Глава 4. Одесский период развития русской культуры
НОВЫЕ ГОЛОВЫ ИМПЕРИИИтак, русская голова у русского народа оторвана. По крайней мере, его политическая голова… В духовном-то смысле голов у русского дракона было по меньшей мере столько же, сколько у Змея Горыныча. Даже «голова» русских европейцев и то была не единая, а с очень заметным делением на дворянство и интеллигенцию (то есть уже, считай, две головы, и у каждой свое мнение о судьбах России). А к тому же еще подрастала третья, и тоже русская голова… Первые две головы были имперскими, пытались мыслить в масштабах всех трех ветвей русского народа (великорусской, малорусской и белорусской) всего государства. А третья голова вырастала даже не русская, а скорее великорусская; эта «голова» осмысливала национальные проблемы великорусского народа. Н. Клюев, Б. Корнилов и С. Есенин вовсе не отражали мнений и интересов украинского или белорусского крестьянства. Они были намечающейся, только-только выделяющейся из «туловища» «головой» русских… вернее, великорусских туземцев. Точно так же украинских писателей и поэтов, духовных окормителей Петлюры, можно назвать намечающейся головой украинских туземцев. Эти туземные головы отрывались чуть позже, чем первые две — европейские. Но отрывались неукоснительно и жестоко, тогда как все местные туземные «головы», которые начали было подниматься в начале XX века у многих народов империи, имели шансы сохраниться — после деформаций, искажений, советизирований, частичных отрываний. Сохраниться, конечно же, в республиках. А вот русская «голова» уцелеть не могла решительно никак — и европейская, потому что она слишком мешала планам большевиков, да и очень уж сопротивлялась. И туземная полумужицкая голова, великорусская интеллигенция первого поколения, никак не могла уцелеть — как из-за своей национальной ориентации, так и из-за своей скотской мужицкой сущности. Ведь крестьяне, если читатель не забыл, — это пережившие свою эпоху люди новокаменного века, мерзкие и нелепые. Под корень их! Николай Клюев, Павел Радимов, Петр Орешин, Сергей Есенин, Борис Корнилов… Из этих имен сколько-нибудь широко известно разве что имя Сергея Есенина, — но он-то известен с дореволюционных лет. И то не уцелел. Эти люди были уничтожены в тридцатые годы, после продолжительной травли. В этой травле активнейшим образом участвовали и В. Инбер, и Д. Алтаузен, и М. Зощенко, и многие наши знакомые по тому «идейному пароходу», воспевшему Беломорканал. Журналист Я. Эйдельман, отец известного историка, тоже усердствовал в травле — похоже, что вполне идейно. Ну не любил он России, презирал ее певцов, что тут поделать. Впрочем, и единой еврейской «головы» тоже как-то не заметно. Есть некая еврейская часть русской имперской интеллигентской «головы». Большая часть этих евреев была вынуждена бежать из страны. Даже в этом их участь была, чаще всего, все-таки легче и удобнее, чем у русских. Легко уехал за границу художник Леонид Осипович Пастернак — отец знаменитого писателя (в 1921 году). Жил с советским паспортом, но «почему-то» во Франции, потом в Британии, где и умер в 1945. А вот ученик Репина, Исаак Израилевич Бродский, вовсе не уехал. Это И. Репин оказался за границей Советской России в 1918 году, когда границу Финляндии и Совдепии провели чуть ли не возле последних домов Петрограда и дачные поселки на Карельском перешейке оказались на территории Финляндии. Что характерно, до самой своей смерти в 1930 году Илья Репин и не подумал появиться в Ленинграде, и даже в свою квартиру за личными вещами послал кухарку. Так и жил себе доживал на собственной даче и одновременно — в эмиграции. Так вот, И. И. Бродский в Советской России остался и создал целую серию очень назидательных полотен: «Расстрел 26 бакинских комиссаров», «Торжественное открытие II конгресса Коминтерна», «Ленин на фоне Кремля», «Нарком на прогулке», портреты прочих официальных лиц. До сих пор улица, ведущая от Невского проспекта к Русскому музею, носит имя Бродского. Точно так же остался и Борис Леонидович Пастернак; не скоро напишет он «Доктора Живаго»! Долгое время он будет совершенно очарован происходящим в стране, личностью Сталина: А в те же дни на расстоянье,
За древней каменной стеной,
Живет не человек — деянье,
Поступок ростом с шар земной.
В собранье сказок и реликвий,
Кремлем плывущих над Москвой,
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
Наступит день… вернее, ночь, и в квартире Б. Л. Пастернака раздастся звонок. Глуховатый голос «кремлевского горца» спросит — не хочет ли писатель с ним встретиться? — Надо, надо, Иосиф Виссарионович, — поддакнет Борис Леонидович, — необходимо встретиться, поговорить о жизни и смерти. Сталин подышал в трубку и прекратил разговор. Верить ли в подлинность этой истории? По крайней мере, так вполне могло быть. Остался в Совдепии и Илья Эренбург, и Мандельштам, и Анна Ахматова — даже после убийства ее великого мужа. Значит ли сказанное, что образованных евреев пошло на службу к большевикам больше, чем образованных русских? Самое поразительное, что нет. Мы часто слишком наивно представляем себе Гражданскую войну 1917–1922 годов, в духе слов «советского графа» Алексея Толстого: «Бой армии с ее командным составом». А ведь большевикам служили Чичерин, Тухачевский, Радзивилл — люди старинных дворянских родов. Красную армию создавал глава Генерального штаба A. A. Брусилов, а в самой Красной армии служило 100 тысяч из 200 тысяч всего русского офицерства — и не все из них только под угрозой расстрела заложников. Если В. Брюсова называют порой «первым советским поэтом», то с тем же успехом и Брусилов — первый советский генерал. Точно так же остался в СССР и К. Паустовский. Если об А. Толстом злословили, что он признал советскую власть, когда берлинский портной и булочник окончательно перестали отпускать товар в долг, то о Паустовском этого никак не скажешь. Не уехал Н. Клюев, который вполне мог: и языки знал, и на французском языке издавался. Остался в своем городе К. Чуковский. Разница в том, что отношение даже к «буржуям» из евреев и из русских было ну никак не одинаковым. Еврей, кем бы ни были его предки, мог жить в СССР вполне независимо и мог покинуть территорию страны вполне свободно. Немало евреев въехали в СССР после установления в стране «своей власти»; в их числе был, например, Соломон Померанц, отец известного публициста. Можно привести и немало других случаев, когда евреи из стран Восточной Европы бежали в СССР — причем задолго до принятия в Германии расовых законов. Новая «голова» Российской империи, конечно, не чисто еврейская. Это скорее советская «голова», но в ее составе евреев и численно больше, и чувствуют они себя куда уверенней. В Российской империи русские были тем народом, который на 80 % формировал имперскую европейскую «голову». Вокруг русских базировались все остальные, в рядах русских растворялись татары, немцы, кавказцы, грузины, евреи. В советской империи евреи формировали советскую идеологическую голову на те же самые 80 %. Теперь все другие народы группируются вокруг них: растворить в себе всех советских евреи не могут при самом пылком желании, но выступить в роли пресловутой «соли» — по Фейхтвангеру, соли, которой можно и должно «посолить» мир, чуть ли не всю Вселенную… в этой роли они, по крайней мере, пытаются выступать. А есть и еще две еврейские головы, рядом с советской. Есть сионистская «голова», говорящая и пишущая по-русски, раз уж приходится что-то делать в России… Но, вообще-то, эта голова хочет говорить на иврите. Подчеркну еще раз: эта голова существует вполне легально и совершенно открыто участвует в «социалистическом строительстве» во вчерашней Российской империи, а ныне в СССР. Только в конце 20-х, особенно после «года великого перелома», 1929, сионисты и троцкисты исходят из России… хотя, похоже, и не до конца. Но сионисты хотя бы «изошли», а вот судьба говорящей на идиш «головы» еврейских туземцев, «головы» народа ашкенази более драматична. Эти-то люди жили на своей земле, в Стране ашкенази, и бежать им было некуда в точно той же мере, что и русским или украинцам. Эта голова просуществовала ненамного дольше «головы» великорусских туземцев и была напрочь оторвана Сталиным — частью перед Второй мировой войной, частью сразу после нее. Но в 20-е-то годы и сионисты еще не отделились, и идишеязычная голова еще не оторвана. Над Русью парит, советизирует и поучает ее трехголовый еврейский Горыныч с тремя головами: советской, русскоязычной; туземной, идишеязычной; сионистской, ивритоязычной. Этот Горыныч, по идее, и должен бы создать те идеи, которые станут разделять «тело» народа, на что оно станет ориентироваться. В конце концов, отрывание русской головы — это, так сказать, негативная часть программы. А как же насчет позитива? Что принес нам новый, одесский, период развития русской культуры? ПОЧЕМУ ЭТОТ ПЕРИОД ОДЕССКИЙ?Деление русской истории — и политической, и культурной — на Киево-Новгородский, Московский и Петербургский периоды давно стало классическим. В каждый из этих периодов центральным, самым главным культурным центром страны было совсем небольшое пространство — площадью буквально в несколько гектаров. Именно такова площадь Горы в Киеве, Московского Кремля, стрелки Васильевского острова… а Ярославово дворище даже меньше (где-то с полгектара). Именно там собирались самые активные, самые талантливые люди; они если и не общались, то, по крайней мере, знали друг о друге. Лев Толстой не любил, но лично знал Достоевского, а Блок женился на дочке Менделеева — в качестве яркого примера… Из этого пятачка застроенной земли расходились культурные импульсы на всю огромную страну, а сплошь и рядом и за рубеж. Так что все верно, правильные названия. Московский период, Петербургский… Но какой, скажите на милость, период, начался… ну, в общем, что же у нас началось после Петербургского периода? Так сказать, после его… досрочного окончания (вы обратили внимание, как я деликатен?)… Говорить, так сказать, о «Втором Московском» периоде — явная несуразица, при всем уважении к H. A. Бердяеву. Если проанализировать, из какого центра распространялись по всей России хоть какие-то новые формы культуры, то получится — единственный город, который имеет право дать наименование периоду, — это Одесса. Это — единственный город, на протяжении всех десятилетий пога… советской власти генерировавший какие-то культурные формы, причем совершенно самостоятельно. Например, джаз Леонида Утесова. Сейчас просто трудно представить себе, насколько популярен был джаз в 1920-е годы, в том числе описанный М. Булгаковым джаз. Помните? «Ровно в полночь в первом из них (залов) что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: „Аллилуйя!“. Это был знаменитый грибоедовский джаз» [177, с. 66]. И далее: «Тонкий голос уже не пел, а завывал: „Аллилуйя!“. Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад» [177, с. 67]. Если вспомнить, что так же, ровно в полночь, начинается бал у Сатаны, ассоциации, выведенные в романе племянника известного богослова, Сергия Булгакова, становятся еще более прозрачными. Такие феномены, как одесский анекдот. Одесская музыка. Та самая, еврейская, а скорее — балканская, без прямой привязки к какой-либо нации. Скрипочка, веселая танцевальная мелодия, так, что ноги сами начинают под нее ходить. А особенно выделяется в ряду этих феноменов одесская песня. Ну, не обязательно блатная. Да, вся одесская музычка, вся одесская песня производила впечатление чего-то приблатненного. Даже «Шарабан мой, американка», даже «Мясоедовская улица», лихо исполняемые американками сестрами Бэри на идиш, — даже эти песни носят такой налет. Во многом — за счет самой музыкальной аранжировки. Слишком уж явно весь это то ли балканский, то ли еврейский стиль ассоциировался, как говаривал Аркаша Северный, с «маленьким кабачком, набитым деклассированным элемэнтом»… Даже если песни были рыбацкие или моряцкие (как, например, про Костю-моряка), все равно нечто блатное на них почило… Я родился у границы,
И отец мой и мать любили повторять:
Наш сыночек словно птица,
Чтоб уметь песни петь и мечтать летать.
Одесса — символ свободных, сильных людей, сильных страстей… и асоциального поведения. Берковский на стихи Багрицкого: «два грека в Одессу везут контрабанду». Но… давайте уточним, что, собственно, понимается под «Одессой»? Одесса построена в конце XVIII века как морские ворота Российской империи. Космополитичный, бурно растущий, теплый город. И, конечно же, город очень разный в разных своих частях, очень пестрый по составу населения. Была Одесса русского образованного слоя — дворян, разночинцев, предпринимателей, инженеров, интеллигенции. Та экономически динамичная, не знавшая крепостного права, красиво певшая Новороссия, которую любил Куприн. Страна, в которой русские чаще пили сухое вино, чем водку, и стали употреблять острые балканские приправы, болгарский перец. Страна, давшая миру Лещенко. Страна героев Гарина-Михайловского. «Вы любите острое? Вы ведь, кажется, южанин?» Была Одесса моряков и рыбаков. Тех самых, набегавших в «Гамбринус» слушать еврейскую скрипочку, пить то с английскими моряками, то с греческими ловцами скумбрии… Город героев Мамина-Сибиряка и Куприна. Разумеется, к этой Одессе ни Бабель, ни герои Шуфутинского не имеют никакого, даже самого отдаленного отношения. Даже к «Гамбринусу». У еврейского населения Одессы был свой район с красочным названием Молдаванка, неподалеку от рынка Привоз. Размеры части Одессы, населенной и освоенной евреями, не превышают и квадратного километра… Но не это главное. Главное в том, что еврейская Одесса — это вовсе не Одесса купцов, ремесленников и даже не работников по найму. Это Одесса торгашей, спекулянтов и криминального элемента: контрабандистов, воров, налетчиков, перепродавцов краденого, прочих мелких преступников и жуликов. Лучше всего об этом страшном месте писал К. Паустовский, и писал в высшей степени корректно: и без сладострастных стонов про «прелестный» акцент малограмотных людей, и без малейшего отвращения к «жидам». Очень последовательно видя в обитателях Молдаванки в первую очередь людей, Константин Георгиевич провел своего рода этнографическое исследование, и я очень советую читателю его прочитать [178]. Но в очередной раз предупреждаю: будет страшно. Это — как «Яма» Куприна или как «Хижина дяди Тома», книга, от которой делается страшно и противно на душе. Вот эта Одесса и определила двадцатилетие нашего культурного развития. Одессит рассматривался примерно как пастух и пастушка во французском придворном фольклоре XVIII века: эдакий эталонный «представитель народа». А советская «голова» сделала своим «официальным мужиком» мелкого жулика или бандита! И тот, кого сделали, похоже, ничего против не имел. Даже одесский жаргон, местный ломаный русский, стал считаться в кругах советской интеллигенции почему-то «очаровательным» и «прелестным». Чем «таки да», «ой» или «вы ж понимаете» лучше «кругом шашнадцать» и «туды твою в качель» — это постигнуть не очень просто. Если вы, дорогой читатель, тоже родились от самки гоя, а не от истинно аристократического сон здания (скажем, не от базарной торговки на Привозе), вам вряд ли под силу понять всю глубину и мощь именно такого искажен ния и уродования русского языка. Но бывшее — было, что тут еще можно прибавить. Остатки Одесского периода истории нашей культуры сказывались еще и в послевоенное время — как усилиями потомков ed создателей и носителей, так и молитвами ценителей и почитателей. И Бабеля переиздавали (хотя и с большими купюрами из его «Конармии»), и Багрицкого, и Светлова. Но уже канул куда-то Джек Алтаузен, потерялись в сумраке времен Сфорим и Бялик… большинство. И странные, жутковатые чувства испытывал хозяин квартиры в многоэтажном современном доме, почитывая метельным вечером Пашу Когана или Антокольского. Но, конечно же, маразм уже никогда не крепчал с такой силой, как в одесское двадцатилетие. Ведь в 1950–1970-е годы в России было хоть что-то, кроме продукта, извергнутого головами еврейского Горыныча, а в довоенное время — почти что и не было. Бог знает, сколько верст накрутил над Россией этот трехголовый Горыныч. В собственном представлении этот Горыныч, поднимаясь над Русью с клекотом из Троцкого и Жаботинского, разворачивая паруса сочинений Бялика и Сфорима, был грозен и прекрасен и к тому же необыкновенно умен и несказанно учен. С видом высокомерного презрения к мужичью и черносотенному быдлу, копошащемуся на земле, приросшему ко всяким там Россиям, брезгуя любителями «русского слова и русского лица», трещал Горыныч жестяными крыльями прогресса, выпускал отработанные газы из лакированного афедрона[8], тряс хвостом, разбрасывая по дикой стране плоды просвещения. Если бы мнение Горыныча о самом себе хоть немного соответствовало бы действительности — трудно даже вообразить, какие сокровища мудрости, какие чудеса культуры возникли бы в это двадцатилетие между мировыми войнами. ШАНС ДЛЯ ЕВРЕЕВ АШКЕНАЗИВообще есть жесткая закономерность, которую можно сформулировать так: «как только народу дают такую возможность, он тут же начинает создавать шедевры культуры». Эти шедевры могут быть очень разными; получив свой шанс, греки сделались блестящими скульпторами и ваятелями, мусульмане сочиняли стихи, а норвежцы придумали китобойную пушку. Но закономерность железная: как только у народа появляется достаточно людей, избавленных от тяжелого ручного труда, имеющих образование и досуг, — и тут же они создают что-то такое, что входит в сокровищницу уже не только национальной, но и мировой культуры. Весь феномен афинской культуры VI–V веков до P. X. создавался совсем крохотным коллективом: число афинских граждан никогда не превышало 30–40 тысяч человек. Но благодаря удачным войнам, работорговле и эксплуатации союзников этот коллектив стал богатым. Тысяча человек из этих 30 или 40 была скульпторами и архитекторами… Живи Афины только собственным трудом — и эта тысяча, и остальные пасли бы коз, выращивали маслины и ловили бы рыбу. А так — построен Акрополь, великолепные храмы, изваяны статуи, прожили свои жизни Эсхил и Аристофан, выступали на народном собрании Мильтиад и Перикл. До сих пор неизвестна ни одна имперская нация, не создавшая светочей ума в тот краткий миг, когда империя была на взлете и в ней появился слой достаточно культурный, богатый и свободный, чтобы творить. В конце концов, весь «золотой век» русской литературы создан сословием, которое насчитывало порядка 400–500 тысяч человек. Этим людям дали возможность реализовать свои таланты и способности, вот и все. И потому полет трехголового Горыныча над Русью — исключительный исторический шанс. Вдруг, в одночасье, уже не 400 тысяч, а почти 3 миллиона человек начинают жить в условиях свободы, образования, сравнительной обеспеченности и приобщения к культуре. И никаких ограничений! Наоборот. Действительно — какой исторический шанс! Как невероятно много могли бы дать ашкенази миру… если бы им было что сказать. Потому что в действительности результаты их владычества не просто малозаметны… Они исчезающе ничтожны и во всех случаях проигрывают результатам культурного развития любой из русских голов (в том числе и поэтов ненавидимого и презираемого ими крестьянства). Впрочем, это касается не только еврейских ученых, живших в эту эпоху в России. Тут вообще есть некий парадокс мирового масштаба: крупнейшие еврейские ученые, составившие, казалось бы, славу своему народу, никому не известны. Кто слыхал о великом языковеде Сегюре? Чьих ушей коснулась слава известнейшего археолога Ральфа Солецки? Многие ли слыхали о расчетах и теориях Фридмана, изменивших картину Вселенной? Этих людей не рекламируют в еврейских газетах и в журнале «Лехаим». О них не трубят сионистские организации. Их не включают в список «100 знаменитейших евреев мира». Их как бы и нет для пропаганды. Они — не знамя. Одновременно же на щит поднимают людей, чьи заслуги пред наукой невероятно раздуты, а порой и попросту анекдотичны. Спроси 90 % людей: «Кто самые гениальные евреи за всю историю?». И большинство людей назовут имена Альберта Эйнштейна и Фрейда. Позволю себе повеселить читателя, рассказать подробнее, чем же прославились эти два великих ученых. ДВА САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХСтоит заняться вопросом всерьез, и выясняется прелюбопытная вещь: эти гиганты науки, которых нам с такой силой разрекламировали, или вообще никогда не делали того, что им приписывается, или их достижения, выражаясь мягко, преувеличиваются. Эйнштейн, при ближайшем рассмотрении, вовсе не «открыл» законы относительности, а попросту повторил давно уже сделанное Пуанкаре. Этот «мировой гений» выучил английский язык только за семнадцать (17) лет, диссертация его позднее была признана ложной, а подробности его частной жизни просто пугают. Всю оставшуюся жизнь после «создания» теории относительности Эйнштейн занимался теорией сионизма да какими-то сомнительными прожектами мирового государства [179, с. 26–91]. Когда об этом говорят вслух, обязательно находятся люди (не только евреи), которые страшно обижаются за «гения». Вот только опровергнуть этих фактов пока никому не удавалось. А обижаться и сердиться — дело нехитрое. То есть получается, что вся колоссальная слава Эйнштейна досталась ему за то, чего он не совершал. Фрейд, по сути дела, просто повторял вещи достаточно общеизвестные, а многие его техники больше всего напоминают шаманизм самого худшего свойства. Привлеченные громким именем, люди (в том числе и люди из новых поколений, моложе нас) доверчиво берут эти книжки, стремясь изучить себя, понять, подкорректировать… И что же они обнаруживают? Итак, у человека есть подсознание… Само по себе открытие не столько уж и потрясающее, знали это еще в Древнем Шумере, знают и индусские брамины. Открытие это, говоря мягко, запоздало… Тысяч на пять лет, если не больше. Жрецы Древнего Шумера Фрейда ученым не считали бы. Но Бог с ним, будем считать, что Фрейд поставил учение о подсознании на научную основу и тем велик. Подсознание — это еще так, семечки, прелюдия к главному… К тому, что все человеческое естество, все достижения культуры построены на «сублимации» — то есть на превращениях сексуальной энергии. Но и этого мало! Выясняется, что у каждого человека с грудного возраста в подсознании образуются комплексы. Эти комплексы, как правило, тоже связаны с сексуальной сферой и настолько неприличны и преступны, что человек сам их пугается, старается о них не думать и не осознавать своих подспудных желаний. Но зловредные комплексы, конечно же, никуда не деваются, а только «вытесняются», то есть погружаются в глубины подсознания. И сидят там, подлые, нахально манипулируя сознанием человека! Сам-то человек, носитель комплексов, искренне думает, что принимает рациональные, глубоко осмысленные решения. А на самом деле — ничего подобного! То, что ему хочется, «на самом деле» диктуют как раз комплексы, а на сознательном уровне он просто ищет объяснений, почему это ему хочется именно этого, а не того. Скажем, хочется ему воевать. Почему? А потому, что в возрасте пяти лет отец отшлепал его за разбитое блюдце. Мальчик стал бояться папы и стал сравнивать свой половой член с папиным. Он легко убедился, что папин половой член больше, и у него возник комплекс неполноценности. Он стал еще больше бояться папы и одновременно захотел с ним конкурировать. Поскольку мальчик не смеет и подумать о папе плохо, он начинает искать другого врага, на которого он сможет обрушить свою ненависть, не вступая в подсознательный конфликт с самим собой. Враг, с которым он хочет воевать, — это его папа, которому мальчик хочет доказать, что его пися теперь не хуже. Между прочим, я вовсе не издеваюсь над Фрейдом и даже не преувеличиваю. Не верите — отсылаю вас к первоисточнику, Фрейд ныне на русском языке издан. Или вот, захотелось мальчику жениться. Наивные люди скажут, что ему пришла пора и что он влюбился в эту девушку. Ничего подобного! Разумный понимает: просто в возрасте трех лет он увидел маму в прозрачной ночной рубашке. У него возник комплекс, и с тех пор он все время хотел свою маму. Поскольку он понимал, что у папы пися длиннее, комплекс у бедного мальчика становился все более тяжелым, но, конечно же, он тоже вытеснялся в подсознание. И если девушка хоть немного похожа на маму мальчика, дело вовсе не в том, что «жену по матери выбирают». Ничего подобного! Просто здесь прорывается на поверхность, реализуется комплекс, а в лице этой девушки мальчик как бы овладевает своей матерью. Самое удивительное в том, что весь этот бред некоторые люди принимают почти что всерьез. Еще раз подчеркиваю: я и не думаю шутить! Фрейд вполне серьезно писал, что каждый человек не может не страдать «эдиповым комплексом» — то есть стремлением убить отца и жениться на матери, как это сделал несчастный царь Эдип из древнегреческого мифа. Из этого «эдипового комплекса», по Фрейду, рождаются и революция, и разбой, и война — борьба со всеми, кто «замещает» ненавистного отца. Даже использованное здесь слово «пися» — это вовсе не издевка автора над Фрейдом, великим ученым. Ничуть не бывало! В текстах самого Зигмунда Фрейда используется слово «вивимахер». «Махер» — это производное от немецкого «machen» (махен) — делать. Так сказать, делатель. А «виви» в немецком языке — это то же самое, что и русское «пи-пи». Так что «делатель пи-пи», та же пися. И попробуйте только утверждать, что лично с вашей писей ничего такого не связано! Вот, скажем, думаете вы, что лично у вас никакого такого «эдипова комплекса» нет. Но это просто вы глупости болтаете! Вы не можете ничего судить об этом комплексе, потому что он у вас глубоко в подсознании, вы его совершенно не осознаете. Только специалисту видно, в каких именно поступках проявляется ваш комплекс, как он рационализируется, то есть какие предлоги вы выдумываете, чтобы объяснить самому себе собственные действия. Но как бы вы ни объясняли то, что делаете, — а Фрейду и его сторонникам все ясно. Как удобно! Вы сами не знаете, что с вами происходит, а Фрейд и его ученики уже тут как тут. Конечно же, фрейдист легко истолкует любые ваши действия, как проявления комплекса, в том числе и прямо противоположные. Так в свое время инквизитор Инсисторис доказывал порочность женщин-ведьм. Не ходит в церковь? Вопрос ясен — ведьме становится плохо в святом месте! Попалась! Женщина регулярно ходит в церковь? Тоже все ясно! Маскируется! Так же и здесь: вот вы вступаете в многочисленные контакты с женщинами… ясное дело, комплекс работает! Вы вообще не вступаете ни в какие половые контакты, сидите за работой, вам совершенно не до того. Ясное дело! Фрейдист все понял — это сублимация! Сублимация — это, чтобы вы знали, переключение сексуальной энергии на энергию творчества, энергию созидания в любой области. Откуда она берется? Фрейдисты и это знают: она берется из вашей нереализованной сексуальной энергии. «На самом деле» ведь нет вообще никакой энергии, кроме сексуальной, разве что еще мортидо, то есть «воля к смерти». Попались?! Так что это у вас иллюзии, будто вы хотите писать книги, рисовать картины или заниматься научными исследованиями (впрочем, и желание приготовить обед или выкупаться — тоже сублимация чистейшей воды). Врете вы все, будто геология — достойная сфера приложения ваших сил, и чушь это полнейшая, что вы с подросткового возраста хотели ею заниматься. Это вы утверждаете по своей слепоте и по незнанию истинных мотивов человеческого поведения. Фрейдисты лучше вас знают, что вам надо. «На самом деле» вы только и хотите, что бегать по бабам, но по какой-то причине — то ли из-за неправильного воспитания, то ли по вине опять же новых комплексов — вы сублимируетесь, то есть переключаетесь на другие цели. Так что не пытайтесь улизнуть, нечего тут притворяться «блаародным» — и у вас есть «эдипов комплекс», и вы хотели убить отца и гм… гм… жениться на матери (видите, как последовательно я использую приличное слово «жениться»? Ну то-то! Никто не обвинит меня в том, что я говорю непристойности). Впрочем, от всего этого можно и излечиться. Но не самостоятельно, конечно. Когда читатель всего этого окончательно перепугается, окончательно станет относиться к себе, как к своего рода бомбе с часовым механизмом (да еще ведь и неясно, на какое время заведен механизм, когда и в какой форме рванет…), — тогда он никуда не денется! Тогда он придет, явится, как миленький, к фрейдистам, и они ему устроят… Правда, непонятно — что. Сеанс психоанализа — это что такое? Способ излечения? Но Фрейд считал комплексы неизлечимыми по определению и к тому же вовсе не считал, что лечиться от комплексов полезно. Человек без комплексов — это явление, о существовании которого Фрейд ничего решительно не знает. Сеанс психоанализа — это способ самопознания, способ начать «правильно» понимать, что с тобой происходит. Разумеется, акт психоанализа стоит очень недешево, заниматься им может вовсе не всякий психолог, а только жрец самого высшего круга посвящения. Подвергаемый психоанализу ложится на кушетку. В кабинете — полумрак, тишина, играет тихая «медитативная» музыка, способствующая ведению психологических разговоров. Врач задает пациенту вопросы — сотни, тысячи вопросов, которые сплошь и рядом касаются его раннего детства, младенчества и чуть ли не внутриутробного развития. Считается, что, отвечая на эти вопросы, пациент сможет подсказать врачу, где у него таятся комплексы, в каком возрасте он их заполучил и при каких обстоятельствах. Если удастся понять, что именно произошло и врач разъяснит это пациенту, тот сможет относиться к своим комплексам рационалистично, понимая их природу и последствия. Теперь он будет знать, что занялся геологией для того, чтобы доказать — пися у него длиннее, чем отцовская, а диссертацию защитил, чтобы успешнее конкурировать со старшим братом. Что же до его участия в каком-нибудь «Фронте национального спасения» — то это все сублимация «эдипова комплекса», возникшая из-за пристрастия мамы к слишком коротким юбкам и прозрачным белым блузкам (опять же — да не вообразит читатель, что я хоть немного издеваюсь. У Фрейда местами еще и не то понаписано). Так что официально провозглашенной целью фрейдистов становится вовсе не излечение (оно и невозможно, и не нужно), а эдакое «расколдовывание» своего комплекса. Кстати, шаманы обычно действуют успешнее. С точки зрения дикого, малограмотного культуролога, удивления достойна даже не сама по себе несусветная чушь всего этого. Поражает скорее готовность Фрейда и его последователей воспроизводить зады самых малограмотных, самых примитивных суждений тогдашнего немецкого общества. Мне могут возразить: мол, Фрейд ведь еврей и даже вынужден был бежать в Британию после присоединения Австрии к нацистской Германии в 1938 году! Но, во-первых, я не уверен, что дикие предрассудки еврейского местечка хоть чем-нибудь лучше диких представлений немецкого городишки или деревни. Все дикари всех национальностей в главном гораздо больше похожи друг на друга, чем каждый из них — на цивилизованного человека. Во-вторых, эти предрассудки если и различались столетия назад, в эпоху появления евреев в Германии, за века взаимной культурной (и не только культурной) ассимиляции они перестали существенно различаться. Во всяком случае, сравнение членов по длине практиковалось у немецких солдатиков (есть соответствующие страницы у Эриха Ремарка и Ганса Фаллады), и хочет того Фрейд или не хочет, а выступает он, как носитель дикости и грубости, которую вполне можно счесть и самой что ни на есть немецкой. Впрочем, дикость космополитична, это культуры всегда одеты в национальные одежды. В России соревнование по длине членов, по воспоминаниям старшего поколения, тоже практиковалось в эпоху Ганса Фаллады, имело место быть у моего поколения и встречается даже сейчас, хотя современная молодежь несравненно разумнее, да и попросту образованнее. В наше время молодые люди гораздо реже соревнуются в определении длин своих членов: ведь они твердо знают, что от размеров их «вивимахеров» не зависит абсолютно ничего — ни их собственные сексуальные возможности, ни ощущения подруги, ни тем более профессиональные успехи. Вот во времена Зигмунда Фрейда ходило множество легенд по поводу прямой зависимости размеров мужской письки и продолжительности полового акта, размеров и ощущений подруги, размеров и некого загадочного «вагинального оргазма»… в общем, много вредной чепухи. Вредной уже потому, что юноши фиксировались на всей этой галиматье, а то и начинали всерьез мучиться от осознания своего несовершенства: подумать только, у Васьки член в 25 сантиметров (если верить тому, что он рассказывал), у Петьки — 15 сантиметров (сам видел), а у меня, бедного, только 10 сантиметров! Вот ведь ужас-то… Сколько малолетних дурачков стали функциональными импотентами потому, что восприняли всерьез все эти идиотские слухи и сочли свои члены «слишком маленькими», — история умалчивает. Интереснее то, что Фрейд воспринимает этот «культ членов» со зверской серьезностью и делает из него страшно глубокомысленные выводы. Слишком глубокомысленные для сколько-нибудь серьезного ученого. Примерно как жрец Ваала, Яхве или другого жуткого племенного божка. Что еще более поразительно, но Зигмунд Фрейд до такой степени не сомневался в биологическом превосходстве мужчин, что его, похоже, как раз и нужно было бы напускать на современных феминисток. Во всяком случае, он с лихостью необычайной приписал женщинам множество комплексов, которые якобы мучат их из-за отличий от мужчин, — в том числе и чисто анатомических отличий. Он, как выражаются студенты, «на полном серьезе» полагал, что женщины сильно страдают из-за отсутствия пениса (честное слово, я не шучу! Не верите — читайте Фрейда!). По Фрейду, наличие пениса является для мужчины источником невероятной гордости, а для женщины его отсутствие — источником такой же преувеличенной скорби. И эта скорбь, по сути дела, лишь проявление, лишь симптом их общей подавленности от того, что они не мужчины. Свою «второсортность» женщины (по мнению Фрейда, по крайней мере) не могут не осознавать, — так получается. Любопытно, что комплекс мужского гигантизма гораздо больше характерен для Германии с ее жестким, даже преувеличенным патриархатом, чем для еврейской среды (там скорее подчеркивают совершенство женщины). И в этом Зигмунд Фрейд выступает в гораздо большей степени как немец, чем как еврей. Что же до самих переживаний, так активно навязываемых женщинам Фрейдом… Как раз в пору своего первичного ознакомления с творчеством Фрейда, когда в стране судорожно издавалась его книжка за книжкой, я вел довольно свободный образ жизни, и это позволило мне за короткое время спросить нескольких очень разных девушек: а что, действительно есть такая проблема?! Реакция была различной — от заливистого смеха до возмущения или смущенного пожимания плечами… Но, во всяком случае, отсутствие пениса никого как-то особенно не волновало. Ах да! Все эти женщины, конечно же, не могли осознать собственных комплексов! Как это я забыл такую важную деталь! Но почему бы, раз уж мы о женщинах, не сделать других предположений? Например, что мальчики стыдятся пениса, а девочки гордятся его отсутствием? Чем это лучше замечательной теории мужской гордости пенисом? С тем же успехом можно было бы предположить и еще более занятные вещи. Например, что мужчины жестоко страдают от отсутствия у них грудей или малых половых губ. Действительно — вот у гармоничных, замечательных женщин все это хозяйство есть, а у нас, трижды несчастных, нет ничего подобного, только какие-то дурацкие пенисы болтаются! Как тут не закомплексовать! Но всех этих предположений Фрейд не делает. Он не рассматривает даже классическую, навязшую в зубах байку про то, что мужчины очень страдают из-за того, что не могут родить и вынуждены заниматься всякими науками, политиками, войнами и производствами — все для того, чтобы компенсировать свою сексуальную неполноценность. Превосходство мужчин для него слишком очевидно, слишком неоспоримо. Как и страдания женщин по поводу своей неполноценности. Говоря откровенно, для меня очень трудно понять, почему вообще фрейдизм оказал такое колоссальное влияние на всю западную цивилизацию. Примитивное учение, совершенно несостоятельное с научной точки зрения, построенное на эксплуатации самых примитивных и грубых предрассудков… и не более. Может быть, прав И. Р. Шафаревич, предположивший, что объяснить славу таких ученых, как Фрейд, можно только «фабрикацией и поддержанием авторитетов, основанных исключительно на силе гипноза» (181, с. 474)? «Сейчас трудно представить себе, что морализирование Мабли, политические изыскания Кондорсе, история Рейналя, философия Гельвеция — эта пустота безвкусной прозы, могли выдержать издания, найти хотя бы дюжину читателей… Точно так же пониманию наших потомков будет недоступно влияние Фрейда как ученого, слава композитора Шенберга, художника Пикассо, писателя Кафки или поэта Бродского» (181, с. 475). Туман рассеивается, и уже сегодня о Шенберге мало кто слыхал, и все меньше людей боятся сказать, что король голый, по поводу Бродского и Кафки. Фрейд же пока еще держится. Во всяком случае, фрейдизм состоялся как учение, книги по психоанализу лежат в каждом магазине, и как бы мы ни сожалели о таком повороте дела, как бы ни пожимали плечами — это факт. Может быть, и правда дело тут в «силе гипноза»? О том, что всемирная слава этих людей — плод не их талантов, не объективного признания содеянного, а шумного международного «лобби», которое раздуло до небес весьма скромные достижения, — писалось много раз и не самыми глупыми людьми. ЧТО ЖЕ «ОНИ» «НАМ» ДАЛИ В НАУКАХ?Ну ладно… Это мы поговорили о двух величайших гениях всех времен, чья необъятная мудрость простерлась над всем человечеством, но растеклась по миру не с территории России. Каковы же следствия господства евреев над Россией? Где они, «родники серебряные, золотые их россыпи»? Классический ответ: евреи создали целые направления в науке… Это очень интересно, только вот одна небольшая сложность: никак не в силах припомнить, о каких направлениях речь? Если говорить конкретно о еврейских великанах советской науки, то сразу же выясняется, что 90 % тех, «кем гордится коллектив», — это физики-прикладники. Не те, кто создавал новые направления в науке, теории мироустройства, а прикладники, квалифицированные техники, делавшие, во-первых, оружие, оружие и еще раз оружие, а во-вторых, обеспечивавшие СССР космический приоритет. И даже у этих «великанов советского естествознания» — что у русского Курчатова, что у евреев Капицы и Ландау, оказалась кишка тонка сделать Сталину атомное оружие. «Пришлось» украсть атомный секрет в США, и, конечно же, с помощью евреев — супругов Розенберг. Даже в традиционно еврейской области, в математике, как-то незаметно сильной струи людей этого происхождения. Колмогоров, Лузин, Соболев, Жуковский, Чаплыгин, Келдыш, Лаврентьев, Портнягин… Вот они, гиганты советской математики. Достаточно? А если мало — Никита Николаевич Моисеев, спаситель человечества от перспективы атомной войны, автор термина «ядерная зима». Это после его работ изменились стратегические установки и в СССР, и в США. Обе сверхдержавы пришли к выводу, что победить в ядерной войне невозможно, потому что любой атомный удар приведет к гибели биосферы Земли. В числе гигантов математики есть и Клейн, но как-то незаметно, чтобы советскую математику «сделали евреи» (о чем пишут порой почти открыто). Да, среди советских ученых высшего звена попадаются евреи. Некоторые из них довольно талантливы. Это есть… И ничего больше. Вот в области родных мне гуманитарных наук и правда получилось очень интересно: во многих областях, где дореволюционные школы оказались вырезаны напрочь и в советское время сложились заново, евреям удалось сыграть исключительную роль. Те области, в которых действовали эти люди, считались непрестижными, маловажными, работали в них по большей части энтузиасты. Здесь могу назвать научный феномен действительно мирового масштаба: Московско-Тартусскую семиотическую школу во главе с Юрием Михайловичем Лотманом. В истории могу назвать Михаила Абрамовича Барга — личность и впрямь исключительную, Н. Эйдельмана, своеобразнейшего «диссидента» от науки. В археологии тоже видны несколько гигантских фигур: Г. Б. Федоров, A. M. Монгайт, Л. С. Клейн — люди невероятно талантливые и во многом легендарные. Да ведь и Лев Гумилев, которому сейчас собираются поставить памятник в Москве, на четвертую часть еврей — по матери, Анне Ахматовой, еврейке наполовину. Но! Даже в этих сферах возвышаются ничуть не меньшие по масштабам русские фигуры — Б. Ф. Поршнев, Б. И. Пиотровский, Б. А. Рыбаков, Вяч. Иванов, В. Е. Ларичев, В. Н. Топоров… впрочем, называть можно много и многих. Что характерно — все сказанное справедливо для всей истории советской науки, и в первую очередь для 1960–1970-х годов. А в 1920–1940-е годы процветали только те отрасли науки, в которых по разным причинам не очень сильно истребили основной состав носителей науки и не очень мешали заниматься делом. Скажем, геология была нужна коммунистам не меньше, чем ядерная физика… И: Обручев, Наливкин, Борисяк, Громов, Виноградов, Белянкин, Билибин, Афанасьев, Ронов, Петелин… — среди этих имен, которые можно называть еще долго, теряется Ферсман и уж вовсе малозначащий Гинзбург. И дело вовсе не в том, что русские ученые-геологи были обязательно потомственными интеллигентами. Иван Антонович Ефремов, знаменитый писатель-фантаст и не менее знаменитый ученый, автор множества открытий, — первое поколение. Его друг, Александр Леонидович Яншин (выведенный в рассказе «Юрта ворона» под именем Александрова), — второе. Биология… На знаменитой Сессии ВАСХНИИЛ 1948 года, где «народный академик») Лысенко громил «менделистов, морганистов и других буржуазных ученых», не названо ни одного еврейского имени. По-видимому, «гениальный от рождения» народ так ни одного великого биолога и не создал за годы своего владычества. Потом-то они появятся! Но пока их еще предстоит подготовить и воспитать, и будущий академик И. И. Гительзон хотя и присутствовал в МГУ, когда там ритуально шельмовали Н. И. Вавилова, но присутствовал-то в качестве студента первого курса… Даже тех евреев, которые составили фрагмент советской науки 1950–1980-х годов, предстояло еще вырастить… Да не буду я понят так, что евреев в советской науке было мало. Их было невероятное количество! А до войны, когда далеко не все люди «из бывших» могли быть научными работниками, когда русские ученые сплошь и рядом скрывали огромные участки своих биографий, наука по разным оценкам на 70, а то и на 90 % была еврейской (наверное, в разных отраслях было по-разному). И не надо выдумывать, будто российская наука потерпела какой-то страшный вред от этого еврейского засилья. Ничего подобного! Наоборот. Религиозное отношение евреев к науке и вообще ко всякому знанию, активность, умение работать с информацией, писаными текстами, выдвинуло многих евреев, не лишенных способностей, в науку. Любовь к наукам сделала их верными хранителями знания, истовыми жрецами Просвещения, а некоторые даже и внесли какой-то посильный вклад — чаще всего в какую-то очень частную область. Большинство евреев были полезны на разных научных постах, и я лично голосую за то, чтобы вынести им от нашего народа благодарность: за сохранность и посильное развитие русской науки в тот период, когда одна голова русского народа уже была оторвана, а новая пока еще не выросла. Мой народ ничем не лучше других, и очень часто черная неблагодарность свойственна для него. Как и кто убивал его лучших сынов, он помнит лучше, чем кто и как хранил его науку четверть века. Но помните: я лично отдаю свой голос за то, чтобы евреев поблагодарить. Но заметим и здесь, применительно к советской науке, ту же закономерность: никакой рекламы действительно мировых результатов Лотмана и Барга, Клейна и Федорова. И весьма общие разговоры о «создании советской науки» и «вкладе в науку» — практически без имен. Почему? ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ИСКУССТВАХ?Ну ладно: будем считать, геология с биологией, да и математика — это какие-то нееврейские области знания. Да и чего мы тут заладили про науку да про науку?! Вот музыка — это область традиционно еврейская, и в ней меж мировых войн можно было сделать все, что угодно: потому что ведь «не было» всего, что создано в этой области за века. В тогдашней России официально не существовало русской музыки. Мусоргский, Бородин, Чайковский, Скрябин, Римский-Корсаков, Балакирев, Рахманинов, Танеев… даже неловко перечислять — этих имен просто не было. Вообще. Народу они были не нужны. Точно так же не было ни путней эстрады, ни хорошей школы исполнителей: ни Вертинского, ни Лещенко, ни Нади Скрябиной. Не было. Официальная же советская эстрада так поразительно, так вызывающе бездарна, что тут просто диву даешься. Скажем, песня, в которой сидят на дубу два сокола: На дубу зеленом да на том просторе
Два сокола ясных вели разговоры.
А соколов этих люди все узнали:
Первый сокол — Лe-e-нин,
Второй сокол — Ста-а-алин…
Да еще жутким безголосым козлетоном. На таком фоне велика опасность загреметь в лагеря за песни о каких-нибудь других соколах, но зато проявлять таланты и вносить свой вклад в искусство можно очень даже успешно. Только вот ведь какое дело: за все десятилетия русско-еврейской цивилизации Дунаевский и Утесов — вот и весь «их» вклад в «наше» музыкальное искусство. Да и эти оба никак не тянут на мировые знаменитости и куда слабее поляка Шостаковича, безнадежно русских Лемешева с Козловским (не говоря об их современниках, Вертинском и Лещенко). Не густо… Исаак Осипович Дунаевский, автор бравурных маршей и комсомольско-молодежных песен, активнейшим образом использовал еврейскую музыкальную традицию. Ставшая всемирно известной «Песня о Родине» — «Широка страна моя родная» впервые исполнена в кинофильме «Цирк». Она создана на мотив известного иудаистического гимна. Пусть столь же искренние, столь же и наивные люди считают его музыку новым словом в русском искусстве. Фактически же это — синтез, возникший после… гм… гм… после исчезновения русской музыки. Вместе с русской интеллигенцией. Живопись… Два по-настоящему крупных художника старой России: Пастернак и Левитан. Но, уж простите, оба — русские еврейского происхождения. Бродский? Да, нарком на прогулке выписан очень неплохо, а уж Ленин на фоне Кремля… В общем, все это не особенно серьезно. Вот что породили русские евреи на рубеже веков и продолжали «порождать» в СССР — так это так называемый «русский» авангард, так называемая абстрактная, она же беспредметная живопись. Здесь приоритет евреев, и притом русских евреев ашкенази — вне всякого сомнения. Первую в мире абстрактную картину нарисовал некто Кандинский в 1913 году, потом туда же ударились Малевич, Альтман, Шагал, Штеренберг, бывший одно время наркомом искусств. В эту пору Малевич в своих статьях прямо требовал «создания мирового коллектива по делам искусства» и учреждения «посольств искусств во всех странах», «назначения комиссаров по делам искусства в губернских городах России», «проведения новых реформ в искусстве страны». Потому что «кубизм, футуризм, симультанизм, супрематизм, беспредметное творчество» — это искусство революционное, позарез необходимое народным массам. И необходимо «свержение всего академического хлама и плюнуть на алтарь его святыни». Не могу сказать, что именно отражают несовпадение спряжений и падежей в этих выкриках Малевича — революционную форму или попросту плохое владение русским языком. Но, во всяком случае, так он видел роль «черных квадратов», писающих треугольников, порхающих над городом дедов-морозов и прочего безобразия. Среди этих людей как-то странно смотрится «чисто русский» Павел Филонов, но он тоже выступает одним из теоретиков жанра. «Класс, вооруженный высшей школой ИЗО, даст для революции больше, чем деклассированная куча кремлевских придворных изо-карьеристов. Правое крыло ИЗО, как черная сотня, выслеживает и громит „изо-жидов“, идя в первых рядах советского искусства, как при царе оно ходило с трехцветным флагом. Заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь, разряженная в английское сукно, в кольцах и перстнях, при цепочках, при часах, администрирует изо-фронт, как ей будет угодно: морит голодом, кого захочет, объявляет меня и мою школу вне закона и раздает своим собутыльникам заказы» [182, с. 64]. Это Филонов писал уже после того, как великий вклад «изо-жидов» (уж простите, формулировка-то его собственная) перестал оплачиваться государством и стало ясно — наркомата искусств со своими комиссарами не будет. Очень забавно, что под конец жизни, уже в Париже, Кандинский прикладывал титанические усилия, чтобы не считаться «русским художником», а его все равно считали русским. Как он ни орал устно и письменно: мол, еврей я! еврей! — в глазах-французов он оставался русским, и все тут. Впрочем, французский ученый написал и о другом человеке: «Мне удалось познакомиться с русским философом Львом Шестовым» [183, с. 7]. Несправедливо? Как сказать… Эти люди прожили жизнь, как деятели русской культуры, и говорили по-русски всю жизнь. Так их и оценили французы. А вот о качестве вклада я предоставляю судить самому читателю. Время сейчас для этого самое подходящее. Когда Хрущов приказал сметать выставки абстракционистов бульдозерами — слишком многие люди стали защищать абстракционизм не потому, что тонко разбирались в искусстве, а чтобы заступаться за гонимых и «играть против ЦК». Но сейчас-то пыль над теми выставками опала — посмотрите на весь этот поток претенциозной бездарности взглядом не общественного деятеля, а потребителя художественных ценностей. Ну и сделайте собственные выводы. ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ЛИТЕРАТУРЕ?Сейчас забавно вспоминать, что в 1909 году Корней Чуковский разразился статьей в газете «Свободная мысль» и потом в еженедельнике «Нева»: «Евреи и русская литература». Корней Иванович полагал, что евреи дали русской литературе очень даже немного. В. Г. Тан (Богораз) тогда яростно протестовал, а вот В. Жаботинский занял другую позицию: «Если господину Тану или другим уютно в русской литературе, то вольному воля… При малом честолюбии и на запятках удобно» [184, с. И]. Действительно, чего это Тан не слушается Жаботинского и не собирается в Палестину?! Ах он, непослушный! Ужо ему… Сейчас вспоминать это забавно, потому что в историю русской литературы вошло много писателей и поэтов еврейского происхождения. Не так их много, чтобы пора было впадать в антисемитизм страха, но вклад — серьезный и добротный. Никак не запятки, а вполне даже почетное сиденье. Пастернак, Мандельштам, Саша Черный, Эренбург, Маршак… Ко времени, когда Чуковский писал свою статью, едва ли не все из названных уже начали работать. То есть потомственный интеллигент, Борис Леонидович Пастернак, сын известного русского художника Леонида Осиповича Пастернака, — он, строго говоря, никакой не еврей. Но вот Самуил Яковлевич Маршак — несомненный еврей, самое что ни на есть второе поколение ассимилянтов. Причем какая интересная судьба: Маршак был советским до самого мозга костей! Но позволю себе отметить два важнейших обстоятельства: Во-первых, Маршак никогда не был коммунистическим фанатиком; он никогда и ни в какой форме не принимал участия в отрывании русской головы вообще или чьей-то конкретной головы в частности. Вот чего не делал — того не делал. Во-вторых, Маршак «почему-то» всю жизнь очень любил как раз то, что так истерично ненавидел Луначарский: русское лицо, русское слово и вообще все, связанное с Россией, в том числе (О ужас! О поругание! Яхве! Яхве! Яхве!) и все, связанное с традиционной крестьянской жизнью и культурой. Пушистая, уютная доброта стихотворных сказок Самуила Яковлевича — никак не еврейского, не инородного происхождения. Описывать «Петрушку-иностранца», «Теремок» или «Козла», так радоваться всему, что связано с русским лицом и русским словом, как это делал С. Маршак, можно только в одном-единственном случае — если все это сильно любить. Независимо от того, нравится ли это кому-то (в том числе и самому Самуилу Яковлевичу), в его лице невозможно не увидеть выходца из народа, который духовно кормится от уже оторванной русской головы и тем самым становится сам частью новой, но тоже русской головы. Все названные писатели и поэты, как и множество других, менее известных людей, — это евреи, которые хотят быть русскими писателями и плевать хотели на свою «еврейскость». Конечно же, я могу назвать много других имен — еврейских как бы писателей. Почему «как бы»?! А потому что писать-то они писали, а читать-то их никто не читал. Не верите? Считаете, что это я клевещу на гениальный от рождения народ? Тогда послушайте: Вассерман, Перский, Свирский, Гольдшмит, Робельский, Маркиш, Нейман, Паперная, Юшкевич, Айсман, Хайт, Инбер, Аш, Гиршбейн, Марвич, Орланд, Фефер, Квитко… Нет, это не заклинания, извлеченные мной из Каббалы. Это все фамилии евреев — писателей и поэтов, писавших на русском языке между 1917 и 1939 годами. Многие имена вам знакомы, дорогой читатель? Некоторые могут вспомнить Свирского по повести «Рыжик»… Неплохая повесть — о бродягах, но как-то и она затерялась во мгле времен, и очень быстро. Припомнить можно еще Веру Инбер (есть у нее, между славословиями Сталина, несколько неплохих стихотворений) да Соломона Марвича с его «Дорогой мертвых» (тоже быстро и прочно забытой). Да и они ведь, скажем честно между нами, злобными антисемитами, и они ведь писатели так себе… что называется, третьеразрядные. Таковые они и в сравнении с русскими писателями того же времени, и не только с Георгием Ивановым или Николаем Гумилевым, но и со столь презираемыми «деревенскими» поэтами Н. Клюевым или С. Есениным или с советскими русскими поэтами первого поколения: с Маршаком или Чуковским. В общем, писателей-то еврейских много, да что толку? Вспоминается невольно классика: выступление 1-го секретаря Тульского обкома КПСС: «До революции у нас в области был один писатель, Лев Толстой. Сейчас в областной писательской организации состоят 146 человек…». Остальные же… Почему, например, вы давно не перечитывали творение Шиманского «Сруль из Любартова»? Как вы смеете не читать на сон грядущий творение Даниэля «Зяма Копач»?! Не иначе вы антисемит! Вот вы кто после этого, дорогой мой читатель! После Второй мировой войны в числе 146 человек оказались и Симонов (еврей по отцу), В. Гроссман и Ю. Герман, написавший несколько сравнительно неплохих романов и чудовищную по своей проституточности книгу для детей (!) «Рассказы о Дзержинском». Когда в стране нет нормального литературного процесса, когда писателями не становятся, а назначаются или в лучшем случае писателей выбирают на сходках «творческих союзов», когда на книжных полках нет Булгакова, не издается Гумилев, поколения не видели в глаза томика Мережковского или Бунина — и эти люди могут показаться писателями, а их творения — литературой. Но и не больше того. Что же касается литературы на иврите и на идиш… И. Л. Перец, Х.-Н. Бялик, О. Варшавский, Р. Фейгенберг, М. Марголина, A. M. Даниэль… Этими-то вы, конечно, уж наверняка зачитываетесь, не так ли? Тем более что ведь весь мир просто жаждет узнать, как жило местечко на рубеже XIX и XX веков, как еврей из штетла ловил клопов в своей кровати. Что, не хотите?! Опять этот антисемитизм… Напомню, что 1920–1930-е годы — это эпоха, когда Лев Толстой умер совсем недавно, многие еще помнят его лично. В 1904 году умер Чехов, в 1921 — Блок. В эмиграции живут такие писатели, как Шмелев, Иванов, Куприн, Бунин, Черный. Если бы коммунисты не убили Гумилева, в 1940 году ему исполнилось бы всего 56 лет. В России живет Михаил Булгаков. Никто не знает еще о «Мастере и Маргарите», но ведь опубликованы «Роковые яйца» и «Собачье сердце», «Белая гвардия» и «Бег», ставились в театре «Дни Турбиных». До 1925 года дожил то ли повесившийся, то ли убитый НКВД С. Есенин. До 1937 года — Н. Клюев, окончивший свои дни в Нарыме. Еще подметает улицы, что-то пишет вечерами А. Платонов. Еще работают на полную катушку К. Паустовский, С. Маршак и К. Чуковский. Говорить на фоне этих имен о «гениальности» и «величии» Шиманского, Маркиша, Переца, даже Шолом-Алейхема… Простите, это просто несерьезно. Настолько несерьезно, что даже не звучит оскорбительно. Смешно, и только. Нет, конечно же, оценка литературных произведений — штука очень субъективная. Но есть такой очень, ну очень объективный критерий — число проданных и прочитанных копий литературного произведения. Может быть, Пушкин — это дворянский поэт, не знавший настоящих нужд народа и потому писавший очень плохо. Может быть, Шиманский и Перец — как раз несусветные гении, которым Пушкин и в подметки не годится. Но «Сказку о рыбаке и рыбке» до сих пор издают, переиздают, читают и перечитывают. А вот творений Шиманского — не переиздают. А если даже издадут из идеологических соображений, все равно никто читать его не будет. Прошу прощения у читателей, для которых я недостаточно интеллигентен. Что поделать! Мы, петербургское быдло, вообще плохо понимаем аристократов с Привоза и Молдаванки. Но в своих оценках писателей я подразумевал только вот такое, совершенно вне вкусовых или партийных ощущений, принятие их массой читателей. Повторюсь: на фоне постоянно и с удовольствием читаемых Чуковского и Паустовского имена гигантов еврейской России звучат убого. Алексея Толстого и Илью Эренбурга Оруэлл называл коротко и ясно — «литературными содержанками». Но Алексей Николаевич Толстой, при всей своей проституточности, все же очень талантлив. Даже его «Хождение по мукам» — шедевр, хотя порой и очень дурного свойства. А вот Илья Григорьевич Эренбург, как ни тверди о его гениальности, содержанка на редкость скверная. Возьмите хоть его «Хулио Хуренито», хоть «Я жгу Париж», хоть «Бурю»… В этих вещах — всех до единой! — все признаки плохой литературы, сделанной на заказ, сляпанной торопливо и на злобу дня. То есть любое произведение и всегда делается на злобу дня, это понятно. Но ведь это можно сказать и о произведениях Булгакова, а уж тем более Алексей Толстой откровенно выполнял социальный и политический заказ. Но это не у Булгакова и Толстого, а именно у Эренбурга книги, во-первых, неимоверно растянутые и скучные, а во-вторых, чудовищно перегружены полузабытыми и совершенно неважными деталями. Даже профессиональный историк вынужден напрягаться, чтобы вспомнить, что такое «горшочки с мясом» или кто такой «карлик луженая глотка»[9]. Разъяснять это Эренбург не считает нужным, и книги попросту трудно читать. Потому и не переиздают этого «гениального» писателя — читателей у него нет. А вот А. Толстого — издают до сих пор, и издавать будут еще долго. Только не надо доказывать мне, что русские писатели тоже бывают бездарными! И что их, случается, раздувают, как лягушку раздувают через задний проход, — для придания нужных размеров. Маяковский ничем не интереснее Бялика, Демьян Бедный еще омерзительнее Багрицкого, а про Федора Гладкова, выпустившего в 1925 году творение с романтическим названием «Цемент», или К. Федина я могу спросить так же ехидно, как спрашивал про Шиманского и Переца: что?! Вы не читали этих гениев?! Ах вы, ужаснейшие русофобы! Ведь не читать Маяковского, не переваривать Демьяна Бедного, испытывать рвотный рефлекс от «Цемента» могут, само собой разумеется, только мрачные типы, ненавидящие весь русский народ. Ведь если такого рода выводы позволяют себе люди еврейского происхождения, то мы-то чем хуже?! Давайте гнуть такую же линию… Если в Израиле не перечитывают «Цемента», если президент Израиля не кладет под подушку «Города и годы» Федина — необходимо объявить «эту страну» (в данном случае Израиль) «страной с давней традицией ненависти к русским» и сборищем сиволапого мужичья. Только с помощью все той же клаки, о которой писал Шафаревич, можно сделать так, что Эренбурга будут называть «гениальным писателем», а в том же «Лехаиме» можно будет прочитать о традиции русских романов-эпопей, созданных Толстым, Достоевским и Гроссманом. Такая попытка любой ценой «присоседиться» к великанам русской словесности может вызывать разве соболезнующую улыбку — ах, эти комплексы неудачников… В книжных магазинах и Польши, и Германии не раз доводилось мне испытывать неясную гордость, встречая на прилавках книги Достоевского, Толстого и Булгакова. Один букинист в Варшаве даже назвал их «Великой русской тройкой» — тремя самыми читаемыми в мире русскими писателями. На вопрос же о Гроссмане этот букинист спросил коротко и ясно: «А это кто такой?». Так что и тут — некий, может быть, и неприличный, и неправильный, но очень понятный подход к тому, что такое «лучшие писатели»: это самые читаемые писатели. Так вот, Достоевский, поносимый в первые двадцать лет советской власти, Булгаков, на которого тявкал Безыменский, — очень читаемы. В том числе на польском, немецком, английском и португальском языках (и еще на сорока или пятидесяти языках, которые называть недосуг). А вот Гроссман, как его ни объявляй гениальным, как ни ставь рядом с Толстым и Достоевским, — все равно не читается в сравнимых масштабах. И на другие языки не переводится. Разумеется, далеко не все евреи будут называть «гениальным» и «великим» роман только потому, что он вышел из-под блудливой руки именно еврейского графомана. Но число их, как мы видим, достаточно велико, чтобы формировать репутации многих и многих литераторов. В первое двадцатилетие советской власти сомневаться в гениальности еврейских писателей не рекомендовалось: не ровен час, пойдешь по этапу, а то и будешь расстрелян, как антисемит. Статья-то в Уголовном кодексе существовала и время от времени применялась. Чуковский в 1909 году сомневался в значимой роли евреев в русской литературе. В 1917 году перековавшийся Корней Иванович уже участвовал в пропаганде вооруженных отрядов сионистов [185]. А куда бы он делся, интересно?! Если же отринуть все, что наболтала эта клака за последние полвека, и подвести итог двадцатилетию господства над Русью трех еврейских голов, остается только подивиться убожеству, кое предъявлено «городу и миру». И не только убожеству — просто сказочному провинциализму. Интересная вещь: один из национальных комплексов поляков состоит в том, что польская культура, мол, очень уж провинциальна. И интересуется она проблемами, которые никому не нужны, и символика ее непонятна никому за пределами Польши, и истории польской никто в Европе не знает… В этих вздохах поляков много преувеличенного но интересен сам факт этого страха быть неинтересными, непонятными, зафиксироваться только на своих национальных проблемах. А вот у евреев ничего подобного! Многие из них искренне убеждены, что Шолом-Алейхем — это писатель, «сто лет со дня рождения которого отмечается всем миром в 1959 году» [186, с. 35]. Ой! Ну таки прямо и «всем миром»?! «Если некоторые склонны называть „крупнейшими“ писателями Бабеля, Юшкевича или Шолом-Алейхема, то это еще не значит, что они таковыми и являются» [175, с. 61]. Все это не столько смешно, сколько тоскливо. И напоминает фразу из письма, посланного в свое время Франклином Джорджу Вашингтону: «Весь мир напряженно следит, будете ли вы продавать акции этой фирмы». Тот же самый «весь мир» чествует Шолом-Алейхема и называет Гроссмана писателем масштаба Достоевского и Толстого. Не забыть позвонить в сумасшедший дом, узнать, делают ли они прививки от мании величия и патологического провинциализма. А то ведь, чего доброго, еще заразишься, разгребаясь со всем этим бредом.
|