Мартинисты
|
В еще одном антимасонском сатирическом сочинении, «Общества незнающих ежедневной записке», опубликованном в 1783 году в «Собеседнике любителей российского слова»96, Екатерина показывает, что участники всякого рода собраний заняты только бессмысленной болтовней. Члены Общества для вящего блеска называют себя «Ignoranti Bambinelli», не задумываясь даже о значении этих слов («неразумные дети»). Их деятельность (о которой читатель узнает из приводимых в «Записке» протоколов Общества) сводится к бессодержательным спорам на незначительные и малопонятные темы: мнения членов вносятся в Общество, обсуждаются, пересылаются между двумя его палатами, затем отбрасываются или забываются.
Так, оживленную дискуссию между членами разных палат вызывает вопрос о значении слова «Пифик». Одни связывают его с естественными науками, другие утверждают, что «Пифик рожден выдумкою тогда, когда, кому, кто, ближной представляется в завистливом виде», третьи производят от «пик», иноземного войска, обыкновенно воюющего с «бубнами», «червями» и «жлудями»97. Вопрос так и остается нерешенным, хотя, чтобы получить ответ, достаточно заглянуть в Словарь Академии Российской на слово «Мартышка»: «1. Circopithecus. Пифик; обезьяна с длинным хвостом, с голыми задними мозолями и с защечными мешочками. Зеленая мартышка»98. Почему Екатерина выбирает обезьяну в качестве темы для обсуждения в «обществе незнающих» и как связана эта странная тема с масонами? Случайно, на первый взгляд, выбранное слово имеет особый смысл и не единственный раз встречается в антимасонских текстах Екатерины. В самом начале «Домовой записки о заразе новомодной ереси и о средствах исцеляющих от оной», опубликованной анонимно в июльском номере «Растущего винограда» за 1786 год, читаем: «Известно, что проявились на Руси новые еретики, Мартыны или Мартышки, как их называют не помню; а знаю то, что ересь их прилипчива и множество правоверных ею заразились. Я сам, шатаясь по белу свету, чуть не попал в нее, как сом в верышу, если б не спас меня мой доктор, который не запуская болезни вдаль на силу выбил из меня дурь сию разными целительными средствами»99. Причиной опасной болезни рассказчик считает книгу «о истиннах и заблуждениях» (sic!), над которой он «ломал голову без пощады» в тщетных попытках извлечь из нее хоть какой-нибудь смысл. Рассказчика, находившегося уже в лихорадочном состоянии, с остекленевшими глазами и пеной у рта, нашел и спас врач, который, вовремя увидев опасную книгу, немедленно выкинул ее в окно. Курс лечения, назначенный пациенту, состоял из пяти лекарств. Сначала, в течение 16 дней, он принимал «прохладительное» — ему предписывалось «быть с женой, с детьми, с приятелями и заниматься иногда невинными забавами», то есть всем тем, что ранее было оставлено ради «странных сих Мартынов или Мартышек». Затем следовала прививка «омерзительного» — «4 унца с половиною врак Платоновых, 6 унцов и 1/4 бредней Аполониуса, 10 унцов глупостей жидовской кабалы, и две полных дозы сумозбродничеств славнаго сапожника и филозофа Якоба Бема»100. Чтение «Обманщика» и «Обольщенного» составляло третье лекарство — «вразумительное»: пациент должен был узнать себя и таких же, как он, в Самблине и Радотове и посмеяться над своей глупостью. Для действия «крепительного» больной заучивал наизусть десять заповедей, которые и так содержат «наилучшую филозофию; научая нас быть честными и полезными обществу, следовательно и угодными нашему Создателю». Наконец, последнее, «курительное», средство готовил сам доктор: сочинения Сведенборга, трактат де Сен-Мартена «О заблуждениях и истине» и другие «еретическия книги» были брошены им в печь, и дым от них должен был буквально «окурить» поправляющегося пациента так же, как «модныя женщины от истерики окуриваются перьями». Далее совершенно излеченный и обезопасивший себя от будущих приступов болезни рассказчик советовал всем до сих пор зараженным следовать тем же предписаниям и обратиться к врачу, которого легко найти «во всяком городе и деревне в урочище здравого разсудка»101. * * * Последователи этой странной «ереси» обязаны своим названием, конечно, не обезьянам, а Луи Клоду де Сен-Мартену, французскому теософу, автору трактата «О заблуждениях и истине, или Воззвание человеческого рода к всеобщему началу знания» (1775), в котором Екатерина видела основной источник заразы, охватившей Россию. Трактат, сочетавший в себе христианский мистицизм, философию Якоба Беме, каббалистическую нумерологию и масонское учение, появился в России еще до 1780 года и немедленно приобрел огромную популярность102. Уже в 1785 году в «Московских ведомостях» публикуется пространный анонс русского перевода книги, «соделавшей эпоху в философической истории новейших времен», с настойчивой рекомендацией ее «любезным нашим соотечественникам»103. Русская версия трактата пользовалась даже большим успехом, чем французский оригинал, и раскупалась на удивление быстро104, если учесть большой объем книги и чрезвычайную темноту изложения, ощущавшуюся и самыми настойчивыми адептами тайных учений. Так, И.П. Елагин вспоминает, что к нему за помощью в истолковании книги обратился гр. Н.И. Панин, «подобно многим, сокровенного в книге сей смысла не понимая, и того ради не могши ни доброго, ни худого сделать об ней заключения». Те же, кто не захотел или не смог понять смысл трактата, объявили его либо «нелепым вздором и дурачеством», либо «скрытной иезуитской системой», опасной для государства и его правителей, или же, наконец, делом рук «иллюминатов»105. Скептически настроенный лейб-медик Екатерины Х.М. Вейкард писал доктору Циммерманну в феврале 1786 года о князе Н.В. Репнине и других поклонниках «О заблуждениях и истине»: «Они говорят, что только невежды не могут понять его; но и добрые дворяне того не могут. Они сами не понимают, что это глупость»106. Не было согласия и в вопросе о том, кто такие мартинисты. Хотя в конце концов это слово закрепилось за кружком московских масонов, который возглавлял Новиков, в 1770-х и в начале 1780-х годов оно не было связано с каким-то определенным сообществом. Слово «мартинист» вообще использовалось для осмеяния противников и имело полупрезрительный и даже оскорбительный оттенок107. Неясны и отношения между мартинистами и масонами. Последователи двух различных учений смешались в общественном сознании 1780-х годов, и образ мартиниста постоянно фигурировал в пьесах и статьях, обличавших плутовство и мошенничество масонов. В марте 1786 года, например, в «Растущем винограде» было напечатано «Краткое описание жизни первейшего основателя секты Мартинистов, Постелла», чрезвычайно одаренного человека, который «сделал много чести наукам; однако многое чтение и смотрение на планеты совратили его с прямого разума», отчего он сделался «сумасбродным любовником» и обманщиком108. В первой сцене «Обманщика» горничная Марья говорит посетителю, что ее господин тайно встречается с какими-то странными людьми: «Миф ... миш ... мид ...мыть ... мяр ... март ... марты ... чуть не сказала с мартышками. Не могу вспомнить». «Ха-ха-ха! — смеется тот. — Что за мартышки? Обезьяны переимчивы, они же и кривляки. Что за люди?... кривляются, что ли?»109 Князь П.Д. Цицианов, присутствовавший на одном из первых представлений «Обманщика», писал о пьесе своему другу В.Н. Зиновьеву: «Она состоит в осмеянии тех, кои верят шарлатанам и паче верили Калиостру; касается несколько сект "Мартинистов", кои говорят с духами и здесь в великой славе»110. В следующем письме Цицианов пространно отвечает на расспросы Зиновьева об этой таинственной и возбуждающей столько разговоров «секте»:
Письмо Цицианова представляет собой важнейшее свидетельство общественной репутации так называемых мартинистов. Главная их черта — лицемерие в словах и поступках. Они утверждают свою причастность миру духов и отрешенность от мирской суеты, они якобы погружены в священные эзотерические тексты и необыкновенно благочестивы. Но все это пустые жесты и красивые слова, только прикрывающие безнравственное поведение мартинистов. Запугать и обмануть им удается только наивных и экзальтированных членов собственной секты, которые верят в маскарад, придуманный Калиостро и подобными ему шарлатанами. Отношение к мартинистам и масонам меняется после начала Великой французской революции. В России за французскими событиями пристально следили по сообщениям в «Санкт-Петербургских ведомостях» и «Московских ведомостях». Издатели едва успевали удовлетворить растущую потребность общества в политических известиях: тираж «Санкт-Петербургских ведомостей» между 1787 и 1790 годом вырос с 970 до 2 тыс. экземпляров; тираж «Московских ведомостей» достиг 4 тыс. экземпляров. Книгопродавцы также старались удовлетворить любопытство читающей публики, и в Россию хлынул поток книг и брошюр о революции. Везде — при дворе, в салонах и домах знати, в политических кружках говорили только о ней112. Мнения разделились: с одной стороны, революция вызвала необыкновенный энтузиазм — не столько из-за социальных и политических перемен (смысл которых был не до конца ясен), сколько из-за возникновения нового и яркого культурного стиля. Привыкнув перенимать парижскую моду, русское столичное дворянство с жадностью схватилось за «революционную» манеру одеваться, особенный язык, песни и выражения camaraderie. Издания вроде «Магазина английских, французских и немецких новых мод...» рассказывали читателям о новинках французских портных и о «новейшем образе жизни» во Франции. В двух крупнейших столичных газетах рекламировались новые наряды113. Увлечение материальной стороной революционной культуры оказалось настолько сильным и долгосрочным, что еще в октябре 1792 года дамы в Московском Благородном собрании щеголяли в «красных Якобинских шапках»114. С другой стороны, одновременно с модой на революцию в обществе появились первые признаки страха перед нею. С рекламой французских нарядов в книгах и газетах соседствовали описания кровавых убийств и господствовавшей во Франции разрухи. Русская публика регулярно и с удовольствием читала страшные истории о «губительных следствиях французского безначалия» — обычно это были письма из французских провинций, в которых подробно описывались поджоги замков французской знати и рассказывалось о непрерывной череде преступлений, утопивших Францию в крови. Весной 1790 года «Санкт-Петербургские ведомости» так писали о положении во Франции: «...одна часть подданных его величества истребляет другую самыми зверскими терзаниями и убийствами. Чернь в областях свирепствует»115. Вскоре после начала беспорядков вина за них была возложена на многочисленные общества, политические клубы и особенно масонские ложи. Это не удивительно — в Европе уже давно с подозрением относились к масонам. Орден объединял людей разного вероисповедания и использовал в своих таинствах христианскую символику, поэтому его деятельность, как уже было сказано, традиционно воспринималась как прямой вызов авторитету церкви, гарантирующему устойчивость общественного порядка. Во Франции же масоны еще и потому ассоциировались с антиклерикальными настроениями, что сами священники яростно доказывали связь ордена с протестантами, якобы намеревавшимися с его помощью уничтожить католическую церковь116. Идея о том, что масонство представляет собой часть большого протестантского заговора, возникла из популярного в Европе мифа, согласно которому первые ложи были созданы во время английской революции XVII века по указанию Кромвеля. Благодаря этой легенде масонство в европейском общественном сознании ассоциировалось не только с протестантизмом, но и с революцией, с доктринами конституционного и республиканского правления. Таким образом, убеждение в том, что масонский орден — на самом деле революционное общество, возникло еще за несколько десятков лет до Французской революции117. После 1789 года прежние антимасонские мифы используются противниками революции для построения новой теории всемирного заговора, объединяющего масонов с якобинцами, мартинистами, иллюминатами, партией «философов» и розенкрейцерами. Эта теория была детально разработана в книге аббата О. Баррюэля «Памятные записки к истории якобинства» (1797), которую Дж. Роберте называет «Библией конспирологических мифов и источником всех последующих антимасонских сочинений»118. Слухи о причастности масонов к организации беспорядков во Франции еще до конца 1789 года распространились по всей Европе, и особенно в Германии и землях Габсбургов — там после событий с баварскими иллюминатами в середине 1780-х годов масонов подозревали в содействии политическим преступникам119. В августе 1790 года один венский сановник, по его собственным словам, готов был представить императору доказательства того, что «колесо злодеяний и мятежей в Европе было раскручено братством масонов». В октябре того же года гамбургский «Politisches Journal» рассказал о «Club de Propagande», члены которого собираются «в манере масонов» дважды в неделю с тем, чтобы «распространить революцию по всей Европе»120. Это сообщение не должно было стать неожиданностью для русских властей, которые еще весной 1790 года начали с возрастающим беспокойством наблюдать за деятельностью Парижского клуба, намеревавшегося спровоцировать революционные перевороты в остальных странах Европы; уже в следующем году русские газеты объявляют «якобинский клуб» главным источником всяческого зла121. Князь Н.Н. Трубецкой тогда же с возмущением читал в «Mercure de France» «рецентию» на новый французский журнал «Bouche de fer», редакторы которого, «приписывая себе основания мерзской революции во Франции... выдают себя за масонов»122. Примерно тридцать лет спустя А.М. Тургенев вспоминал, что в ту пору в обществе ходил слух об объединении якобинцев и масонов с целью отравить русскую императрицу. Этот слух достиг самых отдаленных уголков России, где его обсуждали повсеместно — «в беседах, на торгах, словом, во всех собраниях»123. Однако какую бы роль ни сыграла революция в истории общественного восприятия масонов и мартинистов, члены тайных обществ еще до 1789 года возбуждали острые политические подозрения. Фридрих Тиман, влиятельный масон, друг Лафатера и Сен-Мартена, посетивший в марте 1786 года Петербург, писал оттуда другому масону, Жану-Батисту Виллермоцу, что русских мартинистов (их было, по его оценкам, более трех тысяч) «обвиняют в следовании принципам Кромвеля и подготовке революции»124. Свидетельство Тимана весьма интересно, однако достоверность его оценить сложно, особенно учитывая преувеличенное внимание русских мартинистов к его персоне. Вернее было бы предположить, что вплоть до начала революции, ужаснувшей всю Европу, русское общество видело в мартинистах хоть и достойных презрения, но безвредных лжедуховидцев, а не опасных заговорщиков. Об изменениях в восприятии мартинистов обществом свидетельствует скандал вокруг «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, опубликованного в мае 1790 года. Несмотря даже на то, что Радищев открыто издевается над мартинистами, представляя их строгими и бесчувственными аскетами, которые предпочтут похоронить себя «в еврейских или арабских буквах, в цифири или египетских иероглифах», чем «ночь просидеть с пригоженькою девочкою и уснуть ... в объятьях ее», Екатерина по прочтении «Путешествия...» называет автора мартинистом уже в новом смысле слова: «...сочинитель оной [книги] наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и выищивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование против начальников и начальства. Он же едва ли не мартинист; или чево подобное»125. Екатерина была не одинока в своих подозрениях. Так, в октябре 1790 года И.В. Лопухин писал А.М. Кутузову (близкому другу Радищева и адресату посвящения «Путешествия...»), находившемуся по масонским делам в Берлине: «Здесь об нем говорят, что он мартинист, а всио смешивая — и мартинистов, и иллюминатов, и масонов; рады на них горы взвалять. А я не знаю, был ли он когда и масон... Не знаю, есть ли здесь иллюминаты... О мартинистах же совсем не знаю, существует ли такое общество по учреждению. Уверяют только, что поступок Радищева основан на антихристиянстве, которое совсем противно истинному масонству». Идея о принадлежности Радищева к обществу мартинистов могла показаться Кутузову нелепой — будучи сам одним из почитателей Сен-Мартена, он прекрасно знал, что Радищев открыто критиковал сочинения французского философа126. Однако Кутузов отвечал из Берлина: «Неудивительно мне, что несчастного моего друга называют мартинистом, ибо сие имя дают каждому без всякого разбора; да и как сему быть иначе, когда ни о чем не размышляют, даже и самое слово мартинист есть по сие время загадка, которую они не решили»127. В письме к масону князю Н.Н. Трубецкому Кутузов пишет, что доискиваться, кто же такие мартинисты, все равно что выяснять, «как назывался и каких свойств был тот страшный исполин, против которого храбрый витязь Дон-Кишот сражался так нещастливо». Он признает, что хотя так называемые мартинисты обязаны именем своим Сен-Мартену, несправедливо раскритикованному «господами просветителями», их идеи не исчерпываются его учением. «Кратко сказать, — продолжает Кутузов, неожиданно становясь сам на позиции мартинистов, — каждая земля имеет ныне своих мартинистов, а сии суть не что иное, как люди, старающиеся, уединясь от шумных и бесполезных бесед, приводить в совершенство свойствы, Творцом в них впечатленныя, и, презря мечтательность и суету, приближаются к цели истинного человека. Все ли так именуемые мартинисты суть на истинном пути, сие составляет другой вопрос, о котором однако ж шумящие ветреники не хотят, да и не в состоянии размышлять. Отрицай Бога, обманывай искусно, шути остроумно, разоряй своего ближнего, клевещи и злословь, совращай юных безопытных девиц — и будешь в глазах их добрым и безопасным гражданином; но воздерживайся от всех сих модных качеств, — неотменно заслужишь имя мартиниста или преопаснейшего человека в обществе»128. Подобно многим немасонам, видевшим в каждом темном углу притаившегося мартиниста, готового устроить кровавую революцию, сами каменщики также испытывали страх перед ними. В апреле 1792 года Кутузов в письме к московским братьям предупреждает их о «заговоре противу святости и порядка»; по его мнению, это дело рук иллюминатов, которых «и в нашем отечестве есть немало». Он призывает товарищей быть осторожными, чтобы не допустить «извергов» в орден; просит каждого масона, если он «истинный свободный каменщик», «хороший гражданин и верный подданный», употребить все свои силы, чтобы разоблачить этих врагов «законной власти и общественного блага». Лопухин рапортует об осведомленности московских лож о предстоящей угрозе (несмотря на то, что раньше он сомневался в существовании мартинистов и иллюминатов вообще) и о том, что «давно уже сделаны всевозможные распоряжения к обнаружению оных скрытых просветителей», ибо только «масоны доброй системы наилучше их открыть могут»129. Эти «антимартинистские» выпады в письмах масонов (как и декларируемое неведение корреспондентов по этому вопросу) не стоит принимать за чистую монету, поскольку авторам было хорошо известно, что их послания читают не только адресаты. Московский почтдиректор И.Б. Пестель не только вскрывал письма, но и снимал с каждого по две копии: одну — для генерал-губернатора князя А.А. Прозоровского, другую — для графа А.А. Безбородко, немедленно препровождавшего все подозрительные отрывки из них императрице. Перлюстрация, вообще, была вполне привычной практикой в то время в России и по всей Европе, причем досматривались письма даже вполне благонадежных людей и высокопоставленных чиновников130. С помощью своей переписки Кутузов, Лопухин и московские масоны, за которыми в середине 1780-х годов прочно закрепилось название мартинистов, пытались дать понять властям, что их масонская деятельность не имеет ничего общего ни с европейской революционностью, ни с делами внутренних врагов вроде Радищева131. Они также сознавали, что им не удастся переменить враждебное общественное мнение. Лопухин вспоминал позднее, что ему и его братьям по ордену приходилось бороться не только с подозрениями Екатерины и местных чиновников, но и — что было много сложнее — с «толками и шумом публики», в которой страх перед масонами и их предполагаемыми союзниками распространялся все больше и больше132. Образованное общество видело в масонах, якобинцах и мартинистах «шайку крамольников, кровожаждущих извергов, разрушителей власти, вольнодумцев», а в воображении народных масс, о якобинцах ничего не знавших, масоны и вовсе наделялись «хвостиками»133. В 1790 году в Туле была опубликована отдельным изданием пространная рецензия на трактат «О заблуждениях и истине», где автор последнего — хоть и без прямых отсылок к событиям Французской революции — обвинялся в атеизме, а саму книгу, чтение которой ведет не только к «заблуждениям», но и к «пагубному безпорядку, безначалию», рецензент объявлял угрозой для общества134. К 1792 году в прессе уже настойчиво звучали предупреждения о международном заговоре против существующего порядка, образованного силами всякого рода масонов, мартинистов, энциклопедистов и прочих возмутителей спокойствия135. Масоны, пытаясь спасти репутацию ордена, выпустили в свет две книги. «Нравоучительный катехизис истинных франкмасонов» Лопухина вышел по-французски и продавался в качестве иностранной новинки136. В том же 1790 году появилось анонимное издание «Qui peut etre un bon citoyen et un sujet fidele?», автором которого был И.П. Тургенев. Впоследствии книга трижды выходила по-русски под названием «Кто может быть добрым гражданином и верным подданным?»137. В обоих сочинениях авторы опровергали звучавшие в адрес мартинистов обвинения в безбожии и намерениях разрушить общественный и политический строй, настойчиво подчеркивали вообще религиозную и специфически христианскую природу масонского ордена, вслед за остальными защитниками масонства утверждали полнейшую лояльность братства властям и его благотворное влияние на общество: именно члены лож становятся наилучшими гражданами и подданными, вернейшими сыновьями отечества, благочестивейшими христианами, нежнейшими мужьями и отцами. Вопрос, вынесенный Тургеневым в заглавие книги, был вовсе не тривиален. Если в общем все соглашались с тем, что нужно быть «добрыми гражданами и верными подданными», единодушия в том, кто же воплощает в себе эти качества и как их достичь, не было никогда. Масоны твердили, что они одни знают верный путь к добродетели и просвещению, их оппоненты выражали недоверие к ордену: его членам, практикам, целям и влиянию. Это недоверие было так же старо, как и само масонство: оно появилось в России вскоре после учреждения первых русских лож. Страх мог проявляться по-разному — масонство служило своего рода чистым экраном, на который можно было спроецировать любые тревоги и сомнения, которые возникали в российском обществе в разное время и имели самые разные причины: разрушение традиционных русских устоев, гибельное влияние западных культурных практик, социальное неравенство, доминирование иностранцев в политической, культурной и интеллектуальной жизни России, неразбериха в вопросе об обязанностях человека перед государством, обществом и семьей, опасность социальной катастрофы, анархии и революции. Почему же эта роль досталась масонству? Что именно позволяло возложить на него вину за любые беды, в разное время грозившие разным социальным слоям империи? Дать окончательный ответ на эти вопросы едва ли возможно. При объяснении этого феномена прежде всего стоит иметь в виду огромное количество людей, посещавших ложи и сделавших братство самым значительным общественным движением российской элиты во всем XVIII веке. К тому же организация, столь тесно переплетенная с властью (а в ложах состояло большинство крупнейших сановников), неизбежно должна была возбуждать среди немасонов толки о своем истинном предназначении. Зарубежные истоки масонства и бесспорные связи с иностранцами в России и за ее пределами придавали ордену налет чуждости, вызывавший подозрения у многочисленных адептов идеи особого пути России и враждебности по отношению к ней со стороны Запада. Однако самым важным фактором оказалась, несомненно, та атмосфера секретности, которой были окутаны собрания и вообще деятельность масонских лож, ибо, как думали тогда многие, от чужих взглядов скрывать стоит только нечто постыдное и нечестивое. Нужно, впрочем, отметить, что недоверие к масонству вовсе не было уникальным российским феноменом, но лишь отражало соответствующие настроения в Европе138. Различные формы распространения масонской и антимасонской полемической продукции — от рукописных сатир и памфлетов середины века до книг, журналов и других печатных изданий, поступавших в свободную продажу в конце столетия, — отражают разные стадии функционирования общественного мнения в России того времени. Перемены в формате демонстрируют и быстрое развитие технологической базы, необходимой для возникновения общественного мнения в современном его понимании, как оно было описано выше в главе 2 (то есть работа издательств, газет, журналов, печатание книг; чтение и книжная торговля), и рост общественного сознания. Обе спорящих стороны одинаково четко понимали растущую потребность в «публичности» и в использовании печати для влияния на умы тех, из кого состоит «публичная» сфера. Если рукописи предназначались для чтения небольшим кругом знакомцев, то печатные издания были рассчитаны на гораздо более широкую аудиторию139 — таким образом, происходила существенная перестройка интеллектуальной жизни: формировалась публичная сфера — новое поле, за власть в котором можно было бороться, и инструментом этой борьбы оказывалась печать. И хотя государство своей власти никому не отдавало, в последние десятилетия XVIII века уже велись жесткие баталии за симпатии общества. Критики и защитники масонства настойчиво искали одобрения публики, добиваясь таким образом легитимации своих мнений. * * * Несмотря на все свои усилия, московские масоны проиграли на обоих фронтах. В результате массовой подозрительности, или, если угодно, паранойи, охватившей общество и многих крупных чиновников, в 1792 году Новиков — общепризнанный глава ордена в России — был арестован. Непосредственные причины заключения Новикова до сих пор неизвестны, несмотря на бесчисленное количество исследовательских гипотез и догадок. Так или иначе, очевидно, что арест был связан с масонской деятельностью Новикова и за его подготовкой стояли местные власти, а Екатерина была проинформирована о нем только post factum140. Однако из допросов и императорского указа от 1 августа 1792 года, в котором был обнародован приговор — пятнадцать лет тюрьмы, можно уяснить, насколько сильную неприязнь вызывали масоны у властей. Во-первых, использование религиозных символов и ритуалов воспринималось как угроза официальной церкви; во-вторых, сношения с масонскими ложами Берлина, в которых состояли руководители Пруссии — внешнеполитического противника России, — трактовались едва ли не как измена; в-третьих, власти увидели прямой вызов авторитету императрицы в попытке привлечь в орден цесаревича, чья нелюбовь к матери и пропрусские симпатии были хорошо известны; и, наконец, в-четвертых, публикация сочинений сомнительной нравственной ценности и участие богатых покровителей в новиковской и вообще масонской деятельности вызывали обвинения в шарлатанстве, не имеющем ничего общего со стремлением к общественному благу141. Удивительно, но, несмотря на столь серьезные претензии к масонам и суровое наказание самого Новикова, никто из его товарищей, которых Прозоровский вскоре привлек к допросам, сильно не пострадал. Екатерина только повелела им (кн. Н.Н. Трубецкому, И.В. Лопухину и И.П. Тургеневу) удалиться в свои имения и бросить масонские дела, причем Лопухину была даже сделана поблажка, и он смог остаться в Москве, чтобы заботиться о престарелом родителе142. Два молодых участника новиковского кружка (М.И. Невзоров и В.Я. Колокольников), посланные за границу учиться медицине, были арестованы в Риге и препровождены в Шлиссельбургскую крепость для допроса. Невзоров от этой процедуры отказался, сославшись на то, что он, как студент Московского университета, будет отвечать только на вопросы своих университетских начальников; это требование было удовлетворено, и оба друга были переданы куратору университета И.И. Шувалову, в прошлом тоже масону143. Остальные члены кружка не подверглись даже допросам. Арест Новикова, таким образом, не стал сигналом к масштабной антимасонской кампании. Более того, несмотря на меры, принятые против московских масонов, в других городах империи (к примеру, в Митаве) ложи продолжали работать144. Однако уже с начала 1790-х годов масонское движение пошло на спад и собрания стали закрываться. К концу екатерининского царствования масонство как институция практически перестало существовать. Какую роль в закрытии русских лож играла Екатерина, не совсем ясно. К 1790 году она, как и многие тогда, была убеждена в том, что именно ложи и другие тайные общества повинны в хаосе, царившем во Франции и ужасавшем всю Европу. Напуганная донесениями о том, что в Москве живет некий иностранец, связанный с парижскими повстанцами, императрица приказала в апреле 1790 года Прозоровскому закрыть все московские ложи и прочие секретные собрания и примерно в то же время повелела генералу П.И. Мелиссино распустить его петербургскую ложу. В последующие несколько лет Екатерина последовательно дала понять всем лидерам движения, что пришло время закрывать их мастерские; это отражено в протоколах некоторых лож за 1794 год145. Но большинству масонов не пришлось дожидаться приказов императрицы, поскольку к этому времени они уже успели сами закрыть свои ложи, по-видимому, из-за страха перед революцией и ее последствиями. Напитавшись несчетными слухами о бандах якобинцев, иллюминатов, мартинистов и масонов, наполняющих страну за страной и несущих повсюду ужас и насилие, обеспокоенные победным маршем французских частей на восток, некоторые русские братья стали сомневаться в истинных целях своего ордена и предпочли просто прекратить деятельность лож до лучших времен, когда обстановка в Европе нормализуется. Другие же и вовсе приступили к прямой антимасонской агитации. Например, И.А. Штарк, когда-то преподававший в петербургской немецкой школе Св. Петра и являвшийся в прошлом видной фигурой русского и германского масонства, в начале 1790-х годов опубликовал ряд сочинений о заговоре атеистов-философов, иллюминатов и масонов, приведшем к революции. Венский профессор и журналист Л.A. Гофман, также в прошлом масон, в конце века обличал дьявольскую сущность масонов, якобинцев и иллюминатов146. Упадок русского масонства в 1790-х годах совпал с кризисом ордена в других странах Европы. В Голландии когда-то мощное движение сошло на нет, и многие ложи закрылись. В некоторых немецких землях власти приняли суровые меры против тайных обществ. Под давлением правительства Леопольда II и Франца II в 1794 году было расформировано масонское братство Австрии; через год власти казнили девять якобинцев и объявили, что такой приговор будет ждать всех вовлеченных в тайные общества. Между 1792 и 1793 годами прекратили работу все швейцарские ложи; а сардинский король Виктор Амадей III в 1794 году официально запретил деятельность масонского ордена в Пьемонте. По Испании и Португалии прокатилась новая волна антимасонских репрессий. Между 1789 и 1795 годами во Франции ложи попали в сложное и даже парадоксальное положение: приверженцы старого строя обвиняли их в подготовке революции, а радикальные сторонники нового режима считали атавизмом ненавистного им прежнего порядка. «Масонство», как пишет один из виднейших его исследователей, буквально «распалось»147. Ни в одной европейской стране вольные каменщики больше не чувствовали себя в безопасности. Вступление на трон Павла I осенью 1796 года повлекло за собой перемены для масонов, пострадавших четырьмя годами ранее от репрессий Екатерины. Новиков был возвращен из тюрьмы, Трубецкой и Лопухин были пожалованы сенаторами; Тургенев стал директором Московского университета; князь Репнин, «сосланный» когда-то на должность генерал-губернатора Лифляндии и Эстляндии, получил чин фельдмаршала148. Однако все это не могло возродить масонство как общественное движение. Несмотря даже на то, что Павел стал негласным покровителем ордена в России, ложи все равно не действовали. Впрочем, вопрос об отношении Павла к масонству, как и многие детали истории ордена, не был вполне ясен и стал, в конце концов, лишь одной из частей сложной и запутанной мифологии русского масонства. Большинство исследователей решают эту проблему однозначно в пользу бесспорного участия Павла в деятельности ордена149 и прилагают массу усилий для доказательства своих суждений, хотя ограниченность свидетельств, целенаправленно уничтожавшихся разными заинтересованными лицами, в том числе и самим императором, явно не позволяет этого сделать150. Однако, как бы этот вопрос ни интриговал ученых, решение его имеет мало касательства до истории масонства в России, ибо еще до восшествия Павла на престол лучшие дни русских лож были уже в прошлом. 96 См.: Екатерина II. Сочинения / Сост. А.Н.Пыпин. СПб., 1901. Т. 5. С. 186—243. По одному источнику, общество «Ignoranti Bambinelli» действительно существовало и включало в себя саму Екатерину, Л.А. Нарышкина, А.С. Строганова и А.П. Шувалова. См.: Екатерина II. Сочинения / Ред. В.К. Былинин и М.П. Одесский. М., 1990. С. 517. Примеч. 2. 97 Сочинения имп. Екатерины II / Сост. А.Н. Пыпин. СПб., 1901. Т. 5. С. 213—214. Курсив в оригинале. 98 Словарь Академии Российской. СПб., 1793. Ч. 4. Стлб. 48. Курсив в оригинале. «Мартышками» (Cercopithecus) называют 20 видов и 8 родов обезьян. «Зеленая мартышка» — Cercopithecus aethiops. Под «пификом», скорее всего, имеется в виду Pithecia — вид обезьян, никак не связанный с мартышками (Cercopithecus). Napier J.R. and P.H. The Natural History of Primates. London, 1985. P. 119-120, 128, 139. 99 Растущий виноград. 1786. Июль. С. III. 100 Под «бреднями Аполониуса», скорее всего, имеются в виду сочинения неопифагорейца и мистика Аполлония Тианского (род. около 4 г. до н.э.). 101 Растущий виноград. 1786. Июль. С. IV—VII. Курсив в оригинале. 102 См.: [Тукалевский В.] Из истории философских направлений в русском обществе XVIII века // Журнал министерства народного просвещения. 1911. Ч. 33. № 5. С. 20-25; Вернадский Г.В. Указ. соч. С. 162-163. По сведениям И.П. Елагина, книга Сен-Мартена почти сразу по выходе стала популярной у русского читателя. См.: Записки о масонстве И.П. Елагина // Русский архив. 1864. Кн. 1.С. 94. 103 Московские ведомости. 1785. № 32. 19 апреля. С. 423—424. Сокращенный вариант анонса был републикован в № 86. 104 См.: Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 243-244. 105 Елагин И.П. Указ. соч. С. 95; Вернадский Г.В. Указ. соч. С. 130, 162-163, 170. Курсив в оригинале. 106 Marcard Н.М. Zimmermann's Verhaltnisse mit der Kayserin Catharina II. und mit dem Herrn Weikard. Bremen, 1803. S. 134—135. Князь Репнин имел при дворе репутацию «ревностного апостола мартинизма». См.: Массон Ш. Указ. соч. С. 69. Кроме самого Репнина, в мартинизме подозревали и его подчиненных. См.: Храповицкий А.А. Памятные записки А.В. Храповицкого. М., 1990. С. 292. 107 Jones W.G. Nikolay Novikov, Enlightener of Russia. Cambridge, 1984. P. 208. 108 Растущий виноград. 1786. Март. С. 6—13. Гийом Постел (1510—1588) — французский ученый, самопровозглашенный пророк экуменизма. О его связях с мартинизмом ничего не известно. Подробнее о нем см.: Nataf A. The Wordsworth Dictionary of the Occult. Ware, Hertfordshire, 1994. s.v. «Postel». Настоящим основателем мартинизма был учитель Сен-Мартена, испанский ми¬тик Мартинес де Паскуалли. Об отношениях мартинизма и масонства см.: Roberts J.M. Op. cit. P. 103-105. 109 Екатерина II. Обманщик, комедия в пяти действиях // Сочинения имп. Екатерины II / Сост. А.Н. Пыпин. СПб., 1901. Т. 1. С. 250. Сочинение Сен-Мартена и вообще мартинизм высмеивались также в «Мнимом мудреце». См.: Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 279. 110 Цицианов П.Д. Указ. соч. Стлб. 2113. Знал ли Цицианов о том, что его корреспондент встречался с Сен-Мартеном в Лионе и даже совершил вместе с «philosophe inconnu» путешествие в Париж, неизвестно. 111 Там же. Стлб. 2119—2121. «Les mervеilles du ciel et de l'enfer» — сочинение шведского мистика Э. Сведенборга «Arcana coelestia» (1749—1756). 112 Подробнее о восприятии в России Французской революции см.: Штранге М.М. Русское общество и французская революция, 1789—1794. М., 1956. С. 47-88. 113 См.: Там же. С. 101-103. 114 Московские письма в последние годы екатерининского царствования // Русский архив. 1876. Кн. 3. С. 277—278. О популярности французского революционного стиля см.: Из записок Д.П. Рунича // Русская старина. 1901. № 1. С. 53-54. 115 Санкт-Петербургские ведомости. 1790. № 16. С. 247; № 20. С. 315. Цит. по: Штранге М.М. Указ. соч. С. 49—51. 116 См.: Roberts J.M. Op. cit. P. 168-174. 117 См.: Jacob M.C. Op. cit. P. 23-32. 118 Roberts J.M. Op. cit. P. 193. 119 Roberts J.M. Op. cit. P. 210-211. 120 Bieberstein J.R. von. Die These von der freimaurerischen Verschworung // Freimaurer und Geheimbunde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa / Ed. H. Reinalter. Frankfurt a. M., 1983. S. 85, 93. См.: Roberts J.M. Op. cit. P. 210. 121 См.: Штранге M.M. Указ. соч. С. 78, 96-97. 122 Барсков Я.Л. Указ. соч. С. 104. Трубецкой, сам масон, очевидно, не знал, что Николя де Бонневилль, один из редакторов «Bouche de fer», действительно, принадлежал к масонскому ордену и отстаивал в ложах революционные позиции. См.: Kates G. The «Cercle Social», the Girondins, and the French Revolution. Princeton, 1985. P. 89—92. Дж. Робертс утверждает, что масонами были оба издателя «Bouche de fer» — Бонневилль и аббат Фоше. См.: Roberts J.M. Op. cit. P. 159-160. 123 Тургенев A.M. Записки A.M. Тургенева // Русская старина. 1887. № 1. С. 88. 124 Faivre A. Friedrich Tieman und seine deutschen und russischen Freunde // Beforderer der Aufklarung in Mittel-und Osteuropa: Freimaurer, Gesellschaften, Clubs / Ed. E.H. Balаzs et al. Berlin, 1979. S. 299. 125 Радищев A.H. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. СПб., 1992. С. 30; Полное собрание сочинений А.Н. Радищева. М., 1907. Т. 2. С. 301. Екатерина в своих замечаниях на полях «Путешествия...» употребляет слово «мартинисты» в обоих значениях: 1) адепты мистико-теософского учения; 2) «полумудрецы сего века, как то: Руссо, Аббе Рейналь и тому гипохондрику подобные...». Там же. С. 560. Насмешки над целомудрием мартинистов можно найти и в кн.: Фонвизин Д.И. Собрание сочинений. М.; Д., 1959. Т. 2. С. 62. 126 Барсков Я.Л. Указ. соч. С. 15. Об интеллектуальных и личных отношениях Кутузова и Радищева см.: Лотман Ю.М. «Сочувственник» А.Н. Радищева A.M. Кутузов и его письма к И.П. Тургеневу // Лотман Ю.М. Собрание сочинений. Т. 1: Русская литература и культура Просвещения. М., 2000. 127 Барсков Я.Л. Указ. соч. С. 22. 128 Там же. С. 96-97. 129 Там же. С. 200, 203. Стоит заметить, что никакими свидетельствами о деятельности иллюминатов в России мы не располагаем. Историю иллюминатства см. в кн.: Dulmen R. van. Der Geheimbund der Illuminaten. Stuttgart, 1975. 130 Барсков Я.Л. Указ. соч. С. ix—xi. 131 Почему мартинистами называли именно эту группу масонов (Лопухин, Кутузов, Трубецкой, Новиков, И.П. Тургенев), а не всех их собратьев по ордену или многочисленных поклонников Сен-Мартена, не совсем ясно. Скорее всего, этому способствовало посвящение радищевского «Путешествия...» Кутузову, прочно связавшее в глазах властей Радищева и московских вольных каменщиков. 132 Лопухин И.В. Записки сенатора И.В. Лопухина. М., 1990. С. 28. 133 Тургенев A.M. Указ. соч. С. 88. 134 [Батурин П.С.] Изследование книги О заблуждениях и истине. Сочинено особливым обществом одного Губернского города. Тула, 1790. С. 63—64, 79, 214—215. Авторство П.С. Батурина, чиновника среднего звена и сочинителя комедий, было установлено много позже выхода книги. О нем см.: Словарь русских писателей XVIII века. Л., 1988. Т. 1. С. 68-70. 135 См.: Штранге М.М. Указ. соч. С. 111. В 1792 году при дворе возник слух о существовании якобинского клуба в Петербурге. См.: Храповицкий А.В. Указ. соч. С. 278. 136 См.: Лопухин И.В. Указ. соч. С. 29—30. Оригинал брошюры см.: Там же. С. 31-37. 137 См.: Там же. С. 38. Все три русских издания вышли в Москве (1796, 1798, б.д.). См.: Сводный Каталог. Т. 3. № 7405—7407. Об И.П. Тургеневе, директоре Московского университета в 1796—1803 годах, см.: Тарасов Е. Указ. соч. 138 См.: Roberts J.M. Op. cit. 139 См.: Берков П.Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л., 1952. С. 116. 140 См.: Jones W.G. Op. cit. P. 206-215. 141 См.: Новиков Н.И. Избранные сочинения. М.; Л., 1951. С. 606—662, 671-672. 142 См.: Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 348-352. 143 См.: Там же. С. 289, 354-355; Боголюбов В.Н. Указ. соч. С. 442-444. 144 См.: Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 304; Серков А.И. Указ. соч. С. 950. По сведениям А.И. Серкова, в Петрозаводске одна ложа работала вплоть до 1797 года. См.: Там же. С. 981. 145 См.: Екатерина II. Письма и рескрипты Екатерины II к московским главнокомандующим // Русский архив. 1872. Кн. 1. С. 538—539; Friedrichs Е. Op. cit. S. 89—91; Иванин Н.С. К истории масонства в России // Русская старина. 1882. № 9. С. 544. 146 См.: Epstein К. The Genesis of German Conservatism. Princeton, 1966. P. 506-535. 147 Agethen M. Geheimbund und Utopie: Illuminaten, Freimaurer und deutsche Spataufklarung. Munich, 1984. S. 63-64. См.: Gould R.F. Op. cit. Vol. 4 . P. 103, 108; Jacob M.C. Op. cit. P. 172, 176, 210-211; Kates G. Op. cit. P. 91; Reinalter H. Aufgeklarter Absolutismus und Revolution: Zur Geschichte des Jakobinertums und der fruhdemokratischen Bestrebungen in der Habsburgmonarchie. Vienna, 1980. S. 186—218; Roberts J.M. Op. cit. P. 221; Weisberger R.W. Speculative Freemasonry and the Enlightenment: A Study of the Craft in London, Paris, Prague, and Vienna (East European Monographs. 1367). New York, 1993. P. 105-107. 148 См.: Лонгинов М.Н. Указ. соч. С. 362-364. 149 Другое мнение можно найти в: McGrew R.E. Paul I of Russia, 1754—1801. New York, 1992. P. 195-196. 150 См.: Friedrichs E. Op. cit. S. 91—98; Шумигорский E.C. Император Павел I и масонство // Масонство в его прошлом и настоящем. М., 1991. Т. 2. С. 135— 152. По мнению А.И. Серкова, Павел мог вступить в орден в августе 1776 года в Германии. См.: Серков А.И. Указ. соч. С. 620, 994. Существовала даже особая версия убийства императора, согласно которой казнь была совершена масонами за нарушение Павлом каменщических обетов и отказа от покровительства ордену. См.: Шумигорский Е.С. Указ. соч. С. 152. |
загрузка...