Глава третья. Битва Империй

Легкая победа вскружила голову молодому василевсу. Ему чудилось – осуществление мечты близко, как никогда. Только протяни руку – и в неё ту же упадёт, как перезревший плод, Италия, а вслед за ней и прочие земли Западно-римской империи. Противники дрожали – наследник Теодориха коварный и малодушный остготский король Теодат был готов признать зависимость от Константинополя, соглашался уступить остров Сицилию и выплачивать Империи ежегодную дань. Более того, в тайне от своего племени он вёл сепаратные переговоры об уступке всего королевства в обмен на жизнь византийского патриция и выплату кругленькой суммы золотом. Что ни говори, а успех Велизария в Ливии смертельно напугал всех европейских варваров. Но Юстиниан не хотел ждать или довольствоваться полумерами. Он жаждал триумфов. По его приказу в 535 году начались военные действия. Наш знакомец Мунд вторгся в Далмацию, без труда выбил оттуда слабые готские гарнизоны и овладел столицей провинции городом Салоны (ныне Сплит). Одновременно победоносный Велизарий из Северной Африки высадился на Сицилии и в короткий промежуток времени занял тамошние крепости и города, включая Сиракузы.

Это была странная война. Население, считающее себя римлянами, подчас встречало византийцев, как своих освободителей от варваров, и открывало ворота неприступных цитаделей. Хотя многие жалели и остготов, за годы правления Теодориха сумевших завязать дружеские отношения с италийцами. Местные жители, буквально разрывались между одной и другой стороной конфликта, не зная, кого поддержать. Впрочем, уже в первый год войны всё пошло не по планам Юстиниана. Новая армия остготов прибыла в Далмацию в помощь тамошним силам. В схватке с прибывшими погиб сын Мунда – Маврикий. "Когда об этом услыхал Мунд, глубоко потрясённый таким несчастьем и охваченный сильным гневом, он тотчас двинулся против неприятеля без всякого порядка". В состоявшейся битве готы были разбиты, но византийцы потеряли множество воинов. Погиб и сам Мунд, и оставшаяся без предводителя армия покинула Далмацию. Меж тем, в Ливии вспыхнуло солдатское восстание, поддержанное местным населением, и Велизарий, остановив наступление, вернулся в Африку.

Впрочем, это были ещё цветочки на том тернистом пути, который предстояло пройти византийцам, прежде чем им удалось сокрушить силы остготов и вынудить тех капитулировать. Эти восточные германцы сопротивлялись отчаянно вплоть до 552 года, когда превосходящая по численности имперская армия престарелого евнуха Нарзеса, сумела, наконец, нанести решающее поражение новому предводителю готов Тотиле и, в ходе преследования, уничтожить его. Война продлилась почти двадцать лет, превратила Италию из процветающей страны в разорённую и голодающую провинцию, город Рим, неоднократно переходивший из рук в руки – в груду камней, а итальянцев – в людей, люто ненавидящих византийцев и их императора. Но не менее дорогую цену заплатила и сама Византия за непомерные амбиции великого василевса. Казна была пуста, провинции разорены варварами, эпидемия чумы выкосила население, а непомерные налоги и поборы, преследование инаковерующих, восстания и их подавления добили тех, кто выжил. Послушайте, что пишет об упадке Империи при Юстиниане Прокопий в своей "Тайной истории": "Ливия, столь огромная по пространству, была до такой степени разорена им, что проезжая по ней долгое время, трудно было бы встретить там хоть одного человека, да и это казалось удивительным... Так что, если бы кто стал утверждать, что в Ливии погибло пятьсот мириад (пять миллионов) людей, то, в сущности, я думаю, он назвал бы минимальное число... Все ошибки и правонарушения, которые Юстиниан совершил в Ливии, были повторены и здесь, в Италии. Послав сюда так называемых логофетов, он всё поставил вверх ногами и всё погубил... Одних из них (жителей Остготского королевства) погубила война, других же болезни и моровая язва, что всегда считается спутником войны. Что касается Иллирии и Фракии, если считать от Ионийского залива (Адриатики) вплоть до предместий Византии, в том числе Элладу и область Херсонеса, то с того времени, как Юстиниан принял власть над Римской империей, гунны, склавины и анты, делая почти ежегодные набеги, творили над жителями этих областей нестерпимые вещи. Я думаю, при каждом набеге было убито здесь и взято в плен по двести тысяч человек, так что вся эта страна повсюду стала подобной скифской пустыне. Вот что случилось в Ливии и Европе за эту войну. На восточные же границы римлян, начиная от Египта вплоть до персидских границ всё это время непрерывно делали набеги сарацины (арабы) и так нещадно её опустошали, что все эти местности оказались наиболее обезлюдевшими и, думаю, ни один человек, как бы он ни исследовал, не подсчитает количества погибших там таким образом людей".

Как часто бывает, в затяжном конфликте двух сторон – Империи и Королевства остготов – выиграли те, кто в нём принял минимальное участие. И этими "третьими радующимися" в данном случае оказались племена, обитающие к Северу от Дуная. За это время они сумели не только поправить свои финансовые дела, получая жалование, бесчисленные выплаты, выкупы за пленных и просто выручку от грабежей, но и существенно расширили свои владения. Вот, что по этому поводу пишет Прокопий: "Со своей стороны гепиды захватили и держали в своей власти город Сирмий и большую часть Дакии, после того, как император Юстиниан отнял эти места у готов. Они обратили в рабство живших там римлян и, идя всё дальше, грабили и совершали насилия над римской империей. Поэтому-то император перестал им давать жалование, которое они издавна привыкли получать от римлян. Что касается лангобардов, то император Юстиниан одарил их городом Нориком, крепостями в Паннонии и многими другими местностями, сверх того, дал им огромные суммы денег. Поэтому лангобарды переселились из наследственных владений и осели на этом берегу Истра, недалеко от гепидов. Они в свою очередь грабили Далмацию и Иллирию вплоть до пределов Эпидамна (ныне – Дуррес в Албании) и обращали в рабство жителей. Когда же некоторые из их пленных сумели бежать и вернутся на родину, то варвары, проходя по римской империи как союзники римлян, если опознавали здесь кого-нибудь из бежавших, захватывали их как личных беглых рабов и, оторвав от родителей, уводили к себе домой, так как никто им в этом не препятствовал. Затем с соизволения императора другие места Дакии, около города Сингидуна, заняли эрулы – они и ныне живут там: и они также делали набеги на Иллирию в местности, прилегающие к Фракии, и на широкое пространство опустошали её. Некоторые из них стали римскими солдатами и были зачислены в войска под именем "федератов". И всякий раз, когда отправляются послы эрулов в Византию, они без большого труда получают от императора жалованье для тех людей, которые грабят римских подданных и затем спокойно удаляются". Голос летописца, как кажется, дрожит от страданий. Сквозь тысячелетия мы слышим упрёк, брошенный Юстиниану – желая возродить утерянные предками земли в Италии и Африке, он отдал на растерзание стае хищников собственную родину – Византию.

В 548 году умирает горячо любимая жена Юстиниана – императрица Феодора. Тем, кто не жил в то время никогда не понять, какое влияние имела это маленькая, хрупкого сложения смуглая женщина не только на политику всей Византийской державы, но по сути, на сам ход мировой истории. Найденная юным василевсом в злачном месте, артистка и гимнастка, что по тем временам означало едва прикрытую форму занятия проституцией – Иоанн Эфесский без обиняков по этому поводу заметит: "она пришла из борделя" – красавица лёгкого нрава быстро стала половинкой души будущего властителя могучей Империи. При её жизни современники никогда не понимали, где кончается Юстиниан и начинается уже Феодора, так ловко и непринуждённо держала она железную волю мужа в маленьких и нежных ручках, исподволь и очень аккуратно навязывая ему своё мнение по большинству государственных вопросов. Со смертью жены из василевса как будто выпустили дух – он на глазах превратился в глубокого старика, дряхлого и апатичного, лишившегося всех радостей жизни. Тот, кто восхищал своё окружение энергией и работоспособность, заражал всех своими неуемными планами и дерзкими мечтами, стал угрюм, погружён в меланхолию, подчас надолго впадал в прострацию или даже засыпал днём, во время самых важных государственных совещаний.

 

Дела Империи в Италии к этому моменту шли хуже некуда. Новый король остготов Тотила, деятельный и талантливый полководец, сумел разгромить разрозненные византийские силы на полуострове, взял Неаполь, затем и Рим, на его сторону переходили не только ранее присягнувшие василевсу готы или италийцы, но даже византийские отряды со своими командирами, долгое время не получавшие жалование из Константинополя. Между тем, союзники Византии в данной кампании – Лангобардское королевство и Гепидская держава – окончательно перессорились меж собой из-за Сирмия и прилегающей области, которую Юстиниан формально уступил первым, в реальности, однако, этими местами завладели вторые. Обе стороны прислали посольства в Константинополь и просили срочной военной помощи в неминуемой меж ними войне.

Оба королевства клялись в вечной дружбе Империи, припоминали былые заслуги, реальные и мнимые, и пытались представить своих соперников в самом чёрном цвете. Особенно преуспел в этом посол лангобардов, заявивший буквально следующее: "Смотри же: как только гепиды увидали, что готы изгнаны из Дакии, а вы очень заняты другими войнами, эти преступные люди тотчас же решились повсюду перейти в ваши земли. Кто бы мог словами выразить недопустимость этого поступка! Разве этим они не показали своего презрения к Римской империи? Разве не нарушили святости клятв и союзных договоров? Разве не продемонстрировали наглость против тех, кто меньше всего это заслуживал? Разве они не проявили насилия против Империи, именем рабов которой всегда прикрывались? Гепиды, государь, владеют Сирмием, обращают в рабство римлян и похваляются, что овладели всей Дакией!"

 

После столь горячей речи слова гепидских послов превратились в пустую формальность, император отослал их восвояси и заключил договор с лангобардами. Затем внушительная византийская армия в десять тысяч всадников выдвинулась из Италии в сторону спорных территорий. С ними были и полторы тысячи союзных империи герулов. Остальная часть этого племени, числом вдвое больше, перешла на сторону гепидов. Вероятно, именно значительность имперских сил испугала дунайских германцев и стала поводом полагать, что идут они сюда не затем лишь, чтобы содействовать одной из сторон конфликта. "Узнав, что римское войско близко, гепиды прекратили свои распри с лангобардами, и против воли римлян эти варвары заключили меж собой мир. Когда римское войско узнало об этом, оно оказалось в затруднительном положении". Действительно, вступать в одиночку в открытый конфликт с Королевством гепидов, имея в тылу незавершённую италийскую кампанию, византийцы никак не рассчитывали. Они, скорее всего, предполагали захватить под шумок Сирмий и Вторую Паннонию, пока дунайские германцы, им на радость, станут истреблять друг друга. Но теперь от этих задумок пришлось отказаться.

Император мечется. Он не знает, что предпринять. Поручает своему кузену Герману, талантливому полководцу и превосходному организатору, выдвинувшемуся после смерти Феодоры в число наиболее влиятельных византийских сановников, начать подготовку новой италийской экспедицию. Затем, испугавшись усиления позиций родственника, отзывает свой приказ, ставит на место Германа маловлиятельного человека. Затем смещает и его. В эти дни Юстиниан пребывает в смятении и растерянности. Поражение в Италии, к чему всё идёт, поставит крест на его замыслах и амбициозных планах, сделает посмешищем в глазах европейских варваров. Но бесконечная бойня за гесперийское наследство, длящаяся вот уже пятнадцать лет, вытянула из Империи все соки, лишила государство живительных сил. Войска бросаются, как поленья в печь, сгорая без следа военных успехов. Деньги утекают рекой, опустошая казну. Подданные звереют и предпочитают жизнь с варварами жалкому прозябанию по эту сторону Лимеса. Бунты вспыхивают то тут, то там. На каждом шагу зреют заговоры и василевс уже не ведает, кому он может доверять, а где лучше не поворачиваться спиной к собеседнику.

 

Чего только не пережил император на своём веку – военные поражения; восстания "Ника", когда против него, казалось, ополчился весь Константинополь, и только друг юности Велизарий, верный гепид Мунд и мудрый евнух Нарзес своей преданностью и отвагой спасли его жизнь и корону; эпидемия чумы, когда трупов на улицах городов было так много, что не хватало носилок и живых людей, чтобы их убирать. Коварная болезнь поразила и самого императора, но он чудом выжил, наперекор заразе. А скольких покушений он сумел избежать! Самое последнее случилось вскоре после смерти Феодоры.

А ведь всё начиналось, как в слезливых женских романах. Во время очередного восстания в Африке в руки бунтовщиков попала племянница Юстиниана юная Прейека, супруга убитого ливийского наместника. Когда казалось, что плен и бесчестие неизбежны, спасение явилось к византийской принцессе в образе молодого и горячего армянского офицера Артавана, разгромившего сепаратистов и вырвавшего несчастную жертву из их грязных лап. По пути в Константинополь молодые люди безумно влюбились друг в друга и обменялись клятвами верности. При дворе Артаван был обласкан и осыпан милостями – его назначили новым наместником Ливии. Всё шло к пышной и весёлой свадьбе. Но жизнь редко протекает по голливудским лекалам. В последний момент в столице внезапно объявилась живая и здравствующая жена Артавана, о существовании которой он давно забыл, и которая отнюдь не рвалась к мужу, пока он был безвестным офицером, прозябающим в песках Африки. Она проникла на приём к Феодоре и умоляла о заступничестве. Воистину говорят – нет больших ревнителей нравственности, чем бывшие шлюхи. Императрица тут же расстроила свадьбу, и поспешила выдать Прейеку замуж за другого. Артаван не забыл своей поруганной любви, и ждал только момента, чтобы отомстить василевсу. Когда Феодора скончалась, он вступил в сговор с ещё одним армянским сановником, публично наказанным за тайные переговоры с персами. Злоумышленники ждали лишь возвращения Велизария из Италии, чтобы убить сразу и его – к осуществлению замысла у них всё было готово. Через ещё одного знакомого армянина они попытались втянуть в заговор Юстина и его отца – того самого Германа, который доводился кузеном императору. Последнего и собирались посадить на престол армянские интриганы. Но Герман, толи с целью облегчить задуманное, толи из врождённой осторожности, предпочёл поделиться информацией с начальником стражи Маркеллом. Последний донёс василевсу. Дело вскрылось. Герман и его сын Юстин попали в опалу. И остались на свободе по приговору Сената только благодаря заступничеству Маркелла, который утверждал, что он сам советовал им притвориться участниками заговора с целью выведать как можно больше информации.

Тем временем неугомонные лангобарды и гепиды снова развязали войну друг с другом, и уже не ожидая имперской помощи, двинули войска к границе. Впрочем по неизъяснимой, почти мистической причине решающая битва так и не состоялась. "Но испуг, называющийся паникой, внезапно появился у обеих армий, и люди пошли домой, не имея за этим реальной причины; только командиры остались там, где они были с небольшим числом людей" – напишет по этому поводу Прокопий. Некоторые исследователи полагают, что причиной столь странного поведения обычно воинственных германцев стало полное лунное затмение, наблюдавшееся на небе в ночь с 25-го на 26-е июля 549 года. Другие историки датируют несостоявшуюся битву следующим 550 годом. Как бы то не было, лангобарды и гепиды от греха подальше предпочли заключить двухлетнее перемирие и стали готовиться к судьбоносной схватке друг с другом.

 

Наконец, император решается на новый план. Прощённый Герман получил последние имеющиеся в казне деньги и приказ начать формирование новой армии. Его штаб разместился в Сердике (нынешняя София), где под знамёна прославленного полководца тотчас стало стекаться немало прославленных витязей, героев предыдущих кампаний. Слава Германа была так велика, а желание перемен так сильно, что этому стратегу без особых трудов в короткое время удалось собрать многочисленное и весьма боеспособное войско. Кроме всего прочего, кузен Юстиниана с его высочайшего одобрения заключает брак с бывшей королевой остготов Матасунтой, внучкой Теодориха Великого. Матасунта! Это имя заставляло чаще биться сердце каждого гота. Последняя живая представительница династии Амалов, той самой, к которой принадлежал легендарный готский император Германарих, и которая для германцев той поры значила больше, чем Рюриковичи для русских, Меровинги для франков и Плантагенеты для англичан. Появись у Германа и Матасунты сын – он был бы законным наследником обеих Империй; как потомок готских королей мог претендовать на владение Гесперией, как наследник дома юстинианов – взойти на византийский трон. Мало кто из готских воинов решился бы поднять оружие против мужа Матасунты, даже несмотря на все заслуги неистового Тотилы. Это был беспроигрышный вариант. Победа в затяжной войне в один-единственный ход.

Появись армия Германа в Италии и весь изнурённый баталиями полуостров склонился бы к его ногам. Но Юстиниан, давая согласие на этот брак, понимал, что фактически подписывает своё отречение. Византийцы уже смертельно устали от его бесконечного правления, от непомерных налогов, от своеволия и коррупции ближнего окружения владыки. Лучшие из сподвижников некогда любимого народом василевса либо умерли, либо, как победоносный Велизарий, находились в опале. Трон окружали пройдохи и казнокрады, рвущие Империю на куски с алчностью варваров. И не было понятно, кто для неё опаснее – внешние враги или внутренние. Как напишет Прокопий: "И вот, когда он этих поистине первых по подлости людей поставил во главе правления, и они, проявляя высший произвол своей власти, вынесли на свет всю свою нравственную испорченность, мы удивлялись, как только человеческая природа могла дать место такой преступности. Когда же через некоторое время люди, их сменившие у власти, смогли намного обогнать их своей грабительской деятельностью, народ с негодованием спрашивал друг у друга, каким образом те, которые ранее казались негодяями, могли быть превзойдены своими предшественниками настолько, что нежданно негаданно первые стали казаться людьми прекрасными и добропорядочными. Затем явившиеся третьи по своей низости одерживали верх над вторыми. Когда же эти бедствия продолжались всё дальше и дальше, всем на своём опыте пришлось убедиться, что нет предела испорченности человеческой природы".