Л. В. Алексеев. Игнатий Кульчинский - первый исследователь белорусских древностей
|
Подробная история русской археологии еще не написана. Начинать ее нужно будет с вопроса о том, как древнее население нашей страны смотрело на окружающие ее памятники прошлого? Когда народная память еще сохраняла истинное представление о них, а когда стала его утрачивать и в свои права вступила легенда. Наконец, кто и когда снова понял их первоначальное назначение и стал добираться до истины, превращая тем самым памятник в исторический источник? Настоящая заметка призвана содействовать разработке последнего вопроса и посвящена в свое время известному, ныне забытому историку белорусских древностей архимандриту гродненского Коложского монастыря ордена Базилиан Игнатию Кульчинскому (1707 — около 1747).
Эпоха грандиозного бездумного коллекционирования польских магнатов XVI—XVII вв., когда музеи при дворцах и замках Радзивиллов, Сапегов, Любомирских, Понятовских, Потоцких ломились от художественных и исторических ценностей, в XVIII в. постепенно стала сменяться периодом более глубокого интереса к наукам, к истории, в частности к местным памятникам. Эльсбета Огиньска (ум. 1767), например, основывает в Вильне обсерваторию и всемерно поддерживает ее средствами1, историческими древностями (и даже раскопками курганов) интересуется польский король Станислав Август Понятовский2. К истории христианских древностей обращается мысль, естественно, прежде всего деятелей церкви. Перед нами «Инвентарь Гродненского Коложского базилианского монастыря, основанного в древние времена со тщанием и в надлежащем порядке составленный в 1738 году доктором богословия римского, ныне гродненским архимандритом монахом (...) Игнатием Кульчинским»3, труды которого являются часто основным источником по истории гродненской Коложской церкви XII в.4 Об ученом монахе известно крайне мало. Он родился в окрестностях Гродно в 1707 г., 1727—1735 гг. провел в Риме, где много писал и издавал различных, чаще богословских, трудов, а также усиленно занимался церковной историей5. В 1735 г. он покинул Рим и, став архимандритом гродненского Коложского монастыря, погрузился в изучение местного монастырского архива. Его «Инвентарю» предшествует любопытное введение: «Коложская церковь стоит на высокой горе над Неманом. Песчаная гора с давних пор начала осыпаться и теперь осыпается, от чего самой церкви грозит опасность. В предотвращение этой опасности я велел построить у подошвы горы забор, привалить его навозом, а также велел посадить тут же разные деревья. Церковь во имя святых мучеников Бориса и Глеба построена старинным образом. Относительно древности этой церкви я не видел ни одного документа, однако я думаю, что Коложская церковь построена в то самое время и в том столетии, когда воздвигнут был полоцкий кафедральный храм, т. е. во время удельных русских князей и до обращения Литвы в святую веру. Думаю, что церковь эта основана и построена примерно около лета господня 1200. Главное доказательство состоит в том, что эта церковь кирпичом и известкой похожа на кафедральную полоцкую церковь...»6 Как видим, просвещенного архимандрита Коложского монастыря беспокоило не только то, что храму его обители грозит разрушение (и его необходимо было укрепить), но и интересовал вопрос о его древности, для решения которого он искал доказательств. Тщательно пересмотрев монастырский архив, он не нашел там соответствующих письменных данных и его пытливая мысль обратилась к источникам вещественным, что для нас особенно интересно — наблюдения этого рода в западнорусских землях производились впервые! И. Кульчинский вспомнил о «кафедральном» соборе в Полоцке, кладка которого ему была хорошо известна. Это был не храм Евфросиньевского монастыря, как иногда полагают исследователи: там, по свидетельству иезуита Ростовского (XVI в.), еще при нем обосновались иезуиты, которые владели монастырем в 1820-х годах, когда этот храм посетил П. И. Кеппен7. Кафедральный собор в Полоцке, это, несомненно, полоцкая София, принадлежавшая тогда Базилианам (в ней хранился в то время и знаменитый крест Евфросинии Полоцкой 1161 г.). Как известно, до перестройки Флорианом Гребницким в 1750 г. этот храм был более чем в плачевном положении, его кладка была обнажена, и И. Кульчинский заключил, что плинфа Коложской церкви, как и связующий ее раствор, полностью идентичны плинфе и цемянке Софии. А так как последняя, по его представлениям, была выстроена в 1200 г., то к этой дате он и отнес строительство гродненского храма. Мысль о том, что памятники, выложенные из плинфы, скрепленные цемянкой, относятся к одной эпохе, была абсолютна верна, но нельзя было, как мы теперь знаем, кладку Opus mixtiim с квадратной плинфой (XI в.) сравнивать с норядовой кладкой и удлиненной плинфой (XII в.) Коложского храма. Этого ученый коложский архимандрит в XVIII в. знать, конечно, не мог. Итак, Игнатий Кульчинский был первым, кто использовал вещественный материал — кирпичную кладку храма как датирующий признак, и это для истории науки крайне ценно. Он тем самым открыл новый вид исторических источников — памятники вещественные. В «Инвентаре» И. Кульчинского описывается храм в целом, его внешний и внутренний вид, алтари. Кроме того, весь текст делится еще на И параграфов (без наименования). В первом разделе в трех параграфах речь идет о том, где расположен памятник, как укреплен для того, чтобы не быть подмытым рекой, и, наконец, решается вопрос о его дате. Переходя к внешнему описанию церкви, автор отмечает, что она «построена (почти) квадратом — ширина меньше длины» (размеры не отмечаются) и затем вновь обращается к сравнению с полоцким храмом. «По своему виду и постройке не отличается от полоцкой кафедральной церкви, только гораздо меньше последней». Это указание на то, что «кафедральная церковь» в Полоцке больше (гораздо!) Коложской, лишь подтверждает нашу мысль о том, что речь идет о Софийском соборе, а не об Евфросиниевской церкви, ибо Коложская по площади (21,5X13,5 м) почти равна Евфросиниевской (17,2X14,8 м). София же действительно больше (31,5X26,4 м)8. Не оставил без внимания И. Кульчинский и декоративное убранство Коложи майоликой: «Снизу в стенах крестообразно вделаны разной величины и разных цветов камни. Немного выше также крестообразно вделаны в стены кресты из полированных желтых и зеленых кирпичей...». При внутреннем описании он говорит о дверях, окнах (при составлении «Инвентаря» южная стена еще существовала и окон было 10), полах, выложенных кирпичом, о «каменном потолке», который обрушился, «когда в первый раз страна была занята московским войском» (по преданию, москвичи будто бы на закомарах храма поставили пушки и обстреливали замок). Подробно изучены колонны: вблизи «больших дверей» — две кирпичные четырехгранные, а в центре — четыре круглые. Упомянув о двух внутренних лестницах, ведущих на хоры, автор говорит и о голосниках. «Достойно удивления, что в этом древнем храме во всех стенах находится множество отверстий, кажущихся маленькими и узкими, ибо только руку можно просунуть в них, но внутри стен расширяющихся в большие и широкие горшки». Особенно тщательно исследует ученый-монах, естественно, алтари, причем отмечает, что «Деисуса, или иконостаса, в церкви не имеется, но остались следы несомненного его существования...» Кончается «Инвентарь» описанием икон. Читая это произведение И. Кульчинского, поминутно чувствуется, что автор рассматривает памятник как «древний», как объект глубокой старины. Он внимателен ко всему, отмечает даже форму столбов, поражается устройству голосников, тщательно обследует стены и находит следы древнего иконостаса, присмотревшись к которым, приходит к выводу, что он был «великолепен» в древности. Столь подробное описание исторического памятника в Белоруссии мы встречаем впервые, оно для нас тем более драгоценно, что в ночь с 1 на 2 апреля 1853 г. вся южная стена и часть стены западной обрушились в Неман, а в 1889 г. та же участь постигла и апсиду диаконника9. Продолжая работать в монастырском архиве, И. Кульчинский составил еще одно сочинение по истории Коложского монастыря, так называемую «Хронику игуменов, архимандритов, ктиторов и покровителей Гродненского Коложского монастыря». Начиная этот справочник, он писал: «Составляя сей Инвентарь с надлежащим тщанием и не без труда, разбирал я монастырский архив; в старых бумагах вычитал я имена древних игуменов и архимандритов и эти имена считаю полезным делом описать в хронологическом порядке и не только имена первых игуменов и архимандритов, но и ктиторов и покровителей Гродненского Коложского монастыря...»10 Автор, несомненно, скромничал — фактически он писал весьма подробную историю монастыря, составленную на материале коложского архива, историю, написанную с большим знанием дела, с частыми цитатами из источников, а иногда и с приведением их полного текста. Хроника написана с обилием латинизмов («церковным» языком), со многими логическими рассуждениями автора, с его комментариями к излагаемому (правда, как отметил издатель «Хроники», не всегда верными11). Исходя из документов, которыми он располагал, И. Кульчинский начинает текст с игуменства Калиста (1480—1492) и доводит его до своего собственного вступления в должность архимандрита (12 октября 1736 г.). К источникам, особенно древним, он относится с большим пиететом, часто жалуется на их плохое состояние12, указывает, что тот или иной документ ему пришлось подклеить, отмечает неясные места изложения в нем, либо места, которые из-за потертости, он не смог прочесть. Крайне показательно, что тексты документов, которые цитируются, всегда приводятся на том языке, на котором они написаны, чем достигалась, видимо, по его убеждению, большая достоверность. Среди сообщений о дарениях монастырю в те или иные времена, тяжбах его с наследниками дарителей, в «Хронике» мы находим крайне важные сведения о состоянии Коложской церкви в разные эпохи ее существования. Итак, перед нами большой исторический труд, написанный в 1730-х годах и посвященный домонгольской церкви в Гродно. Он создан на базе детального изучения монастырского архива и, что для нас особенно существенно, с привлечением данных, которые могут дать памятники вещественные. Подобная работа в истории страны проводилась впервые. Имея склонность к историческим реалиям, И. Кульчинский, можно полагать, интересовался и другими древностями. Какое-то время он жил в Полоцке, в монастыре при св. Софии, где в то время хранился взятый базилианами из Евфросиниевского монастыря при вселении туда иезуитов в XVI в. знаменитый крест Евфросинии Полоцкой 1161 г., и эта реликвия не могла его не заинтересовать. Действительно, в одной из книг И. Кульчинский уделил внимание и ей: «Будучи доктором философии в нашем монастыре, я часто наблюдал, как чтут память этой святыни инокини нашего базилианского монастыря и жители полоцкие, а также (и жители) довольно обширного (Полоцкого.— Л. А.) воеводства. В кафедральной церкви полоцкой до сих пор хранится золотой крест великолепной работы с разными мощами, надпись на нем: „Hans crucem ego famula Christi Parascevia templo S. Salvatoris in perpetum donavi", т. е. „Я, раба христова Параскева, отдаю этот крест на вечные времена в церковь св. Спаса"13. Такой надписи на кресте Евфросинии, как мы знаем, не было14. Еще А. П. Сапунов отмечал, что это вольный перевод надписи с заменой имени Евфросинии на Параскеву15. Как могло случиться, что такой ревнитель, казалось бы, исторической истины, каким был И. Кульчинский, судя по его труду, о котором только что говорилось, который в Полоцке не мог не видеть уникальнейшей реликвии 1161 г., вдруг оказался не только не точным, но даже исказил эту самую историческую истину? Имя Параскевы Полоцкой, якобы сестры Евфросинии, мы находим в источниках не ранее XVI в. Вот, что написано в так называемой «Летописи Быховца» (XVI в.): «...а потом князь Борис Полоцкий умер. А после себя оставил в Полоцке сына своего Рогволода, называемого Василием, и тот князь Василий Полоцкий жил немало и в Полоцке и умер. А после себя оставил сына Глеба и дочь Прасковию, и та дочь обещала сохранить свою девственность до смерти, и постриглась в монахини у святого Спаса в монастыре над Полотой, и жила там семь лет, служа богу, переписывая книги на церковь. А потом собралась в Рим, и, находясь в Риме, служила богу усердно, и жила там несколько лет, и стала святой, которую зовут святой Пракседой, а по-русски Прасковией, которой в Риме и церковь построили в честь ее святой и похоронили...»16 Борис (Всеславьич) Полоцкий (ум. 1129), его сын Рогволод Борисович (он же Василий) — тот самый, который был выслан в 1128—1129 гг. в Византию, вернулся около 1140 г., правил в Полоцке, Друцке (на границах Друцкого княжества высек надпись на так называемом «Рогволодовом камне» в 1171 г.), наконец, князь Глеб Рогволодич Друцкий — все это имена, известные нам по летописям. Источники сообщают нам также о Евфросинье Полоцкой17, но молчат о ее «сестре» Параскеве. Евфросинья, правда, в миру носила имя Предславы, и, может быть, католики ее путали с Пракседой. «Западнорусские летописи обычно путают известия, чтобы сделать полоцких князей потомками литовского великокняжеского рода. Князь Борис оказывается Гинвиллом, сыном Мингайла, Борис строит в Полоцке собор Софии, церковь Спаса и монастырь в Бельчицах. Дочь его, Парасковия, постриглась в монахини и позже уехала в Рим», — писал М. Н. Тихомиров и отмечал, что здесь явно искажена биография Прасковии-Евфросинии (точнее, Предславы-Евфросиньи), умершей в Полоцке. Но была и другая Прасковия, или Пракседа, русская княжна, вышедшая замуж за Генриха IV и враждовавшая с ним18. Ей, полагает ученый, в Риме и была посвящена церковь. А. И. Рогов подметил, что все эти искажения источников в литовских летописях характерны для XVI в.: это были «лишние» доводы, «оправдывающие литовское владычество в Белоруссии». Появление таких идей в эпоху Ливонской войны, считает он, вещь вполне понятная19. Так было в эпоху Ливонских войн (1558—1583), но почему же это повторял в 1730-х годах И. Кульчинский — историк, видевший, как мы сказали, подлинный крест Евфросиньи и, несомненно, читавший надписи на нем (где ясно указано имя Евфросиньи)? Легенда о Параскеве (в том же XVI в. была сделана даже подделка: в Евфросиниевской церкви Полоцка появился второй крест, якобы принадлежавший ее сестре Параскеве20) была нужна католикам и униатам, очевидно, потому, что действительно, как было сказано выше, делала полоцкую княжну, умершую якобы в Риме, католичкой. С ее помощью удавалось с большим успехом бороться с популярностью имени Евфросиньи у православных. Как и следовало ожидать, благодаря И. Кульчинскому крест «Евфросиньи-Параскевы» немедленно стал известен на Западе. Его надписи были воспроизведены в известном многотомнике боландистов Acta sanctorum (Жития святых), а оттуда перепечатывались в других изданиях (например, в Риме, у И. С. Ассемани)21. Возвращаясь к нашей теме, остается заключить, что для первого историка белорусских древностей униатского священника Игнатия Кульчинского соображения идеологического порядка были выше столь излюбленной им исторической истины и он считал своей обязанностью поддерживать официальную версию, даже вопреки историческим фактам. Недостоверность перевода надписей на кресте Евфросинии Полоцкой была опротестована лишь много позднее другим ученым и тоже базилианином Игнатием Стебельским, опубликовавшим в 1781 г. сравнительно верный текст22. 1См.: Encyklopedija Powczechna. W-wa, 1865. Т. 21. В костеле имения Огинских Лучай (Белоруссия) не так давно мне удалось обнаружить, а затем опубликовать портрет этой замечательной просвещенной деятельницы (см.: Алексеев Л. В. По Западной Двине и Днепру в Белоруссии. М., 1974. С. 77-78). 2Mienicki W. Wykopalisko w Mosarzu//Wiad. numizmatyczno-archeol. 1892. T. 1/2. S. 285-289. 3Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. Вильно, 1870. Т. 9. 4Воронин Н. Н. Древнее Гродно//МИА. 1954. № 41. С. 76. 5Kulczynski I. Specimen Ecclesice Ruthenice. Roma, 1733. См. также его посмертное издание: Kulczynski I. Menologium Basialianskie. Wilno, 1771. 6Археографический сборник документов... С. 409. 7П. И. Кеппен был'в Полоцке для ревизий почтовых станций в 1819 г. и затем заезжал в этот город в 1821 г., чтобы рассмотреть и описать крест Евфросинии. См.: Аляксееу Л. Пачатак вывучэння помншау // Помнил ricTopbii i культуры Беларусь Минск, 1984. № 4. С. 32—33. После изгнания иезуитов из Полоцка (1820 г.) и до 1832 г. Евфросиньевская церковь была в ведении Пиаров (см.: Сапунов А. П. Памятники времен древних и новейших в Витебской губернии. Витебск, 1903. С. 9). 8Раппопорт П. А. Русская архитектура X-XIII вв.: Каталог памятников//САИ. 1982. Вып. Е1-47. С. 93-99. 9Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 83. 10Археографический сборник документов... С. 412. 11Там же. С. 421, примеч. 1. 12Плохой сохранности архива удивляться не приходится: «Не имея столь сильных блюстителей, какими были Ходкевичи для Супрасльского монастыря, Коложский монастырь переходил от одного светского покровителя к другому, имения его расхищались, братия изгонялась и монастырю недоставало часто средств для покупки хлеба; приходилось продавать церковные сосуды...», а охрану зданий поручали посторонним (см.: Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2, кн. 2. С. 1539). 13Kulczynski I. Specimen Ecclesice Ruthenice. S. 56—57. 14Алексеев Л. В. Полоцкая земля. М., 1966. С. 224-244. 15Сапунов А. П. Католическая легенда о Параскеве — княжне полоцкой. Витебск, 1888. 16Хроника Быховца/Предисл. и коммент. Н. Н. Улащика. М., 1966. С. 39. 17Житие Евфросиньи Полоцкой датируется XVI в. (см.: Ключевский В. О. Древнерусские жития святых. М., 1971. С. 262). 18Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 365, примеч. 4. 19Рогов А. И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения: (Стрыйковский и его хроника). М., 1966. С. 141. 20Пуцко В. Г. Мнимый крест Параскевы Полоцкой // Беларускiя старажытнасцi. Минск, 1972. С. 210-219. (Ныне крест обнаружен этим автором в Ярославско-Ростовском музее-заповеднике). 21Assemani I. S. Kalendaria Ecclesae universae. Romae, 1755. Т. 5. P. 121-122. 22Stebelski J. Dwa wielkia swiatla na horyzoncie Polozkim. Wilno, 1781. |
загрузка...