Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева

(1891—1945)

Русская поэтесса. Автор сборников стихов «Скифские черепки» (1912), «Руфь» (1916); автобиографической повести «Равнина русская» (1924). С 1919 года жила в эмиграции, в 1931 году постриглась в монахини. Участвовала в движении Сопротивления во Франции. Казнена фашистами в концлагере Равенсбрюк.

И.С. Тургенев однажды написал: «…и когда переведутся такие люди, пускай закроется навсегда книга истории! В ней нечего будет читать». Знаменитый писатель, конечно, не имел чести быть знакомым с Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой, но он отлично представлял себе психологический тип человека, который в обычной жизни всегда стремится найти особенный смысл. Лишь немногие решаются разорвать привычную нитку мирского существования, но даже для этих избранных душевный путь к крёстному подвигу лежит через многие сомнения. Наша героиня, больше известная под именем монахини Марии, пришла к подвижничеству лишь к концу жизни, но по-другому и быть не могло, судя по её биографии.

Происходила Лиза Пиленко (девичья фамилия Кузьминой-Караваевой) из обыкновенной дворянско-интеллигентской семьи, глава которой кочевал по России, а больше — по окраинам империи, находясь на службе отечеству. Родилась Лиза в Риге, но вскоре семья переехала в Анапу, глухой захолустный городок, где для девочки в небольшом отцовском имении открылся целый сказочный мир — за длинными рядами виноградников высились древние курганы. Здесь Лиза часами наблюдала за археологическими раскопками. Впечатлительная девочка, почитательница Лермонтова и Бальмонта, увиденное шагала в стихи. И первый сборник начинающей поэтессы, вышедший в 1912 году и называвшийся «Скифские черепки», был навеян самыми острыми воспоминаниями детства.

В 1905 году семья переехала в Ялту, где отец возглавил Никитский ботанический сад. Его неожиданная смерть стала страшным ударом для экзальтированной, утончённой Лизы, повергла её в депрессию. После смерти мужа Софья Борисовна Пиленко уехала с дочерью в Петербург к своей сестре, фрейлине царского двора. Лиза очень тосковала по умершему отцу, вопрошала о справедливости самого Бога — «ведь эта смерть никому не нужна».

Это был период взросления. Девочка становилась девушкой. Она часами бродила по туманному, загадочному городу, и в голове её непрестанно звучали стихи, которые она услышала на литературном вечере в каком-то реальном училище. А ещё её поразил автор — красивый, с безразличным лицом и странной фамилией Блок. Постепенно к Лизе приходила уверенность, что этот поэт — единственный человек на земле, который поможет унять её душевную смуту. Она нашла его адрес и пошла на Галерную, 41, в маленькую квартирку, не особенно представляя, зачем делает это. В первый раз Лиза не застала Блока дома, во второй — тоже, и когда в третий раз оказалось, что хозяин отсутствует, она решила не уходить до победного конца. И вот он появился — «в чёрной широкой блузе, с отложным воротником… очень тихий, очень застенчивый». Она залпом выкладывает ему о тоске, о бессмыслице жизни, о жажде все изменить в подлунном мире. И, о счастье! Поэт не гонит её прочь, не улыбается снисходительно. «Он внимателен, почтителен и серьёзен, он всё понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая…»

Воспоминания об этой встрече сохранились лишь со стороны Лизы. Ей, конечно, хотелось, чтобы Блок увлёкся ею, чтобы он испытал те же чувства, какими наполнилась она сама. «Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюблённость. На сердце скорее материнская встревоженность и забота». Эти слова написаны уже взрослой «матроной», таким Елизавете Юрьевне в 1936 году, вероятно, казалось её девичье увлечение или… она хотела так думать. Но есть ещё один свидетель их встречи. Это… сам Блок. Через неделю Лиза получила синий конверт, в который были вложены стихи: «Когда вы стоите на моём пути…» Сегодня эти строчки известны даже школьнику, но тогда они страшно обидели адресата. И действительно, вчитайтесь в первую фразу. Что значит — девушка «стоит на пути» мужчины? Да и тон всего послания менторски-холодный, больше о себе, чем о той, которая послужила поводом для стихотворения. А чего стоит совет «И потому я хотел бы, // Чтобы вы влюбились в простого человека, // Который любит землю и небо // Больше, чем рифмованные и нерифмованные // Речи о земле и небе, // Право я буду рад за вас…» Согласитесь, есть на что обидеться девушке, которая далеко не созрела ещё для материнской опеки мужчины. Лиза, конечно, нафантазировала себе после встречи с Блоком романтическую историю, а оказалось, что её просто не любят, заинтересовались ею, как очередной поклонницей… И немудрёно — Блоку-то было всего двадцать шесть. Кто же в таком возрасте устоит против обожания юной красавицы? Словом, «сплетения душ» посреди несправедливости мира не получилось, и Лиза даёт себе зарок — никогда больше не встречаться с «предателем».

В 1910 году Лиза вышла замуж за Дмитрия Владимировича Кузьмина-Караваева, юриста, друга поэтов и декадентов разных мастей. Молодых людей сблизила не любовь и не страсть, о чём говорит их недолгая совместная биография, в которой не нашлось места теплу, обычным семейным радостям, детям. Их объединило увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом, стремление к богемному образу жизни. Дмитрия Владимировича принимали в самых рафинированных, эстетствующих домах Петербурга, он-то и ввёл свою жену в круг выдающихся представителей «серебряного века». Однажды во время дружеской встречи в знаменитой «Башне» Вячеслава Иванова муж, желая порадовать Лизу, предложил ей познакомиться с четой Блоков. Юная жена решительно отказалась, чем удивила Дмитрия Владимировича. Последний, по-видимому, не отличался особенной чуткостью и настоял на своём. Блок узнал Лизу. Для нашей героини начался самый смутный период жизни. Теперь она виделась со своим «богом» почти каждый день: общие застолья, развлечения, споры о поэзии, общие знакомые, которые как бы соединяли их, но «не хватало только одного и единственно нужного моста». Неразделённая любовь становилась тем мучительнее для Лизы, чем чаще они встречались. У Блока — законная жена, у Лизы — муж, их встречи всегда проходили на публике. Душевные страдания Лизы усугубились ещё и тем, что её первый сборник стихов решительно не понравился любимому. Он не захотел щадить несчастную женщину, сказал, что её поэзия откровенно подражательная и грешит профессиональной беспомощностью. Лиза снова обиделась и бежала из Петербурга. Бежала от непонимания единственного любимого человека, от той предреволюционной, предкатастрофической истомы, которая овладевала столицей, бежала от постылого мужа в своё имение, в Анапу. Она словно задумала последовать совету Блока, данному ей тогда, в далёкой юности — обратиться лицом к земным радостям и заботам. Здесь, на море, среди трудов на виноградниках (Елизавета Юрьевна занялась виноделием, и весьма деятельно) она даже как будто влюбилась в простого человека и даже родила дочку, которую назвала экзотически Гаяной, что означало — «земля». Но никакие даже совершенно новые впечатления материнства не в силах оказались заглушить в Лизе болезненное чувство к Блоку. Её письма к поэту напоминают исступлённый вопль души — клятвы в вечной любви. «…Мне хорошо думать, что нет в жизни ничего, что бы могло удалить или изменить для меня Вас. Вы знаете, я бы не могла и Гаяну свою любить, если бы не знала, что Вы вечны для меня». «Только одного хочу: Вы должны вспомнить, когда это будет нужно, обо мне; прямо взаймы взять мою душу. Ведь я же всё время, всё время около Вас. Не знаю, как сказать это ясно; когда я носила мою дочь, я её меньше чувствовала, чем Вас в моём духе».

В Елизавете Юрьевне постепенно просыпалось стремление к самопожертвованию. Есть люди самодостаточные — в самом положительном смысле этого слова, а есть те, кому тесно в бессмыслице собственного "я". Таким обязательно необходим подвиг, полное отречение от себя, возможно, даже — сладость унижения. Кузьмина-Караваева не просто принадлежала ко второму человеческому типу, она была его совершенный образец. К сожалению, Блок, в котором она совершенно справедливо разглядела гения — существо трагическое по определению, — в её конкретной помощи не нуждался. Он отвечал ей сухо: «Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать вам не только то, что получил Ваше письмо. Я верю ему, благодарю Вас и целую Ваши руки. Других слов у меня нет, а может быть, не будет долго…» И все…

Они снова встретятся в Петербурге, перед самой войной 1914 года. Кузьмина-Караваева передаст Блоку рукопись своей второй книги стихов «Руфь», наполненной мистическими предчувствиями, религиозной символикой и прежними несовершенствами. Любовь оказалась способной забыть прежние обиды. Но чем старше они становятся, чем настойчивее бьётся в окна их жизни ветер перемен, тем полярнее расходятся судьбы. Блок уходит в армию, а Лиза снова едет в Анапу. Она не сдаётся — снова письма не менее жаркие, чем прежде. От него приходит лишь несколько эгоистических строк, которые потрясли её: «…На войне оказалось только скучно… Какой ад напряженья. А Ваша любовь, которая уже не ищет мне новых царств. Александр Блок». Влюблённая разражается потоками коленопреклонённых восторгов: «Мне кажется, что я могла бы воскресить Вас, если бы вы умерли, всю свою жизнь в Вас перелить легко. Любовь Лизы не ищет новых царств! Любовь Лизы их создаёт… И я хочу, чтобы Вы знали: землю буду рыть для Вас…» И все далее в таком же духе. Но Блок больше не отвечает, ему уже не до экзальтированной поклонницы — слишком громадны собственные проблемы. Да и для Лизы период романтических грёз, в котором самым сложным была любовь к Блоку, заканчивался. Наступала пора суровых испытаний. В ней не предусматривалось места сердечным воздыханиям. Последнее письмо к поэту датируется маем 1917 года.

На фронтах Первой мировой сгинул отец её дочери, тот самый земной мужчина, жизнью с которым она пыталась заглушить бездонную страсть к Блоку. Революция заставила вступить Елизавету Юрьевну в партию эсеров. Наша героиня даже какой-то период возглавляла городскую мэрию Анапы. В апреле 1918 года неисповедимые «пути господни» приводят Кузьмину-Караваеву в Москву, где она принимает участие в акциях против большевиков. В Анапе же, куда она возвращается в октябре этого года, её арестовывают добровольцы из белой армии, потому что для них её взгляды слишком «левые». Словом, идёт нормальная революционная катавасия. От смерти её спас председатель военно-окружного суда Д.Е. Скобцов. По-видимому, в пылу этих жарких лет у Лизы накопилась усталость, да и на пути её в самый тяжёлый момент испытаний появился человек, на которого она могла опереться. Она вместе с Гаяной и матерью отправляется за Скобцовым в эмиграцию. Из Новороссийска на переполненном теплоходе, в антисанитарных условиях, они попадают в Тифлис. Здесь у неё рождается сын Юрий. В Константинополе Елизавета Юрьевна и Скобцов вступают в законный брак.

Новая жизнь в чужой стране, да ещё и с тремя детьми (в Белграде появилась ещё дочка Настенька), оказалась нелёгкой. Елизавета Юрьевна, как многие эмигрантки, подрабатывала шитьём да изготовлением кукол, муж нашёл место таксиста. Однако относительный покой в её жизни продолжался недолго. Вскоре умерла Настя. После кончины дочери в душе Елизаветы Юрьевны произошёл перелом. Сама она рассказывала об этом так: «Я вернулась с кладбища другим человеком… Я увидала перед собой новую дорогу и новый смысл жизни: быть матерью всех, всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Остальное уже второстепенно».

Благодарность к Скобцову не переросла в любовь, рядом по-прежнему витала тень Блока, смерть которого Елизавета Юрьевна очень тяжело пережила вдали от родины. Стремление принести себя в жертву одному, пусть гениальному, пусть любимому человеку, переродилось у неё в жажду общечеловеческого подвига.

Она становится миссионеркой «Христианского движения» — религиозной организации, которая ставила своей целью помочь нуждающимся русским. Елизавета Юрьевна разъезжала по Европе, встречалась с соотечественниками, читала лекции, выслушивала обиды и нужды, часто сама принимала живейшее участие в их судьбах. Она не брезговала сама взять в руки тряпку и мыло, чтобы убрать в доме больного или показать этим жестом, что терять человеческий облик не следует даже в самом безутешном горе. Она, как может, спасает от самоубийств и преступлений отчаявшихся, разуверившихся. Однако Елизавета Юрьевна понимает, что возможности её в основном ограничиваются лишь духовной помощью. Она разводится с мужем и в 1931 году принимает монашеский сан под именем Марии. Она снимает на улице Лурмель дом, где устраивает приют для сотен голодных, бездомных, туберкулёзных. Она научилась столярничать и плотничать, малярничать и писать иконы, доить коров и полоть огород. Дом матери Марии становится в Париже известным убежищем несчастных.

Её образ жизни суров и деятелен: она объезжает больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома, она почти не спит, не отдыхает, а ей все кажется, что этого мало, что Бог требует от неё все больших трудов. Возможно, Всевышний действительно гневался на мать Марию, иначе зачем он посылал ей столь жестокие испытания. Летом 1935 года её дочь Гаяна, убеждённая коммунистка, возвращается в Россию. Меньше чем через два года она умирает в Москве от дизентерии. А возможно, сказалась всего лишь жестокость этого времени.

О смерти матери Марии сложена легенда. Её арестовали в феврале 1943 года, вместе с ней в гестапо попал и сын Юрий. Фашисты предъявили монахине обвинение в укрывательстве евреев и отправили в концлагерь. По воспоминаниям узниц, мать Мария никогда не пребывала в удручённом настроении, никогда не жаловалась, любое издевательство переносила с достоинством и всегда помогала другим.

Одна из узниц вспоминала эпизод, когда на мать Марию, пожилую женщину, набросилась надзирательница и принялась бить её за то, что та заговорила с соседкой во время переклички. «Матушка, будто не замечая, спокойно докончила начатую… фразу. Взбешённая эсэсовка набросилась на неё и сыпала удары ремнём по лицу, а та даже взглядом не удостоила». Когда-то Лиза Кузьмина-Караваева написала в первой своей поэтической книге, которая так не понравилась Блоку, строки:

Может быть, не слишком правильно с точки зрения стихотворной техники, но зато абсолютно точно с позиции её жизненных идеалов, верность которым она пронесла через всю жизнь.

К ней, как и на воле, по-прежнему шли те, кто ломался, кто не в силах был больше терпеть мучений. А через два года, когда приближалось освобождение, мать Мария в женском лагере Равенсбрюк пошла, как утверждают, в газовую камеру вместо отобранной охранниками девушки, обменявшись с ней куртками и номером, мотивируя это тем, что ей самой все равно осталось жить считанные дни. Правда, ни один очевидец этого подвига монахини не подтвердил. Но, согласитесь, человек, заслуживший такую легенду, бесспорно, легендарен.