пограничных уделов падала также и задача содержания армий центра в случае подобных экспедиций. В самом начале Чжоу владельцы пограничных уделов не только осознавали свою слабость и зависимость от центра, от администрации и военной силы вана. Они также чувствовали себя, видимо, во враждебном либо во всяком случае в недружественном окружении гетерогенного населения, искусственно переселенного на их земли. И поэтому как их родственные связи, так и личные интересы диктовали необходимость сохранения связей с центром, полной лояльности вану [162, с. 3]. Сильный интегрирующий импульс, действовавший в том же направлении, проистекал и из внешней зоны, нечжоуские племена которой, проводившие активную и энергичную наступательную политику конфронтации с Чжоу, то и дело нападали на уделы [116, с. 194—195]. Естественно, что в таких условиях удельные правители не были и не могли быть строптивыми вассалами, претендующими на автономию и стремящимися к самостоятельности. Со своей стороны, и центр был заинтересован в сохранении тесных и прочных связей с уделами пограничной зоны, от боеспособности и боевой силы которых во многом зависели спокойствие и само существование Чжоу. Отсюда взаимные поездки, инспекции центра, подарки и подношения, пиры и ритуалы, которые сближали между собой вана и его вассалов и были эффективным средством интеграции, во всяком случае в начале Чжоу. Но так было сравнительно недолго. В самой удельной структуре был заложен зародыш дезинтеграции. Географическая отдаленность от центра, порождавшийся опасностью извне, со стороны племен внешней зоны, постоянный и все возраставший внутренний интеграционный импульс в рамках всего удела, наконец, естественный процесс этнической консолидации местного населения с течением времени делали пограничные уделы все более цельными и крепкими. Внутренняя рознь сглаживалась, внутренние связи усиливались, а связи с центром ослабевали [162, с. 3]. Конечно, это не могло не беспокоить центр. Но преодолеть центробежные тенденции чжоуские ваны не могли — особенно когда на смену ярким личностям из числа первых правителей Чжоу пришли безликие, а то и вовсе проявлявшие признаки деградации преемники. Когда в середине IX в. на престоле оказался Ли-ван, он попытался было восстановить прежние позиции центра, о чем свидетельствует его активная внешняя политика и, в частности, уже упоминавшийся визит к одному из влиятельнейших удельных властителей того времени — Э-хоу. И хотя исключительно высокий сакральный статус вана был неизмеримо выше статуса любого владельца удела, весь контекст их встречи свидетельствует о стремлении Ли-вана если не расположить могущественного вассала к себе, то хотя бы заручиться его лояльностью [272, т. 7, с. 1076]. Как уже упоминалось, визит не помог, и вскоре Э-хоу оказался во главе с трудом подавленного мятежа, открыто направленного против вана. В данном случае весьма показателен сам факт: удельный вассал чувствовал себя настолько прочно, что мог бросить открытый вызов вану. В принципе в этом, казалось бы, нет ничего необычного, нечто похожее случалось и в Инь, где такому повороту событий способствовал эффект убывающей этнической солидарности, содействовавший укреплению автономии региональных подразделений и даже временным союзам их с племенами внешней зоны. Однако Чжоу складывалось хоть и на иньской основе, но в совершенно иных условиях этнической гетерогенности, которые требовали от правителей уделов максимальной сплоченности вокруг центра. Тем не менее процесс был аналогичен. Дело в том, что внутренняя консолидация раннечжоуских уделов вела как к ассимиляции и адаптации нечжоуского этнического большинства в них, так и к формальному отождествлению всего населения удела с его чжоуским правителем, включая и соответствующие изменения в именах и самоназваниях. В результате закладывались основы той самой этнической гомогенности (включая язык, культуру, верования, обычаи и т. п.), что была нормой в Шан-Инь. С одной стороны, это способствовало усилению центростремительного импульса, который вел к поддержанию авторитета вана даже в условиях ослабления его реальной власти. С другой стороны, порождало упомянутый эффект убывающей этнической солидарности, находивший свое конкретное выражение и в мятеже Э-хоу, и в открытом союзе вассалов с варварами внешней зоны, как то случилось в 771 г. до. н. э. в ходе выступления обиженного тестя Ю-вана, Шэнь-хоу, положившего конец Западному Чжоу. Структурной основой процесса этнической консолидации в раннечжоуских уделах была, как то происходило и в Шан-Инь, эволюция клановых связей. Специально исследовавший этот вопрос Г. Крил обратил внимание на то, что в отличие от более поздней эпохи Чуньцю, когда в среде правящих верхов преобладали мощные аристократические кланы, фактически отождествлявшиеся с уделами, которые они возглавляли и которыми управляли, для западночжоуских администраторов более характерной была нуклеарная семья, тогда как большой клановой группы как политического фактора еще почти не было [116, с. 378—380]. Едва ли такой вывод полностью справедлив — конические кланы аристократов складывались и становились реальностью именно в Западном Чжоу. Но прав Г. Крил в том, что в описываемое время шел процесс их становления и что стартовый уровень заметно отличался от того, к чему пришло развитие клановых связей в Чжоу и особенно в чжоуских уделах ко времени Чуньцю (см. [24]). Как же протекал и на что опирался процесс эволюции клановых связей? Раннечжоуские надписи типа инвеституры, равно как и аналогичные тексты «Цзо чжуань» о пожаловании уделов, дают основание предполагать, что первые владельцы уделов отправлялись в свои владения, не имея еще многочисленной близко-клановой родни. Упоминавшиеся в надписях группы «людей вана» были, видимо, скорее дружинами сородичей, нежели клановыми родственниками новых владельцев. Похоже на то, что на первых порах клановые связи преобладали в двух основных формах: в виде клана-корпорации для верхов и традиционных аморфно-сегментарных кланов для простолюдинов различных этнических групп, включенных в состав удела. Данных о клановой структуре общин практически нет, так что рассуждения на эту тему могут опираться только на факт перечислений в надписях о пожалованиях тех или иных групп и коллективов людей. Но материалы об аристократических кланах-корпорациях есть. Так, в надписи «Бань гуй», где говорится о походе Мао-гуна и предлагается двум другим удельным правителям, У-бо и Люй- бо, присоединиться к нему, упомянуто, что оба они должны выступить вместе с их цзу [272, т. 6, с. 206]. Из прямого смысла текста вытекает, что цзу — боевые подразделения, дружины, но едва ли есть серьезные основания сомневаться в том, что коллективы, о которых идет речь, были не только дружинами, но и кланами-корпорациями типа иньских «знамен»-цзу. Кланы-корпорации У-бо и Люй-бо как раз и состояли скорее всего из тех их сородичей-чжоусцев (включая и близких родственников), которые могли носить оружие и являли собой основу гарнизона и вообще военной силы удела. Видимо, количество подобных цзу могло быть различным. В крупных уделах, создававшихся к тому же на этнической основе поверженных иньцев (например, в Лу), их могло быть несколько, как о том свидетельствует упоминавшаяся уже надпись «Мин гун гуй», согласно которой ван приказал основателю удела Лу выступить во главе трех цзу с походом на восток [272, т. 6, с. 106]. Но в более мелких и к тому же не имевших в своем составе организованных подразделений иньцев уделах полувоенные кланы-корпорации были, насколько можно судить, единичны и включали в себя практически всех чжоусцев, противостоявших иноэтничным группам. Они именовались термином гун-цзу (клан-дружина правителя-гуна), возможно, по аналогии с иньским Ван-цзу, с которого и возникли кланы-корпорации типа «знамен»-цзу. В одной из наиболее ранних чжоуских надписей, «Чжун шань», сказано, как ван на встрече-смотре гун-цзу некоего Чжуна пожаловал ему свою лошадь (по мнению комментировавшего надпись Го Можо, подношение было сделано после успешного похода на Ху-фан [272, т. 6, с. 186]). В несколько более поздней надписи «Ши Си гуй» аналогичная ситуация: ван в одном из храмов в присутствии гун-цзу совершает обряд инвеституры, поручая Си Ши управлять уделом его предков [272, т. 6, с. 886]. Приведенные данные подтверждают предположение, что термины цзу и гун-цзу в начале Чжоу использовались — по заимствованной у Инь традиции — для обозначения кланов-корпораций типа воинских формирований. Есть основания полагать, что в ранних уделах такие корпоративные организации являли собой недифференцированные клановые структуры, возникавшие на основе сплетения еще неразветвленного конического клана правителя с близкородственными ему группами его сородичей-чжоусцев, «людей вана», откомандировывавшихся вместе с ним в момент создания нового удела. Весь этот привилегированный клан, естественно, должен был жить в укрепленном поселке и содержаться за счет труда общинников из числа этнически чуждого чжоусцам населения. В том, что именно такова была привычная для чжоусцев формула организации заново создававшегося удела, убеждают материалы включенной в «Ши цзин» песни «Сун гао» (№ 259). В ней идет речь о том, как на южных границах Цзунчжоу Сюань-ван. создает новый удел для его дяди по матери — Шэнь-бо, того самого, мятеж которого впоследствии в 771 г. до н. э. положил конец Западному Чжоу. Текст подробно повествует, как ван послал своего доверенного сановника Шао-гуна лично позаботиться о возведении крепости с дворцом и храмом, причем в качестве рефрена дважды повторена фраза о том, что местное население должно выплачивать своему новому главе десятину-чэ, предназначенную для его содержания [332а, т. 9, с. 1623—1626; 76, с. 392—394]. Как из материала этой песни, так и из приводившихся выше данных надписей о выделении раннечжоуских уделов явствует, что такие уделы структурно являли собой подразделения типа вторичных простых протогосударств-чифдом, по меньшей мере вначале. Вторичность их сводилась к моменту искусственного их создания на этнически гетерогенной основе в ходе завоевания, насильственного присоединения, а немногочисленность населения и элементарность административной связи (правитель с окружением — подданные) вполне соответствовали критериям именно простого чифдом с характерным для него господством клановых связей. Однако в конкретных условиях Чжоу с его развитой политической структурой молодого государства такое положение длилось не долго. Суть происходивших в успешно развивавшихся уделах сдвигов заключалась прежде всего в этнической и политической консолидации, в ликвидации полукастовых корпораций и превращении искусственно созданного чифдом в обычное протогосударство достаточно развитого типа, во всяком случае знакомого с принципом конического клана. Конический клан в доме правителя удела, все гуще разветвлявшийся с каждым новым поколением, постепенно взрывал привычные рамки полукастовых кланов-корпораций типа гун-цзу и внедрялся в недра аморфно-сегментарной клановой структуры простых земледельцев-общинников, порождая феномен цзун-цзу. Этот феномен обстоятельно исследован специалистами, в частности М. В. Крюковым, который отождествил его с кланом-патронимией, т. е. экзогамной группой иерархически соединенных родственных семей, связанных происхождением от общего предка [46, с. 76—96; 47, с. 205—215]. Вывод удовлетворителен для тех случаев, когда речь вполне очевидно идет о клановой родне, но не годится, когда вопрос стоит шире и говорится, скажем, об ополчении, т. е. практически обо всем населении удела. Едва ли можно ставить знак равенства между любым жителем удела и членом правящего клана. Нерасчлененность этих аспектов делает предложенную дефиницию неудовлетворительной и потому неприемлемой. Но почему же столь очевидное обстоятельство не было замечено и принято во внимание? Во всяком случае для тех значений цзун-Цзу (ополчение), когда оговорка явно требуется? Возможно, здесь сыграл свою роль соблазн сблизить клановую структуру чжоусцев со столь хорошо изученной и столь во многом сходной с ней полинезийской. Сходство действительно есть, и немалое. Однако есть и различие. Оно в том, что на островах Полинезии процесс социально-политической интеграции шел в этнически почти стерильных условиях. Спонтанная эволюция небольшого коллектива родственников способствовала появлению большого клана (ramage), распадавшегося на субкланы и субсубкланы с соблюдением четкой иерархии клановых линий. Возникал структурно стройный и иерархически организованный коллектив, члены которого были родственны по отношению друг к другу (подробнее см. [236; 122]). В чжоуском Китае такой этнической стерильности не было. Зато тесный контакт и взаимопереплетение с иноэтническими группами в рамках каждого удела были реальным фактом. Неудивительно, что на передний план вышли иные формы интеграции, включая инкорпорирование и адаптацию за счет брачных связей, побратимства или включения чужаков в клановую структуру, возглавлявшуюся правителем удела, с последующей их полной идентификацией с правящим кланом. При этом по мере такого рода идентификации и консолидации, да еще в условиях сравнительно небольшого в начале Чжоу удела с численностью населения порядка нескольких сотен или немногих тысяч жителей, клановые связи типа цзун-цзу становились естественным костяком, скелетом, стержнем, определявшим социальную структуру общности и место в ней каждого. Разумеется, по мере такой трансформации неизбежно изменялся облик клановых связей в уделе, а вместе с ним и терминология, что, в частности, отразилось в потере понятием гун- цзу его первоначально широкого значения «клан-дружина» и приобретении им более узкого смысла —«клан вана», включая родственников правителя по близким к нему клановым линиям. Именно в таком смысле термин использовался уже в надписях конца IX в. до н. э. «Фань Шэн гуй» и «Мао-гун дин», где гун-цзу в перечислении идет рядом с другими высшими должностями и административными категориями крупного удела ци-ши и да-ши [272, т. 6,. с. 133а, 135а]. Примерно в таком же смысле упомянуто это сочетание и в «Цзо чжуань» (2 г. Сюань-гуна) применительно к оценке событий VII в. до н. э. в Цзинь, связанных с вопросом о том, стоит ли давать высшие должности и самостоятельные уделы-кланы в царстве выходцам из семейно-клановой группы правителя, т. е. из его гун-цзу [313, т. 29,. с. 864]. Трансформация термина гун-цзу, начавшего примерно с IX в. до н. э. обозначать конический клан правителя, является лишь одним из свидетельств эволюции клановой структуры в уделах, суть которой сводилась к резкому усилению значимости конического клана, с VII в. до н. э, практически уже поглотившего кланово-корпоративные организации типа цзу, подчинив их своим нормам. О нормах конического клана с его неравенством линий, социальной иерархией в пределах генеалогического дерева и постепенным снижением в нисходящих поколениях боковых ветвей значимости родственных связей с главой клана, владетельным аристократом и тем более правителем, уже достаточно было сказано. Применительно к чжоуским уделам следование таким нормам означало, что многочисленные родственники правителя в соответствии со степенью родства активно претендовали на соучастие в управлении уделом и на свою долю дохода от него. А так как уцелевшие в междоусобной борьбе уделы достаточно быстро увеличивались в размерах и становились все более многонаселенными, неизбежно усложнялась система внутренней администрации, должности в которой занимали как члены различных ветвей конического клана правителя, так и выходцы из иных знатных кланов, в том числе представители соседних или покоренных уделов. Создавалась лестница должностных категорий аристократов (гун-цзу, цин-ши, да-ши), в VIII—VI вв. до н. э. трансформировавшаяся в феодально-иерархические ранги внутри сложившихся на базе раннечжоуских уделов крупных царств (гун—цин — да-фу — ши). Аристократы двух высших рангов могли стоять во главе автономных знатных кланов (уделов-кланов), как родственных правителю (коллатеральных), так и чуждых ему, причем каждый из них с VIII в. до н. э. уже обычно именовался термином ши (клан, патроним), использовавшимся в виде приставки к фамильно-клановому знаку (Мэн-ши, Цзи-ши, Суй-ши в Лу, например). |
загрузка...