Регулирующие и медиативные функции администрации
Соблюдение общепринятой нормы, поддержание общего порядка, следование веками апробированной традиции, авторизованной волей Неба и этически детерминированной,— вот та основа, на которой зиждились регулирующие функции чжоуской администрации.
Специалисты не раз обращали внимание на то, что древние китайцы, оставившие столь значительное количество письменных памятников и вообще писаных текстов (по сравнению с другими народами древности), так мало внимания уделяли составлению кодекса законов [126, с. 3—4; 116, с. 165]. Дело в том, что складывавшейся в иньско-чжоуском Китае консервативной социально-политической структуре и формировавшимся под ее воздействием общественным отношениям и национальному характеру были ближе, понятнее и даже удобнее сохранение санкционированной почитаемыми предками устной традиции, обычного права с его нормативными представлениями о должном, нежели замена всего этого жестким писаным законом с присущей ему неумолимостью и нелицеприятностью безликих статей. Позже, в предымперский период, в Чжаньго (V—III вв. до н. э.), когда такая структура стала разрушаться и замещаться более жесткой системой бюрократического правления, появились и своды законов, и разработанная процедура наказания, апологетом чего выступали реформаторы-легисты. Некоторые из законодательных норм были задним числом приписаны древности, а часть их — в наиболее умеренном варианте — проникла даже на страницы «Шу цзин» (главы «Гао Яо-мо», «Яо-дянь» и целый трактат о наказаниях «Люй-син»), хотя совершенно очевидно, что приписанные древним мудрым правителям рассуждения и высказывания построены на идеях и принципах конца Чжоу [116, с. 162—164]. Однако с крушением легизма вместе с империей Цинь эти расцветшие было в древнем Китае своды законов снова увяли: они вошли в нормативную структуру китайской конфуцианской империи лишь в синтезе с древними традициями, обычным правом, принятыми еще в древности и освященными конфуцианством представлениями о достойном и добродетельном, которые задавали тон в чжоуском Китае до расцвета легизма. Все сказанное дает основание не согласиться с Г. Крилом, полагающим, что, несмотря на фактическое отсутствие какого-либо писаного закона в Китае до VI в. до н. э., можно все-таки говорить об его существовании даже в Инь, поскольку о том свидетельствуют многократно зафиксированные в «Шу цзин» призывы соблюдать принятые законы [116, с. 165]. Действительно, такими ссылками наполнены многие главы «Шу цзин». Но следует обратить внимание на то, в каком контексте и в каком смысле там все это подано. «Если вы будете мне повиноваться, будете награждены в храме предков; если нет — будете убиты и принесены в жертву земле-шэ. Будут уничтожены жены и дети ваши»,— сказано от имени вана в главе «Гань-ши» [333, т. 3, с. 238; 175, с. 18]. Та же формула повторена в «Тай-ши», где говорится о намерении Чэн Тана свергнуть недобродетельного Цзе, правителя династии Ся, который виновен в том, что управляет несправедливо, не имеет сострадания к людям и потому подлежит наказанию [333, т. 3, с. 260; 175, с. 18]. В главе «Пань Гэн» связи между поведением, наказанием, справедливостью и законом даны более развернуто. Во-первых, законы правитель определяет сам, но в соответствии с «установленными правилами». Во-вторых, главное в справедливом администрировании — быть всегда с народом, нести вместе с ним все тяготы. Обращаясь к тем, кто занимает высокое положение (т. е. призван помогать вану управлять), Пань Гэн требовал: «Пусть никто из вас не посмеет скрыть что-либо, против чего протестуют простые люди». Однако в обмен за это люди обязаны правителю полным повиновением и подчинением. Напоминая, что его предки-правители всегда делили с предками его народа все «легкое и тяжелое», Пань Гэн обещает, что никогда не посмеет использовать «не-правильные наказания», хотя при всем том за добродетели полагается награда, а за преступления — смерть. Более того, если подданные «имеют в сердце дурное против» вана (речь шла о переселении иньцев на новые места, к чему, ломая сопротивление, склонял свой народ Пань Гэн), то его предки на небе подвергнут наказанию их предков, последние отрекутся от своих непослушных потомков и не станут защищать их от невзгод и гибели. Да и сам ван уничтожит всех непочтительных и непослушных [333, т. 3, с. 305—315; 175, с. 21—24]. В конечном счете все приведенные выше материалы, касающиеся иньцев (разумеется, следует учитывать, что в «Шу цзин» все данные подвергнуты обработке в духе чжоуских норм), сводятся к элементарной формуле, сущность которой в том, что за послушание следует награда, а за ослушание — смерть. Формула эта настолько проста и привычна для народа, уже давно живущего под властью обожествленного правителя, сакральные свойства которого дают ему небесно санкционированное право вещать от имени божественных сил, т. е. приказывать и требовать абсолютного повиновения, что только чрезвычайные обстоятельства заставляют его напоминать своему народу столь примитивные истины. И хотя по своей сути обрисованные отношения близки к тому, что в иных обстоятельствах фиксируется писаным законом, по форме они не нуждаются в законодательном уложении, в обозначенном писаными формулами тексте. Не писаный текст, строго отточенные формулировки которого равно ограничивают и народ, и законодателей, и правителя, а традиционный нормативный принцип повиновения приказам сакрализованного вождя — вот что выступает на передний план в приведенных сообщениях «Шу цзин». Аналогичная картина и в других главах этой книги, описывающих более близкие времена. В «Вэй-цзы» причиной гибели Инь называется «утрата законов», что нашло свое выражение в общем упадке нравов: среди иньцев распространились кражи, насилия, обман; сановники творили беззакония; простые иньцы устраивали драки. Народ дошел до того, что не стеснялся воровать даже мясо жертвенных животных, кощунственно употребляя его в пищу. В главе «Цзю-гао» добавляется, что иньцы поголовно погрязли в пьянстве, хотя выпивать следует лишь при жертвоприношениях, да и то понемногу, тогда как пьянствующая компания заслуживает смерти [333, т. 3, с. 347—352, т. 4, с. 493—504; 175, с. 27, 46]. Если сделать необходимую скидку на тенденциозность чжоуского текста, суть приведенных сообщений сводится к тому, что беззаконие — это упадок нравов, ослабление нормативных сдерживающих импульсов. Естественно, что вина в таком случае в первую очередь ложится на вана, который в силу собственной недобродетельности допустил и даже стимулировал подобный разврат. Отсюда вывод: главная задача правителя— строго держать вожжи, умело осуществлять регулирующие функции администратора. В главе «Цзы-цай» обращено внимание на то, что стремящийся править должным образом ван при посредстве чиновников и слуг обязан наладить хороший контакт с ведущими кланами (да-цзя), заботиться о народе, в том числе о вдовах, сирых и т. п. [333, т. 4, с. 504—509; 175, с. 46]. В напутствии вана получившему в управление населенные иньцами их исконные земли, (удел Вэй) Кан-шу (глава «Кан-гао») подробно и обстоятельно говорится о том, как следует налаживать административную деятельность в столь непростых условиях. Правителю удела рекомендуется следовать тем законам Инь, которые основаны на правильных принципах, использовать в практике все подходящие нормы и законы, знакомые иньцам виды наказаний. Далее еще раз напоминается, что законы Неба зиждятся на добродетельном поведении, что нельзя быть либеральным к нарушителям норм добродетели, виновных следует наказывать, а неуступчивых — заставлять силой. Задача правителя—не быть тираном, а заботиться о том, чтобы народ был зажиточным, жил в мире и спокойствии и не забывал о добродетелях. В полном соответствии, со всей этой программой звучит и следующий важный совет, который по духу можно считать предтечей будущих легистских принципов: «Будь внимателен и осмотрителен в выборе наказаний! Если кто совершил даже небольшой проступок, но не случайно, а намеренно,— это уже беззаконие. Даже если проступок мал — нельзя не наказать (уничтожить) виновного. Но если нарушение и серьезно, а виновный не упорствует и [проступок его]— случайность, то изучите его вину в соответствии с нормами справедливости и не убивайте его!» [333, т. 4, с. 479—493; 175, с. 40—43]. Приведенные выше тексты (как и многие другие, созвучные им) убедительно свидетельствуют, что законы Неба, законы Инь, законы Чжоу не статьи законодательства или конкретные законоположения, строго фиксированные письменно. Судя по контексту «Шу цзин», они не более чем принятая норма, общий принцип достойного, освященного традицией добродетельного поведения, обязательного как для народа, так и для правителя. Кто не соблюдает норму, кто не блюдет добродетель и погрязает в пороках, тот неизбежно подвергается наказанию, гибнет сам и (если он ответственный за все правитель) губит всех. Такова генеральная концепция чжоусцев в сфере администрации—концепция, тесно связанная с идеей о «мандате Неба» и его смене, производная от нее. Все сказанное означает, что регулирующая функция чжоуской администрации не опиралась на закон в собственном смысле слова (в том смысле, как позже этим понятием оперировали легисты, опиравшиеся на строго фиксированный писаный закон). Она просто вытекала из общего принципа соответствия управления обычной норме (что было свойственно многим ранним политическим структурам), вследствие чего сближалась, смыкалась, подчас практически сливалась с пенитенциарной и медиативной функциями чжоуской администрации. Реализация всех этих функций на практике тоже никак не была связана с каким-либо ограничителем в виде писаной нормы. Однако при всем том в сфере правосудия отнюдь не царил произвол. Правосудие было составной частью общей системы администрации и осуществлялось теми же достаточно компетентными и опытными чиновниками, которые использовались и для выполнения других поручений (как то было характерно и для имперского Китая, где функции медиации падали на плечи уездного начальника), о чем, в частности, свидетельствует упоминавшееся поучение из главы «Кан-гао». Тщательность, с которой в ней сделан акцент на норму, порядок, справедливое правление и прочие составные элементы регулирующей и медиативной функции власти правителя, показывает, что правитель рассматривался в качестве верховного судьи своего народа, судьи мудрого и справедливого. Возможно, что случай с Кан-шу особый — не всякому правителю приходилось вступать во владение исконными землями центральной зоны Инь с ее аборигенным (неперемещенным) иньским населением. Но зато заслуживает внимания, что именно Кан-шу носил должность сы-коу, ту самую, которая впоследствии воспринималась в качестве министра справедливости, правосудия. Из этого не следует, что именно Кан-шу (Вэй-хоу) ведал всеми делами, связанными с отправлением правосудия в Чжоу, как то вытекает, скажем, из схемы «Чжоу ли». Но несомненно, что от него требовалось едва ли не в наивысшей степени проявлять умение и такт, мудро сочетая принуждение завоевателя со справедливым правлением администратора, считающегося с традициями, принципами, культурным потенциалом управляемого им народа. В принципе медиативные и пенитенциарные функции во всех уделах выполнялись их правителями, выступавшими в качестве администраторов центра, облеченных широкими полномочиями. Но в отдельных сложных или спорных случаях, прежде всего в случае конфликта между самими владельцами уделов (особенно небольших владений в центральной зоне), прибегали к высшему авторитету вана, от чьего имени и по чьему поручению тот или иной чиновник (не из судебного ведомства — такового, видимо, не существовало,— а просто уполномоченный вана, его доверенное лицо) вникал в дело и выносил свое решение. Г. Крил, уделивший серьезное внимание этой проблеме, пришел к выводу, что в сфере правосудия в начале Чжоу соблюдались достаточно строгие нормы, что принимавшие судебные решения чиновники — равно, как и судившие в соответствии с данными им строгими инструкциями (вроде приведенных в «Кан-гао») владельцы уделов — руководствовались справедливостью и уж во всяком случае не допускали произвола [116, с. 173— 175]. Некоторые надписи на бронзе, сообщающие о конкретных решениях по ряду спорных вопросов, в общем, вполне согласуются с такой оценкой. Вот одна из хорошо изученных и достаточно известных раннечжоуских надписей — «Ши Ци дин», датируемая временем Чэн-вана либо Кан-вана и составленная от имени Ши Ци, владельца удела и командира отряда, который должен был быть выставлен по приказу вана. В ней сказано, что несколько воинов отряда отказались выступить в поход. Ши Ци попросил некоего Хуна информировать об этом Бо Моуфу, бывшего важным сановником вана [116, с. 179]. Сановник присудил виновных к штрафу в 300 ле9. Виновные, однако, не могли выплатить столь крупный штраф. Тогда Бо Моуфу заметил: «По справедливости их за отказ выступить в поход следовало бы выслать; если же не высылать, то пусть они искупят свою вину перед Ши Ци». Хун уведомил обо всем чиновника, ведавшего документами, и попросил зафиксировать это решение в тексте, результатом чего и явилась данная надпись [272, т. 6, с. 26а— 266]. Еще более интересна надпись «Ху дин», состоящая из трех частей и датируемая IX в. до н. э. В первой части ее рассказывается о пожалованиях вана в пользу владельца надписи. Во второй говорится, что Ху через своего посланца представил важному чиновнику вана Цзин Шу жалобу. Суть ее сводится к тому, что он заключил с неким Сянем договор о приобретении пятерых человек в обмен на лошадь и рулон шелка. Его люди отдали представителю Сяня то и другое, но пятерых человек не получили, затем лошадь и шелк были возвращены и встал вопрос об уплате 100 ле за людей, что не устраивало Ху. Цзин Шу рассмотрел жалобу и определил, что Сянь не должен наносить ущерба Ху, так как ранее он согласился уступить ему людей. В результате Ху получил свое [272, т. 7, с. 966—97а; 116, с. 182—183]. Наконец, в третьей части надписи идет речь о том, как в голодный год 20 людей некоего Куан Цзи украли с полей Ху 10 мер зерна. Жалоба была направлена Дун Гуну, чиновнику вана, который велел Куану строже следить за его людьми и признать вину. Куан предложил в виде искупления передать Ху пять полей и четверых людей (одного чжун и трех чэнь), но последний не согласился и снова пожаловался Дун Гуну. Тот распорядился, чтобы Куан вернул украденное и выплатил в качестве штрафа еще десять мер зерна, предупредив, что если Куан не выполнит указания в текущем году, то в следующем ему придется выплатить пострадавшему вдвое больше — сорок мер. Куан, который, как это вытекает из контекста, не располагал необходимым количеством зерна, предложил добавить еще два поля и одного человека-чэнь. Ху согласился взять предложенные ему семь полей и пятерых людей и скостить тридцать мер зерна (как полагает Крил, процесс затянулся, и Ху полагалось получить уже сорок мер, но он согласился взять только свои десять, а людей и земли получил в качестве штрафа [116, с. 182, прим. 98]). Обе последние части надписи весьма интересны с точки зрения цены человека и права господина распоряжаться его судьбой и нередко используются в качестве аргумента при попытках доказать рабовладельческий характер общества Чжоу, что явно не убедительно 10. Для нас же важнее обратить внимание на ту роль, которую играли в деле медиации, урегулирования спора, представители администрации центра. Надписей, повествующих о такого рода вмешательствах центра, достаточно много. Можно вспомнить в этой связи еще о двух из них, «Го Ю Цун дин» и «Го Цун сюй», в которых рассказывается, как Го Цун с помощью вмешавшихся в его тяжбы чиновников вана получил некогда принадлежавшие ему земли, отхваченные у него его более энергичными соседями [272, т. 7, с. 1246, 127а]. Из всех подобных надписей явствует, что медиативная функция центра была общепризнанна, что к помощи чиновников вана обращались все те, кто не мог своими силами решить дело в свою пользу, что существовала и определенная процедура судебного процесса. Обиженные жаловались в установленном порядке сановнику или самому вану. На место происшествия посылались чиновники, призванные детально разобраться в деле. Чиновники вникали в его суть достаточно глубоко и, руководствуясь принятыми нормами, выносили свое решение, в случае необходимости — даже вторично. Иногда для решения дела привлекались и посредники (типа Хуна из надписи «Ши Ци дин»), игравшие роль ходатаев. По мнению Г. Крила, характер записей о спорах позволяет предположить, что в распоряжении чиновников вана должны были находиться копии некоторых документов, даже касавшихся частных сделок, для хранения которых могла существовать специальная канцелярия с архивами, как о том свидетельствуют некоторые термины в надписях и сообщения «Чжоу ли» [116, с. 183—185]. Возможно так оно и было, но в связи с этим стоит напомнить, что частноправовые нормы так и не получили развития ни в чжоуском Китае, ни позже, а нормы публичного права в такого рода строгой документации едва ли особо нуждались, что, впрочем, не исключает существования документов о частных сделках (по меньшей мере с Хань). В заключение стоит подчеркнуть, что медиативные и даже пенитенциарные функции власти центра опирались в основном на традицию и авторитет правителя. Социально-административного принуждения, как такового (полиция, опирающееся на физическую силу принуждение), еще практически не было, хотя сила, как таковая, в распоряжении вана была, причем немалая. Как же она использовалась? 9 Ле—нечто вроде английского фунта стерлингов — могло выступать мерой и металла, и шелка, и в любом случае имело отношение к мерилу ценности. 10 Мне уже приходилось писать, что факт перераспределения подданных их господами сам по себе еще не может рассматриваться в качестве доказательства рабского статуса переданных [14, с. 191—192]. Речь может идти лишь о большой степени зависимости людей от их господина. |
загрузка...