Глава двадцать первая. Исход изгоев
На обширных просторах Восточной Европы в самые разные эпохи появлялись зоны, где цивилизация с её Законом, Порядком и Властью уже заканчивалась, но полностью безлюдная пустыня ещё и не думала начинаться. Именно в таких краях возникало порой Гуляй-Поле, то есть область обитания разбойников, пиратов и казаков, там собиралась всякого рода анархическая братия – беглецы и бунтари, привыкшие жить по собственному разумению и не желающие кому бы то ни было подчиняться. Они не признавали ни вождей, ни судей, ни даже самого института государства в нашем его понимании, с непременными притеснениями, поборами и прочими повинностями. Их устраивала лишь сплошная вольница. Сей просо, ячмень, пшеницу, бей зверя, лови рыбу. Заскучал или мало на зиму запасов – собирай ватагу, броди с дружками по окрестностям, ищи чем поживиться. Вы думаете, казаки ведут своё родословие от Запорожской Сечи или ватаг Ермака времён Ивана Грозного? Нет, уж. Такого рода люди появились на Припяти и на Днепре гораздо раньше, ещё в зиму 175-174 годов до Рождества Христова. Ибо первая вольница возникает в здешних краях вместе с мятежной армией бастарнского царя Клондика.  Впрочем, в болотистом Полесье потомки венетов, бежавших с Вислы от германского гнёта, жили и до этого. Быть может, дунайские уклонисты даже знали о существовании на Востоке нашего континента укромного края, где можно спастись от гнева всесильных владык, и сознательно шли сюда, к свободным сородичам? По крайней мере, исследования Пачковой доказывают, что освоение будущими зарубинцами земель Приднепровья начиналось с бассейна Припяти. При этом никаких свидетельств военных столкновений переселенцев с обитателями здешних мест у археологов нет. Зато несомненно, что пришельцам уже в скорости удалось в корне изменить жизнь народов всего региона. Можно только гадать, сколько воинов прибыло с Дуная: три тысячи, пять или десять, но эти люди вошли в Северную Скифию, как нагретый нож вторгается в брусок сливочного масла. То есть мягко, плавно и без проблем. Понятно, что местное население, жившее в дикости и разобщении, даже если бы захотело оказать сопротивление, вряд ли что-то могло противопоставить организованной армии, пусть и состоящей исключительно из лёгких пехотинцев. К тому же дунайские воины, вероятно, опирались на помощь венедских сородичей из припятского Полесья. Но, думается мне, что войны не было по иной причине – переселенцы и не думали никого завоёвывать или порабощать. С чего мы вообще это взяли? Только лишь потому, что, по мнению учёных, именно так традиционно всё и происходит? Впрочем, мы с вами уже не раз убеждались, что стереотипы историков подчас их подводят. Ведь как рассуждают учёные? Раз объявились в здешних краях новые племена, да ещё и стоящие по уровню развития гораздо выше аборигенов, значит, они должны подчинить или истребить своих предшественников. В дальнейшем агрессорам положено создать тут своё государство по типу варварских королевств Западной Европы во главе с царьком, или, на худой конец, союз племён с князем и его дружиной. А ведь, как нам удалось уже выяснить, ситуация с освоением Поднепровья сложилась весьма пикантная. Сюда явился не полноценный народ во главе с закованной в броню элитой и грозным предводителем, но беглецы, можно сказать, племенные низы и изгои. Жаждали они не завоевания новых земель и народов во славу своего владыки, а совсем иного – укромного угла для спокойной и вольной жизни, где можно любить женщин и растить детей. Разве то, что потерял, не ценишь вдвойне? Значит, дезертиры очень нуждались в союзе с аборигенами, им необходима была их поддержка, особенно в первую, самую тяжёлую, зиму. И потом, переселенцы явились без женщин, следовательно, чтобы найти себе спутниц, им поневоле пришлось искать дружбы с местными обитателями. Которые в свою очередь, не прочь были заручиться покровительством такого количества сильных и организованных мужчин с оружием в руках. Пришельцам и аборигенам не было никакого смысла воевать меж собой, к тому же земли хватало на всех. Давайте вспомним, чем была Северная Скифия в эту эпоху. Огромная страна, по размерам равная территории современной Франции, полузаброшенная и малозаселённая, лежавшая на самом отшибе континента, обильно поросшая лесом, окружённая болотами, где сами условия обитания позволяли человеку выжить только на пределе его возможностей. Однако, тоже буйство сил природы, что усложняло проживание, надёжно прятало здешнее население от любого супостата. Это была своего рода античная Сибирь – край суровый, но вольный. И вот сюда приходят зарубинцы. Обратите внимание, как размещаются вновь пришедшие. Мало того, что они занимают три разных области на приличном расстоянии друг от друга. Так ещё и внутри этих пятен поселения обустраивались очень неравномерно, своего рода "гнёздами", в некоторых скоплениях их было по четыре-шесть, в других до двадцати. Внутри такого куста все селища теснились, при этом располагаясь почти на одинаковом расстоянии. Как будто их обязали непременно держать интервалы, ни ближе – ни дальше.  Карта зарубинецких поселений по Е. Максимову
Размеры посёлков оказались скромны, от совсем крохотных, где размещалось десять-двенадцать хижин или полуземлянок, до чуть более крупных, состоявших из шестидесяти-восьмидесяти жилищ. Обиталища венедских изгоев являли собой образец скромности и неприхотливости – будь то полуземлянка, как в Полесье, наземный сруб, как в верхнеднепровской зоне, или даже мазанка, как на Среднем Днепре, всюду помещение состояло из одной-единственной комнаты с очагом посредине, площадью от 12 до 25 квадратных метров. Не разгуляешься. Понятно, что жить там могла лишь одна семья. Рядом с жильём, иногда внутри него, находят многочисленные ямы, круглые или в виде колокола, очевидно, это были погреба, склады и другие хозяйственные помещения. Городов с ремесленными посадами не было вообще, зато практически в каждом посёлке существовал горн для выплавки железа. Конечно, при таком "домашнем" способе получения металла, он выходил очень низкого качества. Да и изделий из него у обитателей Днепра попадается гораздо меньше, чем у вандалов, готов и иных германских соседей. На раннем этапе зарубинцы освоили берега только двух крупных рек – Припяти и Днепра. Селились на возвышенностях, с которых открывался хороший вид на речные просторы, однако, ни валами, ни рвами свои посёлки не ограждали. По крайней мере, поначалу. Чуть позже, со второй половины I века до нашей эры, зарубинских селищ становится так много, что они появляются и возле других крупных притоков этой же водной системы: Роси, Стугны, Тясмина, Десны. Однако, междуречья, включая тучные чернозёмы вокруг озёр и ручьёв, так и останутся невостребованными до самого конца существования культуры. Точно также в Верхнем Поднепровье и Полесье пришельцев совсем не заинтересовали лесные и озёрные угодья, богатые рыбой и зверем. Спрашивается, а почему? Если зарубинцы, как их изображают современные историки, были обычными земледельцами на стыке леса и лесостепи, то чем им не нравились наделы на некотором удалении от судоходных рек? Отчего они роились, как пчелы вокруг маток, по берегам таких полноводных артерий, как Днепр, Припять, Десна, предпочитая непременно их нижнее и среднее течение, там где русло шире и глубже. К чему так тесниться пришельцам? Отчего жмутся друг к другу их посёлки, хотя вокруг полно невозделанной земли? Очевидно, реки – их главная дорога и важнейшее средство связи. От них новички ни на шаг не отходят. Академик Пётр Третьяков и его археологическая экспедиция раскопали в зарубинских слоях на левом берегу Десны занесённый слоем песка челн, длинной 8,24 метра при ширине 60 сантиметров, вырубленный из ствола мощного дуба. Извлечь его целиком из грунта не удалось – он буквально развалился от ветхости в руках археологов. Тем не менее, это плавательное средство очень напомнило учёным знаменитые славянские "моноксилы" (в переводе с греческого – "однодревки"), речные суда, на которых предки ухитрялись доходить до самого Константинополя, участвуя в его осаде с моря. По крайней мере, две подобные однодревки, найденные в Чехии в местечке Микулице, были весьма схожей конструкции и размеров: одна – 8,33, другая – чуть больше – 9,8 метров. Подобные "корабли", простые, но устойчивые и надёжные, именуемые "стругами", использовались запорожскими казаками чуть ли не до русско-турецких войн. И на них атаманы со своими ватагами смело отправлялись в дальние и искованные походы. Но зачем подобные суда, довольно трудоёмкие в изготовлении, понадобились скромным зарубинским земледельцам? Для общения между посёлками? С этой целью подойдёт и обычный плот, его соорудить и легче и быстрее, да и груза на нём перевезти можно больше. С одной стороны, мы видим, что пришельцы ничуть не опасаются нападений аборигенов. Поскольку укреплений вокруг посёлков не строят. Хотя селятся так, что по малейшему сигналу могут собрать значительное войско. Особенно учитывая, что передвигались они главным образом по рекам, используя челны. С другой стороны, археологи уверяют нас, что до появления дунайских дезертиров эти края не пустовали. И если скифов-пахарей и венедов в Полесье, возможно, было действительно немного, то милоградцы-невры построили здесь более двух сотен поселений, а также имели родовые кладбища. Геродотовы оборотни являли собой довольно мощный союз племён, занимавший значительные территории древней Невриды. С приходом мигрантов он, однако, полностью исчезает. При этом зарубинцы без всякого перерыва селятся на площадках неврских городищ. Именно последнее обстоятельство и позволило академику Третьякову в своё время сделать вывод: "Скорее всего "милоградцы" были вынуждены покинуть свои поселения в результате военных поражений". Отчего же тогда пришельцы не боялись мести тех, кого они согнали с родных мест, и кто какой-то период продолжал жить рядом с ними? Почему не огораживали свои посёлки? Представьте, люди приходят в чужую страну с оружием в руках, изгоняют аборигенов, селятся прямо в их городищах, но при этом не опасаются нападок со стороны местных жителей. И никто их не тревожит. Чудеса, да и только! Впрочем, новое население использует по прямому назначению не только города оборотней, но и некоторые их кладбища, бережно сохраняя могилы прежних обитателей. И многие традиции невров становятся составной частью культуры верхнеднепровских зарубинцев. Получается, что новички полностью растворили в себя более многочисленных аборигенов. Причём процесс происходил так легко и непринуждённо, как будто кто-то бросил закваску пришельцев в хлебный настой местных жителей. При бурном брожении, все кто жил в этих краях уже через одно-два поколения стали одним народом. Объяснить такое быстрое слияние завоеванием просто невозможно. Тогда бы вновь сложившийся этнос ещё долгое время выглядел как те же силезские бастарны – недопечённым пирогом, сверху один слой, внизу другой. Было, наверняка, что-то настолько привлекательное в этих необычных пришельцах, что местные жители непременно захотели стать такими же, как они, добровольно потянулись к ним, стремились в их ряды. Но что заманчивого могло быть в образе жизни беглых дунайских дезертиров? Не менее странно складываются отношения новых обитателей Днепра с дальними соседями. С одной стороны, как свидетельствует Светлана Пачкова, "зарубенецкая культура развивалась в более медленном ритме, чем другие, и более изолированно от остальных латенизированных культур". Действительно, данное сообщество, если, конечно, судить по технологиям и модным тенденциям, находилось в явной обособленности от всего цивилизованного мира. Ничего передового и прогрессивного сюда, в днепровские дебри, не проникало ни с Запада, ни с Юга. Возьмём, к примеру, фибулы, которые у всех народов Кельтики, включая северных германцев, регулярно меняли свой внешний вид, отражая, вероятно, нюансы общеевропейской моды. У зарубинцев они, напротив, вначале были гораздо более разнообразны. Затем, уже через несколько поколений, эти люди начинают носить только одного вида застёжки – с треугольным щитком на ножке. На родине фибул этого вида – на Балканах – все давно позабыли о такого рода украшениях, а здесь они вдруг становятся невероятно популярны. Зарубинцы, вообще, решительно во всём не развиваются, как прочие народы, а деградируют, утрачивая со временем тот европейский блеск, что был присущ пришельцам с Дуная. Неужели причины изолированности и технической отсталости только в том, что обитатели Днепра находились на самой окраине тогдашнего обитаемого мира? С другой стороны, если судить по вещам, которые попадаются в зарубинских поселениях, получается, что эти странные люди, напротив, поддерживали самые тесные связи со многими тогдашними мировыми центрами. Особенно плотно они общались с населением позднескифских городищ низовьев Днепра и эллинскими колониями на Чёрном море, в частности, с Ольвией. Достаточно сказать, что со времён распада Империи степных царей греческие импорты совсем перестали попадать в Северную Скифию. Помните, археологи даже подумали, что та опустела? Так вот, теперь, в зарубинецкую эпоху, их вновь становится много. Осколки греческих амфор и античной кружальной посуды на некоторых поселениях днепровских венедов достигают 10-15% процентов от всего керамического материала. Получалось, что живя в скромных полуземлянках и мазанках, зарубинцы не отказывали себе в удовольствии дегустировать тонкие греческие вина с островов Кос, Фасос и Родос. Причём, черепки косских амфор наиболее многочисленны. Вероятно, днепровские знатоки вин выписывали их чаще прочих. Самым непостижимым образом сюда попадают стеклянные ольвийские бусы, роскошная греческая столовая посуда и даже египетский фаянс в виде жука-скарабея. Вот уж самая нужная вещь в дебрях Днепра! У села Харьевка близ Путивля в одном из зарубинских поселений археологи раскопали сразу семь (!) короновидных шейных гривен, которые у германцев являлись знаками высокого происхождения их обладателей. Что-то вроде княжеских корон. Выходило, либо семь германских князей поселились в одной зарубинецкой хибаре, либо её обладатель решил приобрести, не мелочась, сразу такое немалое количество безумно дорогостоящих украшений. Согласитесь, это странно: вещи, причём самые экзотические, редкие и ценные, регулярно к зарубинцам попадают, а вот технологические приёмы, новшества и модные тенденции, даже самые простые, – нет. Такому изобилию греческих товаров, какое, судя по осколкам и черепкам, попадает на территорию Днепровской Венетии, могли обзавидоваться любые соседи, будь то готы или вандалы, но все племена вокруг развиваются, а обитатели здешних мест – деградируют в изоляции. Очевидно, что данное сообщество выглядит странно во всех отношениях. В любом союзе племён, не говоря уж о варварских королевствах этого времени, всегда есть господствующее племя, то которое объединяет вокруг себя остальных. Днепровские венеты, несомненно, представляют собой некий союз. Во-первых, у них схож образ жизни; во-вторых, все они носят одинаковые фибулы, своего рода отличительные знаки; наконец, как уверяют археологи, женский вариант зарубинецкой культуры оказался совершенно одинаков на всей её территории. Это значит, что брачные узы накрепко связали все три "пятна" в единое целое. Но кто же тогда в этом союзе лидер? Бастарны вели за собой всех германцев на Балканы. Потомки их ополченцев – гирры – отличаются некоторой воинственностью. Только они помещают в могилы оружие – наконечники копий и дротиков. В их поселениях античной керамики порой находят даже больше, чем у их южных соседей – скиров. Но если господствующим племенем были действительно северяне, отчего они забрались в глухие дебри Белоруссии, позволив своим "вассалам" занять плодородные украинские чернозёмы? И отчего "подчинённые" племена находятся от них на приличном удалении, хотя свободного места повсюду хватает? И где собственно столица Днепровской Венетии? Почему здесь вообще нет городов с ремесленными посадами? Куда испарились племенные вожди и знатные воины? Где скрываются "княжеские" могилы? Отчего археологам не попадаются тут мечи, щиты и другое оружие элитных венедских дружинников? Впрочем, все странности зарубинецкой культуры легко объяснимы. Но только в том случае, если мы перестанем представлять этих людей в качестве обычного союза племён, и поймём, наконец, что перед нами община изгоев, нечто вроде Запорожской Сечи более позднего времени. Это было вольное братство речных пиратов и лесных разбойников. По Припяти и Днепру они, подобно викингам и славянам, спускались, преодолевая пороги, к Чёрному морю, где грабили поселения поздних скифов и караваны греческих купцов. Вероятно, более прочих страдала от них Ольвия, расположенная в днепровском устье. Подымаясь в верховья этой водной системы разбойники разоряли городища невидимок-"штриховиков", черноодежников-юхновцев и людоедов-"днепро-двинцев". Неслучайно лесные племена, начиная со II века до нашей эры начинают копать рвы и сооружать валы вокруг своих ранее беззащитных посёлков. Теперь им есть кого боятся. Сплавляясь по Неману и Западной Двине ватаги зарубинцев прорывались на балтийские просторы. Как тут не вспомнить рассказ географа Помпония Мелы о диковинном корабле народа "индов" или "виндов", попавшем в плен германцам на Балтике в I столетии до Рождества Христова. При этом становится понятно, за какие "заслуги" весь экипаж судна был обращён в рабство. Ведь с купцами так никогда ни один народ не поступал. Иное дело – пираты. Думаю, никаких царей себе зарубинцы не заводили. Наверное, слишком много горя хлебнули их предки с невезучим Клондиком, чтобы избавившись от одной напасти, они тут же посадили себе на шею иную беду. Все оказались равны, атаманов выбирали из самых опытных и удачливых собратьев и только на время похода. Именно поэтому у них не было ни городов, ни столиц, ни княжеских могил, ничего из того, что является признаками неравенства, государства и централизованной власти. Поселившись на берегах полноводных и судоходных рек, неподалёку друг от друга, чтобы в случае чего приходить на помощь, эти люди жили небольшими посёлками по 20-50 человек и предпочитали дружить с окрестными племенами. Иначе где бы они брали себе жён? Уже вскоре они втянули в своё разбойничье братство всех оборотней-невров. Милоградская культура исчезает, а её традиции проявляются отныне у гирров. Что ж лихое дело – нехитрое, но прибыльное. Соблазн для бедных обитателей лесов Белоруссии и Брянщины оказался слишком велик. Впрочем, озоровать и казаковать обитателям здешних мест слишком долго не пришлось. Уже в середине I столетия нашей эры случается нечто, что полностью разрушает разбойничье гнездовье на Днепре. Археологи называют случившееся "кризисом зарубинецкой культуры". По словам талантливых современных историков Андрея Обломского и Ростислава Терпиловского, признаки этой катастрофы таковы: "исчезновение зарубинецких памятников Припятского Полесья в течение сравнительно узкого промежутка времени, прекращение функционирования зарубинецких могильников и ряда поселений Поднепровья; массовые миграции населения с этих коренных территорий в различных направлениях вплоть до Западного Буга на западе и до верховьев Десны, Псла, Северского Донца, Оскола и бассейна Хопра на северо-востоке и востоке; изменение топографии поселений (массовое появление селищ на низких припойменных участках или в пойме); инновации в социальной организации (начало ведения хозяйства малыми семьями — на поселениях появляются усадьбы одной-двух семей) и в погребальном обряде". Со стороны это выглядит так, как будто кто-то большой и сильный наступил тяжёлым кованным сапогом одновременно на все три пятна, или, если хотите, осиных гнезда, после чего из них во все стороны полетели брызги этого сообщества. Получилось, что в центре, там где проживали зарубинцы классического типа, возникла подозрительная пустота, особенно наглядная в районе Припятского Полесья, зато по окраинам стали расползаться чернильными пятнами представители так называемого постзарубинского горизонта. Они были явно выходцами из братства днепровских венедов, но при этом оказались смешаны с какими-то иными народами. В северной зоне гибель зарубинского братства привела к тому, что разбойники, забросив прежние места обитания, разбежались-разбрелись по всем окрестным лесам, попрятавшись среди соседних племён. Их поселения стали совсем крохотными – на две-три семьи и повсюду в них стало ощущаться влияние аборигенов. В этих условиях европейский лоск венедов стал быстро сходить на нет. Тяжёлый быт в лесной глухомани, среди геродотовских людоедов и их собратьев-штриховиков, превращал потомков дунайских переселенцев в грубых северных дикарей. Иное положение складывалось на Юге, в первую очередь, на Среднем Днепре. Там многие венедские поселения сохранились, более того, расширилась территория обитания поздних зарубинцев. Пятна с их влиянием появились и восточнее, и западнее, и южнее – на Волыни, на берегах Южного Буга, на Левобережье Днепра: в верховьях Сейма, Псла, Ворсклы, и даже на Северском Донце и Хопре. На карте это выглядит так, будто обитателей осиных гнёзд Поднепровья взяли и тщательно, как кусок масла на ломте хлеба, размазали по всем лесостепным просторам бывшего Скифского квадрата. Но при этом поселения потомков зарубинцев оказались основательно перемешаны с городищами поздних скифов. А в самих этих посёлках, в каждом из которых занимались, как правило, одним видом ремесла, вместе с венедами обнаруживаются восточные германцы, фракийцы, иногда представители иных племен. Словом, теперь это не обычные поселения одного народа, а какое-то "вавилонское столпотворение". Но самым подозрительным обстоятельством являлось то, что буквально рядом, а иногда даже внутри таких многонациональных районов находились могильники сарматов. Как будто кочевники с высоты своих курганов надзирали за согнанными с разных мест подневольными ремесленниками. Зарубинская культура располагалась именно в той зоне, откуда чуть позже появятся древнейшие славяне. Более того, из её разбитых вдрызг осколков последние, собственно, самым непостижимым образом и будут склеены. Именно поэтому учёным мужам всегда хотелось узнать, что за беда такая приключилась с днепровским сообществом? Какие недруги или стихийные бедствия обрекли его на гибель и раскололи на много частей, разлетевшихся по всей Скифии? Поначалу историки "грешили" на готское нашествие. Однако, после уточнения датировок выяснилось, что эти грозные германцы появились на Днепре не раньше последней четверти II века, в то время как запустение основного числа зарубинских посёлков приходится на середину предыдущего столетия. То есть между бегством во все стороны венетов и появлением готов существовал временной разрыв более ста лет. Марк Щукин первым обратил внимание на тот факт, что крах Днепровской Венетии совпал с периодом возвышения некой сарматской державы в междуречье Днепра и Днестра. Известно, что в середине I века количество степных курганов здесь резко возрастает, а содержимое могильников становится не в пример предыдущей эпохе богатым, встречаются массивные украшения из драгоценных металлов и знаки царской власти. Именно в это время вождь кочевников Фарзой начал печатать в Ольвии свои золотые монеты, одну из сторон которых украшала его личная тамга – родовой знак. Это было неслыханной дерзостью и в определённом смысле даже вызовом Римской империи. Тем более, что такой символический шаг сопровождался иными недружескими акциями. Фарзой установил свой протекторат над Ольвией и обидел множество римских союзников. Привело это к тому, что Тиберию Элиану, наместнику провинции Мезия, пришлось срочно переселять на южную сторону Дуная более 100 тысяч варваров "с жёнами и детьми и с их предводителями или царями". Пожалуй, это можно считать первым массовым перемещением варваров на земли Империи, прологом будущего Великого переселения народов. Кроме того, среди заслуг данного аристократа в его эпитафии указано, что "царям бастарнов и роксоланов сыновей, царю даков – брата, пленных или вырванных у врагов он возвратил". Вероятно, и даки, и бастарны, и роксаланы ходили тогда в союзниках империи, раз её полководцу пришлось собственноручно выручать ближайших родственников варварских предводителей. Историки спорят о том, что за народ устроил нешуточный переполох в Скифии, в результате которого сто тысяч человек бежало за Дунай, а в плен угодили толпы сарматов и германцев. Несомненно, мы имеем дело с новой кочевой волной, зародившейся где-то на Востоке, возможно даже, у границ Китая. По крайней мере, в одном из сарматских могильников во Фракии рядом с облачением всадника-катафрактария обнаружено золотое украшение с драконами в стиле империи Хань. Некоторые вещи из этого захоронения помечены личной тамгой царя Фарзоя: два полуовала, соединённые перемычкой. Восточные кочевники принесли с собой обычай хоронить своих покойников в курганах с катакомбами, а также многочисленные вещи, выполненные в особом, "бирюзово-золотом", варианте Звериного стиля. Среди украшений встречаются изображения монголоидов, в могильниках попадаются вещи из Средней и Центральной Азии, а также лепёшки чёрного смолистого вещества - опия-сырца. Возможно, мы имеем дело с переселением аланских племён, которые, по данным античных авторов, разорив земли Южного Прикаспия (Гиркании), а затем Армении и Грузии, явились из азиатских глубин на просторы Северного Причерноморья. Под их натиском сарматы предыдущей волны - языги и роксаланы - бегут на Запад, в Подунавье и венгерские степи, а бастарнский союз племён гибнет, остатки этого народа тогда же в спешке и панике переселяют на территорию римской империи. Под удар этих могущественных кочевников второй сарматской волны, судя по всему, попали и наши венеды.  Сарматская диадема из кургана под Новочеркасском, 1 век нашей эры
Марк Щукин первым обратил внимание на следы пожаров на зарубинецких городищах в районе Канева и наличие характерных трёхпёрых наконечников стрел в их слоях середины I века. Он посчитал, что именно после массированного удара со стороны державы Фарзоя Днепровская Венетия прекратила своё существование, а её обитатели разбежались в разные стороны. Впрочем, с ним спорят Андрей Обломский и Ростислав Терпиловский, утверждая, что "концепция сарматского нашествия не объясняет всех явлений, которые сопутствовали распаду зарубинецкой общности. Вряд ли оно могло привести к оттоку населения из лесной зоны: достаточно замкнутые полесская и верхнеднепровская группы могли бы существовать и дольше, после опустошения Среднего Поднепровья. Концепция Щукина находится также в противоречии с особенностями картографии позднезарубинецких памятников. Некоторые из них (селища Поречья, бассейна Трубежа, окрестностей Полтавы и Харькова, бассейна Хопра) находятся на южной границе Лесостепи, практически в Степи, где угроза со стороны кочевников должна быть максимальной. Перемещение зарубинецкого населения, бежавшего от сарматов, ближе к Степи, "под сарматские стрелы" выглядит нелогичным". Действительно, если беда пришла с Юга, отчего значительная часть венетов затем в ту же сторону и подалась? Вроде бы, обычно так не бывает. Взамен эти историки предложили свою теорию - экологическую. Они обратили внимание на то, что на рубеже эр наблюдается наименьший на всё тысячелетие уровень влажности и значительное повышение температуры. На Восток Европы пришли Жара и Великая Сушь. Степная полоса Скифии практически опустела. Кочевники перебираются в лесостепь. Причём могильники сарматов тремя языками потянулись на Север - на Волынь и к верховьям Днестра; в Среднее Поднепровье, в страну скиров, где курганы новой волны появляются на широте Киева; и в Верхнее Подонье. Так далеко к границе северных лесов степняки давно уже не забирались. Если б, конечно, днепровские венеды были обычными земледельцами, то перемены климата их непременно порадовали бы. Как никак они занимали Полесье - страну болот, где влаги скорее в избытке, чем в недостатке. Стало теплее и суше? Значит, самое время пахать здесь и сеять. Но если мы правильно оценили их образ жизни и перед нами разбойники и речные пираты, то засуха, как подарок природы, а с ней и приближение к их рубежам державы сарматов, сыграли с днепровскими обитателями злую шутку. С одной стороны, царь Фарзой взял под свою опеку как Ольвию, так и нижнеднепровских скифов-пахарей. А ведь венеты именно им досаждали в наибольшей степени. С другой, кочевникам нужны были рабы, причём во множестве. Они помещали пленников в посёлки и превращали их в подневольных ремесленников. Некогда точно так же царские скифы поступили с земледельцами чернолесской культуры. Ныне, возвысившись, по их стопам пошли аланы царя Фарзоя. Участь Днепровской Венетии была предрешена. Засуха открыла дорогу степнякам на Север, в ранее недоступные им болотистые и лесные края. Одним ударом кочевники убивали сразу двух зайцев - избавляли своих подданных от надоедливых речных пиратов, уничтожив их гнездовья, и получали приток свежей рабочей силы.  Движение племён в середине I века нашей эры по М. Щукину
Первым на то, что поздние зарубинцы, жившие в южной зоне, оказались невольниками сармат обратил внимание Марк Щукин. Его ученики и последователи придумали специальный термин – "лютежское пленение", по имени одного из новых ремесленных центров на Среднем Днепре, для того, чтобы объяснить положение, в котором оказались потомки зарубинцев на Юге. Действительно, кочевники не могли обходиться без металлургов, кузнецов, плотников, кожевенных дел мастеров и представителей множества иных профессий. Кто-то должен был для них плавить железо, ковать мечи и доспехи, тачать сёдла и сбруи, обеспечивать их всем необходимым. Со времён скифов степнякам пришла в голову простая, но гениальная идея - угонять в полон оседлое население, отбирать среди них мастеров, сажать в специализированные посёлки, надзирать за ними, получая, таким образом, почти бесплатно всё, нужное для беспечного обитания. Если у свободных венетов в каждом селении был свой горн для получения железа, то в новую эпоху сарматского пленения только в одном Лютеже работало более пятнадцати горнов одновременно, железо при этом добывалось более высокого качества. В его обработке использовались самые современные технические приёмы. Венедские разбойники, таким образом, в одночасье превратились в рабов-мастеров. Надо сказать, что труд таких людей в древности был неимоверно тяжким. Тацит, описывая сходную участь одного из подневольных племён, замечает: "Часть податей на них, как на иноплеменников, налагают сарматы, часть - квады, а котины, что ещё унизительней, добывают к тому же железо".  Карта позднезарубинецких анклавов по А. Обломскому и Р. Терпиловскому:
1 - памятники типа Гриневичи-Велки 2 - зубрицкая культура 3 - памятники типа Марьяновки 4 - памятники типа Лютежа 5 - памятника типа Почеп 6 - памятники типа среднего слоя Тушемли 7 - памятники типа Картамышево-2 8 - памятники типа Терновки 9 - хопёрская группа памятников (типа Шапкино) 10 - памятники типа Грини Кочевники принудительно расселили потомков венедских разбойников по всей лесостепной полосе Скифского квадрата. Самой западной оказалась группа поселений в верховьях Припяти и Западного Буга, где бывшие венеты жили совместно с вандалами. Она названа археологами памятниками типа Гриневичи-Вельки. В верховьях Днестра бывшие обитатели Полесья оказались тоже перемешаны, но на этот раз не только с выходцами из пшеворского ареала, но ещё и с фракийцами, возможно, даже и с бастарнами. Древности, оставленные невольниками, согнанными с самых разных мест, археологи именуют Зубрицкими. На Южном Буге обитала схожая группа людей, но преимущественно, доставленная из страны скиров. Наиболее известны здесь поселения Марьяновка и могильник Рахны. В самих скирских пределах, на Киевщине, ремесленный центр был ещё основательней, это "пятно" получило уже знакомое нам название Лютеж. На Левом берегу Днепра, в верховьях Сейма, Псла, Ворсклы и на реке Орели находился ещё один ремесленный центр - Картамышево-2. Кроме пшеворских элементов здесь обнаружено присутствие юхновцев - геродотовских "черноодежников". Рядом, в верховьях Северского Донца и на Осколе находилась схожая группа памятников - Терновка-2. И далее всех к востоку, на реке Хопёр был ещё один центр - Шапкино. В основном там оказались выходцы из двух предыдущих районов, впрочем, и тут компанию пленным разбойникам составляли потомки восточных германцев. Главными поставщиками работников для сарматских господ стали, таким образом, полесские венеты и среднеднепровские скиры. Почти всё население этих двух пятен оказалось в "лютежском пленении". Этой участи, вероятно, избежала лишь та часть скиров, что смогла улизнуть от захватчиков, скрывшись от них в верховьях Десны. Здесь археологи обнаружили скопление поселений, получившее название Почеп. Но бежавшие сюда среднеднепровские венеды попали в страну юхновцев-"черноодежников" и основательно с ними породнились. Получилась культура равноблизкая и к зарубинской и к юхновской. Образно говоря, "скиры в чёрных плащах". Сообществу гирров на Верхнем Днепре повезло гораздо больше. Конечно, они тоже пострадали в результате сарматского натиска - им пришлось оставить все свои поселения и бросить родовые кладбища. Но, самое главное - свободу - они всё же сохранили. И хотя им довелось оказаться в глухих северных лесах рядом со штриховиками-невидимками или днепро-двинцами с их сомнительной славой каннибалов, вольные потомки оборотней и дунайских дезертиров сберегли прежние традиции венетов. Поэтому их культуру некоторые археологи отделяют от постзарубинского горизонта на Юге и считают продолжением классических зарубинских древностей. Невольники "лютежского пленения", живя рядом с иноплеменниками - товарищами по несчастью, и невдалеке от своих кочевых господ, постепенно впитывали многие черты восточных германцев и сарматов, их памятники уже почти не отличить от других провинциально-римских сообществ того времени. То есть, по терминологии историков, южные зарубинцы оказались в значительной степени "романизированы". Северные выходцы из днепровского братства, напротив, сталкиваясь с народами более дикими, чаще выступали скорее учителями и наставниками аборигенов, поэтому жизнь на их поселениях была куда ближе к днепровской вольнице Золотого века. Те из гирров, кто бежал на Северо-запад, вверх по течению Березины, встретился здесь и на реке Сож с племенами штриховой керамики. Совместно они основали ряд таких поселений как Кистени-Чичерск. Позже отсюда выйдет знаменитая группа Грини, сыгравшая важнейшую роль в сложении феномена славянства. В верховьях Днепра и Западной Двины возникли целые городища типа среднего слоя Тушемли. В них гирры обитали совместно с геродотовыми андрофагами - днепро-двинцами. Строительство городских стен доказывает, что эти люди были вполне свободны. В лесостепной полосе узникам "лютежского пленения" возводить укрепления вокруг своих посёлков не дозволялось. Где-то в северных лесах скрывались и гирры "в чистом виде". Их жилища пока археологами не обнаружены, но позже они будут участвовать в рождении первых славян, поэтому эту ещё не найденную культуру исследователи тем не менее уже назвали - Чаплин, по имени крупнейшего зарубинского могильника Верхнего Днепра. Северные разбойники старались держаться подальше от южной неволи. Как замечает Владимир Ерёменко: "Создаётся впечатление, что "классические" зарубинцы избегали общения со своими "романизированными" родственниками. Таким образом, начиная с I века нашей эры происходит наслоение зарубинецких традиций на местные культуры балтского и финно-угорского круга. Постзарубинецкое население приняло участие в этом процессе значительно позднее и в других условиях". С этим не поспоришь - свободные потомки венедских разбойников предпочитали жизнь среди жалких "феннов" каторге у сарматов рядом со своими бывшими собратьями. По крайней мере, археологи никак не могут обнаружить ни одного поселения в зоне между южными и северными наследниками зарубинского сообщества. От обширного бассейна Припяти до течения Сейма и далее к истокам Оки протянулось, с их точки зрения огромное "белое пятно" археологической невидимости. Возможно, что здесь лежала так называемая "полоса страха" или, как это порой именовали античные писатели "зона взаимной боязни", разделившая сарматское царство с его невольниками и шайки свободных венедов, по словам Тацита, "рыщущие ради грабежа по лесам и горам". Но быть может, дело ещё и в неуловимости последних. Ведь, как убеждают нас учёные, они раздробились на совсем крошечные коллективы, поселения стали совсем малы - "усадьбы одной-двух семей". Ценных вещей у лесных беглецов почти не было, место жительства они меняли довольно часто, а, значить, обнаружить подобные памятники оказалось не так-то легко. Поэтому пресловутое "белое пятно" расползлось не только в "зоне страха", если такая и была, но и на значительных пространствах лесной части Белоруссии и Западной России. Потомки днепровских разбойников с точки зрения науки снова стали преимущественно невидимками. |
загрузка...