Глава VII. Муниципальные институты

Города, в период их образования, находились в особо сложной обстановке. Они встречались лицом к лицу с проблемами всякого рода. В них жило бок-о-бок два населения, которые не смешивались и которые представляли полный контраст, как два различных мира. Старая вотчинная организация со всеми ее традициями, со всеми мнениями, со всеми идеалами, которые могли родиться не в ней, но которые подучили от нее особый отпечаток, доходит до столкновения в борьбе с нуждами и стремлениями, которые брали ее врасплох, которые шли против ее интересов, к которым она не благоволила и против которых, с самого начала, она выступала. Если она уступала, то это было вопреки ее воле и в силу того, что новые условия, с которыми она столкнулась, вытекали из слишком глубоких и непреодолимых причин, чтобы не почувствовать их действенность.

Последствия таких фактов, которые так мало зависят от человеческих желаний, как рост населения или расширение торговли, не могут быть устранены. Вероятно, люди, находясь под авторитетом существующего социального порядка, не были в состоянии оценить важность перемен, которые имели место кругом. Старый порядок вещей стремился сначала сохранить свою позицию. Только позднее, обычно слишком поздно, он пытался приспособиться к новому порядку вещей. Как всегда случается, перемена не наступала во всем сразу. Желали, как это часто бывало, приписать "феодальной тирании" или "жреческой заносчивости" оппозицию, которая объяснялась более естественными причинами. Тут случилось в средние века то, что так часто с тех пор случалось. Некоторые были владельцами бенефиций при установленном порядке вещей, были склонны защищать его не столько, может быть, потому, что он обеспечивал их интересы, сколько потому, что он казался им необходимым для сохранения общества.

Надо запомнить, что этот социальный порядок средние классы общества принимали. Их требования и то, что может быть названо их политической программой, не имели цели каким бы то ни было образом ниспровергать его. Они считали признанными привилегии и авторитет князей, духовенства, дворян. Они только хотели получить некоторые уступки, потому что они были необходимы для их существования, а не низвергать существующий строй. Эти уступки ограничивались их собственными нуждами. Они были совершенно не заинтересованы в нуждах деревенского населения, от которого они произошли. Кратко сказать, они только требовали у общества дать им место, соответствующее тому образу жизни, который они вели. Они не были революционерами, и если они часто обращались к населению, то это не из ненависти к правительству, но чтобы вынудить уступки.

Краткий обзор принципиальных точек зрения в их программе будет достаточен, чтобы показать, что они не выходили за необходимый минимум. То, чего они прежде всего хотели, была личная свобода, которая обеспечила бы купцу и ремесленнику возможность уходить и приходить, жить где oн хочет, ставить свою личность и личность своих детей под покровительство сеньориальной власти. Рядом с этим идет создание специального трибунала, посредством которого бюргер был бы изъят от множества юрисдикций, которым он подчинялся, и освобожден от неудобств, которые формализм старого права налагал на его общественную и экономическую деятельность. Тогда проник в город институт мира, т. е. уголовный кодекс, который гарантировал безопасность. И тогда пришло освобождение от тех натуральных оброков, которые были более несовместимы с ростом торговли и промышленности, владением и приобретением земли. Чего, наконец, они еще хотели, это было большая или меньшая степень политической автономии и местного самоуправления. Все это было очень далеко от чего-либо связного, целого, оправдываемого теоретическими принципами. Ничего не было более далекого от мыслей нарождающегося среднего сословия, чем концепция прав человека и гражданина. Личная свобода не была требуема, как естественное право. Ее искали только в силу тех выгод, которые с ней были связаны.

Действительно, в Аррасе, например, купцы старались, чтобы их считали за сервов монастыря св. Вааста, чтобы воспользоваться изъятием от рыночных пошлин, что было преимуществом этих сервов.¹²⁸

До начала XI века не было предпринято ни одного прямого выступления средних классов против порядка вещей, от которого они терпели. Их усилия впоследствии никогда не слабели. Невзирая на изменчивость судьбы и превратности, движение к реформе неустанно шло вперед к своей цели, разбивало вооруженной рукой оппозицию, если было необходимо, стоявшую на пути, и закончилось в XII в. получением городами тех в сущности муниципальных институтов, которые были базисом их конституции.

Всюду это были купцы, которые брали инициативу и направляли события. Ничего не было более естественного, чем это. Они были самые активные, самые богатые, влиятельные среди городского населения, они выносили с большим нетерпением то положение, которое противоречило их интересам и умаляло их доверие к самим себе.¹²⁹ Роль, которую они играли, невзирая на огромное различие во времени и в условиях, широко и удобно сравнить с ролью, которую усвоил себе капиталистический средний класс в конце XVIII в. в политической революции, положившей конец старому порядку вещей. В том и другом случае, социальная группа, которая была прямо заинтересована в перемене, усвоила руководство оппозицией, а за ней следовали народные массы. Демократия в средние века, как и в новое время, получила свое начало под водительством немногих избранных, которые ввернули в свою программу смутные чаяния народа.

Епископские города были первыми аренами битв. Было бы определенной ошибкой приписывать этот факт личности епископов. Большое число их отличалось, наоборот, своей явной заботой об общественном благе. Превосходные администраторы, память о которых народ хранил столетия, не были редкостью среди них. В Льеже, например, Нотгер (972 — 1018) атаковал лагери разбойников баронов, которые опустошали окрестности; отвел от обычного русла рукав Мааса, чтобы сделать город более богатым и усилить его укрепления.¹³⁰

Подобные примеры легко можно было бы привести из истории Камбре, Утрехта, Кельна, Вормса, Майнца и некоторого числа городов Германии, где императоры старались, во время боробы за инвеституру, назначать прелатами людей одинаково известных своим умом и своей энергией.

Многие епископы были добросовестны в отношении к своим обязанностям, многие также считали необходимым защищать свое правительство против требований подданных и старались держать их под автократическим, патриархальным режимом. Соединение в их руках светской и духовной власти приводило к тому, что всякая уступка представлялась гибельной для церкви. Не надо забывать, что их функции обязывали их всегда оставаться в городах и что они боялись, с известным основанием, затруднений, которые будут причинены автономией бюргеров, среди которых они жили.

Наконец, церковь имела мало симпатии к торговле. Эта враждебная к торговле позиция должна была привести к тому, что церковь была глуха к желаниям купцов и народа, который группировался позади них, что она не шла навстречу их желаниями получала неверное впечатление об их реальной силе. Из этого вытекали непонимание, разрыв и открытая враждебность, которая в начале XI в: сделалась окончательно неизбежной.¹³¹

Движение началось в северной Италии. Здесь торговая жизнь была старше и здесь политические последствия ее были более ранними. К несчастью, очень мало деталей известно относительно этих событий. Известно, что смуты, жертвой которых тогда стала церковь, едва ли могли задержать ее падение. Жители городов страстно принимали сторону тех монахов и священников, которые осмеливались вести борьбу с дурными обычаями духовенства, нападали на симонию и браки духовных и обсуждали вмешательство светской власти в управление церкви к выгоде папы. Епископы, назначенные императором и оправдывавшие этот факт, таким образом встретились с оппозицией, в которой мистика, требования купцов и недовольство, вызываемое бедностью предпролетариата, смешивались и взаимно усиливали друг друга. Известно, что дворянство приняло участие в агитации, потому что это давало ему возможность поколебать епископский суверенитет, и делало общее дело с бюргерами и патаренами — имя, которым консерваторы презрительно называли своих противников.

В 1057 г. Милан, тогда первый город в Ломбардии, был в открытой революции против архиепископа.¹³² Превратности борьбы за инвеституру естественно распространили смуту и дали ей поворот все более благоприятный для восставших, пропорционально тому, как дело папы шло лучше дела императора. Здесь были учреждены, с согласия епископов или вопреки им, магистраты с титулом консулов, и им поручено было управление городом.¹³³ Впервые упоминаются эти консулы в Лукке в 1080 г., но вероятно не впервые они там явились. Здесь в 1068 г. упоминается коммунальный суд, характерная черта города, который должен был существовать в то же самое время во многих других местах.¹³⁴ Консулы Милана не упоминались раньше 1107 г., но они, конечно, существовали гораздо раньше, чем эта дата. Со времени этой даты они показывают характерные особенности коммунальных магистратов. Они выходили из разных классов, из capitanei, из valvassores, из cives и представляли городскую общину (comrnunio civitatis).

Самая типичная черта этой магистратуры была в ее срочном характере, что было в резком контрасте с пожизненными обязанностями, которые тогда знал феодальный режим. Эта срочность обязанностей была следствием их избирательного происхождения. Взявши в свои руки власть, городское население доверило ее делегатам, выбранным этим населением. Таким образом, был утвержден принцип контроля в тоже время, как и принцип выборности. Муниципальная демократия со времени первых попыток ее организации создала орудия, необходимые, чтобы ее власть могла функционировать, и твердо встала на тот путь, по которому следовала с тех пор.

С Италии консулат распространился на города Прованса, очевидное доказательство его полного приспособления к нуждам среднего класса. Марсель имел консулов с начала XII в. или, по крайней мере, с 1128 года.¹³⁵ Мы находим их в Арле и в Ниме, пока мало-помалу они не распространились в южной Франции; вместе с торговлей распространялись и политические перемены, которые эта торговля вела за собой на буксире. Почти около того же времени, как и в Италии, муниципальные учреждения выросли во Фландрии и на севере Франции.

Здесь нет ничего удивительного в том, что эта страна, похожая на Ломбардию, стала ареной оживленной деятельности. К счастью, источники информации здесь более обильны и более ценны. Они делают возможным проследить точной ход событий.

Это не епископские города, которые здесь стоят на первом месте. Рядом с ними должны быть отмечены другие центры деятельности; внутри их стен создались эти коммуны, природу которых очень важно понять. Самая древняя коммуна и, к счастью, лучше всего известная, коммуна Камбре. В течение XI в. успехи этого города были очень значительны. У подножия основного города вырос торговый пригород, который в 1070 году был окружен стеной. Население этого пригорода выносило с недостаточным терпением власть епископа и его кастеллана. Оно готовилось тайно к революции, когда в 1077 году епископ Герард Второй должен был отлучиться, чтобы получить в Германии инвеституру из рук императора. Он едва отправился в путь, как под управлением самых богатых купцов города, население восстало, овладело воротами и объявило коммуну. Беднота, ремесленники и ткачи в особенности еще более страстно кинулись в борьбу, когда реформатор священник, называемый Рамирд, объявил им, что епископ симонист и заразил их сердца мистицизмом, который в то же самое время охватил и ломбардских. Как и в Италии, религиозный пыл придал силу их политическим требованиям, и коммуне присягнули среди всеобщего энтузиазма.¹³⁶

Коммуна Камбре была самой старой из всех, какие известны на севере от Альп. Кажется она была, с одной стороны, боевой организацией, а с другой — средством общественного опасения. Действительно, было необходимо предупредить возвращение епископа и приготовиться для борьбы с ним. Нужда в единодушных действиях была настоятельная. Клятва была взята ото всех, установлена необходимая солидарность; это была ассоциация, основанная на клятве граждан накануне битвы, что составляло характерную черту этой первой коммуны. Ее успехи были однако эфемерны. Епископ, получив известие о событиях, вернулся назад и имел успех в восстановлении своей власти на это время. Но опыт жителей Камбре не замедлил вызвать подражание. Следующие годы были отмечены учреждением коммуны в большинстве городов северной Франции, в С. Кентене около 1080 г., в Бове около 1099 г„ в Нуайоне в 1108 г., 1109 г., в Лане в 1115 году, В продолжение начального периода существования коммун, средний класс и епископы жили в состоянии постоянной вражды и, так сказать, готовы были открыть всегда войну. Только сила могла решить спор между такими противниками, одинаково убежденными в своих правах. Иве Шартрский убеждал епископов не уступать и считать пустыми обещания, которые, под угрозой насилия, они часто давали бюргерам.¹³⁷ Гиберт Ножанский, с своей стороны, говорит с смешанным чувством презрения и страхом об этих чумных коммунах, которые сервы создали против своих господ, чтобы ускользнуть от власти и покончить с совершенно законными правами.¹³⁸

Несмотря на все это, коммуны победили. Не только они имели силу, которую давала им масса, но и монархия, которая во Франции, с начала царствования Людовика VI, начала возвращать утерянные позиции, заинтересовалась их делами. Как папы в борьбе с германскими императорами полагались на патаренов Ломбардии, так монархи Капетинги в XII в. покровительствовали успехам среднего класса. Здесь не может быть вопроса о том, чтобы приписывать Капетингам политический принцип; на первый взгляд, их поведение кажется полным противоречий, но тем не менее верно, что в общем они имели тенденцию поддерживать города. Определенный интерес монархов был в том, чтобы поддержать противников гордого феодализма. Естественно, помощь давали всюду, где ее можно было дать без того, чтобы обязываться перед этими средними классами, которые, поднимаясь против своих феодалов, по своим намерениям и целям, сражались в интересах королевской прерогативы. Принять короля, как арбитра в своих спорах, значило для боровшихся сторон признать его суверенитет. Вступление бюргеров на политическую сцену имело своим последствием ослабление договорного начала феодального государства в пользу начала монархического. Невозможно было, чтобы королевская власть не отдавала себе отчета в этом и чтобы она не использовала каждую возможность показать свою добрую волю коммунам, которые так полезно действовали в интересах монархии.

В специальном обозначении именем коммуны этих епископских городов севера Франции, где муниципальные институты были результатом восстания, нет преувеличения ни их важности, ни их оригинальности. Здесь нет оснований доказывать, что тут была существенная разница между городами коммунами и другими городами. Города отличались одни от других только случайными характерными особенностями.

В существе их природы лежало одно и то же явление, и в действительности все они были в равной степени коммунами. Во всех городах бюргеры составляли корпорацию, universitas, communitas, communio, все члены которой, взаимно ответственные друг перед другом, составляли единое целое. Каково бы ни было происхождение городских свобод, города средневековья не представляли простое соединение индивидуумов; это был индивидуум, но коллективный индивидуум, юридическое лицо. Все, что может быть сказано в пользу отличия коммуны в узком смысле, это есть особая ясность институтов, это точно установленное разделение прав епископа и прав бюргеров, очевидное стремление охранять право бюргеров мощной корпоративной организацией. Но все это проистекает из обстоятельств, при которых происходило зарождение коммуны. Хотя коммуны сохранили следы своего революционного происхождения, это не дает оснований заключать, что им следует отвести по этой причине особое место среди общей массы городов. Можно заметить, что некоторые из них пользовались менее широкими прерогативами, менее полной юрисдикцией и автономией, чем города тех областей, где коммуны были знаком начала мирного развития.

Явная ошибка давать им, как это иногда делают, имя "коллективных сеньорий". Позднее мы увидим, что все вполне развитые города были такими сеньориями. Насилие не было существенным фактором при создании муниципальных институтов. В большинстве городов, подчиненных власти светского государя, их рост, вообще, совершался без того, чтобы было нужно использовать силу. И это не следует приписывать особой доброй воле светских государей, которую они выказывали в отношении политического освобождения. С другой стороны, все мотивы, которые побуждали епископа противодействовать бюргерам, не имели значения для светских государей. Они не питали враждебности к торговле, наоборот, они были заинтересованы в ее хорошем развитии. Она увеличивала товарооборот в их территориях и, таким образом, она содействовала росту доходов от пошлин и увеличению деятельности их монетных дворов, которые были вынуждены идти навстречу растущей потребности в монетах.

Не имея столицы и непрестанно разъезжая по своим поместьям, светские государи жили в своих городах только изредка и вследствие этого не имели оснований ссориться с бюргерами по поводу управления городом. Очень характерно, что Париж, город, который только в конце XII века может быть рассматриваем, как настоящая столица, не преуспел в деле получения автономной муниципальной конституции. Но интерес, который побуждал короля Франции взять контроль над своей обычной резиденцией, был совершенно недостаточен для герцогов и графов, как для людей, постоянно передвигавшихся, тогда как король был оседлым.

Наконец, они не смотрели с неудовольствием на захват бюргерами власти у кастелянов, которые не становились наследственным классом и сила которых причиняла им беспокойство. Коротко говоря, они имели те же самые мотивы, как и король Франции, смотреть благосклонно на эти тенденции, пока они ослабляли положение их вассалов. Это неправильно, что они вообще ограничивались тем, что попускали бюргерам, и их положение было почти всегда положением благожелательного нейтралитета.

Ни одна область не дает лучших средств для изучения истоков муниципального движения в ее чисто светской обстановке, чем Фландрия. В этой большой стране, которая простирается от берегов Северного моря и Зеландии до границ Нормандии, епископские города никогда не соперничали по значительности и богатству с торговыми и промышленными городами. Теруанн, диоцез которого составлял бассейн Везера, был и всегда оставался полудеревенским поселением, Аррас и Турне, которые расширяли свою юрисдикцию на остальную территорию, развились до значительных размеров только в XII в. Наоборот, Гент, Брюгге, Ипр, Омер, Лилль, Дуэ, где были собраны в течение X в. деятельные торговые колонии, дали необыкновенно ясную картину рождения муниципальных институтов. Будучи все организованы по одному способу и давая одни и те же характерные черты, они в том отношении хороши, что данные, которые нам о каждом из них известны, могут быть скомбинированы в одну общую картину.¹³⁹ Все эти города показывают ту характерную черту, что они организуются вокруг центрального бурга, который стал, так сказать, их ядром. У подножия этого бурга вырос "portus" или новый бург, населенный купцами, число которых пополнилось ремесленниками, свободными и зависимыми, и где с XII в. сконцентрировалось текстильное производство. Над бургами, как и над portus, простирался авторитет кастеллана. Более или менее значительные доли земли, занятые поселенцами, принадлежали или аббатствам или Фландрскому графу.

Трибунал ольдерменов имел свои заседания в бурге, под председательством кастеллана. Этот трибунал не имел во всех отношениях компетенции над городом. Его традиция простиралась над всем кастелланством, центром которого был бург; входившие в него члены жили в том же самом кастелланстве и приходили в бург только в день заседаний. Для церковного суда, который разбирал много дел, было необходимо идти в епископский суд диоцеза.

Множество повинностей шло с земли и жителей, с бурга и с "portus": земельные ренты, оброки денежные или натуральные, предназначенные для поддержания рыцарей, на которых возложена обязанность защиты бурга, пошлины, собираемые со всех товаров, провозимых по суше или по воде. Все это было давнего происхождения, создалось в эпоху расцвета вотчинного и феодального режима и никоим образом не было приноровлено к новым запросам торгового населения. Не будучи создана для этих запросов, организация, имевшая своим центром бург, не только не оказывала никаких услуг, но, наоборот, препятствовала активности. Пережитки прошлого давили всей своей тяжестью на нужды настоящего. Ясно, по причинам, которые указаны выше и к которым нет необходимости возвращаться, средний класс был далек от довольства и требовал реформ, необходимых для его свободного роста.

В этих реформах он стремился взять инициативу, так как он не мог положиться на кастелланов, монастыри и баронов, земли которых он занимал, что они произведут реформы. Среди населения такого разнородного, как население portus, было необходимо, чтобы группа людей взяла контроль над массой и имела довольно власти и авторитета, чтобы руководить ей. Купцы в первой половине XI века решительно усвоили эту роль. Не только они составляли самый богатый элемент в каждом городе, самый активный и самый склонный произвести перемены, но они вдобавок имели ту силу, которую дает союз. Нужды торговли рано толкнули их, как выше было указано, на организацию братств, называемых гильдиями и ганзами—это автономные корпорации, независимые от какого-либо авторитета, в которых их воля является законом.

Свободно избранные главы, деканы (Decanen) или графы ганзы (Hansgrafen) наблюдали за исполнением добровольно принятой на себя дисциплины. Через правильные промежутки времени, члены собирались, чтобы выпить и обсудить свои дела. Казна, составлявшаяся из взносов, хранилась для нужд общества; общий дом (Gidhalle) служил местом собраний. Такова была гильдия Омера около 1050 года; на основании этого примера можно допустить, что подобные ассоциации существовали в тот же самый период во всех торговых колониях Фландрии.¹⁴⁰

Успехи торговли были так внутренне связаны с организацией городов, в которых торговля развилась, что члены гильдии были обязаны автоматически заботиться об удовлетворении нужд, самых настоятельных. Кастелланы не имели оснований мешать собраниям гильдейцев, удерживать от тех занятий, которые казались совершенно необходимы. Они позволяли им устраивать дела экстренно, как это практиковалось в официальной городской администрации. В Омере было заключено соглашение между гильдией, и кастелланом Вульфриком Рабелем (1072 — 1083), позволявшее первой разбирать дела бюргеров. Таким образом без какого-либо легального полномочия, купеческая ассоциация посвящала себя добровольно организации и устройству рождающегося города; она возмещала бессилие публичной власти. В Омере гильдия отделяла часть своих доходов на сооружение защитных приспособлений и на поддержание в порядке улиц. Тут нет сомнения, что другие фландрские города, их соседи, делали то же самое. Имя графов ганзы, которое казначеи города Лилля хранили в течение всего средневековья, есть достаточное доказательство, при отсутствии других источников, что здесь главари добровольной корпорации привлекли казну гильдии, чтобы она служила на пользу их товарищам гражданам.

В Оденарде имя графа ганзы относилось в XIV в. к чиновнику коммуны. В Турне так поздно, как в XIII в., городские финансы были помещены под контроль св. Христофора, т. е. купеческой гильдии. В Брюгге взносы "братьев ганзы" пополняли муниципальную казну вплоть до ее исчезновения во время демократической революции XIV века.

Результат всего этого, очевидно, был тот, что гильдии были во Фландрии инициаторами городской автономии. Добровольно они взяли на себя дело, которое никто из них один не мог бы вынести. Официально они не имели прав действовать так, как они действовали. Их вмешательство может быть объяснено только тем согласием, которое существовало среди их членов, влиянием, которым пользовалась их группа, ресурсами, которыми они располагали и, наконец, пониманием коллективных нужд среднего городского класса. Можно констатировать, без преувеличения, что в течение XI века начальники гильдии исполняли фактически функции коммунальных магистратов в каждом городе.

Это они, без сомнения, руководили фландрскими графами, чтобы заинтересовать их в развитии и процветании городов. В 1043 году Болдуин IV получил от монахов Омера согласие, в силу которого бюргеры выстроили свою церковь. В начале царствования Роберта Фриза (1071 — 1093) изъятия из пошлин, пожалования земли, привилегии, ограничивающие епископскую юрисдикцию или требования военной службы, были пожалованы в большом количестве городам тогда в процессе их образования.

Роберт Иерусалимский покровительствовал городу Эре тем, что даровал свободу и освободил в 1111 году бюргеров Ипра от судебного поединка. Результатом всего этого было то, что мало-помалу средний класс выдвинулся, как особая привилегированная группа среди населения страны. Из простой социальной группы, делом которой была торговля и промышленность, он обратился в юридическую группу, признанную за таковую государственной властью. Из этого юридического положения само собой вытекало пожалование той группе, независимой юридической организации. Новый закон вызывал и новую организацию суда. Старые альдерменские окружные суды, заседавшие в бургах и творившие суд в согласии с обычаем, который был архаическим и не был способен приноровить свой суровый формализм к нуждам общины, для которой он не был создан, должны были уступить место судам, члены которых, набранные из бюргеров, были способны дать им суд сообразный с их желаниями и согласный с их стремлениями, с справедливостью, которая в конце концов была их справедливостью.

Невозможно сказать точно, когда это важное развитие имело место. Самая старинная ссылка во Фландрии на альдерменский суд (т. е. на суд, особый для города) датируется около 1111 года и должна быть отнесена к Аррасу. Но здесь ничто не мешает предположить, что альдерменские суды такого рода могли существовать в тот же самый период в более важных пунктах, как Гент, Брюгге или Ипр. Как бы то ни было, начало XII века было ознаменовано этими решительными нововведениями, происходившими во всех городах Фландрии. Смуты, наступившие после убийства графа Карла Доброго в 1127 году, позволили бюргерам осуществить вполне свою политическую программу. Претенденты на графство Вильгельм Нормандский и позднее Тьерри Эльзасский, чтобы привлечь бюргеров на свою сторону, согласились с теми требованиями, с которыми те выступали.

Хартия, пожалованная Омеру в 1127 году, может быть рассматриваема, как точка отправления политической программы бюргеров Фландрии.¹⁴¹ Она признавала город особой в правовом отношении территорией, обладавшей особым законом, общим для всех ее жителей, с специальными альдерменскими судами и с полной коммунальной автономией. Другие хартии в XII в. ратифицировали подобные привилегии всем главным городам области. Их положение обеспечивалось с тех пор и санкционировалось письменными актами.

С другой стороны, надо быть осторожным и не приписывать городским хартиям преувеличенного значения.¹⁴² Ни во Фландрии, ни в какой другой стране Европы они не охватывали все городские законы в целом. Они ограничивались фиксированием главных линий, формулировкой основных принципов, разрешением немногих особенно важных конфликтов. Большею частью, они были продуктом особых обстоятельств и отвечали только на вопросы, которые дебатировались в то время, когда эти хартии составлялись. Они не могут быть рассматриваемы, как результат систематического планирования или законодательного обсуждения, подобного тому, из которого, например, возникли новейшие конституции. Если средние классы держались за них в течение столетий, относились к ним с величайшей заботой, хранили их под тройным запором в сундуках из железа и окружали их каким-то суеверным уважением, то это потому, что они считали эти хартии палладиумом свободы. А это было так потому, что они позволяли бюргерам, в случае нарушения хартии, оправдывать им свое восстание, но не потому, что хартии включали всю совокупность их прав. Они не были, так сказать, больше чем основой позднейшего развития. Вокруг договоров продолжал непрерывно развиваться рост новых прав, обычаев и не писанных, но тем не менее важных привилегий. Верно положение, что многие хартии сами предвидели и признавали наперед дальнейшее развитие городского закона. Хронист Гальберт сообщает нам, что граф Фландрский уступил бюргерам Омера в 1127 году: "ut die in diem consuetudinarias leges suas corrigerent", "т. е. право исправлять изо дня в день их муниципальные законы".¹⁴³ Тут было, таким образом, дано больше в городском законе, чем то, что содержалось в терминах хартий. Они являлись только фрагментами законов; они были полны пробелов, и не представляли ни порядка, ни системы. Нам нельзя надеяться найти в них основные принципы, из которых идет дальнейшая эволюция подобно тому, как римский закон эволюционировал из законов XII таблиц.

Однако возможно, при изучении принципов городского права и при пополнении одного закона другим, охарактеризовать в общих чертах городские законы средневековья, как они развивались в течение XII века в различных странах западной Европы. Здесь нет нужды выяснять, поскольку мы стараемся только проследить общую линию отличия между государствами или нациями. Городское право было явлением того же порядка, что, например, феодализм. Оно было следствием социального и экономического положения, общего всем народам. Если брать его по странам, то, конечно, будут многочисленные различия в деталях. Но по существу оно всюду было одно и то же; только эту неизменную основу будем мы рассматривать на следующих страницах.

Первый вопрос, который должен быть разрешен, это — каким было положение индивидуума, когда городское право окончательно развилось. Это положение было положением свободы. Оно — необходимое и общее свойство среднего класса. Каждый город устанавливал свободу в этом отношении. Всякие следы деревенского рабства исчезали внутри городских стен. Каковы бы ни были различия и контрасты, которые богатство вносит в среду людей, все были равны, поскольку это касалось гражданского состояния. "Воздух города делает свободным" — говорит немецкая пословица, и эта истина верна во всяком месте. Свобода прежде была использована, чтобы быть монополией привилегированного класса. Посредством городов она снова получала место в обществе, как естественный атрибут горожан. Отсюда было достаточно остаться в городе, чтобы приобрести свободу. Каждый раб, который прожил в городе год и один день, имеет ее, на основании определенного права: статуты города уничтожили все права, которые господин имел над личностью и вещами своего крепостного. О происхождении человека думали мало. Каков бы ни был знак, которым клеймили ребенка с колыбели, он стирался в атмосфере городской жизни. Эта свобода, которой вначале только купцы пользовались de facto, стала теперь общим правом всех бюргеров de jure. Если тут или там среди них бывали рабы, то они не были членами городского населения. Они были наследственными слугами аббатов или сеньорий, которые держали в городах куски земли, не подчиненные городскому праву, и где продолжал жить старый порядок вещей. Бюргер и свободный человек становились синонимами. Свобода в средние века была атрибутом, неотделимым от звания гражданина города, как и в наше время она неотделима от звания гражданина государства.

Со свободой лица здесь в городе связывалась свобода земли; в купеческой общине, действительно, земля не могла остаться неподвижной и изъятой из торговли тяжеловесными различными законами, которые мешали ее свободной передаче и удерживали ее от службы в качестве кредита и от получения за нее полной цены. Это было более неизбежно в той стране, где внутри города земля меняла свою природу и становилась местом для построек. Она быстро застраивалась, дома теснились друг к другу и росли в цене по мере того, как число их увеличивалось. Таким образом, автоматически так выходило, что собственник дома приобретал в течение известного времени собственность или, по крайней мере, владение землей, на которой был выстроен дом. Всюду старая вотчинная земля превращалась в чиншевое владение или в чиншевой аллод. Городское держание, таким образом, становилось свободным держанием. Тот, кто занимал землю, был обязан земельным оброком собственнику земли, если он сам не становился таковым. Он мог свободно передавать ее, закладывать и давать ее под обеспечение капитала, который был занят. При продаже заложенного дома бюргер обеспечивал себе тот чистый капитал, в котором он нуждался; при покупке заложенного другому дома, он обеспечивал себе доход, пропорциональный к затраченной сумме денег. Он помещал деньги, как мы теперь говорим, под проценты. Сравнивая с феодальным или вотчинным держанием, держание по городскому праву, держание in Weichbild или Burgrecht, как его называют в Германии, или bourgage — во Франции, можно видеть ясно выраженную особенность последнего.

Подчиненная новым экономическим условиям, городская земля в конце концов подчинялась новому праву, которое соответствовало этим условиям. Старые дворы, владевшие землей, не сразу исчезли. Освобождение земли не имело своим последствием отнятия земли у старых собственников. Очень часто они удерживали за собой, когда не было выкупа у них земли, те участки, господами которых они являлись. Но сеньория, которую они имели над собой, не влекла более за собой личной зависимости держателей. Городское право не только устраняло вместе с личной зависимостью также и ограничения, лежавшие на земле, но и вызывало уничтожение сеньориальных прав и фискальных требований, которые препятствовали торговле и промышленности. Рыночные пошлины (teloneum), которые были таким препятствием для свободного обращения товаров, были особенно ненавистны бюргерам, и они рано делали усилия, чтобы освободиться от них. Хронист Гальберт показывает, что это составляло, во Фландрии в 1127 году, одну из больших забот бюргеров. Так как претендент Вильгельм Норманский не сдержал своего обещания в этом отношении, то фландрцы поднялись против него и призвали Тьерри из Эльзаса. В течение XII века всюду, добровольно или нет, рыночные пошлины были изменены. В одном месте их выкупили посредством ежегодной платы; в другом месте способ взимания их был сделан иным. Почти всюду их поставили под контроль и подчинили дела, связанные с ними, юрисдикции городской власти. С этих пор городские магистраты получили обязанность надзора за торговлей и заняли место кастелланов и старых вотчинных чиновников в деле стандартизации мер и мер веса, в деле судебной администрации над рынками и промышленностью.

Если рыночные пошлины были уменьшены под влиянием городских властей, то дело обстояло иначе с другими сеньориальными правами, которые, как несовместимые с свободой городской жизни, были осуждены на исчезновение. Стоит упомянуть о пережитках черт быта сельскохозяйственного периода, которые не отпечатлелись на физиономии города: общие печи и мельницы, куда сеньор сгонял жителей, чтобы молоть зерно и печь хлеб; монополии всякого рода, с помощью которых он пользовался привилегиями продажи, в известные периоды без конкуренции вина из его виноградников или мясо с его скотного двора; право постоя, которое налагало на бюргеров обязанность доставления сеньору квартиры и продовольствия во время пребывания сеньора в городе; право реквизиции, посредством которого он приобретал для своей службы лодки и лошадей у жителей; право призыва к оружию, налагавшее обязательство следовать за ним на войну; обычаи всякого рода и происхождения, которые становились стеснительными и тяжелыми, т. к. они давно стали бесполезными, в роде запрещения строить мосты через текучие воды; в роде обязанности жителей содержать рыцарей, составляющих гарнизон старого бурга. Обо всем этом, в конце XII в., осталось одно воспоминание. Господа, оказав сопротивление, кончили тем, что уступили. Они обнаружили с течением времени, что их явный интерес предписывал им не мешать развитию городов, чтобы сохранить несколько скудных доходов, но содействовать развитию, устраняя препятствия, которые стоят на пути. Они стали понимать несовместимость этих старых натуральных оброков с новым положением вещей, и они кончили тем, что сами квалифицировали эти оброки, как "грабеж и вымогательство".

Как положение личности, управление страной, так и фискальная система, основной характер самого права подвергаются изменению в городах. Сложная и формальная процедура очищения, ордалии, судебный поединок — все эти суровые методы испытания, которые слишком часто допускают случайность или при которых настоящая случайность решает судьбу процесса, в свою очередь, вскоре приноровились к новым условиям жизни городской округи. Старые суровые формы договора, которые установил обычай, также быстро исчезли, как только экономическая жизнь стала более сложной и более активной. Судебный поединок не мог долго продержаться в среде купеческого и ремесленного населения. Доказательство через свидетелей было поставлено на место доказательства через соприсяжников, раньше, чем городские судьи заняли скамьи. Вергельд, старая цена крови, уступил место системе штрафов и телесных наказаний. Наконец, законные сроки, такие первоначально длинные, были значительно уменьшены. Не только судебный процесс был смягчен. Содержание права эволюционировало параллельно с ним. В вопросах брака, наследования, заклада, обязательств, ипотеки и особенно в вопросах торгового характера новый свод законов вошел в города, и юриспруденция их судов создала гражданскую практику, очень сложную и точную.

Городское право характерно не меньше с уголовной точки зрения, чем с гражданской. В таких поселениях, как города, были люди всякого положения, занимаемого ими в жизни; в этой среде, где были в изобилии путешественники, бродяги и авантюристы, была необходима суровая дисциплина, чтобы сохранить безопасность. Она была равно необходима для устрашения воров и бандитов, которые всегда, как показывает история культуры, собираются в торговых центрах. Действительно, даже в такую раннюю эпоху, как Каролингская, города с их укреплениями, о построении которых заботился богатый класс, казалось, пользовались специальным миром.¹⁴⁴ Это то самое слово мир, которым, пользовались в XII в., чтобы обозначить уголовное право города.

Этот городской мир был исключительным законом, более суровым, более жестким, чем закон деревенских округов. Это было настоящее чудовище телесных наказаний — повешение, обезглавливание, кастрация, отрезание членов. Он назывался при всей своей суровости lex talionis—око за око, зуб на зуб. Очевидно, его намерение было подавить преступления страхом. Всякий, кто вступал в ворота города, дворянин, свободный, бюргер, одинаково подчинялись ему. Находясь под действием такого права, город, так сказать, был в перманентном состоянии осады. Но в этом праве города находили мощное средство объединения, потому что оно простиралось как на суд, так и на сеньории, дробившие раньше территорию. Оно беспощадно все регулировало. Больше, чем общность интересов и жительства, право содействовало тому, чтобы сделать однообразным положение всех жителей, разместившихся внутри городских cтен, и создать средний класс. Бюргеры были в сущности группой людей мира (homines pacis). Городской мир (рах villae) был в то же самое время городским правом. Эмблемы, которые символизировали юрисдикцию и автономию Города, были все эмблемы мира; таковы были, например, крест или символ, поставленный на каменном постаменте на рыночной площади; башня для колокола (Bergfried). Эти башни поднимаются над центром нидерландских и северо-французских городов; эти статуи Роланда так многочисленны в северной Германии. В силу мира, которым был наделен город, последний составлял особый юридический округ. Юридический принцип территориальности нес вместе с собой и принцип персональный. Все одинаково подчиненные одному и тому же уголовному закону бюргеры неизбежно, рано или поздно становились участниками одного и того же гражданского закона. Городская деятельность простиралась до границ городского мира, и город составлял юридическую общину в пределах своих укреплений.

Мир, в свою очередь, содействовал сильно тому, чтобы город стал общиной и имел, действительно, клятву, как санкцию мира. Это предполагало conjuratio всего городского населения. И клятва, данная бюргерами, не была равносильна простому обещанию повиноваться муниципальной власти. Она превращалась в суровые обязательства и налагала суровый долг сохранять и уважать мир. Каждый juratus, т. е. каждый, принявший клятву гражданин, был обязан оказывать помощь всякому гражданину, который звал эту помощь. Таким образом, мир вырастал среди членов общины в перманентную солидарность. Отсюда термин "братья", которым иногда обозначали горожан, или слово amicitia, употребляемое в Лилле, например, как синоним слова pax. И поскольку мир относится ко всему населению, то позднее отсюда возникла коммуна. Имена, которые были даны в некоторых местах муниципальным магистратам, "хранители мира" в Вердене, "хранители дружбы" в Лилле, "дававшие клятву мира" в Валенсьене, Камбре и во многих других городах — все это позволяет видеть тесную связь отношений между миром и коммуной.

Другие причины естественно содействовали рождению городских общин. Самая мощная среди них была нужда, рано почувствованная бюргерами, упорядочить налоги. Капиталы были необходимы для общественных неотложных дел и прежде всего для сооружения городской стены. Всюду нужда в постройке этих защитных укреплений была отправным пунктом для городских финансов. В городах области общинное обложение получило характерное имя firmitas. В Анжере самые древние муниципальные счета были счета по сооружению укреплений и вала города "clouaison, fortification et emparement. Всюду часть штрафов предназначалась adopus castri для улучшения укреплений города. Налоги, естественно, обеспечивали способы покрыть нужду в средствах. Для того, чтобы подчинить плательщиков, было необходимо обращаться к мерам понуждения. Всякий обязан был участвовать сообразно своим средствам в издержках, которые диктуются интересами целого. Кто отказывался нести обложение, которое интересы города вызывали, изгонялся из города. Позднее, коммуна стала обязательной ассоциацией, моральной личностью. Согласно фразе Бомануара, она составляла: Compaignie, laquelle ne pot partir ne deseurer, ancois convient qu'elle tiegne, voillent les parties ou non qui en la Compaignie sont", то есть коммуна — общество, которое не может быть распущено, но которое должно жить независимо от желаний членов, которые его составляют.¹⁴⁵ Таким образом, город средневековья был одновременно судебным округом и коммуной.

Поскольку город был независимым судебным округом, он должен был иметь, во всяком случае, свою юрисдикцию. Городское право, ограниченное стенами города, в противоположность деревенскому праву, праву внешнего мира, должно иметь специальный трибунал для его применения, и бюргеры должны иметь, следовательно, гарантию для своего привилегированного положения. Такова специальная статья, которая налицо почти в каждой муниципальной хартии: бюргеры могут быть судимы только своими собственными магистратами. Последние — это неизбежное следствие — брались из городской среды. Было то существенно, что они являлись членами коммуны и естественно последняя, в большей или меньшей степени, принимала участие в их назначении. В одних местах право назначения принадлежало сеньору; в других местах прибегали к сложным формальностям: многостепенные выборы, жеребьевка и так далее, что очевидно имело целью устранить подкуп и фальшь. Очень часто председатель трибунала (мэр, бейлиф и т. д.) был офицер сеньора.

Случалось иногда, тем не менее, что город имел нечто сказать при его выборах. Город гарантировал себя клятвой, которую избираемый должен был дать в том, что он будет уважать и защищать городские привилегии.

Немногие города XI—XII века владели специальными судами. В Италии, на юге Франции, в некоторых частях Германии члены судов носили имя консулов. В Нидерландах и на севере Франции они назывались эшевенами, или альдерменами. В других местах они были названы присяжными — jures. В зависимости от местных условий широта юрисдикции, которой они обладали, также варьировалась очень значительно. Марго бывало, что сеньор оставлял себе некоторые особые дела, но эти местные различия имеют мало значения. Существенно то, что каждый город, в силу того, что он был признан судебным округом, имел свой собственный суд. Его компетенция была установлена городским законом и ограничена территорией, к которой этот закон относился. Иногда вместо одной корпорации магистратов, их было несколько и каждая имела свои специальные атрибуты. Во многих городах, особенно в епископских городах, где муниципальные институты были результатом восстания, можно было видеть, бок о бок с альдерменами, над которыми сеньор имел большее или меньшее влияние, корпорацию присяжных, которая наблюдает за делом городского мира и особо компетентна в вопросах, возникающих из толкования коммунальных статутов. Однако нельзя здесь входить в детали; достаточно показать общую эволюцию, без того, чтобы отмечать бесчисленные варианты.

Город, как коммуна, по статуту управлялся советом (consilium, curia). Этот совет иногда совпадал с трибуналом, а некоторые лица бывали одновременно и судьями и администраторами для среднего класса. Очень часто, однако, совет имел свой особый состав. Его члены получали свою власть от коммуны. Они были ее делегатами, но она не отказывалась от власти всецело в их пользу. Назначенные на короткое время, они не могли узурпировать власти, которая была им доверена. Позднее, когда городская конституция развилась и когда администрация стала сложной, они создали настоящую корпорацию, над которой влияние народа стало слабо ощущаться. Сначала же было совершенно иначе. Присяжные, облеченные обязанностью охраны общественного блага, были только представителями, очень схожими с „лучшими людьми" городов Новой Англии, только исполнителями коллективной воли. Доказательство этого заключается в том, что сначала они не имели основной характерной черты каждой организованной корпорации, центральной власти, председателя. Бургомистры и мэры коммуны были, действительно, относительно позднего происхождения. Они не существовали раньше XIII в., они принадлежали к эпохе, в которую характер учреждений имел тенденцию изменяться, в которую ощущалась нужда в большей централизации и в более независимой власти. Совет вступил на путь административной рутины. Он ведал финансы, торговлю и промышленность. Он наблюдал и следил за порядком в общественных делах, организовывал продовольствие города, регулировал экипировку и содержание армии коммуны, основывал школы для детей, заботился о поддержании приютов для старых и бедных.

Статуты, определявшие это, составляли настоящий остов муниципального законодательства, из которого, севернее Альп, едва ли что-либо существовало раньше XIII в. Но внимательное изучение этих статутов приводит к убеждению, что они только развивали и очищали более древнюю форму правительства.

Нигде, может быть, дух новаторства и практическая сметка среднего класса не выступали более ясно, чем в области администрации.¹⁴⁶ Дело, сделанное в этой области, кажется более достойно замечания в том отношении, что оно было оригинально. Ничто в прежнем порядке вещей не могло служить примером для этого, поскольку нужды, ради которых все это предпринималось, были новые нужды. Это делается ясным, например, если сравнить финансовую систему феодальной эпохи, с той, которую ввели городские коммуны. При первой системе налоги были просто фискальным побором, установленным и вечно обязательным, не соответствующим средствам плательщика, падающим только на народ; доходы являлись добавлением к вотчинным источникам князя или сеньора, который собирал их, без того, чтобы какую-либо часть их прямо направлять на пользу общества. Вторая система не знала ни исключений, ни привилегий. Все бюргеры, пользующиеся какой-либо выгодой от коммуны, были одинаково обязаны участвовать в ее издержках. Доля каждого была пропорциональна его средствам. Сначала она была вообще высчитываема на основании доходов. Многие города практиковали этот способ до конца средневековья. Другие заменяли его акцизом, т. е. косвенным обложением, падавшим на предметы потребления и особенно на продовольствие, так что богатый и бедный были облагаемы сообразно своим издержкам. Но этот городской акциз не был никоим образом связан со старыми рыночными пошлинами. Он был гибок, насколько последние были лишены этого. Но какую бы форму они ни принимали, доходы с этого обложения всецело передавались на нужды коммуны. В конце XII в. фискальная система развилась; в это время могут быть открыты первые следы муниципальных отчетов.

Продовольствие города и регулирование торговлей и промышленностью свидетельствует более ясно о разрешении бюргерами социальных и экономических проблем, которые ставились перед ними условиями их существования. Они должны были заботиться о существовании многолюдного населения, обязанного получать запасы продовольствия извне, защищать своих мастеров от иностранной конкуренции, выяснять запасы сырья и заботиться о сбыте изделий. Они достигали этого системой регулировки, так чудесно соответствующей их целям, что она могла быть рассматриваема, как искусство своего рода. Городская экономика была равноценна с готической архитектурой, которой она была современница. Она создала с полной завершенностью — и можно, сказать, создала из ничего — социальное законодательство, более совершенное, чем законодательство какого-либо другого периода в истории, включая и капиталистический. Устраняя с дороги посредников между торговцем и покупателем, она обеспечила бюргеру дешевую жизнь, безжалостно преследовала обман, защищала мастера от конкуренции и эксплуатации, регулировала его труд и его заработок, охраняла его здоровье, обеспечивала выучку мастерству, запрещала женский и детский труд и в то же самое время удерживала в его собственных руках монополию по снабжению соседней округи его изделиями и открывала далекие рынки для торговли.

Все это было бы невозможно, если бы гражданский дух бюргеров не был равен здесь тем обязанностям, которые были возложены на них. Необходимо, действительно, отойти к античности, чтобы найти так много преданности общественному благу, как та, картину которой города давали. Unus subveniet alteri tamquan fratri suo, т. е. „один пусть помогает другому, как своему брату", говорит Фландрская хартия XII в., и эти слова были действительно реальностью.¹⁴⁷ В XII в. купцы отдавали добрую часть своей прибыли в пользу товарищей— граждан, строили церкви, основывали госпитали, выкупали рыночные пошлины. Жажда наживы в них уступала местному патриотизму. Каждый человек был горд своим городом и добровольно отдавался служению его благополучию. Это было так потому, что каждая индивидуальная жизнь зависела прямо от коллективной жизни муниципальной ассоциации. Коммуна средневековья, действительно, имела все существенные атрибуты, которые свойственны государству в наши дни. Она гарантировала всем своим членам безопасность их личности и собственности. Вне коммуны был враждебный мир; бюргер был окружен опасностями и подвергался всякому риску.

В ней одной он имел защиту и к ней одной чувствовал благодарность, которая граничила с любовью. Он был готов отдаться ее защите так же, как он всегда был готов украшать ее, делать ее более красивой, чем соседние города. Эти великолепные кафедральные соборы, которые воздвигались в XIII в; не будут понятны без той радостной бодрости, с которой бюргеры даром отдавались их сооружению. Они были не только божьими домами; они прославляли город, величайшим украшением которого они были и о котором их величавые башни издалека уже предуведомляли. Они были для городов средневековья тем же, чем храмы для городов античности.

Пылу местного патриотизма соответствовала их исключительность. Благодаря тому, что каждый город составлял государство, города видели друг в друге только соперников или врагов. Они не могли подняться выше сферы собственных интересов. Они были сами центрами и чувство, которое они порождали у их соседей, кажется национализмом наших дней, национализмом с очень узкими рамками. Гражданский дух, который воодушевлял их, был исключительно эгоистическим. Они ревниво охраняли те свободы, которыми они пользовались внутри своих стен. Крестьяне, жившие кругом, не казались им совсем согражданами. Они думали только о том, как бы выгодно их эксплуатировать. Со всей своей мощью они стояли на страже и заботились о том, чтобы крестьяне не приобщились к той промышленности, которая была монополией городов. Обязанность продовольствовать город была возложена на крестьян, которых подчиняли тираническому протекторату всякий раз, когда было возможно это сделать, как например, в Тоскане, где Флоренция подчинила своему игу все окружающие области.

Мы коснулись здесь событий, которые объявились со всеми последствиями только к началу XIII в. Будет достаточно кратко очертить тенденцию, которая в эпоху зарождения городов была не более, чем намеком на то, что должно было произойти. Наша цель была только в том, чтобы очертить город средневековья после того, как было обрисовано его происхождение. Сверх того, возможно отметить только его главные черты. Физиономия города, здесь нарисованная, похожа на те лица, которые получаются на фотографических портретах, наложенных один на другой. Контуры его дают лицо, общее всем и не принадлежащее никому в особенности.

Если бы мы захотели, в конце этой слишком длинной главы, выразить в одной фразе ее основные мысли, то, может быть, было бы возможно сказать, что город средневековья, как он существовал в XII в., был торговой и промышленной коммуной, живущей за защитой укреплений и пользующейся законом, управлением и судом своим, в виде изъятия, что делает эту коммуну коллективной и привилегированной личностью.

¹²⁸ H. Pirenne. "L'origine des constitutions urbaines au Moyen age". Revue historique, v. LVII, 25; 34.
¹²⁹ Ibidem; 25; 34.
¹³⁰ J G. Kurth. Notger de Liege et la civilisation au X siecle, Brussels, 1905.
¹³¹ H. Pirenne, Belgian Democracy, 27. F. Keutgen. Amter und Zunfte, 1903; 75. Мы находим среди английского духовенства ту же самую враждебность к среднему классу, как и среди немецкого и французского духовенства. К . Hegel. Stadte und Gilden der germanischen Volker. Leipzig, 1891; I, 73.
¹³² Hauck. Kirchengeschichte Deutschlands, III, 692.
¹³³ K. Hegel. Geschichte der Stadteverfassung von Italien. Leipzig, 1847; II, 137.
¹³⁴ R. Davidsohn. Geschichte von Florenz. Berlin. 1896—1908. 1, 345; 350.
¹³⁵ F. Kiener. Verfassungsgeschichte der Provence, 164.
¹³⁶ W. Reinecke. Geschichte der Stadt Cambrai. Marburg, 1896.
¹³⁷ H. Labande. Histoire de Beauvais, 55.
¹³⁸ Guibert de Nogent. De vita sua, edit G. Bourgen, 156.
¹³⁹ H. Pirenne. "Les villes flamandes avant le XII siecle". Revue de l'Est et du Nord, 1905, I, 9; Belgian Democracy, 64. Histoire de Belgique, 4 ed, I, 170.
¹⁴⁰ G. Espinas and H. Pirenne. "Les coutumes de la gilde marchande de Saint Orner". Le Moyen age 1901, 196. H. Pirenne. "La hanse flamande de Londres". Bulletin de l'Academie Royale de Belgique, Classe des lettres 1899, 65. Для роли, которую играли гильдии в Англии, см. фундаментальную работу Ch. Gross: The Gild Marchant, Oxford, 1890. См. также К. Hegel. Stadte und Gilden der germanischen Volker. Leipzig, 1891; H. Van der Linden. Les gildes marchandes dans pes pays Bas au Moyen age. Ghent, 1890. Koehne. Das Hansgrafenamt, Berlin, 1893.
¹⁴¹ A. Giry. Histoire de la ville de St. Orner. Paris, 1877; 371.
¹⁴² Оттокар. Опыты по истории французских городов. Пермь, 1919.
¹⁴³ Galbert de Bruges. Histoire du meurtre de Charles le Bon, Comte de Flandre, «edit H. Pirenne. Paris, 1891; 87.
¹⁴⁴ Capitularia regum Francorum, edit. Boretius, v. II, 405.
¹⁴⁵ Beaumanoir. Coutumes de Beauvaisis, edit. Salmon. I.
¹⁴⁶ Монументальная работа Эспинаса — Espinas. La vie urbaine de Douai au Moyen ade. Paris, 1913.4 —должна быть использована, чтобы получить идею о разнообразии мероприятий городского регулирования.
¹⁴⁷ Карта города Аира в 1188 году у L. А. Warnkoenig, Flandrische Staats und Rechtsgeschichte, Tubingen, 1842, III, appendix, 22.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 5151

загрузка...

Другие книги по данной тематике