Глава 7. Литература и письменность

Задолго до того, как грузины обзавелись собственным алфавитом и литературой, они познакомились с письменностью и фольклором греческого и иранского миров, равно как и с мифами, существовавшими в устной традиции. В древних источниках мы находим упоминания об университетах, открытых в Колхиде по греческому образцу. Средневековые христианские авторы пишут о том, что в IV в., когда в Грузии утверждалось христианство, происходило уничтожение зороастрийских книг.

В отчетах о византийских и персидских походах в страну лазов в VI в. говорится о государственных архивах, в которых содержались договоры между лазскими правителями и соседними государями. Безусловно, они были написаны по-гречески.

Существенный прорыв в нашем знании письменности и эпиграфики дохристианской Грузии произошел в 1940 г., когда неподалеку от Мцхета обнаружили две каменных плиты с надписями. На одной из них оказалась двуязычная эпитафия грузинской царевне Серапите. Ей соответствует, правда, не совсем тождественный текст на греческом и среднеперсидском, последний написан на письменности Армази, которая является необычной формой арамейского письма.

В 1942 г. текст был расшифрован и опубликован профессором Г.В. Церетели (фото 29). Эпитафия Серапите датируется примерно 150 г. и отличается особым торжественным стилем и своеобразным пафосом. Его можно сравнить по его художественным достоинствам с самыми древними грузинскими литературными текстами, которые нам известны:

«Я, Серапита, дочь Севакша Младшего, питиахша [наместника] шаха Фарсмана, и жена славного Йодмангана, победителя во многих сражениях, лучшего воина при дворе Ксефарнуга, великого правителя иберийцев и сына Агриппы, мажордома правителя Фарсмана.

Плачьте, плачьте обо мне, ради спасения души той, которая умерла во цвете лет, когда ей было всего двадцать один, и ее жизненный путь не должен был оборваться, и такой доброй и красивой, что никто не смог бы сравниться с ней».

Хотя не существует единой точки зрения по поводу даты появления и времени изобретения грузинского алфавита, есть неоспоримые факты. Как известно, христианство стало официальной религией Армении и Иберии в начале IV в., а затем быстро распространилось в соседнюю кавказскую Албанию.

После того как в течение столетия богослужение проводилось по греческим и сирийским богослужебным книгам, повсеместно стала ощущаться настоятельная потребность в текстах, написанных на родном языке. При поддержке византийской церкви была учреждена комиссия под руководством святого Месропа Маштоц, видного деятеля армянской церкви, который работал с местными просветителями и составил удивительно точную фонетическую таблицу звуковых соответствий в армянском, грузинском и албанском языках.

На основе проделанной работы, но следуя в целом, там, где это было возможно, общему порядку греческого языка, для всех трех христианских народов были созданы системы письма, вошедшие в употребление в начале V в. Создатели этого удивительно продуманного и элегантного алфавита попытались воспроизвести, насколько это было возможно, внешний вид современного греческого унциального письма, характерного для средневековых греческих и латинских рукописей, характеризующихся ровными буквами, без острых углов и ломаных линий.

Об этом свидетельствуют страницы Синайского кодекса и Александрийской рукописи, содержащие старейшие из известных грузинских или армянских надписей и кодификаций. Они сильно отличаются от армазской разновидности арамейского письма, которым написана эпитафия Серапите и одной или двух других надписей. Считается, что грузинское письмо, которое читается справа налево, в отличие от арамейского, идущего слева направо, отражает разрыв с языческим прошлым Грузии.

Получив свой собственный алфавит, грузины начали быстро украшать публичные здания резными надписями и развивать как переводную, так и оригинальную литературу (рис. 46). Монументальная резная надпись, выполненная в письме хуцури на стене Болниского собора в Картли, датируется 492–493 гг., к более раннему времени относятся мозаики из грузинского монастыря, расположенного около Вифлеема (фото 33).

_{Рис. 46. Надпись Аввы Антония на мозаичном полу в грузинском монастыре близ Вифлеема. Около 550 г. н. э. — не позже 440 г. Один из древнейших образцов грузинского церковного письма}

Первые переводы основных книг Библии — четыре Евангелия, Псалтирь, книги пророков, — литургические тексты были выполнены с армянского. Другие книги были переведены с сирийских и греческих оригиналов. Поскольку источники многих переводов ныне утрачены, грузинские тексты необычайно интересны и требуют внимательного прочтения.

В «Мучении святого Евстафия», сапожника, приговоренного к смерти персидским правителем Тбилиси в 545 г., мы находим любопытную формулировку десяти заповедей и версию Евангелия, напоминающую по форме Диатессарон, составленный Татианом, сводный текст всех четырех Евангелий, ставший прототипом многочисленных симфоний. Они позволяют предположить, что в Древней Грузии существовала собственная версия Диатессарона^[5]. Входящая в состав «Мученичество Святого Евстафия» Апология архидьякона Самуила является ярким отражением распространения христианского вероучения в среде персов и грузинских христиан в сасанидские времена.

Особое положение среди первых оригинальных произведений занимает «Мученичество Шушаник», составленное Якобом Цуртавели между 476-м и 483 гг.

Отец Шушаник, Вардан Мамиконян, был героем армянского национального восстания 451 г., направленного против сасанидского падишаха Ездигерда.

Шушаник вышла замуж за грузинского питиахша (князя) Варскена, правителя Цуртави, стратегически важного замка, расположенного на границе между Арменией и Грузией. Варскен начал заигрывать с персидским двором и принял маздеизм, принуждая к тому же своих близких. Шушаник отказалась подчиниться, за что муж подверг ее жестоким пыткам и заточил в темницу на семь лет. В 475 г. Шушаник умерла христианкой, не выдержав истязаний.

Яков Цуртавели был личным духовником Шушаник, поэтому он хорошо знал то, о чем написал. Отметим прекрасный язык его повести, мастерство повествовательной формы, живые образы и использование реалистических деталей. Перед нами как живые предстают гордая и осознававшая свое знатное происхождение армянская благородная дама, ее постоянно пьяный муж, его добродушный, но беспомощный брат, который заступался за Шушаник, но не мог помешать случившейся трагедии.

Второстепенные фигуры, такие, как персидский советник Варскена, жирный ханжа с льстивым плаксивым голосом, они также сочувствуют бедной женщине, что проявляется в многочисленных деталях, скажем, когда младший дьякон пытается приободрить измученную Шушаник. Но под тяжелым взглядом ее мужа вместо слов «Остановитесь!» он смог только сказать: «Ос…» — затем замолчал и, поспешно развернувшись на каблуках, обратился в бегство.

Повесть Цуртавели является важным и интересным источником как для изучения политических и социальных отношений и религиозных конфликтов, существовавших в Грузии V в., так для реалистического изображения повседневной жизни. Автор подробно рассказывает о жизни и привычках жителей низовьев реки Мтквари во время страшной засухи:

«В летнее время, когда солнце сильно пекло, ветра обжигали, а воды реки становились заразными. Жители этого района были поражены различными болезнями, раздувались от водянки, желтели от желтухи, покрывались рябинками от оспы, их кожа высыхала, чесалась, покрывалась прыщами, лица опухали и съеживались, никто не доживал до старости в этом районе».

Столь же яркие и реалистические картины, проникнутые патриотическим и религиозным пафосом, мы находим в «Мученичестве святого Або Тбилели», парфюмера из Багдада, преданого смерти арабским губернатором Тбилиси в 786 г. Житие было написано Иоанном Сабанисдзе по поручению картлийско-го католикоса Самуила, для того чтобы рассказ о том, как арабский торговец предпочел умереть, но не отступить от христианской веры, вдохновил современников на стойкость. Сабанисдзе является современником событий, поэтому он насытил свою повесть большим количеством ярких деталей.

Отступив от традиционной схемы жития, он строит повесть по четкому плану. Она состоит из четырех глав, в которых создается достаточно полная панорама жизни Картли в период арабского владычества. Сабанисдзе пишет, что завоеватели «не гнушались ни угроз, ни коварства. Ни лести, ни разбоя, ни тяжелых поборов, чтобы принудить грузин к отречению от религии предков». Сабанисдзе с гордостью заявляет о том, что Грузия — подлинно христианская страна, ни в чем не уступающая вселенскому христианству (Византии).

Стойкость Або порождена простой бесхитростной верой раннего христианства. Во второй и третьей главах автор рассказывает о путешествиях Або, включает ценные исторические сведения, например описания хазар, живших на Волге. Иоанн Сабанисдзе широко раздвинул рамки житийной повести. В третьей и четвертой главах он не только описывает мученическую смерть Або Тбилели, но и использует ее, чтобы дать картину жизни в Картли. Завершается четвертая глава похвалой, которая становится гимном в честь мученика и защитника христианства.

Эпохе арабского владычества посвящен ряд других памятников, некоторые дошли до нас только в позднейших списках. Это «Мученичество аргветских владетельных мтаваров Давида и Константина» и «Мученичество царя Арчила», а также «Повесть о мученичестве колайских отроков». Для них характерно соединение реальных фактов и вымысла. Сухие хроники монастырской повседневной жизни наполнены живым человеческим духом, по своему характеру они чисто грузинские и отдают должное человеческим слабостям.

Интересное собрание агиографических текстов, известное под общим заголовком «Жития сирийских отцов», было собрано и откорректировано грузинским католикосом Арсением II между 955-м и 980 гг. Сирийскими отцами называли 13 грузин-монахов сирийских монастырей, которые прибыли на Кавказ в разное время между концом V и серединой VI вв., когда на Ближнем Востоке начали преследовать монофизитов. Они принесли с собой правила и предписания сирийского и египетского монашества, которые стали внедрять в Грузии.

Несмотря на то что все сирийские отцы были отшельниками, их никак нельзя назвать мизантропами по своим взглядам. Так, например, святой Иасон Дзилканеци обязал своих прихожан запрудить реку Ксани, чтобы заставить ее течь через их город. Некоторые из отцов церкви были известны как любители животных. Иоанн Зедазнели приручил медведей, живших около его хижины, а святой Шио приручил волка и управлял ослами, которые приносили припасы в его уединенный грот.

Святой Давид Гареджели и его ученик Лука, жившие в пустыне, получали молоко и творог от прирученных ими трех олених. В подвале их пещеры находился ужасный дракон с налитыми кровью глазами, из его головы рос рог, с шеи свисала огромная грива. По молитве святого Господь послал молнию, которая испепелила дракона. Когда святой Давид (в этом мы видим еще один типично грузинский штрих) вознес к небу страстную молитву, возражая против подобного применения силы, Господь послал к нему ангела, чтобы тот подтвердил, что это не насилие, а воля Всевышнего.

Выразительные штрихи мы также находим в «Житии святого Григория Хандзтели», написанном Георгием Мерчуле в 951 г. Там рассказывается о епископе Захарии, которого раздражал черный дрозд, постоянно клевавший его созревавший виноград. Когда тот осенил дрозда крестом, он тотчас упал мертвый. Сожалея о своей жестокости, епископ снова осенил черного дрозда крестом, тот ожил и улетел обратно в свое гнездо.

Проницательный читатель может извлечь из этого «Жития» бесчисленные факты из повседневной жизни средневековой Грузии. Иногда они высказываются в скрытой форме. Например, в «Житии Серапиона Зарзмели» за критическими тирадами в адрес крестьян, недовольных поборами, которые с них взимает монастырь, в ропоте бедных земледельцев, оскорбленных богатством монастырей, отобравших лучшие земли и забывших заповедь о помощи бедным.

С сирийскими подвижниками связано начало грузинской историографии. Первыми памятниками данного жанра стали хроники, в которых повествование начиналось с рассказа о сотворении мира и человека, основанными на Книге Бытия и других подобных источниках, ощущаются отголоски иранской и армянской героической традиций. Ранние грузинские летописи, например книга Ефрема Мцире «Об обращении Грузии в христианство», составленная в VII в., сохранилась только в списке, датируемом 973–976 гг. Писатель собрал и систематизировал весь известный ему материал о процессе распространения христианства в Грузии. Основное внимание в нем сосредоточено на миссии святой Нины и связанных с ней событиях, которые происходили в Грузии в IV в. Между 790-м и 900 гг. Джуаншир Джуаншириани написал «Историю правителя Вахтанга Горгасала». Хотя в работах ранних историографов реальные факты всегда соединены с мифологическими, они ценны благодаря своей информативности и отражению деталей времени. В принадлежащей перу неизвестного автора хронике «Летопись Картли» рассказывается о начальном этапе истории Грузии.

Другая группа грузинских исторических сочинений относится к XI в., когда Смбат, сын Давида, составил историю и генеалогию дома Багратиона, пытаясь вывести их происхождение от Давида и Соломона Израильских. Возможно, примерно в это же время Леонтий Мровели (архиепископ Руиси) составил «Историю первых грузинских отцов и царей», в которой прослеживает историю Картли, начав с эпохи предшествующей грузинской истории и доведя ее до V в. До сих пор ученые не пришли к единому мнению о жизни и деятельности Леонтия Мровели — центральной фигуры в грузинской историографии

XI в. После открытия в 1957 г. убежища в пещере близ Трехви, построенного во время сельджукского вторжения, возник живой интерес к этой личности. Обнаруженная в этой пещере датированная надпись гласит:

«Я, Леонтий Мровели, тщанием своим построил эту пещеру ради иконы Господа Бога и в эти ужасные времена, чтобы укрыть детей собора в Руиси (жителей Руиси) во время опустошения, которое принес на нашу землю султан Алп Арслан в 286 г. Хроникона» (1066 г. от Рождества Христова).

Данная надпись, опубликованная с комментариями и соответствующими иллюстрациями Г. Гаприндашвили в «Бюллетене отделения общественных наук Академии наук ГССР» в 1961 г., доказывает, что Леонтий Мровели жил и работал не в VIII, а в XI в.

Несмотря на все сказанное, профессор К. Туманов и один или два других исследователя продолжают настаивать, что Леонтий Мровели жил именно в VIII в. Конечно, возможно, что в Руиси было два выдающихся архиепископа, которых звали Леонтий, но более логично отождествить Леонтия-историка с Леонтием-автором надписи в пещере Трехви, которые действительно были заселены около 1066 г., во время правления грузинского царя Баграта IV (1027–1072).

Хроники Леонтия Мровели, Смбата и Джуаншера стали основой и ядром для обширного исторического свода «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии»), Со временем к ним добавляли новые работы, позволяющие сохранять хронологическую последовательность в изложении событий. Последняя редакция была сделала правителем Вахтангом VI в XVIII в., позже отдельные истории некоторых правителей и личностей были составлены в том же столетии сыном Вахтанга царевичем Вахушти (1695–1772).

Огромную роль в развитии грузинской литературы сыграли постоянные контакты с очагами христианства, благодаря которым в Грузию попадали памятники ранней христианской литературы и сочинения отцов церкви. Грузинские монахи основали монастыри и библиотеки во всех важнейших центрах христианского Востока, включая Палестину, гору Синай, Черногорию близ Антиохии, Кипр, а также гору Олимп, гору Афон, Бачково (монастырь Петрицони) в Болгарии.

Уже в начале 440 г. Петр Иберийский, богатый и набожный отпрыск грузинского царского рода, строил дома для пилигримов и монастыри в Иерусалиме и иудейской пустыне около Вифлеема. Позже он стал известен в связи с протестом против решений Халкидонского собора (451 г.). По мнению Э. Хонигмана и Ш. Нуцубидзе, именно Петр Иберийский является автором ареопагитских книг, то есть сочинений Псевдо-Дионисия Ареопагита.

Многие значительные произведения восточной литературы проникали в Грузию путем прямых переводов с арабского. Наибольшей популярностью пользуется «История Варлаама и Иоасафа», известная в Грузии как «Балавариани» или «Мудрость Балавара». В христианизированной форме эта книга содержит историю просветления Гаутамы Будды, принца Бодхисатвы, его великого самоотречения и его странствий. Она была популярна среди манихейцев Центральной Азии, от которых пришла в арабский мир. Затем в IX в. она была переведена на грузинский язык. Скорее всего, это сделал Исак Палестинский, подвижник Саввинской лавры близ Иерусалима.

По форме она представляет собой краткое изложение всех аргументов в пользу аскетической жизни и отречения от радостей этой жизни. Грузинская версия была переведена на греческий святым Евфимием Афонским (955—1028), затем с греческого на латинский и с него на основные языки средневекового христианского мира.

Местом действия «Балавариани», как и самой «Повести о Варлааме и Иосафе», является Индия, двор правителя Абенеса, прототипом которого является царь Суддходана, отец Будды. В начале рассказа он безутешен, потому что у него нет сына и наследника. Благодаря божественному вмешательству наконец у Абенеса появляется наследник, которому дают имя Иосаф.

Как предсказывает астролог и рассказывается во всех жизнеописаниях Будды, ребенок будет знаменит не в этом нижнем мире, а приобретет бессмертную славу на пути к правде. В соответствии с индийскими Джатаками данное предсказание было сделано брамином, который потом предсказал, что принц спасет мир, после того как он увидит четыре знамения, то есть старого человека, больного человека, мертвого человека и монаха.

В обоих версиях, как в индийской, так и в христианской, правитель предпринимает особые меры предосторожности, потому что боится, что хрупкая жизнь его наследника оборвется. Мальчика запирают в роскошном дворце, когда он выезжает, улицы очищают от всех калек, нищих и монахов. Однако правитель не может помешать своему сыну познать правду жизни и смерти, поэтому предсказания постепенно осуществляются.

Правитель начинает жестоко преследовать всех отшельников и верующих в Христа, в то же время он пытается отвлечь внимание принца и обратить его внимание на мир, со всеми его искушениями и сексуальными соблазнами. Однако Иосаф отвергает соблазн и изгоняет соблазнительниц. Вскоре он получает по наследству власть над половиной Индии. В его владениях процветает христианство. Наконец и царь Абенес решается принять новую веру. В этот момент к царскому двору приходит святой отшельник Балавар (Варлаам). Царевич вместе с ним покидает дворец и уходит в пустыню.

Балавар наделен божественным знанием и должен открыть принцу Иосафу путь к вечному спасению. Он молится за него в ряде пространных проповедей, где воспроизводятся положения буддийского вероучения о непостоянстве мира, нечистоте человеческого тела, бессмысленности человеческого существования, победе над грехом и жизни после смерти. Исходя из принципа «Ешь, пей и веселись, потому что завтра мы умрем», Балавар рисует перед царевичем отвратительную картину деградации плотской жизни и доказывает, что всегда есть время для спасения души.

Главный интерес в повести вызывают вставные новеллы, написанные в форме басен и притч. Именно путем иносказаний Балавар излагает царевичу основы христианской религии. Притчи, вошедшие в данную повесть, оказали влияние и на русскую литературу. Ими восхищался, в частности, JI. Толстой, о чем говорится в его «Исповеди», где упоминается третья притча, вошедшая в грузинскую версию.

ЧЕЛОВЕК И СЛОН

«Говорят, что некий муж вышел в пустыню. И когда он шел там, понесся на него разъяренный слон, и повернул тот муж, бегом спасаясь от него. И преследовал его слон до наступления ночи и принудил его искать убежища в колодце, и он спустился в него и уцепился за две ветви, росших на краю его, и утвердились ноги на чем-то, что давало им опору на боковой стенке колодца. И когда наступило утро, он посмотрел на те две ветви, и вот на корне их оказались две мыши, одна белая, другая черная, грызущие постоянно те две ветви. И посмотрел он на то, что было под его ногами, и вот там он увидел четырех змей, высовывавших головы свои из нор своих. И посмотрел он на дно колодца, и вот там он увидел дракона, раскрывшего пасть свою, ожидавшего, когда он его проглотит. Потом он поднял голову свою на те две ветви и увидел на самой верхушке их немного пчелиного меду. Тогда он приблизил ветви ко рту своему и попробовал немного сладости того меда. И тогда та сладость, которую он нашел в том, чего он вкусил, при всей кратковременности этого наслаждения, отвлекла его от заботы и думы о двух ветвях, за которые он уцепился, хотя он и видел ясно, как две мыши торопились с ними, и о тех четырех змеях, на которых он опирался, не зная, когда одна из них возъярится на него, и о драконе, раскрывшем пасть, хотя он и не знал, каково ему придется, когда он упадет в его пасть. Колодец — мир сей, преисполненный бедствиями и испытаниями; две ветви — жизнь эта, достойная порицания; две мыши: белая — день и черная — ночь, и их торопливость над ветвями — скорое течение дней и ночей в трудах; четыре змеи — составы тела, которые яды убивающие; дракон, раскрывший пасть для поглощения его, — смерть стерегущая; слон — предел жизни, настигающий его, а мед — ослепленность малой долей наслаждений, которой достигают люди в земной жизни своей»^[6].

Особый интерес представляет первая притча Балавара, в которой говорится о глашатае смерти и четырех сундуках. Некогда она была использована Шекспиром в «Венецианском купце»:

В грузинской версии она звучит так.

Жил когда-то царь, добрый и справедливый. Однажды ехал он по дороге в окружении придворных и увидел двух мужей в лохмотьях и с язвами. Придворные хотели отогнать их, но царь спешился и стал их лобзать и пал перед ними ниц на землю. Придворные удивлялись, ибо не знали причины столь странного поступка.

Вернувшись во дворец, они пошли к брату царя и сказали ему:

— Скажи брату своему, чтобы он более так не поступал, ибо не пристало царю обнимать нищего.

Брат пришел к царю и рассказал ему обо всем, но царь так и не дал ему никакого ответа.

В этом царстве был такой обычай: если царь гневался на кого-нибудь и хотел казнить, то посылал к его воротам глашатая смерти с барабаном. Спустя несколько дней он послал глашатая смерти к воротам брата своего. Услышав барабан, брат царя надел саван и вместе со своей женой и детьми пошел к дворцу. Он плакал и рыдал, и рвал волосы, и посыпал свою голову пеплом. Когда это дошло до царя, то приказал ввести его.

Сказал ему царь:

— О чем ты печалишься?

— Как же мне не печалиться, если ты собираешься меня казнить?

— Неужели ты печалишься из-за глашатая, возглашающего у дверей твоих, ты же знаешь, что нет за тобой передо мной греха, за который я мог бы казнить тебя? А между тем ты порицаешь меня за то, что я убоялся глашатая Господа моего, когда посмотрел на него, так что пал ниц на землю, скорбя от напоминания о смерти, которая мне была объявлена с того дня, когда я родился, и я притом боюсь воздаяния за грехи, которые знаю за собой. Теперь иди и скажи моим придворным, чтобы они осознали свою ошибку.

Потом царь приказал сделать четыре сундука из дерева и два из них покрыть золотом, а два смолою. Когда сундуки были готовы, он приказал наполнить два осмоленных сундука золотом и серебром, а два сундука, покрытых золотом, — падалью, навозом, и кровью, и мертвечиной, и волосами. Потом он приказал закрыть сундуки и приказал собрать своих придворных и вельмож, показал им четыре сундука и велел оценить их. И они сказали:

— О царь, по нашему поверхностному взгляду нет цены двум золоченым сундукам, и нельзя скрыть их великолепия и красоты, а что касается двух осмоленных сундуков, то у них нет ценности из-за их безобразия и малости и ничтожности содержимого, они не стоят ничего.

Тогда царь велел открыть два осмоленных сундука, и весь дом осветился от находившихся в них драгоценностей.

— Вот подобие тех двух мужей, которых вы презрели за одежду и наружный вид и положение. А между тем они полны знания, и мудрости, и благочестия, и правдивости, и других благодетелей, которые лучше и ценнее и жемчуга, и яхонта, и драгоценных камней, и изумруда.

Потом царь приказал открыть два других сундука, и все содрогнулись от их вида и запаха. И сказал царь:

— Вот подобие людей, украшающих себя снаружи одеждой и драгоценностями, тогда как нутро их полно невежества, обмана и зависти, и лжи, и жадности, и злобы, и других пороков, которые гнуснее, и гаже, и грязнее и падали, и крови, и навоза.

И сказали придворные:

— Мы получили нравоучение и поняли ошибочность того, что мы сделали, о царь!

Затем Иосаф обращается, в христианство, и Балавар крестит его. Получив это известие, его отец Абенес впадает в ярость и начинает преследовать христиан. Но Иосаф благополучно преодолел дальнейшие испытания и лишения. Наконец царь Абенес решил разделить свое царство между собой и своим сыном. Царство юного принца начинает процветать, а его отца приходить в упадок.

Убедившись в справедливости христианской веры, Абенес также крестится со всеми своими сторонниками. После смерти Абенеса Иосаф передает царство праведному Барахии (перед нами явный отголосок великого отречения Будды) и возвращается в Цейлон. Там он живет вместе с Балаваром, и наконец они умирают, обретя святость.

Среди других многочисленных вариантов этой легенды особый интерес представляет его использование основателем и сторонниками о движения Ахмадийя в исламе, имеющего множество сторонников в Индии и на Востоке. В соответствии с данной традицией, примерно девятнадцать веков тому назад в Кашмире жил святой по имени Иус Асаф, который проповедовал притчами и использовал множество тех же тем, что и Иисус Христос. Так, например, притча о сеятеле из Нового Завета.

Усыпальница Иус Асафа расположена в Сринагаре, в Кашмире. Приверженцы Ахмадийя считают, что Иус Асаф и Иисус Христос были одним и тем же человеком и что Иисус Христос после Воскресения продолжил свои странствия в качестве миссионера, пока не добрался до Индии и не умер там. Конечно, легенда о гробнице Иисуса в Сринагаре достаточно условна, на что указывают Р. Грейвс и Дж. Подро в монографии «Иисус в Риме: историческая гипотеза».

Даже беглое чтение источников показывает, что сюжет «Повести о Варлааме и Иосафе» восходит не к евангельской традиции, а к одной из версий сюжета о Гаутаме Будде и его миссионерской деятельности в том виде, как она была представлена в арабской версии легенды, известной как «Билаварнаме».

Распространившись дальше на запад, легенда оказала сильное влияние на средневековых катаров — еретиков из Прованса, — став основой религиозного трактата. И православная, и католическая церковь считает Варлаама и Иоасафа святыми. Все сюжеты происходят от древней буддийской легенды, которая вошла в христианскую традицию через грузинских книжников, обитавших в афонских монастырях.

Выходцы из Грузии, основавшие Иверский монастырь на горе Афон примерно в 980 г., внесли значительный вклад в грузинскую литературу и искусство. Иоанн Святогорец и его последователь Ефимий (1009–1065), а также Георгий Афонский (1009–1065) существенно обновили весь состав грузинской духовной литературы. Прежде всего они сверяли и исправляли по греческим оригиналам грузинские богослужебные книги и библейские тексты. И в наши дни грузинская церковь считает каноническим текст Евангелия, который составил Георгий Афонский.

Афонцы перевели на грузинский язык все сколько-нибудь ценные памятники византийско-христианской книжности. В частности, Евфтимий перевел на грузинский язык «Мудрость Балавара».

Георгий пишет, что большая часть переводов сделана им ночью при свечах, после того как целый день он проводил за управлением лавры и за религиозными обрядами. «Благословенный Георгий продолжал переводить без устали и не позволял себе отдыхать, денно и нощно он отбирал сладкий нектар из книг Господа, которым он украшал наш язык и нашу церковь. Он перевел такое количество божественных книг, что никто не может превзойти его, поскольку он работал над своими переводами не только на горе Олимп и горе Афон (и эти работы мы можем все перечислить), но также в Константинополе, во время путешествий и во всех других местах, где ему доводилось оказываться».

Непоколебимость грузин-афонцев в вопросах веры ярко видна на примере богословского диспута между Георгием Афонским и антиохийским патриархом Феодосием III, где Георгий заявляет: «Самый преподобный Господь, твои слова следующие: «Я сижу над троном Петра, главы всех Апостолов». Но мы — грузины — наследники и паства того, кого Он призвал первым святого Андрея, прозванного Первозванным, и кто назвал себя Его братом, благодаря Ему мы тоже были обращены и получили просветление.

И вот что еще, один из Двенадцати Святых Апостолов, назовем его Симоном-ханаанитом, погребен в нашей земле, в Абхазии, в месте, которое называется Никопсия. Узнав от этих Святых Апостолов свет веры в Единого Господа, мы никогда не отказывались от Него, никогда наша нация не становилась на сторону еретиков, наоборот, мы проклинали и предавали анафеме всех супостатов и вероотступников. Мы твердо стоим на этой скале православия и правилах поведения, которые провозгласили сами Святые Апостолы».

Возможно, рассказ о путешествии святого Андрея Первозванного в Грузию сегодня кажется вымыслом, но он не более мистический, чем многие другие почтенные традиции, бытовавшие в средневековом христианском мире.

Работа афонских подвижников веры была достойно продолжена Ефремом Мцире (1027–1094), жившим и работавшим на Черной горе в Сирии. Мцире был историком, филологом и переводчиком работ святого Иоанна Дамаскина, Ефрема Сирина, святого Иоанна Златоуста и Дионисия Ареопагита, а также автором «Жития Симона Логофета», главой грузинской монастырской общины, расположенной на Черной горе в Сирии.

Еще один центр средневековой грузинской книжности находился в монастыре Креста, основанном святым Петром Грузинским, учеником Ефимия примерно в 1030 г., расположенном неподалеку от Иерусалима. Этот монастырь стал центром грузинской культуры на Святой земле, в нем и сегодня сохранилось около 160 рукописей в греческой резиденции патриарха.

Монастырь Креста связан с великим грузинским поэтом Шота Руставели, который принял здесь постриг, после того как был вынужден покинуть свою родину, а спустя годы был там погребен. На обнаруженной недавно на одном из монастырских зданий живописной фреске изображен Руставели в богатых придворных одеждах (фото 71). Без сомнения, это изображение относится к посещению монастыря во время паломничества в период его светской деятельности.

К концу XI в. наблюдается постепенное ослабление церковной монополии в литературе и образовании, отражающее изменение положения Грузии в тогдашнем мире. По мере расширения ее международных связей, и особенно контактов с блестящей цивилизацией исламского мира, грузинские философы и поэты все чаще и чаще стали встречаться с протестами, а иногда и с препятствиями, чинимыми церковниками.

Как и современные персидские и турецкие султаны, грузинские правители считали своим долгом покровительствовать искусству, они поддерживали придворных поэтов и писателей, наравне с монастырскими летописцами и церковными книжниками. На торжественных дворцовых приемах поэты-одописцы читали свои панегирические произведения. Прежде всего назовем Иоанна Шавтели, который написал поэму «Абдул-Мессия» — стихотворный панегирик правителю Давиду Строителю и царице Тамар. Неизвестный нам поэт Чахруцхадзе написал цикл стихотворений «Тамариани», также посвященный царице Тамар. Оба произведения написаны двадцатисложным размером, с особой рифмовкой, названной «чахрухаули».

Одним из первых сохранившихся памятников светской литературы XII в. является героический роман Мосэ Хонели «Амиран — Дареджаниани». В нем рассказывается о героических приключениях группы витязей и подвигах главного героя — богатыря Амирана. Хотя действие романа развивается в сказочной стране, а герои идеализированы, в нем ярко отражены настроения военно-рыцарского сословия, которое играло важную роль в грузинском государстве Багратидов. С давних времен в Грузии распространялось множество стихотворных и прозаических версий романа. Целый цикл легенд, созданных на основе «Амиран-Дареджаниани», был детально разработан деревенскими рассказчиками. Литературные и фольклорные мотивы переплелись настолько тесно, что некоторые ведущие эксперты, такие, как профессор М. Чиковани из Тбилисского университета, даже выдвинули предположение, что фольклорные варианты предшествовали появлению романа, а не произошли от него.

Одновременно с романом Хонели появилась поэма «Висрамиани». Ее авторство приписывается Саргису Тмогвели, но на самом деле он лишь перевел и обработал персидскую поэму о страстной и глубоко лиричной истории любви Вис и Рамина, написанную в середине XI в. поэтом Фахруддином Гургани.

Вис и Рамин пылко любят друг друга, но судьба неблагосклонна и безжалостна к ним. Отчасти рассказ об их отчаянной страсти наперекор всем напоминает известную историю Тристана и Изольды. Однако мучения Вис и Рамина завершаются супружеским блаженством, возлюбленные провели не менее 81 года вместе! Чтобы составить представление об эмоциональной силе этой классической работы, мы приведем плач царицы Шахру над телом своей дочери Вис:

Описанный нами период начала светской любовной поэзии, романса и эпоса не ограничивался придворными кругами. Уже в начале XII в. в Грузии существовали прекрасные сказки, народный эпос и застольные песни, многие из которых уходят корнями в далекую древность (рис. 47).

_{Рис. 47. Грузинский средневековый шлем. Миниатюра из рукописи Н1665. Институт рукописей, Тбилиси. XV в.}

Интенсивные торговые и культурные связи Грузии со средневековой Византией и Ираном, расширившиеся возможности для путешествий и торговли со всеми странами Ближнего и Среднего Востока создавали благоприятную почву для перевода литературных произведений. Как правило, заимствованные сюжеты были значительно модифицированы и, оказавшись в новом кавказском окружении, переходили в интенсивно развивающуюся фольклорную среду. Так, в частности, произошло с поэмой «Шахнаме» Фирдоуси (940—1020), которая обрела популярность в Грузии под названием «Ростомиани», от имени главного героя — богатыря Рустама, одного из легендарных героев, увековеченных в великом персидском эпосе.

Напомним красивое и бесспорно оригинальное сказание «Этериани», получившее широкую известность благодаря великолепной опере грузинского композитора 3. Палиашвили. В поэме рассказывается о трагической любви простой девушки Этери и царевича Абесалома. Герои испытывают лишения и становятся жертвой коварного визиря Мурмана, который любит Этери.

Однажды на охоте Абесалом видит прекрасную девушку, несущую на плечах тяжелый кувшин с водой. Он идет по ее следам и узнает, что девушка — сирота и живет в доме своей мачехи. Выждав, когда Этери пригонит телят на пастбище, Абесалом признается ей в любви. Но девушка вначале отказала ему, ведь она крестьянка, а Абесалом — царевич:

Отвечая девушке, Абесалом произносит клятву в вечной любви:

Поверив клятве Абесалома, Этери также ответила ему клятвой. После этого судьбы влюбленных соединились навечно.

По обычаю, на свадьбу царевича собрались гости со всего государства. Но счастье влюбленных продолжалось недолго. Его предал тот, кому он больше всего доверял — верный друг Мурман. С помощью самого дьявола Мурман насылает на Этери страшную болезнь, обсыпав ее просом, которое превращается в отвратительных вшей и блох, которые тотчас исчезают, как только до них дотрагивается Мурман. Страдающий Абесалом предает Этери в объятия

Мурмана. Но в замке Мурмана Этери запирается в хрустальной башне и осеняет ее крестом, чтобы даже дьявол не мог туда войти.

Абесалом чахнет и вскоре оказывается на смертном одре. Чтобы спастись, он отсылает Мурмана на поиски воды бессмертия.

Увидев Этери, Абесалом испускает дух. Этери закалывается над его ложем. Несчастных любовников хоронят вместе. Вскоре в основании гробницы вырастает виноградная лоза, а из ее подножия начинает бить источник свежей воды. Из тела Абесалома вырастает роза, из тела Этери — незабудка.

Вернувшись из своих странствий, Мурман вырывает для себя могилу, расположив ее между могилами возлюбленных, затем убивает себя. Поскольку источник теперь отравлен, виноградник засыхает, а из трупа Мурмана вырастает отвратительный колючий куст. Когда незабудка и роза пытаются сплестись вместе и прислониться друг к другу, колючий куст выпускает шипы и снова заставляет растения разъединиться.

Развитие грузинской культуры XI–XII вв. невозможно представить без упоминания памятников церковно-философской литературы, особенно Иоанна Петрици (умер в 1125 г.), труды которого представляют собой определенный вызов сложившимся устоям.

Всю свою жизнь он стремился создать национальную грузинскую школу метафизической философии, пытаясь соотнести рациональное и божественное, привести в гармонию христианскую веру с учением греческих философов, и в первую очередь с Платоном.

Иоанн Петрици получил образование в константинопольской академии Мангана, среди его учителей были Иоанн Итал и Михаил Пселл (1018–1079), которые возродили культ Платона и античности и заложили основу средневекового гуманизма.

В греческих источниках Иоанна Петрици называют «абасгом», то есть грузином, и считают одним из самых преданных последователей Иоанна Итала. Примерно в 1076 г. он закончил обучение и вернулся на свою родину, в Грузию, но в отличие от его собственных учителей в Византии обнаружил, что его идеи не приветствуются, а он сам воспринимался как нежелательный гость среди консервативной грузинской аристократии.

В 1083 г. Иоанн получил приглашение от Григория Бакурианисдзе — византийского государственного и военного деятеля кавказского происхождения — на должность лектора в только что основанную семинарию при Петрицонском монастыре в Болгарии. Так Иоанн получил свое прозвище Петрици. Много лет он провел в этом учебном заведении, и только Давид Строитель призвал его обратно в Грузию. Остаток своей жизни Петрици провел в Гелатской академии, названной «Новыми Афинами» (фото 52).

Петрици оказался первым грузинским теологом, который вернулся непосредственно к греческим классическим мыслителям Платону и Аристотелю. Он перевел на грузинский два трактата Аристотеля (эти переводы утрачены), две другие неоплатонистские работы «О человеческой природе», написанные Немезием из Эмессы (вероятно, около 390 г.). Они представляют собой попытку соединить происхождение человека с положениями христианской философии, основываясь на платоновском учении о предсуществовании и метафизике и «Элементах теологии» Прокла Диадоха (410–485), к которым Петрици добавил собственный пространный комментарий. Перевод Петрици, основанный на античных рукописях, был успешно использован английским издателем сочинений Прокла профессором Е.Р. Додсом.

Петрици обладал смелым и оригинальным мышлением, возможно, он был самым выдающимся философом из всех, что нам известны в Грузии. Его труды стимулировали развитие философии в Грузии и открыли возможность независимых исследований в области метафизики. Он смог связать мифы об Афине, Прометее и Гермесе с христианским учением о Божественном слове, соединив христианскую веру с высшими формами античной философии.

Поскольку в данном случае он пытался соединить несоединимое, его сочинения вызвали резко отрицательную оценку среди некоторых ученых его времени. Только в XVIII в. высокообразованный католикос-патриарх Грузии Антоний I сделал Петрици своим любимым богословом и назвал его «Богом благословенным философом, солнцем нашей нации». С данной точкой зрения согласны и современные ученые.

Расцвет грузинской литературы и философии в Средние века достигает своей кульминации в эпической поэме Шота Руставели «Вепхисткаосани» («Витязь в тигровой шкуре»), в которой гармонично и вдохновенно смешиваются влияния платонистской философии и восточного романического эпоса (фото 72).

О жизни поэта нам известно немного, едва ли больше, чем он пишет сам о себе в прологе и эпилоге поэмы, которые, как полагают, были добавлены кем-то позже. Воспевая царицу Тамар, поэт замечает:

В эпилоге поэт (или его подражатель) объясняет, что он «некий месх», является уроженцем небольшого городка Рустави, откуда и происходит его прозвище. В легенде содержатся дополнительные сведения, что бард получил образование в Афинах, потом много путешествовал по Азии, затем занимал пост казначея при царице Тамар, в которую он страстно влюбился:

Именно после того, как царица пренебрегла его чувствами, Руставели решил уйти от мирской жизни и закончить свои дни в монастыре Креста в Иерусалиме, где его изображение и появилось на фреске. Приведенная легенда, напоминающая известный шекспировский вопрос, привела к тому, что ряд исследователей высказывал сомнение в реальности Руставели и точной датировке его жизни. В частности, доктор Я. Едличка, который перевел поэму Руставели на чешский язык, считал, что «Пролог» и «Эпилог» были написаны гораздо позже, чем сама поэма «Витязь в тигровой шкуре».

Вопреки всем предположениям значение поэмы и ее влияние на грузинскую культуру невозможно преуменьшить. Поэму Руставели несколько раз переводили на русский (первым переводчиком был К. Бальмонт), три раза на французский, а также на английский, немецкий, испанский, итальянский, венгерский, чешский, армянский и японский. Редко встречается такое проницательное, глубокое и яркое поэтическое видение мира, кажется, Вселенная почти готова исчезнуть в первобытном хаосе, но великое созидательное дыхание поэта преломляет хаос в четкую гармонию.

Высокий стиль поэмы очевиден с первых строк, в которых поэт обращается к всемогущему Богу:

Важно отметить, что Бог у Руставели всемогущ и вездесущ, хотя в тексте и отсутствуют упоминания о Святой Троиие или о других христианских символах. В заключительных строках поэмы Руставели пишет:

Поэт воспевает не обычную плотскую страсть, а тот культ любви, о котором писали платоники. Во имя этой любви рыцари сражались за своих дам, а трубадуры и другие выразители куртуазной любви слагали свои песни, сгорая от сладкого отчаяния.

В то время как его поэма представляет собой отражение грузинского героического времени, для места действия Руставели выбирает экзотическую обстановку сказочной Аравии. Он пишет во вступлении, что сюжет поэмы он взял из старой легенды:

Далее рассказывается, как Ростеван, «царь от Бога, царь счастливый», отдает трон своей дочери Тинатин. Подобный факт имел место и в действительности; известно, что грузинский правитель Георгий III отрекся от престола в пользу Тамар, своей дочери (фото 74, л, рис. 48).

_{Рис. 48. Дама с единорогом. Деталь миниатюры из рукописи Н1665. Институт рукописей, Тбилиси. XV в.}

Во дворце устраивают пышный пир, потом охоту, во время которой правитель и его свита видят витязя, одетого в тигровую шкуру, он сидит около реки и горюет. Не получив ответ на свое приветствие, Ростеван повелевает схватить незнакомца и привести его к нему силой. Но тот вскакивает, убивает своих противников и исчезает, испугав всех окружающих.

Услышав о произошедшем, царица Тинатин призывает влюбленного в нее Автандила, главнокомандующего царской армии, и умоляет его отправиться на поиски незнакомца, пообещав ему выйти за него замуж, когда тот вернется.

После долгих и утомительных странствий Автандил наталкивается на таинственного человека в пещере на пустынном берегу реки. Встреча двух героев очень трогательна, вскоре они становятся друзьями. Человека в шкуре тигра зовут Тариэлом, он рассказывает Автандилу свою трагическую историю. Оказывается, он принц и военачальник индийского царя, обрученный с прекрасной Нестан-Дареджан, дочерью своего повелителя.

По наущению Нестан Тариэл убил ее первого жениха, хорезмийского царевича, чтобы избавить Нестан от брака с нелюбимым и защитить индийский трон от чужеземца. После того как Тариэла оклеветали, а Нестан-Дареджан была уведена из дворца по приказу ее тетки, колдуньи Давар, Тариэл покинул Индию и отправился на поиски своей возлюбленной, оплакивая свою печальную участь.

Автандил утешает Тариэла и клянется навсегда оставаться его преданным другом. Отметим, что идеалы преданности и дружбы являются лейтмотивом поэмы Руставели. Автандил возвращается в Аравию, чтобы сообщить Тинатин о своем открытии, и затем два друга снова отправляются на поиски Нестан-Дареджан.

После множества приключений Автандил наконец нападает на след принцессы, которая томится в отдаленной крепости в земле каджей или демонов, за их царевича ее принуждают выйти замуж.

С помощью третьего героя, царя Нурадин-Фри-дона, два рыцаря собирают армию, осаждают замок и освобождают принцессу. После этого следует пир сначала во дворце Фридона, затем в Аравии при дворе правителя Ростевана, а затем в Индии. Тариэл и Нестан-Дареджан восходят на трон своих предков в Индии, а Автандил и Тинатин успешно правят в арабском царстве.

Круг интересов поэта оказался необычайно широким, он связан с мастерством подачи политических и юридических вопросов, знакомого с придворной жизнью и церемониалом, а также сумевшего проникнуть и в тонкости искусства ведения войны. Он может ярко изобразить разгул морской стихии, переполненные города и оживленные порты, торговлю его жителей.

Руставели знаком и с древней греческой философией, астрономией и астрологией, поэзией своего персидского современника Низами Гянджеви (1141–1209).

По содержанию поэма Руставели соответствует законам феодальной системы, кодексу рыцарской любви, верности сюзерену. Поэт ярко описывает мельчайшие движения человеческой души. Используя красочные образы, он вызывает искреннее восхищение своим мастерством.

Даже сегодня встречается множество грузинских крестьян, которые знают поэму целиком наизусть, они цитируют ее так же легко, как и персидские жители воспроизводят стихи Хафиза или Саади. Традиционно в приданое любой уважающей себя грузинской невесты входит экземпляр «Вепхистка-осани». Независимо от того, одобряла православная церковь или нет ту мораль, которую проповедовал Руставели, она полностью соответствовала грузинскому национальному характеру.

_{Рис. 49. Одежда грузинских благородных дам. XII–XIII в.}

Как и некоторые другие великие поэты, Руставели не избегал возможностей использовать гротескный юмор, даже пафос, доведенный до высокой степени, который еще более усиливает общий успех от его шедевра. Так, скажем, описано, как Автандил вынужден притворяться влюбленным в Фатьму-хатун, приютившую Нестан-Дареджан в сказочном городе Гуланшаро (рис. 49). Думая о своей возлюбленной, прекрасной Тинатин, Автандил размышляет:

Сгорая от желания, госпожа Фатьма не считается ни с какими условностями. Поэтому Руставели язвительно высказывается:

Руставели можно считать мастером версификации. Он писал особым шестнадцатисложным размером шаири, состоящим из четырех строк со смежной рифмовкой: а: а:а: а. Подобная рифмовка требовала определенного мастерства, особенно при богатой рифме, где совпадали два или даже три последних слога в строке, а не только последний слог, как в большинстве случаев организуется английская рифма.

В результате монгольских, персидских и турецких вторжений и непрятия церковью древнейшие списки поэмы не дошли до нас. Самые ранние полные копии, некоторые из которых иллюстрированы в стиле персидских миниатюр, датируются началом XVII в. Недавние исследования, проведенные сотрудниками Института рукописей, позволили выявить фрагменты поэмы в рукописях XVI в., обнаруженных под крышками переплетов томов в городской библиотеке Ахалцихе.

На стенах комнат в пещерном монастыре Вани, расположенном в провинции Самцхе, разрушенном персами в 1552 г., обнаружили несколько граффити XV в. с отрывками 1300–1301 стихов из поэмы Руставели. Несомненно, дальнейшие находки позволят нам еще более точно реконструировать ее первоначальный текст и поведают нам о личности автора, его жизни и времени.

В заключении к поэме Руставели пишет:

Великая поэма Руставели — лебединая песнь грузинского золотого века. Между 1225-м и 1240 гг. Грузия была разбита и разорена хорезмийскими и монгольскими ордами, пришедшими из Центральной Азии, а в XIV в. подверглась новому нападению армии Тимура, или Тамерлана Великого.

Феодальная знать воспользовалась ситуацией, чтобы покончить с монархией и перейти к самоуправлению. В 1453 г. под давлением оттоманских турок пал Константинополь, центр восточного христианского мира. Несмотря на героические усилия царя Ираклия II в XVIII в., единственным средством сохранить культурную и государственную целостность Грузии оказалось присоединение к России.