Глава 18. Столкновение полушарий

Популяционный переворот, произошедший в результате столк­новения между обществами Старого и Нового Света, стал самым масштабным за последние тринадцать тысяч лет. Его наиболее драматическим и переломным моментом, как мы видели в главе 3, был захват в плен инкского императора Атауальпы — триумф небольшого отряда испанцев под командованием Писарро над верховным правителем крупнейшего, богатейшего, самого многонаселенного, самого политически и технологиче­ски развитого государства доколумбовой Америки. Символиче­ское значение этого события для европейского завоевания Нового Света связано с тем, что набор факторов, обусловивших успех Писарро, проявил себя и во всех остальных случаях покорения европейцами коренных обществ Америки. Вернемся теперь к этому великому столкновению полушарий и попробуем применить знания, полученные нами в предшествующих главах. Основной вопрос, на который мы должны дать ответ, звучит так: «Почему именно европейцы вторглись на территорию коренных американцев и оккупировали ее, а не наоборот?» За точку отсчета мы возьмем сравнение евразийских и американских обществ в историческом срезе 1492 г. — года «открытия» Колумбом Америки.

Начнем наше сравнение с сельского хозяйства, главного фактора, определяющего размер человеческой популяции в регионе и сложность ее социального устройства, — а значит, одного из исходных факторов успешности завоевания. Разительнее всего американское производство продовольствия отличалось от евразийского к сфере животноводства. Тринадцать крупных видов домашних животных Евразии, как мы знаем из главы 9, стали для ее жителей главным источником животного белка (молока и мяса), шерсти, кож, основным способом сухопутной транспортировки грузов и людей, незаменимым орудием войны, а также — как тягловая сила на полях и производитель навоза — огромным подспорьем для земледелия. Помимо этого, до начала активного применения водяных и ветряных мельниц в Средние века, крупные млекопитающие Евразии были важнейшим, наряду с мускульной силой человека, источником энергии для «промышленных» нужд, в частности для вращения мельничных жерновов или механического подъема воды. В Америке дело обстояло иначе: на обоих ее континентах имелся только один вид одомашненных крупных млекопитающих — лама/альпака, — ареал которого был ограничен небольшой территорией в Андах и прилегающим участком перуанского побережья. Хотя это животное давало людям мясо, шерсть, кожу и перевозило на себе грузы, они не пили его молоко, не ездили на нем верхом, не впрягали его ни в повозку, ни в плуг и никогда не использовали как источник энергии или средство войны.

Эта колоссальная разница между евразийскими и коренными американскими обществами возникла главным образом как результат вымирания (истребления?) в позднем плейстоцене большинства существовавших в Северной и Южной Америке крупных видов диких млекопитающих. Можно представить себе, как сложилась бы история, если бы этого вымирания не произошло. Когда Кортес с потрепанным отрядом авантюристов высадился на мексиканский берег в 1519 г., его могла бы смести многотысячная ацтекская кавалерия — верхом на самостоятельно одомашненных лошадях американского происхождения. Вместо ацтеков, массово гибнущих от оспы, печальная участь могла ждать испанцев — их косили бы американские инфекции, подхваченные у наследственно устойчивых к этим инфекциям ацтеков. Американские цивилизации, опирающиеся на мощь домашних животных, могли бы посылать собственных конквистадоров разорять Европу. Но всем этим гипотетическим сценариям не было суждено сбыться — из-за произошедшего тысячи лет назад вымирания крупных млекопитающих.

Вследствие этого эпохального события в Евразии осталось намного больше диких кандидатов на доместикацию, чем в обеих Америках. Поскольку большинство претендентов так и не становятся доместикатами, отсеиваясь по любой из полудюжины причин, в конечном итоге в Евразии появились 13 крупных видов домашних млекопитающих, а в Америке — только один, причем на ограниченной территории. В обоих полушариях были также одомашнены птицы и мелкие млекопитающие: в Америке — индейка, морская свинка, мускусная утка (локально) и собака (более широко); в Евразии — курица, гусь, утка, кошка, собака, кролик, медоносная пчела, тутовый шелкопряд и некоторые другие. Однако значение всех этих видов мелких домашних животных на порядки уступало значению крупных видов.

Евразия и Америка отличались друг от друга и в отношении производства растительной пищи, хотя это различие не было таким колоссальным, как в случае с домашними животными. В Евразии к 1492 г. земледелие практиковалось очень широко. К немногим охотничье-собирательским популяциям континента относились айны на севере Японии, народы Сибири, не разводившие северных оленей, и мелкие группы, разбросанные по лесам Индии и тропической Юго-Восточной Азии, которые поддерживали обменные отношения с соседями-земледельцами. Некоторые другие евразийские народы, главным образом скотоводы Центральной Азии и саамские (лопарские) и самодийские оленеводы Арктики, имели домашних животных, но почти или совсем не практиковали земледелия. За редким исключением все остальные евразийские общества занимались выращиванием как животных, так и культурный растений.

В Америке земледелие тоже было достаточно распространено, однако здесь охотники-собиратели занимали бо§льшую долю территории, чем в Евразии. В число регионов обеих Америк, где отсутствовало производство продовольствия, входили весь север Северной Америки и юг Южной, канадская часть Великих равнин и весь запад Северной Америки, за исключением небольших районов на юго-западе США, где практиковалось ирригационное земледелие. Поразительно, но среди не используемых под производство продовольствия территорий доколумбовой Америки были и те, которые в дальнейшем, после прибытия европейцев, стали считаться самыми продуктивными пахотными и пастбищными землями обоих континентов: тихоокеанские штаты США, канадский пшеничный пояс, аргентинская пампа, зона средиземноморского климата на территории Чили. Тогдашнее отсутствие сельского хозяйства на этих землях объяснялось исключительно отсутствием местных диких растений и животных, которые были бы пригодны для доместикации, а также географическими и экологическим барьерами, которые перекрывали путь миграции растительных и (немногочисленных) животных доместикатов из других областей. Причем реализовать аграрный потенциал этих земель смогли не только европейские колонисты, но местами и сами коренные американцы — после того, как европейцы завезли подходящих домашних животных и подходящие культуры. К примеру, аборигены некоторых районов Великих равнин, запада США и аргентинской пампы заработали репутацию блестящих наездников, а кое-где — умелых скотоводов и овцеводов. Хотя сегодня равнинные воины-всадники, навахские овцеводы и ткачи являются неотъемлемой частью образа американских индейцев в глазах американских белых, условия для возникновения этих феноменов созрели лишь после 1492 г. На этих примерах мы можем наглядно убедиться, что единственным препятствием для независимого зарождения производства продовольствия во множестве регионов Америки было отсутствие самих домашних животных и культурных растений.

В тех областях доколумбовой Америки, где все-таки возникло земледелие, оно проигрывало евразийскому по пяти важным параметрам: почти повсеместная зависимость от бедной белком кукурузы — в отличие от разнообразных и богатых белком хлебных злаков Евразии; способ высаживания семян — по отдельности, вместо засевания горстями вразброс; способ вспашки — вручную, вместо вспашки с помощью плуга и тягловых животных, благодаря которым один человек способен обрабатывать гораздо большую площадь и может возделывать плодородные, но жесткие и неподатливые почвы (например, целину североамериканских Великих равнин); отсутствие удобрения в виде навоза домашних животных; наконец, необходимость полагаться лишь на человеческую мускульную энергию для выполнения таких сельскохозяйственных задач, как молотьба, помол и орошение. Эти особенности земледелия доколумбовой Америки дают все основания предполагать, что в пересчете на количество калорий и белка на единицу труда его эффективность в 1492 г. в среднем уступала эффективности земледелия Евразии.

Разница между характером производства продовольствия составляет главную исходную причину неравенства между обществами Евразии и доколумбовой Америки. Если перечислять обусловленные этой причиной непосредственные факторы завоевания, наиболее важными будут преимущества в четырех аспектах: болезнетворные микробы, технологии, политическая организация и письменность. Из этих четырех самую прямую зависимость от характера производства продовольствия имеют микробы. Инфекционные болезни были регулярным явлением в скученных евразийских обществах, и, как следствие, многие евразийские народы выработали к ним иммунитет или врожденную устойчивость. Между тем к этим болезням относились все главные убийцы человечества: оспа, корь, грипп, чума, туберкулез, сыпной тиф, холера, малярия и т. д. Этому зловещему списку, насколько нам точно известно, общества доколумбовой Америки могли противопоставить только одно — группу болезней скученности, которые вызываются несифилитическими трепонемами. (Как уже было сказано в главе 11, имеет сифилис евразийское или американское происхождение, до сих пор не установлено, а утверждение о том, что в доколумбовой Америке присутствовал человеческий туберкулез, я считаю недоказанным.)

Парадоксальным образом межконтинентальный диспаритет по количеству болезнетворных возбудителей был прямым следствием диспаритета по количеству хозяйственных животных. Большинство микробов, ответственных за инфекционные заболевания в скученных человеческих обществах, эволюционировали из очень похожих микробов, вызывающих инфекционные заболевания домашних животных, с которыми производители продовольствия находятся в тесном контакте вот уже около десяти тысяч лет. В Евразии было много домашних животных и соответственно появилось много таких микробов; в Америке было плохо и с тем и с другим. Ограниченность болезнетворного арсенала у американских народов объясняется еще и тем, что оседлые поселения — идеальный питомник для эпидемических заболеваний — возникли у них на тысячи лет позже, чем в Евразии; кроме того, три региона Нового Света с поселениями городского типа (Анды, Мезоамерика и юго-восток США) никогда не были объединены сетью активного и массового торгового обмена, похожей на ту, по которой чума и, возможно, оспа когда-то прибыли из Азии в Европу. Как результат, даже малярия и желтая лихорадка, инфекционные заболевания, позднее ставшие главным препятствием на пути европейской колонизации американских тропиков и долго срывавшие все попытки построить Панамский канал, имели совсем не американское происхождение — их вызывали тропические микробы Старого Света, завезенные в Америку европейцами.

Наряду с микробами, почти столь же значимым ближайшим фактором европейского завоевания обеих Америк являлся разрыв в технологическом развитии — в конечном счете объяснявшийся тем, что Евразия имела более продолжительную историю сельскохозяйственных обществ с высокой популяционной плотностью, хозяйственной специализацией и политической централизацией, активно взаимодействующих и конкурирующих друг с другом. Этот разрыв имел пять основных параметров.

Во-первых, в 1492 г. все достаточно сложные евразийские общества были знакомы с металлургией — металлы (изначально медь, затем бронза и, наконец, железо) применялись для изготовления орудий труда в Евразии уже давно. Напротив, все коренные общества Америки — несмотря на то, что в Андах и еще кое-где делали украшения из меди, серебра, золота и их сплавов, — продолжали в массе пользоваться каменными, деревянными и костяными орудиями, и лишь в некоторых местах ограниченно применялись орудия из меди.

Во-вторых, мощь американских военных технологий не шла ни в какое сравнение с евразийскими. На вооружении у европейцев были стальные мечи, копья и кинжалы, дополненные стрелковым оружием и артиллерией, их защищали стальные шлемы, латы и кольчуги. Коренные же американцы воевали дубинами и топорами из дерева и камня (в Андах иногда использовали медь), пользовались пращами и луками и носили стеганые доспехи — все это намного уступало по эффективности снаряжению из стали. Кроме того, войскам аборигенов было нечего противопоставить евразийским лошадям — мощному орудию атаки и средству быстрого передвижения, остававшемуся источником подавляющего превосходства европейцев до тех пор, пока некоторые из коренных американских народов не освоили его сами.

В-третьих, евразийские общества имели огромное преимущество с точки зрения доступности источников механической энергии. Первым усовершенствованием по сравнению с мускульной силой человека стало использование животных — крупного рогатого скота, лошадей и ослов — для всевозможных сельскохозяйственных нужд: плужной вспашки, вращения жерновов, поднятия воды, орошения и осушения полей. Водяные мельницы, впервые появившиеся в римскую эпоху, получили широкое распространение уже в Средние века, как, впрочем, и приливные и ветряные. Соединенные с системами передающих движение колес, эти механизмы, использующие естественную энергию ветра и воды, служили теперь не только для перемалывания зерна или ирригации, но и для огромного множества промышленных целей, например для толчения сахара или бумажной массы, раздувания кузнечных мехов, дробления руды, шлифовки камня, выдавливания масла, изготовления соли и тканей, распила древесины. И хотя эпоху промышленной революции принято произвольно отсчитывать от первых паровых машин в Англии XVIII в., на самом деле промышленная революция, в основе которой лежали водяные и ветряные машины, во многих частях Европы началась уже в Средневековье. В 1492 г. все те операции, которые в Евразии производились за счет энергии животных, воды и ветра, в обеих Америках по-прежнему выполнялись исключительно руками людей.

Задолго до того, как колесо стало работать на преобразование природной энергии, евразийцы сделали его основой почти всякого передвижения грузов — не только в составе гужевых повозок, но и в тачках, приспособлениях, позволяющих одному человеку или группе людей, используя только собственную силу, перемещать гораздо больший вес. Евразийцы также нашли применение колесу в гончарном деле и в составе часовых механизмов. Ни одно из этих употреблений колеса, насколько мы можем судить, не было известно коренным американцам: единственный обнаруженный пример его использования в Америке — это мексиканские глиняные игрушки.

Последняя область технологий, которую нужно упомянуть, это морской транспорт. У многих евразийских обществ к 1492 г. существовали крупные парусные суда, в том числе способные идти против ветра и пересекать океан, оснащенные секстантами, компасами, ахтерштевеневыми рулями и вооруженные пушками. По грузоподъемности, скорости, маневренности и мореходным качествам эти суда на порядки превосходили плоты, с помощью которых поддерживалась торговля между двумя самыми развитыми регионами Нового Света, Андами и Мезоамерикой. Ходили такие плоты только по направлению ветра, вдоль тихоокеанского побережья — корабль Писарро смог легко нагнать и захватить один из них во время первого путешествия испанцев к берегам Перу.

Помимо микробов и технологий, общества Евразии и доколумбовой Америки отличались друг от друга в аспекте политического устройства. Ко времени позднего Средневековья или Возрождения бо§льшая часть территории Евразии была поделена между сложно организованными государствами. Некоторые из них — Габсбургская и Османская империи и Китай, индий­ское государство Великих Моголов и Монгольская фео­дальная империя, пик могущества которых пришелся на XIII в., — являлись крупными полиэтническими образованиями, сформированными в ходе завоевания других государств (такие образования обычно называют империями). У многих евразийских государств и империй существовала официальная религия — инструмент культурной консолидации, легитимации политического руководства и оправдания войн с другими народами. Племенной и общинный строй в Евразии в основном ограничивался оленеводческими обществами Арктики, охотничье-собирательскими обществами Сибири и охотничье-собирательскими анклавами Индийского субконтинента и тропической Юго-Восточной Азии.

В доколумбовой Америке было два государства, ацтекское и инкское, которые, подобно евразийским империям, занимали большую территорию, имели многочисленное население и полиэтнический состав и были сформированы путем насильственного присоединения более мелких государств. В Америке они являлись единственными политическими образованиями, которые были способны к мобилизации трудовых и военных ресурсов в масштабе, доступном для многих государств Евразии. Между тем, в Европе целых семь государств (Испания, Португалия, Англия, Голландия, Швеция и Дания) обладали достаточными ресурсами, чтобы в 1492–1666 гг. позволить себе обзавестись американскими колониями. Помимо империй в Америке существовало множество вождеств (некоторые из них фактически являлись небольшими государствами): в тропиче­ской Южной Америке, на не покоренных ацтеками землях Мезоамерики и на юго-западе США. Остальные обитатели Нового Света жили либо племенами, либо родовыми общинами.

Последний из ближайших факторов завоевания, который осталось обсудить, это письменность. В Евразии большинство государств имело грамотный чиновничий аппарат, а в некоторых читать и писать умели многие и помимо чиновников. Письменность приносила европейским обществам самые разнообразные выгоды: она облегчала политическое управление и экономический обмен, мотивировала и направляла исследовательские и завоевательные экспедиции, открывала доступ к информации и опыту, масштаб которых намного превосходил пространственные и временные рамки одной человеческой жизни. Между тем в обществах доколумбовой Америки круг грамотных ограничивался элитой, а ареал распространения — небольшой областью Мезоамерики. В Инкской империи существовала счетная и мнемоническая система с использованием узелков (так называемых кипу), однако как средство передачи точной информации она не шла ни в какое сравнение с письменностью.

Итак, в момент путешествия Колумба у обществ Евразии имелись весомые преимущества перед обществами Америки — в производстве продовольствия, технологиях (в том числе военных), политической организации и письменности. Именно эти преимущества стали главными факторами, обусловившими исход столкновений послеколумбовой эпохи. Однако межконтинентальные различия по состоянию на 1492 г. представляют лишь моментальный снимок исторических траекторий, уходящих в прошлое как минимум на тринадцать тысяч лет в случае Америки и на гораздо большее время в случае Евразии. Кроме того, в случае Америки этот моментальный снимок 1492 г. фиксирует окончание самостоятельной эволюции развития ее аборигенных обществ. Проследим за предшествующими стадиями этой эволюции.

В таблице 18.1 даны примерные даты появления важных новаций для некоторых из главных «очаговых» регионов каждого полушария (в Евразии — для Плодородного полумесяца и Китая, в Америке — для Анд, Амазонии и Мезоамерики). В ней представлены траектории и двух других регионов: востока США, второстепенного очага культурного развития в Новом Свете, и Англии, которая вообще не являлась очагом развития, однако наглядно демонстрирует, с какой скоростью распространялись культурные и хозяйственные новшества Плодородного полумесяца.

Эта таблица наверняка отпугнет всякого серьезного исследователя — в той мере, в какой ему может показаться, что сложные исторические траектории сводятся в ней к нескольким неправдоподобно точным датам. В действительности эти даты — не более чем выбранные в первом приближении точки на непрерывной линии. Например, по сравнению с датировкой первого металлического орудия труда, найденного тем или иным археологом, гораздо более важно определить время, когда некоторая значимая доля всех орудий начинает изготавливаться из металла. Но с какой частотой должны встречаться металлические орудия, чтобы можно было говорить об их «широком распространении»? Даты появления одного и того же новшества могут существенно варьироваться для разных частей одного и того же очагового региона. Скажем, если говорить об Андах, то на побережье Эквадора керамика появляется примерно на тысячу триста лет раньше (3100 г. до н. э.), чем в Перу (1800 г. до н. э.). Определенные явления — к примеру, возникновение вождеств — труднее датировать на основании археологических данных, чем датировать артефакты — к примеру, керамику или металлические орудия. К тому же некоторые из приведенных в таблице 18.1 дат крайне ненадежны, особенно в том, что касается начала американского производства продовольствия. Тем не менее, если таблица воспринимается должным образом, то есть как упрощение, она остается полезным пособием для сравнения исторических путей Старого и Нового Света.

Как следует из данных таблицы, в евразийских очаговых регионах продукция сельского хозяйства начинает играть значительную роль в человеческом рационе примерно на пять тысяч лет раньше, чем в американских. Сразу необходимо оговориться: если в случае Евразии возраст производства продовольствия никем не оспаривается, то в случае Америки вопрос о сроках его зарождения по-прежнему является предметом дебатов. В частности, приводя примеры некоторых стоянок — пещеры Кохкатлан в Мексике, пещеры Гитарреро в Перу и другие, — археологи нередко датируют доместикацию растений в Америке гораздо более ранним временем, чем указано в таблице. По нескольким причинам достоверность этих данных в настоящее время пересматривается: во-первых, последние радиоуглеродные анализы самих остатков культур в некоторых случаях дают более поздние даты; во-вторых, более ранние даты, о которых сообщалось прежде, были получены косвенным методом, то есть анализом не остатков культур, а фрагментов древесного угля, предположительно — но не обязательно — им современных; в-третьих, по поводу некоторых из наиболее древних растительных остатков по-прежнему нет определенности в том, были это культуры или дикие растения, принесенные собирателями на стоянку. На даже если доместикация растений в Америке произошла раньше, чем показано в таблице 18.1, можно ответственно утверждать, что в ее очаговых регионах земледелие стало главным источником потребляемых человеком калорий и основой оседлого образа жизни намного позже, чем в евразийских.

Таблица 18.1 Исторические траектории Евразии и Америки

В этой таблице приведены примерные даты начала широкого рас­пространения принципиальных культурных новаций в трех евразий­ских и четырех американских регионах. Датировка начала доместика­ции животных не учитывает собак, которые были одомашнены раньше всех сельскохозяйственных животных как в Евразии, так и в Америке. Датировка возникновения вождеств опирается на такие ар­хеологические свидетельства, как различия в статусе захоронений, особенности архитектуры и иерархия поселений. Таблица в макси­мально упрощенном виде представляет сложную совокупность исто­рических фактов: некоторые из многих необходимых оговорок содер­жатся в тексте.

Как мы видели в главах 5 и 10, очаговыми регионами каждого полушария — местами первого появления производства продовольствия и центрами его дальнейшего распространения — была лишь горстка относительно небольших по площади областей. В Евразии ими стали Плодородный полумесяц и Китай, в Америке — Анды с Амазонией, Мезоамерика и восточная часть Соединенных Штатов. С какой скоростью важнейшие новшества распространялись из этих центров, мы лучше всего представляем на примере Европы, благодаря огромному объ­ему работы, проделанной местными археологами. Взяв табличные данные по Англии, мы видим, что, после того как со значительным запозданием (пять тысяч лет) сюда проникают производство продовольствия и оседлость из Плодородного полумесяца, освоение дальнейших новшеств — вождеской и государственной организации, письменности и особенно металлических орудий — происходит намного быстрее: медные и бронзовые орудия широко распространяются в Англии на две тысячи лет позднее, чем на Ближнем Востоке, железные — только на двести пятьдесят. Очевидным образом, «заимствование» одним оседлым сельскохозяйственным обществом у такого же соседнего общества металлургии было намного более простым и быстрым процессом, чем «заимствование» бродячими охотниками-собирателями производства продовольствия у соседей-земледельцев (или чем вытеснение первых вторыми).

Почему в Америке хронология появления всех ключевых новшеств сдвинута к более поздним датам по сравнению с Евразией? Очевидных причин несколько, и их можно разбить на четыре группы: более позднее начало американской хронологии по сравнению с евразийской; более ограниченный набор диких животных и растений, пригодных для доместикации; более серьезные препятствия для распространения; меньшая площадь (и бо§льшая изолированность) густонаселенных территорий.

Что касается опережения во времени, Евразия была населена людьми около миллиона лет — намного дольше, чем Америка. Согласно археологическим данным, приведенным в главе 1, люди проникли в Америку в районе Аляски лишь на рубеже XIII и XII тысячелетий до н. э., впервые появились южнее канадского ледникового щита к концу XII тысячелетия до н. э. (культура кловис) и достигли южной оконечности Южной Америки к концу XI тысячелетия до н. э. Даже если спорные заявления об обнаружении более древних стоянок человека в Америке подтвердятся, ее гипотетические докловисские обитатели по непонятным причинам оставались слишком малочисленны, и ничего подобного плейстоценовому периоду в Старом Свете, то есть умножению охотничье-собирательских обществ с растущим населением и развивающимися искусством и технологией, в Новом Свете мы не наблюдаем. Когда кловисские охотники-собиратели только заселяли юг Южной Америки, в Плодородном полумесяце до возникновения производства продовольствия оставалось каких-то полторы тысячи лет.

Следует остановиться на том, какие последствия могла иметь для Америки ее более поздняя колонизация. Во-первых, не слишком ли большой срок должен был пройти после конца XII тысячелетия до н. э., чтобы территория обеих Американских континентов была полностью заселена? Рассчитав все вероятные показатели, мы поймем, что эта задержка мало чем могла повлиять на пятитысячелетнее отставание Нового Света в аспекте появления первых оседлых сельскохозяйственных популяций. Вычисления, приведенные в главе 1, показывают, что даже если в начале, когда первые коренные американцы двинулись на юг от канадской границы, их было только сто человек и их численность увеличивалась со скоростью не больше одного процента в год, им понадобилось бы тысячелетие, чтобы заселить территорию обеих континентов с оптимальной для охотников-собирателей плотностью. Продвигаясь на юг всего лишь по миле в год, эти первопроходцы достигли бы южной оконечности Южной Америки за каких-то 700 лет после пересечения канад­ской границы. Надо добавить, что предположительно взятые здесь показатели скорости миграции и роста численности значительно меньше, чем те, о которых мы знаем по историческим примерам заселения прежде необитаемых или малообитаемых земель. Следовательно, обе Америки, скорее всего, были полностью заняты охотниками-собирателями уже через несколько столетий после появления первых колонистов.

Во-вторых, не могла ли значительная часть пятитысячелетнего отставания уйти на то, чтобы первые американцы полно­стью освоились с местными видами растений и животных, а также обнаружили достаточно источников камня? Если снова опираться на аналогию с новогвинейскими и полинезийскими охотниками-собирателями и земледельцами, которые обживали прежде незнакомые земли — скажем, с маори в Новой Зеландии или с тудавхе на новогвинейском плато Каримуи, — то открыть наилучшие источники камня, узнать все об окружающих животных и научиться отличать полезные растения от ядовитых колонисты должны были меньше чем за столетие.

В-третьих, было ли у населения Евразии преимущество с точки зрения наличия адаптированных к среде обитания технологий? Первые земледельцы Плодородного полумесяца и Китая являлись наследниками технологий, которые люди с современными поведенческими чертами, осваивавшие ресурсы этих регионов, создавали на протяжении десятков тысяч лет. К примеру, в распоряжении первых земледельцев Плодородного полумесяца были каменные серпы, ямы-хранилища и другие приемы и приспособления, которые постепенно возникли у их доаграрных предшественников, занимавшихся сбором урожая диких зерновых. Первые американские поселенцы, напротив, оказались на Аляске с технологическим арсеналом, адаптированным к условиям сибирской арктической тундры, и им самим приходилось изобретать технологии, подходящие к каждой новой среде обитания, в которую они попадали. Такой технологический разрыв мог существенно повлиять на задержку развития важнейших культурных и хозяйственных новшеств у коренных американцев.

Еще более очевидным фактором, обусловившим эту задерж­ку, были ограниченные возможности доместикации, которые предоставляла дикая флора и фауна Америки. Охотники-собиратели, как уже говорилось в главе 6, начинают заниматься производством пищи не потому, что предвидят потенциальную выгоду для потомков, а потому что уже на стадии зарождения такой способ хозяйствования обнаруживает свое превосходство перед охотой и собирательством. Но в Америке конкуренция между ранним производством продовольствия и охотой-собирательством была значительно менее выраженной, чем в Плодородном полумесяце или Китае, в том числе из-за почти полного отсутствия среди ее диких млекопитающих одомашниваемых видов. Первые земледельцы Америки находились, таким образом, в зависимости от дичи как единственного источника животного белка и не могли полностью отказаться от прежних способов добывания пищи. Напротив, в Плодородном полумесяце и Китае, где одомашнивание животных произо­шло почти сразу после окультуривания растений, сформировавшийся сельскохозяйственный комплекс быстро сделал эти способы ненужными. Кроме того, евразийские домашние животные повышали конкурентоспособность и самого земледелия — служа источником удобрения и позднее тягловой силой для пахотных орудий.

Производство продовольствия, практикуемое коренными американцами, уступало в конкурентоспособности евразий­скому и по другой причине, связанной с особенностями местной дикой флоры. В первую очередь это касалось востока Соединенных Штатов, где было выведено меньше дюжины растительных культур, включавших мелкосеменные зерновые, но не включавших ни крупносеменных зерновых, ни бобовых, ни волокнистых культур, ни плодовых или ореховых деревьев. Это также касалось главной зерновой культуры Мезоамерики — кукурузы, которая в результате долгой территориальной диффузии сделалась главной культурой Америки вообще. На фоне ближневосточной дикой пшеницы и ячменя, чья эволюция в культурные растения потребовала минимальных биологиче­ских трансформаций и всего нескольких столетий, дикому теосинте, чтобы превратиться в кукурузу, понадобилось, по-видимому, несколько тысячелетий, в течении которых это растение радикально изменило свое репродуктивное поведение, перераспределило энергетические ресурсы в пользу роста семян, утратило твердые как камень семенные оболочки и во много раз увеличило размер початка.

Как следствие, начало доместикации растений в доколумбовой Америке — около 3000–2500 гг. до н. э., согласно гипотезам последних лет — и широкое распространение постоянных оседлых поселений в Мезоамерике, материковой части Анд и восточной части Соединенных Штатов — 1800–500 гг. до н. э. — отстояли друг от друга как минимум на полторы-две тысячи лет. Иными словами, земледелие долгое время служило коренным американцам лишь несущественным дополнением к основному способу добывания пищи, то есть охоте и собирательству, и не могло обеспечить рост их популяционной плотности. Если опираться на более традиционную датировку начала доместикации растений в Америке, то разрыв между этим событием и распространением сельскохозяйственных поселений увеличивается еще больше — с полутора-двух до пяти тысяч лет. Напротив, оседлость и производство продовольствия в Евразии почти нигде не были настолько отдалены во времени. (В некоторых областях обоих полушарий — в Японии и Плодородном полумесяце в Старом Свете, на побережье Эквадора и в бассейне Амазонки в Новом — охотничье-собирательское хозяйство было само по себе достаточно продуктивно, чтобы оседлые поселения возникли здесь еще в доаграрную эпоху.) Ограничения, связанные с особенностями и количеством потенциальных доместикатов в регионах Нового Света, прекрасно иллюстрируются тем, как изменялись сами коренные американские общества в результате импорта доместикатов либо из других американских регионов, либо из Евразии. Среди примеров можно назвать демографические последствия проникновения кукурузы на восток Соединенных Штатов и бассейн Амазонки, начала разведения ламы, южноандского доместиката, в северной части Анд, а также освоения евразийских лошадей, произошедшего во многих частях Северной и Южной Америки.

Помимо хронологической форы евразийцев и помимо до­ступного им набора диких видов животных и растений, более скорое развитие Евразии обусловливалось еще одним фактором — лучшими по сравнению с Америкой условиями для распространения хозяйственных животных и культур, обмена идеями и технологиями и миграции человеческих популяций. В свою очередь, это преимущество обусловливалось несколькими географическими и экологическими факторами. Во-первых, преобладающая ориентация Евразии вдоль оси восток—запад, в отличие от северо-южной ориентации Америки, создавала условия для диффузии без изменения широты и всех связанных с ней средовых переменных. По контрасту с протяженностью Евразии с востока на запад Новый Свет крайне сужен по всей длине Центральной Америки и особенно в районе Панамы. В не меньшей степени его территориальной раздробленности способствовали регионы, непригодные для производства продовольствия и поддержания высокой плотности человеческих популяций. Такими экологическими барьерами были тропические леса Панамского перешейка, разделявшие мезоамериканские народы и народы Анд и бассейна Амазонки; пустыни северной Мексики, отгораживающие Мезоамерику от обществ юго-запада и юго-востока США, которые сами были отгорожены друг от друга засушливыми территориями Техаса; наконец, пустыни и высокие горы, изолировавшие тихо­океанское побережье США — зону, потенциально благоприятную для сельского хозяйства, — от остального континента. Как следствие, ни домашние животные, ни письменность, ни политические образования не распространялись за пределы каждого из очаговых регионов Нового Света — Мезоамерики, восточной части Соединенных Штатов и Анд с бассейном Амазонки, — а диффузия культурных растений и технологий между ними была незначительной и медленной.

Следует отдельно перечислить некоторые из последствий такой территориальной фрагментации Американских континентов. Производство продовольствия так и не проделало путь с юго-запада США и из долины Миссисипи до нынешних сельскохозяйственных центров Америки, Калифорнии и Орегона, коренное население которых продолжало жить охотничье-собирательским укладом лишь по причине отсутствия подходящих доместикатов. Разводившиеся в Андах лама и морская свинка, как, впрочем, и картофель, так и не проникли на мексиканское возвышенности, из-за чего Мезоамерика и Северная Америка остались без домашних млекопитающих (кроме собак). И наоборот, выращивавшийся на востоке Соединенных Штатов подсолнечник так и не проник в Мезоамерику, а мезоамериканская индейка — в Южную Америку или на восток США. На то, чтобы мезоамериканские кукуруза и фасоль проделали путь в 700 миль, разделявшие земледельцев Мексики и востока США, ушло соответственно три и четыре тысячи лет. Понадобилось еще семь столетий после прибытия кукурузы в долину Миссисипи, чтобы выведение ее разновидности, способной приносить хорошие урожаи в североамериканском климате, наконец спровоцировало культурный и хозяйственный подъем в этом регионе. Миграция кукурузы, фасоли и тыквы из Мезоамерики на восток Соединенных Штатов, возможно, заняла несколько тысяч лет. Наконец, если культуры Плодородного полумесяца распространялись на запад и восток достаточно быстро, упреждая параллельную доместикацию тех же самых или похожих видов, то в Америке, из-за разделявших ее барьеров, такая множественная доместикация была нормой.

Наличие этих барьеров всерьез сказалось не только на распространении культурных растений и домашних животных, но и на других особенностях развития человеческих обществ. В Евразии алфавитные системы письменности, восходящие к единому алфавиту-предку из восточного Средиземноморья, стали принадлежностью всех достаточно сложных обществ от Англии до Индонезии, за исключением тех регионов Восточной Азии, где распространились системы, основанные на китай­ском иероглифическом письме. Напротив, в Новом Свете единственная система письма, в нескольких разновидностях существовавшая в Мезоамерике, так и не достигла развитых обществ Андского региона или восточной части Соединенных Штатов, которые были вполне в состоянии ее освоить. Колесо, изобретенное в Мезоамерике в качестве элемента детских игрушек, и лама, одомашненная в Андах, так и не встретились, чтобы дать начало колесному транспорту Нового Света. В Старом Свете Македонская и Римская империи каждая простирались на 3000 миль с востока на запад, Монгольская — на 6000 миль. В Новом Свете у империй и государств Мезоамерики не имелось никаких политических и даже, по-видимому, информационных контактов ни с вождествами востока США в 700 милях к северу, ни с империями и государствами Анд в 1200 милях к югу.

Насколько более географически разрозненной была Америка по сравнению с Евразией, можно увидеть и на примере распространения языков. Согласно общепринятой лингвистиче­ской классификации, абсолютное большинство языков Евразии относится примерно к дюжине языковых семей, до нескольких сотен членов в каждой. Например, в составе индоевропейской семьи, к которой принадлежит английский, а также француз­ский, русский, греческий и хинди, таких членов около 144. Многие из этих евразийских семей имеют обширные непрерывные области распространения — скажем, ареал индоевропейской семьи охватывает почти всю Европу и простирается на восток, занимая значительную часть территории от Западной Азии до Индии. Данные лингвистики, истории и археологии однозначно сходятся в том, что каждый из таких обширных непрерывных ареалов возникал как результат исторической экспансии языка-предка, последующая локальная дифференциация которого приводила к образованию на занятой территории целой языковой семьи (таблица 18.2). В свою очередь, успех большинства этих экспансий, насколько можно судить, обеспечивался превосходством носителей языка-предка — аграрных обществ — над исконным охотничье-собирательским населением оккупируемых областей. В главах 16 и 17 мы уже познакомились с этим феноменом на примере о сино-тибет­ской, австронезийской и других языковых семей Восточной Азии. Среди наиболее масштабных примеров последнего тысячелетия можно назвать американскую и австралийскую экспансию индоевропейских языков из Европы, сибирскую экспансию русского языка из Восточной Европы, а также западную экспансию турецкого языка (входящего в алтайскую семью) из Центральной Азии.

Таблица 18.2. Языковые экспансии в Старом Свете

За исключением эскимосско-алеутской семьи, распространенной в американской Арктике, и семьи на-дене, распространенной на Аляске, на северо-западе Канады и на юго-востоке США, Америка не знает общепризнанных примеров крупномасштабной языковой экспансии. Большинство исследователей аборигенных языков Америки не видит оснований для выделения среди них обширных и однозначно идентифицируемых систем родства помимо двух названных. По их мнению, имеющиеся данные в лучшем случае позволяют разбить все остальное множество аборигенных языков Америки (от 600 до 2000, по разным оценкам) на сотню с лишним семей и изолятов. Согласно альтернативной точке зрения, с которой согласны немногие и которая была предложена лингвистом Джозефом Гринбергом, все аборигенные языки Америки, за исключением эскимосско-алеутских и на-дене, объединяются в одну, так называемую америндскую, языковую семью, имеющую около дюжины подсемей.

Вполне вероятно, что некоторые из выделенных Гринбергом подсемей и некоторые группы, признаваемые более традиционными лингвистами, сложились в результате собственных популяционных экспансий Нового Света, движущей силой которых хотя бы отчасти мог быть рост населения в условиях производства продовольствия. Не исключено, например, что подобные экспансии привели к распространению юто-ацтекских языков в Мезоамерике и на западе Соединенных Штатов, отомангских языков в Мезоамерике, натчезо-мускогских языков на юго-востоке США и аравакских языков в Вест-Индии. Как бы то ни было, трудности лингвистов, не способных прийдти к единой классификации аборигенных языков Америки, всего лишь отражают трудности, с которыми сталкивалась любая потенциальная экспансия развитых американских обществ. Если бы нескольким сельскохозяйственным народам доколумбовой Америки удалось каждому вместе со своими культурами и скотом оккупировать обширную территорию, быстро вытеснив ее охотничье-собирательское население, такое событие оставило бы след в истории — как в Евразии, в Америке существовали бы легко классифицируемые лингвистические семьи, и родственные связи между языками коренных американцев не вызывали бы сегодня столько споров.

Итак, мы установили три группы удаленных факторов, которые обусловили успех европейского завоевания Америки: более долгое существование в Евразии человеческих популяций, бо§льшая эффективность евразийского производства продовольствия, вытекавшая из бо§льшего разнообразия евразийских растительных и особенно животных доместикатов, и, наконец, отсутствие столь же серьезных, как в Америке, географических и экологических препятствий на пути внутриконтинентальной культурной и популяционной диффузии. Еще один, четвертый, удаленный фактор имеет более гипотетиче­ский характер и связан с некоторыми труднообъяснимыми случаями невозникновения в Америке тех или иных культурных и хозяйственных новшеств. В частности, речь идет о неизобретении письменности и колеса развитыми обществами Анд­ского региона (несмотря на их примерное сходство в возрасте с развитыми мезоамериканскими обществами, у которых такие изобретения появились) и ограниченности применения колеса детскими игрушками и его дальнейшим полным исчезновением в Мезоамерике (несмотря на то, что теоретически, как в Китае, оно могло послужить для изобретения ручных тачек). Эти загадочные примеры напоминают нам о других столь же загадочных неизобретениях или исчезновениях изобретений, характерных для истории небольших изолированных популяций: тасманийских и австралийских аборигенов, островных обществ Японии и Полинезии, обитателей американской Арктики. Разумеется, Американские континенты не назовешь небольшой территорией: их совокупная площадь составляет целых 76% от площади Евразии, а численность населения на 1492 г. тоже наверняка уступала евразийским цифрам не на порядок. Тем не менее, как мы убедились, обжитое пространство Америки было раздроблено на популяционные «острова», общества которых почти не сообщались между собой. Поэтому очень вероятно, что история колеса и письменности в доколумбовой Америке иллюстрирует те же принципы, действие которых в более наглядном виде мы уже имели возможность наблюдать на примере подлинных островных обществ.

Несколько столетий назад, после как минимум тринадцати тысяч лет параллельного существования, передовые общества Америки и Евразии наконец столкнулись между собой. Все предшествующее время единственной точкой соприкосновения обществ Старого и Нового Света был Берингов пролив, на берегах которого жили племена охотников-собирателей.

Коренные американцы не предпринимали попыток колонизировать Евразию, за исключением небольшой популяции эскимосов Аляски, которые переправились через Берингов пролив на противоположный, сибирский берег и заселили близлежащие территории. Первая зафиксированная попытка евразийцев колонизировать Америку была предпринята скандинавами в арктических и субарктических широтах (карта 18.1). Скандинавы-норвежцы колонизировали Исландию в 874 г., затем исландцы колонизировали Гренландию в 986 г., и, наконец, гренландцы начали наносить регулярные визиты на северо-восточное побережье Северной Америки, которые продолжались примерно с 1000 по 1350 г. Хотя единственные археологические следы скандинавских поселений были найдены на Ньюфаундленде, который предположительно соответствует упоминаемой в скандинавских сагах земле Винланд, в тех же письменных источниках говорится и о гораздо более северных высадках скандинавских мореплавателей: на побережье Лабрадора и Баффиновой земли.

Исландский климат позволял заниматься животноводством и в крайне ограниченном объеме земледелием, а площади острова хватало, чтобы прокормить достаточно людей, потомки которых живут на нем и по сей день. Напротив, Гренландия почти целиком покрыта льдами, и даже в районе двух фьордов на юге, где поддерживался наиболее благоприятный климат, скандинавское сельское хозяйство было крайне неэффективным. Население гренландских колоний, никогда не превышавшее нескольких тысяч человек, находилось в постоянной зависимости от поставок продовольствия и железа из Норвегии и строительного леса с побережья Лабрадора. В отличие от ост­рова Пасхи и других изолированных полинезийских островов, Гренландия была не в состоянии прокормить самодостаточное сельскохозяйственное общество, хотя самодостаточные общества инуитских охотников-собирателей существовали на ней до, во время и после скандинавской колонизации. Общества Исландии и Норвегии сами по себе были слишком малочисленны и бедны и поэтому не имели возможности поддерживать колонии в Гренландии на протяжении долгого времени.

В течение малого ледникового периода, который начался в XIII в., похолодание в северной Атлантике еще больше осложнило ведение сельского хозяйства в Гренландии и морскую торговлю с Норвегией и Исландией. Последний зафиксированный контакт гренландцев с европейцами состоялся в 1410 г., когда к берегам Гренландии пристало сбившееся с курса исландское судно. Когда в 1577 г. европейцы снова начали посещать Гренландию, скандинавской колонии на острове больше не существовало — не оставив никаких письменных свидетельств, она исчезла, по-видимому, где-то в течение XV в.

Уровень развития корабельных технологий в 986–1410 гг. фактически оставлял побережье самой Северной Америки недостижимым для скандинавских экспедиций, отправлявшихся из Норвегии. Те, кто все-таки добрались до континента, отправлялись из гренландской колонии — им нужно было преодолеть лишь 200 миль ширины Дейвисова пролива. В любом случае не было никаких шансов на то, что мелкая колония будет способна обеспечить исследование, завоевание и заселение всей Америки. Даже единственная раскопанная скандинавская стоянка на Ньюфаундленде, по-видимому, представляла собой не более чем зимовочный лагерь, в котором на протяжении нескольких лет жили несколько десятков человек. Про винландское поселение в скандинавских хрониках говорится, что оно подвергалось нападениям неких скрэлингов — судя по всему, либо ньюфаундлендских индейцев, либо дорсетских эскимосов.

Судьба гренландской колонии, самого дальнего форпоста средневековой Европы, остается одной из романтических загадок археологии. Умерли ли гренландцы-скандинавы голодной смертью, попытались спастись на кораблях, переженились с эскимосами, пали от неведомого мора или от эскимосских стрел? Эти вопросы касаются непосредственных причин провала скандинавской колонизации Гренландии и Америки и пока остаются без ответа, однако его исходные причины совершенно ясны. Источник (Норвегия), цель (Гренландия и Ньюфаунд­ленд) и время колонизации (984–1410 гг.) были таковы, что у европейцев гарантированно отсутствовала возможность реализовать свои потенциальные преимущества в производстве продовольствия, технологиях и политической организации. В широтах, почти непригодных для производства продовольствия, железные орудия немногочисленных колонистов, опиравшихся на слабую поддержку одного из бедных государств Европы, не могли соперничать с каменными, костяными и деревянными орудиями индейских и эскимосских охотников-собирателей, главных специалистов в мире по выживанию в арк­тических условиях.

Вторая попытка евразийской колонизации Америки была удачной, потому что ее параметры — источник, цель, географическая широта, историческое время — позволили европейцам на этот раз сполна реализовать свои преимущества. Испания, в отличие от Норвегии, была достаточно богатой и многонаселенной страной, чтобы инициировать первопроходческие экспедиции и обеспечивать существование колоний. Пересекая океан, испанцы высаживались на берег и селились в чрезвычайно благоприятных для ведения сельского хозяйства субтропических широтах. Несмотря на то что долгое время они выращивали преимущественно аборигенные культуры, европейские домашние животные, особенно крупный рогатый скот и лошади, активно использовались ими с самого начала. Трансокеанская колониальная кампания испанцев стартовала в 1492 г., на исходе столетия, ознаменовавшегося стремительным развитием европейского судостроения и мореплавания, которое к тому времени вобрало в себя навигационные, конструктивные и прочие технологические достижения обществ Старого Света, населявших регион Индийского океана (исламских стран, Индии, Китая и Индонезии). Как следствие, мор­ские экспедиции испанцев на кораблях испанской постройки были способны добираться до Вест-Индии прямым маршрутом, то есть не нуждаясь в пересадочном пункте, как в случае с за­хлебнувшейся скандинавской колонизацией. Став первой метрополией с колониями в Новом Свете, Испания недолго оставалась в одиночестве — вскоре ее примеру последовали еще полдюжины европейских государств.

Поначалу европейские форпосты в Америке, включая самый первый, основанный Колумбом в 1492 г., ограничивались островами Вест-Индии. Индейское население этих островов, к моменту «открытия» насчитывавшее более миллиона человек, в скором времени было практически истреблено болезнями, разорением, обращением в рабство, убийствами и военными столкновениями. Примерно в 1508 г. на Панамском перешейке появилась первая материковая колония, а в 1519–1520 и 1532–1533 гг. последовало завоевание двух главных империй Америки — соответственно Ацтекской и Инкской. Огромный вклад в успех завоевания внесли эпидемии, вызванные европейскими инфекциями (вероятнее всего, оспой) и унесшие жизни не только множества подданных обеих империй, но и их верховных правителей. Окончательной гарантией успеха стало безусловное военное превосходство даже малочисленных отрядов испанской конницы, а также навыки политической манипуляции, которые позволяли испанцам обращать внутренние конфликты между аборигенами себе на пользу. Завоевание остальных доколумбовых государств Центральной Америки и севера Южной Америки завершилось к концу XVII в.

Что касается Северной Америки, то наиболее развитые из ее обществ — населявшие юго-восток США и долину Миссисипи — были уничтожены практически исключительно инфекциями, которые проникли на континент с первыми европей­скими путешественниками и распространились задолго до начала его оккупации. Вообще, вымирание целых народов от инфекций было довольно частым явлением во время заселения Америки европейцами, которые тем самым освобождались от необходимости применять военную силу. В числе таких народов можно назвать жителей Великих равнин манданов и эскимосов-садлермуитов Арктики. Уничтожение крупных коренных популяций, которые не были целиком выкошены эпидемиями, как и в случае с ацтеками и инками, происходило в ходе полномасштабных войн, в которых крупным обществам все чаще противостояли профессиональные войска и силы союзных с европейцами местных племен. Эти военные кампании являлись орудием превосходящей политической организации — изначально государств-метрополий, затем колониальных властей в Новом Свете и наконец созданных европейцами на месте колоний независимых государств.

Более малочисленные народы истреблялись не столь систематично: в основном за счет периодических вооруженных рейдов и расправ, которые организовывались частными гражданами. Скажем, коренные охотники-собиратели Калифорнии, совокупная численность которых изначально составляла около 200 тысяч человек, были раздроблены примерно на сотню мелких племен, поэтому, чтобы уничтожить каждое из них по отдельности, не требовалось никаких войсковых операций. Многие из этих племен были выбиты или согнаны с земли вскоре после начала калифорнийской золотой лихорадки 1848–1852 гг., когда штат заполонили иммигранты со всего мира. Взять только один пример — севернокалифорнийское племя яхи численностью около 2 тысяч человек, из которых никто не владел огнестрельным оружием. Племя перестало существовать всего лишь после четырех рейдов вооруженных белых поселенцев: утреннего набега на деревню яхи 6 августа 1865 г., в котором принимало участие 17 человек; нападения на яхи, попавших в засаду на дне оврага, в 1866 г.; расправы над 33 индейцами, перед этим загнанными в пещеру, около 1867 г. и учиненной 4 ковбоями окончательной расправы над 30 яхи, которые снова были вынуждены укрыться в пещере, около 1868 г. Многие индейские племена бассейна Амазонки похожим образом были истреблены белыми поселенцами в ходе каучукового бума конца XIX — начала XX в. Последние этапы европейского покорения Америки относятся к текущему десятилетию, в ходе которого яномамо и другие аборигенные общества Амазонии, остававшиеся автономными все предшествующее время, постепенно вымирают от болезней, гибнут от рук шахтеров или переходят под контроль миссионеров и властей.

Конечным результатом всех описанных событий стало уничтожение крупных аборигенных популяций Америки в большинстве областей с умеренным климатом, пригодных для жизни европейцев и ведения европейского сельского хозяйства. В Северной Америке общины сравнительно крупного размера, более или менее сохранившие свой уклад, сегодня живут главным образом в резервациях или на других территориях, не представляющих ценности для европейского сельского хозяйства или добычи полезных ископаемых — например, в арктическом поясе или в засушливых западных районах США. Во многих тропических регионах Америки коренные жители вытеснены потомками выходцев из тропиков Старого Света — в первую очередь африканцами, но также индийцами и (в Суринаме) яванцами.

В некоторых частях Центральной Америки и Андского региона коренные американцы были настолько многочисленны, что даже после эпидемий и войн они или потомки их от браков с иммигрантами продолжают составлять значительную долю населения. Это особенно касается самых возвышенных районов Анд, где женщины с европейской генетикой с трудом могут даже рожать и где аборигенные растительные культуры по-преж­нему являются наиболее подходящей основой для земледелия. Тем не менее даже в областях, сохранивших значительную часть коренного американского населения, произошло масштабное вытеснение его культуры и языков культурой и языками народов Старого Света. Из многих сотен аборигенных языков, на которых когда-то говорили в Северной Америке, в употреблении осталось только 187, причем 149 из них являются вымира­ющими — на них говорят только пожилые и их не знает подрастающее поколение. Официальными языками всех государств Нового Света являются либо индоевропейские языки, либо их креолизированные версии. Достаточно взглянуть на фотографии политических и бизнес-лидеров этих стран, чтобы убедиться, что даже там, где доля сохранившегося аборигенного населения велика — в Перу, Боливии, Мексике, Гватемале, — элита имеет непропорционально большое представительство европейцев. Исключения составляют лишь страны Карибского региона, которыми руководят потомки выходцев из Африки, и Гайана, которой руководят потомки выходцев из Индии.

Хотя убыль первоначального коренного населения Американских континентов оценивается по-разному, все сходятся в том, что эта цифра была огромна — скажем, для Северной Америки она могла составлять до 95%. Однако, благодаря притоку иммигрантов из Старого Света, сегодня их совокупное население приблизительно в десять раз больше, чем в 1492 г., и состоит из потомков жителей всех континентов, кроме Австралии. Удаленные причины этого демографического переворота последних 500 лет, самого масштабного за историю всех континентов, кроме Австралии, сложились в результате эволюции человеческих обществ Евразии и Америки примерно между XI тысячелетием до н. э. и началом нашей эры.