Глава 5. Судьба советских евреев
«Большая часть еврейского населения… проживавшего в захваченных нацистами странах Западной Европы, за исключением Голландии, пережила Катастрофу. Но даже и в этой стране уцелело около 25 процентов евреев, что не идет ни в какое сравнение с ничтожной долей оставшихся в живых в Польше или в Литве. Даже среди собственно немецких евреев большинство не было уничтожено: примерно две трети из них успели покинуть Германию до запрета эмиграции евреев из этой страны осенью 1941 года» [121, с. 94–95]. К этому добавлю: норвежцы спасли всех евреев, проживавших в их стране: все норвежские евреи были переправлены в нейтральную Швецию. В Дании приказ о ношении евреями желтой звезды имел своеобразные последствия: через два часа после выхода этого приказа король и королева Дании вышли на вечернюю прогулку с желтыми звездами на одежде. Так они и гуляли, раскланиваясь с жителями Копенгагена. Немецкий комендант города возмутился. «Мы не можем поступить иначе. Если это касается наших подданных, то касается и нас», — пожали плечами монархи. Спустя несколько часов уже большая часть гулявших по набережной носила такие же звезды. Назавтра почти все датчане вышли из домов с желтыми звездами на одежде. А через два дня всех датских евреев вывезли в Швецию на рыбачьих лодках через пролив Каттегат. Не успели нацисты уйти, как евреи начали возвращаться домой; король и королева Дании поздравили их с возвращением и лично навестили некоторых. Фельдмаршал Маннергейм предупредил, что если гитлеровцы хоть пальцем тронут хоть одного из живущих в Финляндии 1700 евреев, Финляндия разорвет союз с Германией и вступит с ней в войну. «Мы не потерпим убийства своих граждан», — заявил Маннергейм. Кстати, вот еще пример выбора разных путей. Один прибалтийский немец, подданный Российской империи, учившийся в Риге и в Москве, — Альфред Розенберг, стал одним из ближайших подручных Гитлера. А другой… другой — генерал царской армии Маннергейм! Историческая судьба одна, народ один, а пути разные. Население Голландии, Бельгии и Франции тоже почти не помогало нацистам; так, отдельные сукины дети. Большая часть евреев в этих странах дожила до конца войны. Уже в Польше соотношение уничтоженных и доживших до конца войны совсем другое: мертвых столько же или даже больше, чем живых. В Литве все еще хуже. Здесь до конца войны дожило в лучшем случае 10 % прежнего еврейского населения. Очень часто евреи истреблялись не немецкими нацистами, а самим населением. «В Каунасе 25–26 июня 1941 г. литовские фашисты убили 1500 евреев, сожгли десятки еврейских домов и синагог. Еще 23 000 евреев было убито в течение следующих нескольких дней» [122, с. 64]. «В Литве, в Ковно, погром провел партизанский отряд Климатиса. Во время погрома в ночь с 25 на 26 июня было устранено 1500 евреев, подожжено или иным способом разрушено несколько синагог и сожжен еврейский квартал, в котором насчитывалось 60 домов. В последующие дни таким же способом обезврежено 2300 евреев. В других областях страны проводились, по ковненскому образцу, аналогичные операции, хотя и меньшего масштаба, и они распространялись здесь и на оставшихся на местах коммунистов» [123, с. 129]. В планы нацистов входило создать впечатление, что не они, а само местное население начало истребление евреев, что «ненависть к евреям у населения оккупированных областей носила всеобщий и стихийный характер» [123, с. 127]. В докладе от 15 октября 1941 года, предоставленном Гиммлеру бригадным генералом СС Шталером о деятельности «Группы А», которая действовала в Белоруссии и Прибалтике, вытекает, что хотя «верная приказам, полиция готова была решить еврейский вопрос всеми мерами и со всей решительностью» [123, с. 127], «не менее важно было установить на будущее время в качестве бесспорного и доказуемого факта, что освобожденное население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того, чтобы можно было обнаружить наличность указаний со стороны немецких органов» [123, с. 128–129]. Такая политика позволяла не только переложить на других грязную работу, но и встать в позу освободителей: мол, стоило нам сбросить советскую власть, как народ сам истребил своих мучителей и эксплуататоров. Иногда это удавалось: в Латвии погромы удалось вызвать путем «соответственного воздействия на латышскую вспомогательную полицию. В ходе погрома все синагоги разрушили, и около 400 евреев было убито. Так как в Риге скоро наступило всеобщее успокоение, дальнейшие погромы стали невозможны. Как в Ковно, так и в Риге, поскольку это было возможно, были сделаны кинематографические и фотографические снимки, устанавливающие, что первые стихийные погромы евреев и коммунистов были проведены литовцами и латышами» [123, с. 129–130]. «В Эстонии, при относительно незначительном числе евреев в стране, не было возможности вызвать погромы…» [123, с. 130]. По данным американского профессора латышского происхождения Андреаса Эстергалиса, до прихода немцев в Латвию убито было 23 тысячи евреев. В Риге сожжена хоральная синагога вместе с полутора тысячами евреев, сбежавшимися туда, чтобы искать «убежища в Божьем храме» [124, с. 78–79]. Так что не только в подстрекательстве дело. Народы Прибалтики, кроме разве что эстонцев, поднялись на погромы еще до прихода нацистов, в то время, когда Советской армии в стране уже не было, а нацистской — еще не было. То есть ситуация Едвабно, едва ли не уникальная в Польше, в Литве и в Латвии стала типичной. Почему? Да потому же, почему было и Едвабно: потому что среди еврейского населения этих стран слишком многие встречали Красную армию как свою армию. То есть слишком многие евреи в этих странах запятнали себя предательством, государственной изменой и сотрудничеством с оккупантами[7]. Помощь любым оккупантам со стороны польских и латышских евреев — это государственная измена. «Среди подпольной компартии Латвии, среди тех, кто радостно встречал Красную армию, было большое количество евреев. На горе евреям, первым комиссаром НКВД Латвии — всего на три месяца — стал еврей Сергей Шустев» [124, с. 78]. Та же ситуация в Литве. На Западной Украине — то же самое. Хонигсман в своей книге обо многих евреях пишет, что они убиты «местными нацистами», а не немцами, но и объясняет причину: «Евреи Волыни, Станиславщины и Подолья активно помогали становлению Западноукраинской Народной Республики и ее армии» [107, с. 75]. Но если в сравнении с Польшей страны Прибалтики выглядели менее благополучно, то в сравнении с Белоруссией и Украиной тут население было несравненно гуманнее и порядочнее в отношении к евреям. Ссылаясь на книгу Марка Дворжецкого, изданную Еврейским народным союзом во Франции и Еврейским национальным рабочим союзом в Америке в 1948 году, Соломон Шварц показывает, что только очень небольшая часть населения Вильно помогала евреям. Но… Многие профессоры Вильнюсского университета (Дворжецкий называет семь имен) тайно и с большим риском для себя и своих семей помогали евреям: прятали их, давали продовольствие и деньги, продавали для них вещи и т. д. Директор виленского архива вместе с литовским учителем и польской монашкой спасли двенадцать евреев. Много евреев было спасено польскими женщинами. Дворжецкий называет троих — видимо, самых активных, — каждая из которых спасла несколько десятков человек. Многие польские домработницы и няни спасали детей своих хозяев. Многие католические священники, литовцы и поляки, не только сами спасали евреев, но и призывали прихожан (по крайней мере, семь или восемь из них были за это повешены). Настоятельница бенедиктинского монастыря под Вильно скрывала 17 евреев, связанных с организацией Сопротивления в виленском гетто. В этом же монастыре в ноябре 1941 года состоялась встреча представителей виленского подполья с курьером варшавского гетто (был этот курьер поляком). Другие два курьера виленского гетто — это польки. Одна из них погибла. «Я полагаю, что число поляков и христиан вообще, укрывавших евреев, было значительно больше, чем известно. Деревенские поляки проявили при этом гораздо больше сердечности, чем горожане. И, наверное, значительно большее число поляков укрывало бы евреев, если бы не панический страх, что у них обнаружат евреев. Немцы повесили на Кафедральной площади в Вильно человека (это был еврей), расклеили плакаты по улицам и объявили в газетах, что это христианин, наказанный за помощь евреям; труп висел так несколько дней» [123, с. 345–346]. В одном только городе Вильно, при всей готовности многих литовцев расправляться с евреями, спасено евреев больше, чем на Украине и в Белоруссии, взятых вместе. Как видно, и здесь население выбирало разные, очень разные пути-дороги. А в коренных славянских странах, Белоруссии и Украине, народ выбирал другие стратегии — или полной пассивности, или активного сотрудничества с нацистами. На Западной Украине очень хорошо видно, как по-разному относились к евреям поляки и украинцы. В Самборе расстреляно 27 поляков за укрывательство евреев. За то же самое вывезено из Львова и расстреляно до 1000 поляков. А одновременно «во Львове фашисты, сформировавшие потом батальон „Нахтигаль“, убили по собственной инициативе с 30 июня про 3 июля 1941 года 400 евреев… Таких были сотни, может быть, несколько тысяч на всех оккупированных территориях. Большинство же местного населения заняло позицию стороннего наблюдателя» [107, с. 65]. «Чей» он, батальон СС с поэтичным названием «Нахтигаль» («соловей» по-немецки), хорошо известно — украинских нацистов. Поляков туда не взяли бы, даже если бы они и захотели. Пан Адам Михник в Польше может, и всегда мог вслух заявить свою позицию [125, с. 65–69]. В украинской среде он бы не мог вести себя таким образом. В результате вот страшненькая статистика. В январе 1939 года евреев в СССР было три с половиной миллиона. После присоединения польских территорий их стало больше пяти миллионов, что дает по численности среди народов СССР четвертое место после русских, украинцев и белорусов. В 1946 году в СССР живет порядка 1 800 000 евреев, что составляет одиннадцатое место по численности. Потому что «из оказавшихся на оккупированной территории СССР 2,75–2,9 миллиона евреев спаслось менее одного процента (точных данных о числе спасенных евреев нет)» [126, с. 65]. Интересно, что во всех странах Европы уничтожение евреев началось в декабре 1941 года, после нападения на СССР. Сами нацисты вели себя в СССР совсем не так, как в других странах (в том числе и не так, как в Польше). С самого начала они заявляли, что идут бороться с «жидо-большевизмом». В листовках, которые они разбрасывали над территорией СССР, говорилось, что евреи захватили в России власть и превратили население страны в рабов, в крепостных еврейских комиссаров; что патриоты России расстреляны именно еврейской властью. Что народам России не нужна эта проклятая власть и что надо послать ко всем чертям евреев и коммунистов и идти прямо на Москву вместе с немецкой армией, чтобы освободиться от ига коммунистов и проклятых евреев. Везде уничтожение евреев проходило в несколько этапов: 1. Выделение — желтая звезда и т. д. 2. Концентрация в гетто. 3. Отправка в лагеря уничтожения. В СССР всего этого не было. Евреев не концентрировали нигде, а убивали сразу, как только добирались до них. Знаменитый массовый расстрел в Бабьем Яру состоялся на десятый день после начала оккупации. В Киеве не было регистрации, навешивания отличительных знаков и так далее. Везде немецкая армия передавала правление оккупационной администрации, а уж она истребляла евреев. В СССР же вермахт принимал участие в окружении места расстрела, иногда и в собирании евреев. При захвате в плен воинской части, селекцию военнопленных, выделение и немедленное убийство евреев и коммунистов осуществлял сам вермахт. Рядовых военнопленных польской армии отправляли в гетто, где они разделяли судьбу остальных евреев. Евреев-офицеров польской армии содержали в лагерях вместе с неевреями, и многим из них удалось спастись. В Европе не было массового участия немцев в геноциде. В Треблинке, Собиборе и Бельзеце, где истреблено порядка полутора миллионов евреев, было всего около ста немцев и порядка 400 украинцев. В Европе нацисты следовали собственным же Нюрнбергским законам: дети смешанных браков и собрачники евреев не уничтожались, а евреем считался только человек, в котором еврейская кровь преобладала. В СССР же с начала 1942 года оккупационные власти решили, что даже четвертькровки (если один дед или одна бабка были евреями) подлежат уничтожению [126, с. 32]. Наконец, в Европе евреи истреблялись тайно, это была одна из самых страшных тайн нацистов. В СССР же истребление шло почти публично. Весь Киев знал, что происходит в Бабьем Яру. Что удивительно: это не повлияло на желание населения помогать жертвам! Более того — много было активных помощников из «местных», и эти местные помощники делали зачастую основную часть «грязной работы». В других странах местная полиция сторожила евреев в гетто, сопровождала к лагерям уничтожения, но никогда не принимала участия в их уничтожении. А в СССР — принимала. Кроме того, именно местные жители помогали выявлять евреев. Без помощи местной агентуры нацистам попросту не удалось бы выявить советских евреев. По религиозному принципу отыскать их вряд ли бы удалось, архивы в СССР были уничтожены или вывезены, а паспорт не так трудно «потерять». Без добровольных помощников нацисты долго выясняли бы, кто тут еврей, а кто не еврей. Без них и Бабий Яр был бы совершенно невозможен. Действительно, ведь в 1939 году в Киеве жило 846,3 тысячи жителей. Ну кто мешал двадцати или сорока тысячам оставшихся в городе евреев раствориться в миллионном населении? Я даже не говорю: что было бы, если на сборные пункты по объявлению нацистов явились бы все жители города, — как датчане, надевшие желтые звезды? Но возьмем даже более пассивную форму сопротивления: как могли бы нацисты отыскать евреев, если бы они сами не приходили на сборные пункты? Если бы они вот взяли — и не явились? Такое покорное до тупости, раздражающе пассивное поведение евреев возможно было только в одном случае — если они не видели путей к спасению. В Польше видели, а вот на Украине — нет. Потому что по крайней мере в нескольких случаях евреи пытались спрятаться, догадываясь, что их в недалеком будущем ожидает… И их неизменно выдавали! Местная полиция, отлично знавшая местные условия, владевшая русским и украинским, предполагала, где может затаиться тот или иной еврей, и неизменно находились те, кто показывал на сарай, подвал или шкаф, в котором прятался несчастный. На весь Киев было буквально несколько случаев, когда еврея все-таки успешно прятали близкие люди. Но, что совершенно невероятно, очень часто и собрачники евреев «сдавали» или, во всяком случае, не препятствовали поимке мужа или жены. Историей польки, полгода прятавшей в печи мужа-еврея, тут и не пахло. Зафиксировано несколько случаев, когда женщины, уходя на Бабий Яр, поручали соседям или друзьям малолетних детей. Те, кому их поручали, далеко не всегда сдавали их нацистам, но всегда находился тот, кто доносил. Этим доносчикам нацисты сначала давали какую-то малость, типа пачки сигарет или пальто, еще хранящего тепло тела только что убитого еврея (впрочем, давали и блузки, рубашки, юбки, платья, снятые с истребляемых; и «награждаемые» брали!). А потом нацисты и вообще не награждали доносчиков, и поток все равно не иссякал. Число еврейских детей, все-таки переживших Бабий Яр, усыновленных или удочеренных жителями Киева, вряд ли превышает и десять человек. Официальной статистики нет, а свидетели называют буквально несколько имен. Напомню, что пять человек были не убиты, а ранены и выбрались изо рва после расстрела. Получается, что шанс быть «недостреленным» и шанс быть не выданным были примерно равны. «Почти все евреи, авторы воспоминаний, говорили о поразившем их факте: бывшие школьные друзья, соседи, сослуживцы вдруг начинали отказывать им в любой помощи, когда нужно было переночевать всего одну ночь, получить кусок хлеба и т. д. Был ли причиной только страх перед оккупантами? Ведь в тот же самый период помогали бежавшим военнопленным, а наказание было таким же» [127, с. 40–41]. Напомню: в Германии знакомым евреям достаточно часто помогали. По данным Управления по делам репатриации при Совете Министров СССР, за время оккупации из СССР в Германию попало 11 428 евреев [128, с. 103]. Все они, конечно, скрывали свое происхождение, но вот что интересно: больше всего они боялись натолкнуться как раз на знакомых, на земляков, — то есть на тех, кто знал их «настоящее происхождение». Тех, кто их может выдать, боялись больше, чем нацистов! Кстати, некоторым в Германии очень понравилось. И получается, что уникальная политика нацистов в оккупированном СССР была возможна потому, что ее поддерживало огромное количество местных жителей: украинцев, белорусов и русских. Поддерживало более активно, чем население не только Польши, но и Германии. Этот вывод подтверждается и таким фактом: во время оккупации выходило «от двухсот до четырехсот периодических изданий на русском, украинском и белорусском языках» [127, с. 38]. Многие из этих изданий были заводскими многотиражками с чуть измененными названиями. Вплоть до анекдотического: «Газета Мариупольского завода имени бывшего Ильича». Не надо думать, что это газеты были маленькие и существовали строго за счет подачек от нацистов. Ничего подобного! «Тираж таких газет, как „Новый путь“ (Смоленск) и „Речь“ (Орел), доходил до 100 тысяч экземпляров» [127, с. 133]. О содержании говорит хотя бы такое творение из одной такой газеты: Все жиды да жиды, не податься никуды.
Жид заведует в колхозе, мужик роется в навозе.
Долго жили мы в беде и не ждали помощи,
Слава Богу, Гитлер спас от жидовской сволочи [129, с. 145].
В этой прессе геноцид практически не скрывался! Вплоть до статистики: раньше было столько-то евреев, а теперь проживает столько-то. Эта пресса много писала о гетто, об истреблении евреев в других странах Европы. Били и по сочувствию к евреям. Приводились данные: когда во Франции начались депортации, некоторые из них надели желтые звезды, но тут же были арестованы. Газета «Голос Крыма» стала издаваться через день после истребления 14 000 евреев в Симферополе, и в первом же ее номере помещены 3 статьи, оправдывающие и декларирующие необходимость избавления от еврейства. Некоторых евреев, которые были арестованы в начале 1950-х годов, НКВД поразил больше всего: следователи НКВД говорили с ними на языке этих оккупационных газет! Например, «Мифы о зверствах еврейских врачей, помогавших НКВД» [127, с. 41], печатались и в оккупационной прессе. Мифы там или не мифы — разобрать трудно, но ведь каков источник вдохновения! Принято считать, что это происходит за счет «влияния буржуазной пропаганды». Но, может быть, не только в этом дело? Удивляться ли тому, что «многие, пережившие Шоа, не хотели рассказывать детям и внукам о пережитом? Некоторые сознавались, что говорят о виденном впервые» [130, с. 68]. Ведь евреи, пережившие Шоа, прекрасно знали, что не только оккупанты хотели их уничтожить. С таким и самому жить непросто, и детей хочется прикрыть. Это отсутствие перспективы, ощущение бессмысленности сопротивления, своей заброшенности в беспощадном мире, видимо, и делало евреев такими пассивными. В западных областях Белоруссии и Украины, входивших в Речь Посполитую, все-таки было иначе. Тут были и гетто, и восстания в гетто, — почти как в Польше. Ну, и еще неожиданность. Зондерфюрер СС писал в июле 1941 года представителю имперского министерства оккупированных областей при Верховном командовании армии: «…Поразительно, как плохо евреи осведомлены о нашем к ним отношении и о том, как мы обращаемся с евреями в Германии и не такой уж далекой Варшаве. Не будь этой неосведомленности, был бы немыслим вопрос с их стороны, проводим ли мы разницу в Германии между евреями и другими гражданами. Если они и не ожидали, что при немецком управлении будут пользоваться теми же правами, что и русские, они все же думали, что мы оставим их в покое, если они будут прилежно продолжать работать» [123, с. 126]. Наносимый нацистами удар был ужасен еще и потому, что оказался внезапен. И необходимо различать еще Белоруссию и Украину. По словам «доверенного лица немецкого командования» — белоруса из Литвы, впервые приехавшего в Белоруссию в августе 1942 года, — «для белорусов не существует еврейского вопроса. Это для них чисто немецкое дело, не касающееся белорусов. И тут сказалось советское воспитание, не знающее различия между расами. Евреям все сочувствуют и их жалеют, а на немцев смотрят как на варваров и палачей евреев…: еврей, мол, такой же человек, как и белорус» [123, с. 132]. Но в то же время из отчета немецкой «полиции имперской безопасности»: «Ожесточение украинского населения против евреев чрезвычайно велико, так как их считают ответственными за взрывы в Киеве. На них смотрят так же, как на осведомителей и агентов НКВД, организовавшего террор против украинского народа» [123, с. 133]. В Белоруссии в октябре 1941 года «…местное население, когда оно предоставлено самому себе, воздерживается от какой-либо акции против евреев. Правда, от населения поступают коллективные заявления о терроре со стороны евреев при советском режиме или оно жалуется на новые проделки евреев, но в нем нет готовности принять какое-либо участие в погромах» [123, с. 131]. В материалах Нюрнбергского процесса есть официальный немецкий отчет о том, как в Борисове русская полиция 20 и 21 октября 1941 года уничтожила 6500 евреев. При этом автор отчета отмечает, что истребление евреев отнюдь не встретило массового сочувствия у населения. «Глаза последних (неевреев. — А. Б.) выражали либо полную апатию, либо ужас, так как сцены, разыгрывающиеся на улице, были страшны. Неевреи, может быть, еще накануне истребления евреев считали, что евреи заслужили свою судьбу; но на следующий день было ощущение: „Кто приказал такую вещь? Как это возможно было убить 6500 евреев всех сразу? Сейчас убивают евреев, а когда придет наш черед? Что сделали эти бедные евреи? Они ведь только работали. Действительно виновные, конечно, находятся вне опасности“ [123, с. 134–135]. Из отчета доктора Иоахима Кауша в июне 1943, после „инспекционной поездки“ по Украине и Крыму: „Украинцы довольно равнодушно наблюдали истребление евреев. При последних операциях по истреблению евреев прошлой зимой несколько деревень оказало сопротивление“ [123, с. 133]. Но все это — вариации внутри одного и того же. На территории СССР евреи были поставлены перед простой и жесткой альтернативой — бегство или смерть. Если не удавалось бежать вслед за советскими войсками — бежали в леса. В том числе бежали люди совсем не подготовленные к жизни вне цивилизации, больные, обремененные семьями, да к тому же бежали накануне зимы 1941/42 годов. Часто евреи ничего не продумывали — лишь бы попасть в лес, а там будь что будет. Само собой возникло удивительное явление: семейные лагеря, где скапливались тысячи и десятки тысяч беженцев. В таких лагерях поневоле шло образование еврейских партизанских отрядов — надо же было охранять свои семьи. Эти евреи, как правило, не имели своего собственного оружия и добывали его в бою или покупали у полицаев, уголовников или (через третьих лиц) у немецких солдат. Партизанские отряды возникали, как грибы после дождя, но даже у молодых боеспособных евреев, которые хотели бы войти в партизанский отряд, порой возникали трудности странного рода… „Быть принятым в советский отряд было нелегкой задачей. Были отдельные русские отряды, которые принципиально не принимали евреев. Они мотивировали это тем, что евреи будто бы не умеют и не хотят бороться“. Так что оружие нужно было не только чтобы отбиваться от немцев. Ничуть не меньшую опасность для евреев в семейных лагерях представляли партизанские отряды белорусов и особенно украинцев: эти отряды охотно нападали на евреев. Для партизан просоветского направления евреи еще были „одними из своих“, да и то чисто теоретически. Скажем так: советские не исповедовали идеологии, которая заставляла бы их быть враждебной к евреям. Но и тут были командиры партизанских отрядов, которые без всяких приказов не любили евреев и не принимали их к себе. Или в отряде складывалась группа, которая не хотела иметь дела с евреями: идейно или просто по укоренившейся привычке не принимать евреев в свои дела. Казалось бы, евреи должны быть просто идеальными партизанами: уж они-то никак не могли перекинуться к противнику. Но есть информация, что нацисты использовали евреев в качестве своих шпионов, именно пользуясь такой их репутацией. Не исключаю, что в каких-то случаях могло быть и так, но что стоит за этими сведениями: честная работа еврея-агента на гестапо (что очень трудно себе представить) или посылка агента, чья семья взята в заложники (что представить себе уже проще). И уж наверняка на одного реального агента нацистов приходился не один десяток липовых. Был случай, когда возле города Борисова в партизанском отряде расстреляли еврейскую семью с пятилетним ребенком: якобы их подослали немцы [131, с. 90]. В другом случае в партизанский батальон в районе Мстиславля пришла радиограмма из Центра: „По имеющимся точным данным, немцы направляют из гетто евреев для отравления колодцев в местах сосредоточения партизан“ [132, с. 91]. Вот и угадывай, что это. Военная неразбериха, дичайшая путаница, реальная провокация нацистов? Или провокация внедренного к нацистам агента-антисемита? Или сознательная провокация самого Центра, не желающего засорять партизанские отряды евреями? Во всяком случае, радиограмма была, и свое дело она сделала. Даже принятый в советский отряд еврей вполне мог ждать, что придет такая радиограмма, и с ним поступят по законам военного времени. Или что он получит в бою пулю в спину от „своего“ же — если этот „свой“ вспомнит, как его деревню „раскулачивал“ отряд какого-нибудь „комиссара Кальсонера“ или „коммуниста Рабиновича“. Это мы пока про партизанские отряды советских, подчинявшихся Москве. А ведь „свои“ отряды были у каждой политической силы — то есть у каждой националистической партии или партийки. Согласно идеологии Бандеры, евреев можно и нужно было спасать и брать к себе в отряды, если они патриоты Украины. Но многие подчиненные Бандеры этой идеи не признавали, украинского патриотизма евреев не допускали и резали всех евреев, до которых только могли добраться. Армия Крайова относилась к евреям очень сочувственно, но и с советскими партизанами, и с украинскими националистами воевала до последней капли крови. А в чем разница в отношении к евреям партизанских отрядов „Полесье“ и „Луговой“ — это понять вообще невозможно. Кажется, единственное различие в том, что бойцы „Полесья“ евреев расстреливали, а „Лугового“ — топили. Как должны были поступать и что делать истощенные, плохо вооруженные люди, встречая кого-то в лесу, по каким признакам узнавать свою судьбу — Бог весть. Эта ведь семья с пятилетним ребенком (ребенка тоже расстреляли, как шпиона?) небось тоже надеялась на что-то. А еще были проблемы с продовольствием. Наваливалась зима, деревню и так уже начали „коллективизировать“, реквизировали много продуктов, а роскошный урожай 1941 года частично сгорел прямо в полях. В сельской местности бежавшие в леса евреи часто вызывали недовольство: они и в партизанских отрядах, и в семейных лагерях „жили за счет деревни, и без того разоренной войной“ [123, с. 135]. „В Липичской пуще были отдельные русские отряды, которые из своих собственных продуктов выделяли продовольствие для семейных лагерей“ [123, с. 151]. Но потому эти отряды и упоминаются, что они были исключением. Гораздо чаще евреям приходилось браться за оружие, чтобы выбить из сельского населения хлеб. А эта партизанская „продразверстка“ вызывала ответные действия — и самих украинских мужиков, легко достававших обрезы, и в виде жалоб „своим“ партизанским отрядам. Считается, что из всех украинских земель на Волыни евреям было лучше всего, — якобы из-за того, что партизаны контролировали большую часть территории. Но вспомним — это ведь недавняя территория Польши! И значительную часть ее контролирует Армия Крайова. Есть много свидетельств, что партизаны нападали на небольшие городки, села, помогали евреям спасаться из гетто. Но, во-первых, проделывали все это в основном еврейские партизанские отряды. Во-вторых, имело это вид весьма различный. Отряд „Жуков“ напал на Сверж и спас там 170 евреев. Это был еврейский партизанский отряд! В Коссово отряд „Щорс“ спас 3000 евреев (в отряде „Щорс“ было к тому же изрядно евреев). Но один из спасшихся в Коссово, Давид Лейбович, рисует такую картину: „После боя, который продолжался четыре часа, партизаны опять ушли в лес. Они взяли с собой молодых людей из среды наших (еврейских. — А. Б.) рабочих. Более старых и слабых евреев они не соглашались взять и оставили их в городе. Я с моим братом ушел с партизанами в лес. Наутро в понедельник, 3 августа, прибыли немцы из окружающей местности и перестреляли всех оставшихся в живых евреев“ [123, с. 159]. В целом же и подполье, и советская власть в Москве игнорировали Катастрофу. Во всех партизанских листовках, распространяемых в Белоруссии и Прибалтике, только в одном случае есть упоминание о геноциде евреев: в литовской. В воззвании „Союза Освобождения Литвы“, напечатанном в первом номере подпольной газеты „Отечественный фронт“ от 1 июня 1943 года, содержался призыв к литовским полицейским и солдатам сопротивляться попыткам использовать их для истребления „евреев и других народов“. „Ты должен отдавать себе отчет, что немцы хотят уничтожить литовский народ. Сперва они уничтожают нас морально, пытаясь сделать всех литовцев палачами. Позже немцы перестреляют нас, так же, как евреев, и в свое оправдание перед белым светом будут ссылаться на то, что литовцы испорченный народ, палачи и садисты“. Вряд ли автор или авторы листовки знал (знали) о приведенных выше немецких документах… Скорее всего, сработало здоровое крестьянское чутье. Компартия, так сказать, „интернационалисты по жизни“, тоже молчала. В конце лета 1942 года ЦК компартии Белоруссии выпустил воззвание „Гитлер-освободитель“ — освободитель от жизни. Но и тут ни слова о евреях. К 1 мая 1943 года в Белоруссии получено и распространено воззвание „К трудящимся Белоруссии“ за подписями секретаря ЦК компартии Белоруссии Пономаренко и председателя Верховного Совета Белоруссии Наталевича. В нем очень энергично говорится об „истреблении наших людей гитлеровцами“ и что „в одном лишь районе Витебска в последнее время убито, сожжено и отравлено более 40 000 женщин, стариков и детей“. Но ни слова о национальности уничтоженных. В целом же подполье игнорировало политику истребления евреев. В книгах, которые выходили в СССР после войны, в мемуарной литературе — тоже никакого упоминания. В воспоминаниях Вершигоры и Ковпака вы не найдете никакого упоминания еврейской проблемы, а партизаны с еврейскими именами упоминаются эпизодически. „Я много беседовал с Колькой Мудрым… Но я никогда не знал, что самый смелый автоматчик третьей роты Колька Мудрый был еврей“. Из всех последующих изданий мемуаров (П. Вершигоры. — А. Б.) этот фрагмент был изъят» [132, с. 87]. В СССР о Холокосте постарались забыть настолько, что даже названия Бабий Яр или минское гетто были неизвестны очень многим. Но это, так сказать, продукты для внутреннего употребления. На международной арене Советское правительство очень боялось огласки про «еврейскую советскую власть». К тому времени советской власти уже очень хотелось быть властью не интернациональной, а национальной. Одновременно очень не хотелось известий о том, что советские евреи оказались в худшем положении, чем польские или французские. В результате Советское правительство на официальном уровне ни разу не издало ни единого звука в защиту евреев. А в то же время в статьях, специально предназначенных для американской печати, Эренбург пишет, что «в Харькове, Вильне, Львове были случаи казни за спасение евреев. Это не остановило благородных людей» [123, с. 137]. Но назвать он может всего 10 случаев, с общим числом в 24 спасенных (и то данные по большей части недостоверные). Сразу после войны издательство «Эмес» в Москве выпустило ряд книг, написанных евреями-партизанами или евреями о еврейском Сопротивлении. Сведения, сообщавшиеся в этих книгах, были еще более фантастическими, чем в творениях Эренбурга. Скажем, Г. Смоляр сообщал, что в Минске организовалась группа женщин, которые спасли несколько десятков ребятишек из минского гетто. Никто, кроме Г. Смоляра, никогда ничего не слыхал об этих женщинах. Сами евреи с их упорно просоветской, розовой ориентацией очень помогали врать про то, как их спасали. Во многих американских газетах печатались сообщения о том, что в Белоруссии протест против политики геноцида принимал массовые формы: «…в Белоруссии сотни русских крестьян были казнены нацистами за обращения к военным и полицейским властям против истребления евреев. В деревне Ушташа крестьянское население пошло религиозной процессией с иконами и крестами к главному помещению нацистов, чтобы в последний момент просить о сохранении жизни двумстам евреям, которых в это время вели на расстрел. Наци открыли огонь по процессии и убили 107 человек, прежде чем демонстранты успели разбежаться, чтобы спастись от пуль» [123, с. 137–138]. Интересно, что как раз в те годы, когда СССР шумел на весь мир о том, как его подданные спасали евреев, внутри самого СССР информацию о Холокосте зажимали, елико возможно. И уж, конечно, изучать реальную историю еврейской партизанщины нужно не по пропагандистским материалам, предназначенным для легковерных за рубежами СССР. Интересны материалы, собранные в Польше сразу после войны. В мае 1945 года в Лодзи бывшие партизаны организовали Союз партизан — то есть союз бывших партизан. «Пахах» — «Партизан-Хаил-Халуц». Впрочем, оставаться в Польше они не собирались, а стали пробираться в Австрию, потом в Италию, чтобы уехать в Палестину или (меньшинство) в Америку. Не случайно же в своих мемуарах генерал Андерс приводит стенограмму разговора со Сталиным: Сталин прямо не советует брать в Войско Польское евреев: ненадежные солдаты, вырвутся из СССР и сбегут [123, с. 290–291]. В рамках Союза уже при его образовании была создана Историческая комиссия. Ее председатель Моше Каганович, сам бывший партизан, родившийся в городке Ивье близ Лиды, в 1948 году в Риме выпустил книгу «Еврейское участие в партизанском движении в Советской России». Поразительно, но, уже получив кровавый урок, Моше Каганович о партизанском движении в самой Польше говорит мимоходом, а вот к СССР у него огромные симпатии, колоссальное доверие к советской пропаганде. Казалось бы, ну и публиковал бы свои воспоминания в Москве! Так нет же… С. Шварц отмечает еще одну особенность книги: «…прямо кровожадное отношение автора к немцам, в котором чувствуется влияние гитлеровской заразы и которое делает автора неспособным поставить жестокость партизан-евреев по отношению к немцам и к тем, кто им помогал, в правильную историческую перспективу. Можно и должно признать, что в условиях зачаточного существования человеческого общества жестокая месть с воздаянием равным за равное есть не просто проявление жестокости, но зачаточная форма права. И нельзя осуждать евреев оккупированных областей за то, что кровавый разгул гитлеровского безумия вернул их к этим первобытным представлениям. Но трудно, например, примириться с тем, что автор в обстановке мира, через три года после уничтожающего разгрома гитлеризма, не столько исторически и психологически объясняет, сколько глорифицирует[8] предание еврейскими партизанами пленных немцев „еврейской смерти“ по страшным, установленным Гитлером, образцам» [123, с. 152]. Соломон Шварц лукавит: далеко не все партизаны превращались в двуногое зверье. Почему-то «кровавый разгул гитлеровского безумия» не заставил польских партизан из Армии Крайовой сжигать пленных гитлеровцев живыми, топить в уборных или сажать на кол. Кстати, вот еще одно вранье: сами немцы ничего подобного не практиковали, так что «образцы», которых держались евреи-партизаны, вовсе не установлены Гитлером. Хоть убейте, но я не могу связать патологическую еврейскую жестокость ни с чем другим, как с нормами еврейской иудаистской культуры. Вот что хорошо в работе Еврейской исторической комиссии, — что она собирала показания евреев-партизан. Это было нетрудно, потому что большинство евреев-партизан из Западной Украины и Белоруссии обычно бежало в Польшу в конце войны или сразу после ее окончания. Похожую работу пытались проделать В. Гроссман и И. Эренбург, но созданная ими «Черная книга» — попытка собрать сведения о Холокосте — была запрещена властями. ПОПЫТКА ОБЪЯСНЕНИЯСоломон Шварц не отрицает, что «…общее количество евреев, спасенных неевреями, оставалось ничтожным… по сравнению с количеством евреев (и тем более еврейских детей), спасенных неевреями не только во Франции, Бельгии или Голландии, но и в Польше. И если в странах Западной Европы это еще можно объяснить меньшей жестокостью гитлеровского террора и, соответственно, меньшей запуганностью населения, более высоким уровнем культуры, то для Польши эти аргументы уже не действуют: террор в Польше не уступал террору в Белоруссии и на Украине, а уровень культуры тут и там был приблизительно одинаков» [123, с. 142]. Но вот подробно объясняя причины этого явления, автор впадает в обычные еврейские стереотипы. Он отмечает, например, что перед войной антисемитизм в СССР «был гораздо слабее — кроме, может быть, некоторых частей Украины, — чем в Польше, стране (по многим причинам) широко распространенного, традиционного, народного антисемитизма. Между тем население Польши проявило гораздо больше отзывчивости к еврейскому бедствию, чем это имело место в Советском Союзе» [123, с. 142]. Соломон Шварц считает, что все дело в последствиях советской власти: в пассивности и запуганности подсоветского населения. «Советские люди так привыкли молчать, наблюдая акты насилия, подавлять в себе проявления естественной реакции на насилие, что в массе своей они даже психологически оказались неспособны к здоровой реакции на гитлеровскую политику истребления евреев. Даже испытывая чувство ужаса перед совершаемыми над евреями насилиями, они пассивно наблюдали их, и едва ли многим из них приходила при этом в голову мысль, что они сами могли бы что-то сделать, чтобы — с риском для себя — спасти того или иного еврея» [123, с. 143]. Наверное, это правильное рассуждение, но я берусь назвать и еще несколько причин, которые Шварц просмотрел: 1. Все-таки в Польше общий уровень культуры выше, чем на Украине и даже в Белоруссии. К тому же в Польше очень высока привычка к самоорганизации. Общество умеет жить и без государства, само решая свои проблемы. Тем более — у поляков есть опыт жизни и под немецкой, и под русской оккупацией с XVIII века. А в странах Запада — это и еще более высокий уровень гражданского самосознания, чем в Польше. 2. В качестве второй причины я назвал бы то, что сами евреи в Польше, а еще больше в странах Европы сильнее интегрированы в общество. Одно дело — граждане, которые такие же, как все, ничем не отличаются от окружающих, только ходят в другую церковь. Таких граждан естественно спасать так же точно, как и всех остальных. Совсем другое — иностранцы, живущие на той же территории, но никак не включенные в польское общество. Для поляков евреи были чужаками в гораздо большей степени, чем для датчан или французов. 3. А третья и самая важная причина: ни в Польше, ни в Дании евреи не были привилегированным слоем. Может быть, читателю покажется сомнительным само положение о евреях как привилегированном слое в первые двадцать лет существования СССР. Тогда я отсылаю его ко второму тому этой книги и к книге А. Дикого. Она выдержала два издания, вышла в 1967 году в Нью-Йорке, в США и уже в 1994 году в Новосибирске [133]. Данные, приведенные в этой книге, до сих пор никому не удавалось опровергнуть — при том, что эмоций вызывали они очень много. Здесь тратить время на обоснование своего тезиса я не могу. Нигде евреи не нанесли остальным народам такого количества обид, не совершили такого количества преступлений, как в СССР. Нигде и никто не имел таких серьезных оснований злорадствовать над еврейской бедой, таких веских оснований для черствости и жестокости. Порой кажется, что Холокост удивительным образом стал расплатой, проявлением закона возмездия за розовые иллюзии евреев, за их участие в революционном движении, за их поддержку советской власти. Особенности Холокоста на территории СССР были бы невозможны, будь сами евреи другими, веди они себя иначе. Это — тоже расплата. Возмездие за бессудные расстрелы, ЧК, НКВД, лагеря, голод 1930–1932 годов. Украинцы «не замечают» пальбы в местах массовых расстрелов? А многие ли евреи «замечали», путешествуя из Киева в Сочи, на заслуженный отдых, что вдоль полотна железной дороги валяются трупы умерших от голода украинских мужиков? В том числе маленьких детей? Кстати говоря: а многие ли современные евреи, авторы сборников про Холокост, замечают, что параллельно с истреблением евреев шло точно такое же, ничуть не менее страшное и жестокое, истребление цыган? Ах, это их совсем не интересует! Они взволнованы другим: какие-то злонамеренные личности смеют отрицать уникальность их собственных страданий! Но тогда почему они считают, эти милейшие люди, что их страдания должны интересовать кого-либо, кроме них самих? Долг платежом красен, господа. Как аукнется, так и откликнется. |