Образование высшей ступени

Вряд ли много времени могло быть потрачено на таблицы мер и весов в школе грамматика, поскольку ее основной и единственной практической целью было подготовить мальчиков к более высокой ступени обучения у педагога ораторского искусства – ритора. Такое образование высшей ступени ценилось, потому что было средством достижения успешной карьеры адвоката в суде и, таким образом, путем в сферу политики и управленческого аппарата. Немногие римляне извлекали пользу только из знаний литературы. Они завоевали мир, не полагаясь на риторику, литературу, философию, астрономию, греческую поэзию и драму, поэтому сначала любое предложение, что римским юношам следует их изучать, встречалось с хмурым неодобрением. Однако потребности империи и международной торговли росли, и необходимость в знании греческого языка становилась настоятельной.

Греческий был не только ключом к сокровищнице мысли, образования и науки, чего нельзя сказать о каком-либо другом языке; он также был языком, посредством которого римлянам приходилось общаться с провинциями, завоеванными их армиями в Южной Италии и Сицилии и в странах Восточного Средиземноморья. Более того, греческий был общим универсальным языком торговли и деловых контактов в Египте и конечно же в самой Греции. Таким образом, знание греческого стало признаком некого социального различия, как прежде знание французского языка было отличительной чертой аристократа в XVIII или в начале XIX века в Англии или России или как знание английского языка распространилось среди образованных классов в XIX веке в Индии, Бирме и на Цейлоне.

Следовательно, образованным римлянам, в отличие от греков и большинства древних народов, приходилось учить второй язык. Конкуренция за преуспевание в общественной жизни была такова, что продолжительное и старательное обучение было необходимостью. Это означало, что только богатые семьи могли отправить своих мальчиков в школу более высокого уровня овладевать ораторским искусством с элегантностью и истинной убедительностью. Фиксированного возраста для такой перемены не было, поэтому простая формула Квинтилиана, что мальчику следовало закончить обучение у грамматика и отправляться изучать риторику, «как только он к этому готов», видимо, была не столь уж и плоха. «...К этим учителям поступают взрослые мальчики, и у них продолжают учиться те, кто уже стал юношами; поэтому надо обращать особенное внимание на то, чтобы учитель мог, в силу своей нравственной чистоты, охранять от обид более нежный возраст и своим авторитетом удерживать распущенную молодежь».

Три ступени римского образования были, следовательно, очень приблизительно эквивалентны нашему начальному или элементарному образованию, обучению в средней школе и университетскому образованию, хотя опасно проводить такую аналогию, поскольку в Риме все делалось частным предпринимательством менее масштабно и не было ничего отдаленно похожего на наши просторные начальные, средние школы или университетские здания, преподавательский состав или курс обучения. Программа обучения, доступного для детей и молодых людей, была ограничена по сравнению с нашим современным курсом обучения. Не все римляне, подверженные влиянию греческой культуры, были способны извлечь из обучения пользу, поэтому те, кто преуспел, все сильнее отдалялись от детей римлян бедного или среднего класса, которые, если только не были исключительно одаренными и исключительно везучими, никогда не достигли бы никаких личных интеллектуальных высот.

Это было задолго до того, как римляне осознали необходимость обучения высшей ступени. Катон Старший во II веке до н. э. предложил своему сыну здравое, простое правило, как стать хорошим оратором. «Держись ближе к теме, – говорил он, – и слова найдутся». Светоний сообщает, что в 161 году до н. э. в Сенате, «обсудив вопрос о философах и риторах, постановили... чтобы их больше не было в Риме». Для одаренного римского юноши единственным способом начать карьеру было послужить помощником выдающемуся, удачливому общественному деятелю, если у него не было отца, который мог бы им руководить. Цицерон, будучи молодым человеком, был отдан в руки старому и мудрому верховному понтифику (Pontifex Maximus) Муцию Сцеволе, одному из старейших государственных деятелей начала I века до н. э., у которого он учился основным принципам искусства управления государством. Старое неприятие школ риторов упорно сохранялось.

Приблизительно в это время (92 г. до н. э.) два цензора, Красс и Домиций, высокопоставленные чиновники, долгом которых было поддержание общественной морали и достойного поведения, заявили: «Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода. К ним в школы собирается юношество, они приняли имя латинских риторов, и там-то молодые люди бездельничают целыми днями...»

«...Новшества же, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными. Поэтому считаем необходимым высказать наше мнение для тех, кто содержит школы, и для тех, кто привык посещать их, что нам это не угодно».

Нам не известно, возымело ли действие это напыщенное консервативное заявление, поскольку, как это довольно часто случается с поборниками общественной морали, эти взгляды были основательно устаревшими. Усиленное изучение греческого и латинского было популярным среди высших классов Рима на протяжении двух предыдущих поколений, и отказаться от этого было нелегко. Люди с особенно сильно выраженными культурными интересами, такие как Цицерон, отправляли своих сыновей на обучение в Афины – столь велика в интеллектуальном мире была репутация всего греческого.

Но хотя изучение риторики упрочилось в качестве единственного вида формального обучения высшей ступени, доступного для состоятельных молодых людей, картина, данная Сенекой и Тацитом, о качестве того, что сходило за хорошее образование в римских школах риторов, не вызывала воодушевления. Хорошо было Квинтилиану, который был одним из лучших преподавателей, предъявлять высокие требования к обучению ораторскому искусству, указывая, что «многие образованные люди думают, что говорить надо иначе, чем писать», что «речь написанная, предназначенная для чтения, должна быть тщательно отделана, составлена «по закону и правилу», ибо она будет в руках людей образованных и судить о ней будут мастера...», «по-моему, хорошо говорить и хорошо писать одно и то же, и написанная речь только увековечивает сказанную в суде», и продолжает в том же духе, убеждая, что музыку можно понять лишь в том случае, если овладеть размером и ритмом, не говоря уже об астрономии и философии. Многие учителя были неспособны отдать справедливость таким, вне всяких сомнений, здравым требованиям до такой степени, что Сенека мог сетовать не без основания, что «некоторые прилагают чересчур большое старание и чересчур много труда к познанию темных и трудных предметов, в то же время не нужных нам».

Тацит был еще более уничижителен в вопросе о школах риторов. Об учащихся, посещающих подобное среднее учебное учреждение, он говорил, что трудно сказать, что является самым пагубным для их интеллектуального роста – само ли место, или их собратья по учению, или же предметы, которые они изучают. Полагалось, что ученики овладевают искусством убеждения и полемики, но какие скверные у них темы для обсуждений! Кроме того, эти предметы столь далеки от реальной жизни, а стиль, в котором они преподносятся, так напыщен. Тацит приводит в качестве примера предложенные темы: «Награда тираноубийце», или «Альтернатива насилуемой девы», или «Лекарство от чумы». Однако за поколение до этого Сенека предлагал такие темы, как «Александр Великий обдумывает, стоит ли ему входить в Вавилон после того, как он получил предупреждение об опасности от предсказателя», или «Цицерон размышляет, сжигать ли ему свои произведения, поскольку Антоний обещает сохранить ему жизнь при условии, если он их уничтожит».

Нельзя сказать, судя по названиям учебных упражнений, задаваемых усталыми наставниками, вынужденными год за годом пытаться находить новые и интересные темы, что они были такими уж важными, и перспектива «пира» разума, возникающая из подобных упражнений, вряд ли могла считаться оправдывающей ожидания. Как заметил Тацит, трудно ожидать от зеленых студентов зрелости суждений, необходимой для многих полемических тем^[13]. Вне всякого сомнения, существуют другие менее поверхностные примеры, но во времена императорского абсолютизма или деспотизма, которые превалировали на протяжении большей части римской истории после Юлия Цезаря, свободное обсуждение политических вопросов, таких как свобода личности или демократическое правление, могли быть столь же опасными, как сегодня в коммунистических полицейских государствах.

Даже из такого краткого сообщения очевидно, что стремление усовершенствовать интеллектуальный и моральный уклад римского народа никоим образом не было реализовано полностью. Образование ценилось за его практическую помощь в повседневной деятельности. О литературе и ораторском искусстве судили по их способности помочь человеку выиграть судебный процесс или перетянуть на свою сторону толпы избирателей. Музыка была хороша только тогда, когда несла призыв или могла ускорить какой-то мужской род деятельности, такой как борьба. Представление греков о том, что образованная и культурная жизнь сама по себе вещь неплохая, поскольку она подразумевает некоторую степень активного желания постичь истину, ценить и создавать прекрасное, а также достичь достойного с точки зрения морали поведения в человеческих отношениях, не очень привлекала практичных римлян.