III
|
"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича, — пишет С. Платонов, — делала его очень способным к добродушному веселью и смеху". В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при постоянном религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости, Алексей Михайлович обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы, мало могла уживаться с его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному наставительному резонерству. Царь Алексей был замечательный эстетик — в том смысле, что любил и понимал красоту. Его эстетическое чувство сказывалось ярче всего в страсти к соколиной охоте, а позже — к сельскому хозяйству. Кроме прямых ощущений охотника и обычных удовольствий охоты с ее азартом и шумным движением, соколиная потеха удовлетворяла в царе Алексее и чувство красоты." В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте разных охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем изяществе своей охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи охоты" урядство или порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление"; высокого сокола лет — "красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть копчика) добыча и лет — "добровиден". Он следит за красотою сокольничего наряда и оговаривает, чтобы нашивка на кафтанах была "золотная" или серебряная: "к какому цвету какая пристанет"; требует, чтобы сокольник держал птицу "подъявительно к видению человеческому и ко красоте кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было удобно и красиво. Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в "урядстве" всего охотничьего чина царя Алексея. То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже нарушая его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла Алеппского можно видеть много примеров тому, как царь распоряжался в церкви, наводя порядок и красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям, ему надлежало бы хранить молчание и благоговение. Не только церковные церемонии, но и парады придворные и военные необыкновенно занимали царя Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и "урядства"; то есть внешнего порядка, красоты и великолепия. Он, например, с чрезвычайным усердием устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским походом, обставляя их торжественным и красивым церемониалом. Большой эстетический вкус царя сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение Савина-Сторожевского монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем Михайловичем, тот согласится, что это — одно из красивейших мест всей Московской губернии; кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с высокого берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест — обычный тип великорусского пейзажа — так соответствует характеру "гораздо тихого" царя. Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими наслаждениями и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и философии Алексея Михайловича. В нем религия и молитва не исключали удовольствий и потех. Он сознательно позволял себе свои охотничьи и комедийные развлечения, не считал их преступными, не каялся после них. У него и на удовольствия был свой особый взгляд. "И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные", — пишет он в наставлении сокольникам: — будити охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою..., да не одолеют вас кручины и печали всякия". Таким образом в сознании Алексея Михайловича охотничья — потеха есть противодействие печали, и подобный взгляд на удовольствие не случайно соскользнул с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от печали нужно лечиться, нужно гнать ее — так и Бог велел. Он просит Одоевского не плакать о смерти сына: "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно — да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать". Но если жизнь — не тяжелое, мрачное испытание, то она для царя Алексея и не сплошное наслаждение. Цель жизни — спасение души, и достигается эта цель хорошею благочестивою жизнью; а хорошая жизнь, по мнению царя, должна проходить в строгом порядке: в ней все должно иметь свое место и время; царь, говоря о потехе, напоминает своим сокольникам: правды же и суда милостивыя любве и ратнаго строя николиже позабывайте: делу время и потехе час". Таким образом страстно любимая царем Алексеем забава для него, все-таки, только забава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все, что бы ни делал человек, нужно вносить порядок, "чин". "Хотя и мала вещь, а будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна, — никтоже зазрит, никтоже похулит, всякий похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи честь и чин и образец положен по мере". Чин и благоустройство для Алексея Михайловича — залог успеха во всем: "без чина же всякая вещь не утвердится и не крепится; безстройство же теряет дело и возставляет безделье , — говорит он. Поэтому царь Алексей Михайлович очень заботился о порядке во всяком большом и малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на душе у него было светло и ясно, и кругом все было светло и спокойно, все на месте, все почину. Об этом-то внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего заботился царь Алексей, мешая дело с потехой и соединяя подвиги строгого аскетизма с чистыми и мирными наслаждениями. Такая непрерывно владевшая царем Алексеем забота позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может быть лишь очень отдаленная) с первыми эпикурейцами, искавшими своей "атараксии", безмятежного душевного равновесия, в разумном и сдержанном наслаждении". Потехи Тишайшего царя, которыми он тешится в минуты отдыха от государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав "просветившегося" в Европе его сына Петра. В одном из оставшихся после него писем, Алексей Михайлович пишет Матюшкину: "...тем утешаюся, что стольников безпрестани купаю ежеутр в пруде... за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!" "Очевидно, — замечает С. Платонов, — эта утеха не была жестокою, так как стольники на нее видимо напрашивались сами. Государь после купанья в отличье звал их к своему столу: "у меня купальщики те ядят вдоволь" — продолжает царь Алексей, — "а ныне говорят: мы де нароком не поспеем, так де и нас выкупают да и за стол посадят. Многие нароком не поспевают". Так тешился "гораздо тихий" царь, как бы преобразуя этим невинным купаньем стольников жестокие издевательства его сына Петра над вольными и невольными собутыльниками. Само собою приходит на ум и сравнение известной книги глаголемой "Урядник сокольничья пути" царя Алексея с не менее известными церемониалами "всешутейшего собора" Петра Великого. Насколько "потеха" отца благороднее "шутовства" сына и насколько острый цинизм последнего ниже целомудренной шутки Алексея Михайловича! Свой шутливый охотничий обряд, "чин" производства рядового сокольника в начальные, царь Алексей обставил нехитрыми символическими действиями и тарабарскими формулами, которые по наивности и простоте не много стоят, но в основе которых лежит молодой и здоровый охотничий энтузиазм и трогательная любовь к красоте птичьей природы. Тогда как у царя Петра служение Бахусу и Ивашке Хмельницкому приобретало характер культа, в "Уряднике" царя Алексея "пьянство" сокольника было показано в числе вин, за которые "безо всякие пощады быть сослану на Лену". Разработав свой "потешный" чин производства в сокольники и отдав в нем дань своему веселью, царь Алексей своеручно написал на нем характерную оговорку: "правды же и суда и милостивые любве ратного строя николиже позабывайте: делу время и потехе час!" Уменье соединять дело и потеху заметно у царя Алексея и в том отношении, что он охотно вводил шутку в деловую сферу. В его переписке не раз встречаем юмор там, где его не ждем. Так, сообщая в 1655 г. своему любимцу "верному и избранному" стрелецкому голове А. С. Матвееву разного рода деловые вести, Алексей Михайлович между прочим пишет: "посланник приходил от шведского Карла короля, думный человек, а имя ему Уддеудла. Таков смышлен: и купить его, то дорого дать что полтина, хотя думный человек; мы, великий государь, в десять лет впервые видим такого глупца посланника!" Насмешливо отозвавшись вообще о ходах шведской дипломатии, царь продолжает: "Тако нам, великому государю, то честь, что (король) прислал обвестить посланника, а и думного человека.. Хотя и глуп, да что же делать? така нам честь!" В 1666 году в очень серьезном письме сестрам из Кокенгаузена царь сообщал им подробности счастливого взятия этого крепкого города и не удержался от шутливо-образного выражения: "а крепок безмерно: ров глубокой — меньшей брат нашему Кремлевскому рву; а крепостью — сын Смоленскому граду; ей, чрез меру крепок!" Частная, не деловая переписка Алексея Михайловича изобилует такого рода шутками и замечаниями. В них нет особого остроумия и меткости, но много веселого благодушия и наклонности посмеяться. |
загрузка...