Эпилог
|
В течение всего нескольких месяцев Уолл-стрит и мировая финансовая система изменились почти до неузнаваемости. Каждый из бывших инвестиционных банков "большой пятерки" потерпел крах, был продан или преобразован в холдинговую банковскую компанию. Два гиганта ипотечного кредитования и крупнейший в мире страховщик были поставлены под государственный контроль. А в начале октября одним росчерком президентского пера Федеральное казначейство и, как следствие, американские налогоплательщики стали владельцами части когда-то самых гордых финансовых учреждений страны — спасение, которое казалось немыслимым всего несколько месяцев назад.
Но перекачивание десятков миллиардов долларов из Вашингтона на Уолл-стрит не сразу положило конец хаосу на рынках. Вместо того чтобы восстановить доверие, спасение дало противоположный эффект: эмоции и воображение инвесторов — те, что Джон Мейнард Кейнс называл "жизнерадостностью", — сорвались с поводка. Даже после того, как президент Буш сделал TARP законом, Dow Jones Industrial Average упал еще на 37 %. Но были и другие последствия, которые оказали гораздо более сильное воздействие на психику американцев, чем непосредственно драмы, ежедневно разыгрывавшиеся на Уолл-стрит. После первых выплат по законопроекту возникли национальные дебаты о том, что волнения в финансовом секторе означают для будущего капитализма, о роли государства в экономике и о том, не изменилась ли эта роль навсегда. Через год осталось очень много проблем. Когда эта книга уходила в печать, хриплые протесты общественности вместе с предупреждениями о ползучем социализме поставили под сомнение роль государства не только на Уолл-стрит, но и в Детройте (после спасения банков правительство также выделило миллиарды долларов помощи двум автомобильным гигантам, General Motors и Chrysler, прошедшим реструктуризацию в арбитражном суде) и системе здравоохранения. Вашингтон также поставил надзирателя, известного как "царь выплат", для рассмотрения компенсаций в выкупленных банках. Неожиданным результатом новой федеральной активности стало то, что традиционные политические убеждения были поставлены с ног на голову, с президентом-республиканцем, оказавшимся в непривычной роли защитника ручного управления. "Государственное вмешательство не является государственным поглощением, — убеждал критиков президент Буш 17 октября 2008 года. — Его целью не является ослабление свободного рынка, это нужно именно для сохранения свободного рынка". Заявление Буша, казалось, подвело итог парадокса спасения, в котором его и последующая администрации решили, что свободный рынок должен стать чуть менее свободным, по крайней мере временно. В некотором отношении программа TARP Хэнка Полсона изначально пала жертвой собственного пиара. Хотя программа принципиально была попыткой стабилизировать финансовую систему, чтобы не стало еще хуже, законодателям и избирателям она была представлена как антикризисный план. Тем не менее, с точки зрения потребителей и владельцев малого бизнеса, кредитные рынки по-прежнему работают неправильно. После того как сотни миллиардов долларов ушли на спасение банков, многие американцы все еще не могут получить ипотеку или кредитную линию. Для них обещанное восстановление еще не началось. Даже с денежными вливаниями некоторые из крупнейших банков страны продолжали сбоить. Citigroup, гигантский американский финансовый институт, превратилась в то, что чиновники казначейства начали называть "Звезда смерти". В ноябре 2008 года они были вынуждены добавить еще 20 млрд долларов сверх первоначальных 25 млрд инвестиций TARP и согласились застраховать активы Citi на сотни миллиардов долларов. В феврале 2009-го правительство увеличило свою долю в банке с 8 до 36 %. Банк, который десять лет назад требовал дерегулирования, теперь более чем на треть принадлежал налогоплательщикам. Даже среди тех, кто продолжал верить в концепцию спасения, возникали вялые вопросы о том, насколько хорошо Вашингтон проявил себя, делая ставку на одну сделку. В начале 2009 года слияние Bank of America и Merrill Lynch стало предметом национальной дискуссии, когда Bank of America объявил, что нуждается в дополнительных 20 млрд долларов от правительства. Это стало тем, что Полсон объявил "ложкой дегтя в бочке меда". Когда позже выяснилось, что Merrill выплатил сотрудникам миллиарды долларов в виде премий непосредственно перед тем, как была закрыта сделка, общественное возмущение привело к ряду расследований и слушаний, которые сорвали покровы с частных переговоров, состоявшихся между правительством и финансовыми институтами страны. Продажа Merrill Lynch Bank of America в сентябре была представлена как способ спасти Merrill. Но за несколько месяцев, которые потребовались, чтобы закрыть сделку, торговые убытки Merrill раздулись, его бизнес по управлению активами ослаб, и фирме пришлось сделать дополнительные списания из-за ухудшения активов. Однако общественность не была проинформирована об этих нарастающих проблемах, и 5 декабря акционеры обеих компаний проголосовали за утверждение сделки на отдельных собраниях. За кулисами Кен Льюис пригрозил выйти из сделки, но Полсон и Бернанке поставили его перед выбором: завершить сделку или потерять работу. Поскольку детали драмы просочились наружу, Джон Тейн стал жертвой, Кен Льюис уволил его в его собственном кабинете. Вскоре он сменил образ героя, который спас Merrill, на роль источника собственных бед. Несмотря на признаки того, что Bank of America было известно о проблемах компании, он решил не раскрывать их. Тейн был подвергнут дополнительной критике, когда выяснилось, что он просил у совета Merrill 40 млн долларов бонуса. "Это смешно!" — крикнул Джон Финнеган, директор Merrill, который был на компенсационном комитете, когда представитель отдела кадров огласил запрос. Тейн заявил, что ничего не знал об этом, и к тому времени, как дискуссия о его компенсации достигла совета, он снял все запросы на получение бонуса. Но нигде общественная реакция не была более тяжелой, чем реакция на события, связанные с American International Group. AIG стала еще большим бременем, чем ожидалось. Первоначальные 85 млрд долларов налогоплательщиков в конечном итоге выросли до более чем 180 млрд государственной помощи. Начальный кредит Гайтнера AIG, который, по его словам, был полностью обеспечен залогом, оказался не более разумной инвестицией, чем ссуда ипотечного кредитора семье с плохой кредитной историей без надежды когда-либо вернуть деньги. Теперь, когда налогоплательщики стали владельцами AIG, законодатели громко жаловались на 440 тыс. долларов, потраченных на отдых независимых страховых агентов на курорте St. Regis Monarch Beach в Дана-Пойнт, Калифорния, и 86 тыс. на выезд на охоту за куропатками в английской сельской местности. Но наибольший гнев вызвали отчеты о миллионах долларов премий руководителям AIG — протестующие осадили штаб-квартиру и дома сотрудников. Президент Обама вопрошал: "Как они могут оправдать это безобразие перед налогоплательщиками, которые держат компанию на плаву?" А Джим Крамер в своей телевизионной программе разглагольствовал: "Мы должны преследовать их в супермаркете, мы должны преследовать их на стадионе, мы должны преследовать их везде, где они появятся". Критику вызвали и соображения о том, как продолжать вести бизнес: должны ли решения о том, как компания тратит свои деньги, приниматься, ориентируясь на общественное мнение или с целью получения прибыли? Эдвард Лидди, новый генеральный директор AIG, так и не смог стать слугой двух господ и покинул компанию через и месяцев после присоединения к ней. Существовал также вопрос, как именно были использованы деньги, потраченные на спасение AIG. Более четверти средств сразу покинули компанию и пошли прямо на счета международных финансовых институтов, таких как Goldman Sachs, Merrill Lynch и Deutsche Bank, — компания задолжала им по кредитным дефолтным свопам, которые AIG продала через их участие в программе кредитования ценными бумагами. В определенной степени эти выплаты только укрепили аргументы критиков, осуждавших действия Полсона как спасение Уолл-стрит для Уолл-стрит. (Не помогло и то, что иностранные банки получили некоторую косвенную помощь, даже если иностранные правительства не способствовали плану спасения.) Поскольку крупнейшим получателем платежей AIG был Goldman Sachs, получивший 12,9 млрд долларов, основной гнев перекинулся на него — по мере распространения теорий о том, что фирма, возможно, тайно воспользовалась связями с Полсоном и казначейством, набитым выходцами из Goldman. В частности, из-за связи Goldman с AIG некоторые предположили, что это стало причиной того, что казначейство — или то, что люди начали называть "правительство Sachs", — избрало для спасения страхового гиганта, а не Lehman. Goldman оспорил, что выиграл от спасения AIG, утверждая, что долг страховой компании перед ним был "всегда полностью обеспечен и хеджирован". Справедливости ради надо отметить: создается впечатление, что именно так и было, несмотря на сохраняющиеся слухи об обратном. И сумма в 12,9 млрд долларов не совсем корректна. 4,8 млрд были переведены в Goldman в обмен на ценные бумаги, которыми он владел. Это не значит, что Goldman не был заинтересован в спасении AIG, но факты немного сложнее, чем те, что представлены в СМИ. Новостники цитировали друг друга и пропустили основополагающую новость: сам Полсон имел мало общего со спасением AIG, которое скорее было организовано Гайтнером (и исполнялось, в частности, Дэном Джестером из казначейства). Это часто остается незамеченным, но Гайтнер по самой своей природе является таким же активным переговорщиком, как и Полсон, если не больше, что продемонстрировано в этой книге и в последующей политике Гайтнера в качестве секретаря казначейства. Тем не менее возникали все новые и все более сложные теории заговора. "Является ли Goldman Злом?" — вопрошал с обложки New York. Писатель Мэтт Таибби предложил ставшую популярной метафору, описывая Goldman в Rolling Stone как "гигантского кальмара-вампира, сидящего на лице человечества и неустанно высасывающего кровь отовсюду, где пахнет деньгами". Через несколько месяцев после запуска TARP Goldman сообщил о прибыли в 5,2 млрд долларов за первое полугодие 2009 года. В июне фирма возвратила 10 млрд TARP, а в июле заплатила 1,1 млрд, чтобы выкупить гарантии, выданные правительству как часть вливания TARP. Для Goldman даже в качестве банковской холдинговой компании это означало возвращение к обычному бизнесу. Вопрос об успехе Goldman, который можно было задать и в отношении других фирм, заключается в следующем: как должны реагировать регуляторы на продолжающееся принятие риска, который генерирует огромные прибыли, когда правительство и налогоплательщики обеспечивают неявную, если не прямую, гарантию бизнеса? Действительно, во втором квартале 2009 года VaR Goldman, или капитал, подверженный риску в любой день, поднялся до рекордно высокого уровня в 245 млн. (Годом ранее этот показатель составлял 184 млн.) Операции Goldman до сих пор окупались, но что, если бы он поставил не на тех? Хорошо это или плохо, Goldman, как и другие крупнейшие финансовые учреждения страны, остается слишком большим, чтобы рухнуть. Можно ли было избежать финансового кризиса? Это вопрос на 1,1 трлн долларов — цена спасения до сего дня. Ответ на этот вопрос — возможно. Но упреждающий удар, вероятно, должен был быть нанесен задолго до того, как Генри Полсона привели к присяге в качестве министра финансов весной 2006 года. Ростки бедствия взошли годами ранее с такими мерами, как дерегулирование банков в конце 1990-х, толчок к увеличению доли жилья в собственности, который поощрял либеральные нормы ипотеки, исторически низкие процентные ставки, которые создали пузырь ликвидности, а также система компенсации на Уолл-стрит, поощряющая краткосрочные риски. Все это вызвало идеальный шторм. К тому моменту, когда появились первые признаки кредитного кризиса, было, вероятно, уже слишком поздно, чтобы предотвратить крах. Массивная коррекция была неизбежна. Тем не менее имеет смысл спросить, могли ли быть приняты какие-то меры даже на этом позднем этапе, чтобы минимизировать ущерб. Хэнк Полсон, в конце концов, предсказывал проблемы на рынках с первых лет работы в администрации Буша. Кроме того, в качестве председателя Федерального резервного банка Нью-Йорка Тим Гайтнер также предупреждал, что в течение многих лет взаимосвязанность мировых финансовых рынков может сделать их более уязвимыми для паники. Должны ли были эти люди сделать большее для подготовки к кризису? К его чести, Полсон в течение нескольких месяцев открыто говорил о получении правительством полномочий для "свертывания" инвестиционных банков. Однако он никогда не делал такого запроса непосредственно в Конгресс, и, даже если бы он его сделал, сомнительно, что запрос мог бы пройти. Печальная реальность такова, что Вашингтон обычно имеет тенденцию не замечать многого, пока настоящий кризис не грянет. Это, конечно, вызывает более острый вопрос: раз уж кризис был неизбежен, реакция правительства смягчила или усугубила его? Стоит отметить, что, если бы правительство стояло в стороне и ничего не делало во время парада финансовых гигантов, подающих заявления о банкротстве, результатом стал бы катаклизм на рынке гораздо хуже того, который действительно имел место. С другой стороны, нельзя отрицать, что федеральные чиновники, в том числе Полсон, Бернанке и Гайтнер, способствовали рыночным потрясениям рядом противоречивых решений. Они предложили защиту для Bear Stearns и гарантировали Fannie Мае и Freddie Mac, но позволили Lehman обанкротиться по главе и только для того, чтобы вскоре после этого спасти AIG. В чем закономерность? Какие были правила? Казалось, правил не было, и, когда инвесторы в замешательстве задавались вопросом, будет ли спасена данная конкретная фирма, позволят ей обанкротиться или она будет даже национализирована, — неудивительно, что они начинали паниковать. Тим Гайтнер признал это в феврале 2009 года, заявив, что "чрезвычайные меры, призванные обеспечить доверие и уверенность, слишком часто усугубляют общественное беспокойство и неуверенность инвесторов". Конечно, есть много людей на Уолл-стрит и в других местах, которые по сей день утверждают, что решение правительства позволить Lehman обанкротиться было серьезной ошибкой. "В день, когда Lehman пошел по главе 11, — сказал Алан Блиндер, экономист и бывший вице-председатель Федрезерва, — все и развалилось". То, что Lehman не был сохранен, было трагедией во всех отношениях — не потому, что фирма заслужила спасение, но из-за ущерба, который в конечном счете ее банкротство нанесло рынку и мировой экономике. Возможно, экономика рухнула бы так или иначе, но банкротство Lehman явно ускорило ее распад. Ричард Фулд, несомненно, делал ошибки — некоторые из-за лояльности, некоторые из высокомерия, некоторые, возможно, по наивности. Но в отличие от многих персонажей этой драмы, чьим основным мотивом было спасти себя, Фулд, по-видимому, в меньшей степени руководствовался жадностью, чем желанием сохранить фирму, которую любил. Как бывший трейдер, чья карьера была заполнена огромным количеством предсмертных ситуаций и откатов, он по-прежнему был уверен, что сможет пережить и этот кризис. Несмотря на противоположные заявления, в том, как он подошел к дилемме Lehman, Полсон, похоже, учитывал последствия общественного резонанса по поводу еще одного спасения Уолл-стрит. Один человек, участвовавший в работе правительства в те выходные, разоткровенничавшись, сказал мне: тот факт, что правительство Великобритании сообщило, что столкнется с большими трудностями, чтобы одобрить сделку с Barclays, был "на самом деле странным стечением обстоятельств": "Нас бы привлекли к ответственности, если бы мы выручили Lehman". Хотя задним числом ясно, что федеральное правительство должно было предпринять какие-то действия, чтобы поддержать Lehman, учитывая помощь, которую оно было готово предложить остальным компаниям отрасли, как только те столкнулась с бедствием. Верно также и то, что у федерального правительства не было отлаженной системы для свертывания инвестиционного банка, которому грозил крах. Полсон, Гайтнер и Бернанке были вынуждены прибегнуть к тому, что профессор Саймон Джонсон назвал "политикой сделки". Но сделки в отличие от правил должны быть импровизированными. И поспешные сделки имеют тенденцию по самой своей природе быть несовершенными. Сделки, совершенные в бессонные сессии в Федеральном резервном банке Нью-Йорка или в казначействе, были порождены моментом. Это осталось незамеченным, но на самом деле панику, быстро распространившуюся по миру, вызвала не судьба американского крыла Lehman Brothers. К его чести, Федрезерв мудро разрешил брокерско-дилерскому отделению Lehman оставаться открытым после того, как материнская компания подала на банкротство, что позволило достаточно спокойно провести ликвидацию сделок в США. Однако за пределами страны было столпотворение. Правила Соединенного Королевства и Японии вынудили закрыть брокерские подразделения Lehman, что заморозило миллиардные активы, принадлежащие инвесторам не только за рубежом, но и в США. Многие хедж-фонды внезапно остались без денег, что вынудило их продавать активы для удовлетворения маржи. Это толкнуло цены активов вниз, что вызвало еще больше продаж. Вашингтон был не готов к побочным эффектам, поскольку политики, казалось, забыли рассмотреть международные последствия своих действий — упущение, которое дает сильный аргумент более эффективной глобальной координации финансового регулирования. Впоследствии Полсону, пытавшемуся защитить свои решения, удалось замутить воду, периодически пересматривая причины, по которым не сохранили Lehman. 4 января 2009 года в обзорной статье New York Times Майкл Льюис и Дэвид Эйнхорн писали: "Сначала казначейство и Федрезерв утверждали, что позволили Lehman обанкротиться, чтобы дать понять, что не все опрометчиво управляемые фирмы Уолл-стрит получают государственные гарантии. Но затем, когда начался хаос и люди стали говорить, что позволить Lehman обанкротиться было глупо, они изменили историю и принялись утверждать, что им не хватало юридических полномочий, чтобы спасти фирму". Как только сделка Barclays провалилась, стало ясно, что у правительства США действительно не было инструментов регулирования, чтобы спасти Lehman. В отличие от ситуации Bear Steams, в которой JP Morgan использовался в качестве средства, чтобы направить чрезвычайные кредиты в Bear, не было финансового учреждения, способного выступать в качестве канала для государственных кредитов Lehman. Так как Федрезерв уже определил, что у Lehman не было достаточного обеспечения, под которое можно было бы заимствовать как автономной фирме, вариантов фактически не оставалось. Тем не менее эти факты не объясняют, почему Полсон и правительство США не сделали большего за столом переговоров, чтобы сохранить Barclays. В серии суетливых телефонных разговоров с британскими регулирующими органами утром в воскресенье, 14 сентября 2008 года, ни Полсон, ни Гайтнер не предлагали, чтобы правительство субсидировало ставку Barclays, помогая уменьшить риск фирмы и, возможно, смягчая проблемы осторожных политиков Великобритании. По мнению Полсона, регуляторы Barclays в Великобритании никогда не одобрили бы сделку по Lehman за 12 часов — время, за которое, как он считал, сделка должна была состояться. С этой точки зрения дальнейшие переговоры были только тратой драгоценного времени. Полсон может быть прав в своих выводах, но вполне законно спросить, не перекрыл ли он кислород слишком рано. Спор, вероятно, не прекратится — была решительность Полсона на протяжении всего кризиса благом или злом. Аргументом может быть также и то, что любой другой человек в положении Полсона — в теряющей популярность администрации, — возможно, просто бы впал в ступор и ничего не сделал. Нельзя утверждать, что он не работал достаточно решительно. А год спустя оказалось, что многие шаги, которые он предпринял в разгар кризиса, заложили основу для стабилизации рынка, плоды которой пожинают администрация Обамы, Гайтнер и Бернанке. На сегодняшний день многие крупнейшие банки, которые принимали средства TARP, вернули их, налогоплательщики получили 4 млрд долларов прибыли. Но это не учитывает сотен миллионов долларов, направленных в компании типа AIG, Citigroup и других, которые никогда не смогут вернуть деньги. Барни Фрэнк прекрасно сформулировал дилемму, которая, скорее всего, будет преследовать Полсона, когда историки попытаются судить о его эффективности. "Проблема в политике заключается в следующем: вы не получаете благодарности за предотвращение бедствия, — сказал он. — Выйти к избирателям и сказать: "Ребята, ситуация и правда хреновая, но знаете что? Если бы не я, она была бы еще хреновей" — это не может быть платформой того, кто хочет остаться в истории". Попытаться понять, как развивались события сентября 2008 года, конечно, важно, но только если прошлое используется, чтобы помочь укрепить систему и защитить ее от будущих кризисов. У Вашингтона теперь есть редкая возможность изучить и провести реформы основных структур регулирования, но, кажется, есть и опасность, что эта возникающая раз в поколение возможность будет упущена. Если эти правила не изменятся радикально, включая более жесткие ограничения на долю заемного капитала в крупных финансовых институтах, ограничения на структуру выплат, которые поощряют безответственные риски, и борьбу с "питающимися слухами" и манипуляциями на рынках акций и производных, то по-прежнему будут существовать фирмы, которые являются слишком большими, чтобы рухнуть. И когда следующий пузырь неизбежно лопнет, все повторится. Финансовой индустрии всегда предназначалось быть чем-то вроде невидимой закулисной поддержки для экономики в целом, помогая новым предприятиям оторваться от земли, а зрелым компаниям — адаптироваться и расширяться. Однако в годы, предшествовавшие кризису, финансовый сектор сам стал игроком на сцене. Целью Уолл-стрит стало генерировать прибыль для себя, а не для клиентов. Когда эта книга ушла в печать, несколько предложений, которые были введены, чтобы вернуть финансовую систему на место и обуздать риск, казались нерешительными и половинчатыми. С облегчением подумав, что худшее позади, администрации Обамы, похоже, переключилась на другие приоритеты. Между тем Уолл-стрит, согбенная, но не сломленная, находится в поисках новых прибылей. Хищническое инвестирование снова в моде, каждый собирает средства в ожидании краха коммерческой недвижимости и сделок, попадающихся один раз в жизни. Возможно, самое тревожное — то, что эго все еще заправляет на Уолл-стрит. Хотя финансовый кризис уничтожал карьеры и репутации и оставил много ран, остались и выжившие, которым удалось отойти от края пропасти с подлинным чувством неуязвимости. А вот подлинное чувство смирения все еще отсутствует. В конце концов, как, надеюсь, показала эта закулисная быль, будь то фирма или вся система, которая является слишком большой, чтобы рухнуть, она имеет столько же общего с людьми, которые работают в ней или регулируют ее, сколько и с политикой или официальными правилами. То, что произошло, будут изучать долгие годы, а возможно, этим продолжит заниматься и новое поколение банкиров и регуляторов, столкнувшееся со схожими проблемами. Когда дебаты после выкупа были еще в разгаре, Джейми Даймон послал Хэнку Полсону записку с цитатой из речи "Гражданство в республике", с которой президент Теодор Рузвельт выступил в Сорбонне в апреле 1910 года: Не критика имеет значение, не человек, который указывает на то, как спотыкается сильный, и на то, как исполнитель мог бы сделать лучше. Заслуга принадлежит человеку, находящемуся на арене, чье лицо в пыли, поту и крови, кто рвется в бой, ошибается и не останавливается, кто поднимается снова и снова, потому что не бывает усилий без ошибок и неудач; человеку, который обладает огромным энтузиазмом и самоотдачей, который всего себя посвящает достойному делу; человеку, который в лучшем случае познает счастье достижения цели, а в худшем, даже если он потерпит неудачу, он потерпит ее в бою; человеку, который никогда не окажется в одном ряду с робкими душами, не знающими ни побед, ни поражений... Выбор этой цитаты был примечателен для Даймона. Хотя слова Рузвельта описывали героя, они не давали однозначного ответа на вопрос, добьется ли герой успеха или потерпит неудачу. Так же обстоит дело с Полсоном, Гайтнером, Бернанке и десятками государственных и частных деятелей, которые участвовали в этой драме. История рассудит, насколько у них получилось, когда они были "на арене". |
загрузка...