Начало XV столетия католичество встретило, находясь в глубочайшем нравственном и политическом кризисе. В мире одновременно было два папы: один в Риме, другой в Авиньоне. Невозможно было отличить папу от антипапы, взаимно обрушивающих друг на друга громы проклятий и молнии отлучений, к великому смущению и крайнему соблазну вконец запутавшейся паствы. В 1410 году папу Александра V сменил Иоанн XXIII. Именно он и выступил рьяным противником выдающегося чешского мыслителя Яна Гуса.
Ян Гус был идеологом ранней реформации, в его сочинениях борьба за национальные интересы переплеталась с резким обличением пороков духовенства, требованием ликвидации церковной десятины, осуждением продажи духовных должностей, выступлением против германского патрициата в чешских городах и немецкого засилья в Пражском университете.
Проповеди Гуса получили широкий резонанс далеко за пределами его родины. Иоанн XXIII отлучил Гуса от церкви, но тот не смирился. Помимо народной поддержки, Гус мог рассчитывать на содействие чешского короля Вацлава V, находившегося в серьезном конфликте с духовенством в своих владениях. Тогда, не ограничившись повторным отлучением Гуса, Иоанн XXIII наложил на Прагу интердикт (запрещение совершать богослужение и религиозные обряды).
Ян Гус. Гравюра XVI в.
В 1414 году в Констанце по настоянию германского императора Сигизмунда и других монархов собрался новый церковный Собор, чтобы покончить с расколом. Собор проявил полную солидарность с Иоанном – в отношении к Яну Гусу и его проповеди.
Собор потребовал, чтобы Гус явился в Констанц для изложения своих убеждений. Проповедник отправился в путь, отлично понимая, что идет почти на верную гибель. Гус считал жизнь не слишком дорогой платой за возможность широкого распространения своих взглядов. Однако именно этого и решили не допустить его враги. По прибытии в город он немедленно был схвачен и заключен в сырое зловонное подземелье доминиканского монастыря. Сигизмунд сначала выразил резкий протест против ареста Гуса, но он не собирался всерьез ссориться с руководителями Собора. Более того, Сигизмунд отказался освободить Гуса, когда контроль над тюрьмой перешел в его руки.
Как обычно бывало при таких разбирательствах, Гуса изнуряли непрерывными предварительными допросами. 5 июня 1415 года начался процесс, судьями выступали сами участники собора. Подсудимому не давали возражать против выдвинутых обвинений, заглушали его слова воплями: «Говори только "да" или "нет"», а когда Гус наконец отказался отвечать в таких условиях, это было сочтено признанием в ереси.
Зрелище носило столь недостойный характер, что смутило даже Сигизмунда, который изъявил желание в дальнейшем лично присутствовать на суде. Следующее заседание назначили на утро 7 июня, но отложили из-за неожиданного события – почти полного солнечного затмения, вызвавшего немало суеверных толков и опасений. Слушание дела возобновилось во второй половине дня. Гусу вменялось в вину даже непослушание папе Иоанну XXIII. На замечание Гуса, что это был вор и разбойник, последовал ответ самого императора: нет, это был законный папа, хотя и низложенный за различные преступные действия.
Собор и император стремились добиться от Гуса отречения от его учения, угрожая мучительной казнью. «Какими глазами, – отвечал Гус, – взгляну я на небо, как подниму взор на все многолюдство народа, если по вине моей слабости поколеблются их убеждения? Могу ли я ввести в соблазн столько душ, которым я проповедовал?»
Сигизмунд I, пытаясь-таки спасти Гуса, послал к нему четырех епископов вместе с Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Они были близкими друзьями Гуса, но они не стали уговаривать его совершить предательство по отношению к собственным взглядам. Напротив, Ян из Хлума сказал:
«Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены, но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот Собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из Закона Божьего».
В ответ Гус заплакал и тихо ответил:
«Пан Ян, знай твердо – если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против Закона Божьего и Святой Церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого. Бог свидетель!»
Гус не отрекся, и семь епископов совершили над ним обряд лишения священнического сана, после чего передали для казни в руки светских властей.
Один из друзей осужденного реформатора, некий Петр из Младоневиц оставил подробное свидетельство о последнем дне жизни Гуса, озаглавленное «Страсти магистра Яна Гуса»:
«Идя на смерть, он говорил тем, кто шел рядом, чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных врагов: «Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до сего времени не дали».
...И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и, руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом «В руки Твоя, Господи, вручаю душу свою» неоднократно прочитал громко и радостно, так что стоящие рядом хорошо его слышать могли.
Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский луг...
Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: «Мы не знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим – святые слова говорит он и молится». Иные же сказали: «Поистине хорошо было бы дать ему исповедника». А один священник, сидя на коне в зеленом кафтане, красною тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: «Негоже слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!»
Преклонив колени, Гус продолжал молиться и только усмехнулся, когда с его головы упала позорная бумажная корона...
Восстав от места сего по приказу палачей, высоким и ясным голосом, так что хорошо слышен был, так стал молиться:
«Господи Иисусе Христе, готов я с любовью и покорностью принять сию жестокую и ужасную смерть за светлое твое Писание и за то, что проповедовал святое слово твое; прости же, прошу, всем врагам моим!» Тотчас его вокруг стали водить, а он увещевал их и всех просил не думать, будто он проповедовал, учил или придерживался какой-либо из тех ересей, что ему ложно приписывали. Еще просил дать ему говорить с тюремщиками его. И когда они приступили к нему, он благодарил их, говоря: «Спасибо вам, мои милые братья, за все доброе, что вы мне сделали, ибо были вы не только стражами моими, но и милыми братьями. И знайте, уповаю на Спасителя своего во имя же Его святого закона, хочу с любовию смерть сию принять, что с Ним буду царствовать». Так по-немецки сказал он им.
Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в шести или семи местах: в первом – у щиколоток, во втором – под коленями, в третьем – над коленями, в четвертом – над чреслами, в пятом – у поясницы, в шестом – у пояса, в седьмом – под мышками, а руки связали сзади; кол же, с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали:
«Поверните его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!» И сделали так. Затем за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло.
И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же отвечал высоким и ясным голосом: «Бог свидетель, никогда я не учил тому и не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается. Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и проповедовал, которой учил я, взяв ее из Закона Божьего и толкований святых докторов, готов с веселием умереть ныне...»
Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши и отъехали в сторону. И палачи его тотчас подожгли. И магистр Ян гласом великим запел: «Христос, сын Бога живаго, помилуй нас!»
А когда он пел: «Иже родился от Девы Марии», – поднялся ветер и бросил ему пламя в лицо.
Когда же вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и, обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на этом вертеле, еще и палкой били.
Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем навеки – поскольку это в их силах – изгладить из сердец, ему верных».
Однако не так-то просто было уничтожить идеи Гуса. Эти идеи стали боевой программой мощного народного движения в Чехии, которое в течение двух десятилетий победоносно отражало натиск церковной и светской реакции.
|