Глава I. Как геополитика соотносится с экономикой?

Преступная ошибка

Одной из трагических ошибок «перестройки» была неправильно сформулированная проблема выбора экономической модели. С одной стороны, это было следствием некомпетентности нашей экономической науки, не сумевшей ни защитить марксистский подход, ни объективно изложить весь спектр существующих экономических учений c тем, чтобы общество могло сознательно и обоснованно сделать свой исторический выбор. С другой стороны, нельзя упускать из виду слаженную и эффективную деятельность агентов влияния Запада, приложивших все усилия, чтобы увести общественное внимание от подлинной формулировки объективно стоявшей проблемы. Как бы то ни было, невежество в сочетании с откровенной идеологической диверсией способствовали тому, что страна была поставлена перед выбором: либо социалистическая, плановая экономика (марксизм), либо рыночная модель либерализма, либо Карл Маркс, либо Адам Смит. Третье исключалось. Этот принцип исключенного третьего оказался для России фатальным. И именно здесь следует искать корень нашей национальной и государственной катастрофы.

Для того чтобы яснее понять смысл подмены, необходимо в самых общих чертах описать существующие семейства экономических учений.

Либерализм

Одним из наиболее популярных и распространенных политэкономических учений является теория либерализма. Либерализм в экономической области означает безоговорочное доминирование принципа рынка надо всеми остальными социальными категориями, «полную свободу торговли» и знаменитый принцип «laisser faire». Следует заметить, что термин «либерализм» является двусмысленным. На уровне экономики он означает «рынок» и «свободу», на которую намекает слово «либерализм» (от латинского «libertas» – «свобода»), но прикладывается только и исключительно к свободе торговли, свободе рынка, свободе спекуляции.

Философским источником для политэкономической конструкции, ставящей во главу угла принцип «индивидуальной выгоды», «экономического эгоизма» и «невидимой руки», являются учения Т. Гоббса, Д. Локка, Д. С. Милля, Б. де Мандевилля и других теоретиков крайнего индивидуализма. Подобный философский индивидуализм, в свою очередь, развился на базе принципа «индивидуального спасения», заложенного в католической схоластике, но полное и законченное воплощение получившего в протестантской этике. Для такого религиозно-философского подхода характерно представление об индивидууме как о самостоятельной, автономной, суверенной, атомарной единице, предоставленной только самой себе и могущей поступать, как ей заблагорассудится. «Каждый человек отвечает только за самого себя». На этом основании строится как особая протестантская мораль, так и философское мировоззрение. Проекция протестантского подхода в сферу экономики порождает теорию рынка или либеральную модель. Исторически адаптацию философии индивидуализма к сфере политэкономии осуществил Адам Смит, отец-основатель научной теории капиталистического хозяйствования.

В целом же либеральная идеология получила максимальное развитие именно в протестантских странах, особенно в Англии.

Теория рынка, либерализм, несет на себе неизгладимый отпечаток той исторической, географической и религиозной среды, где он развился в законченную доктрину и приобрел черты научной теории.

От Адама Смита прямая линия идет к Австрийской (Венской) школе экономических учений (О. Бам-Баверк, К. Менгер, Л. фон Мизес), которая модернизировала и применила к современным условиям постулаты классического либерализма, некоторые формулировки которого со времен Адама Смита заметно устарели. Для Венской школы экономики характерно развитие основных установок либеральной теории, а именно:

– представления об эгоизме как основном регуляторе рынка;

– тезиса о механицизме моделей, основанном на сравнении общества с искусственно созданной машиной, состоящей из множества взаимозаменяемых элементов;

– концепции изоляции экономики от исторической реальности;

– антисоциологизма;

– антирегуляционизма и т. д.

Ярким деятелем направления, обобщившим опыт Венской школы, был Фридрих фон Хайек – ключевая фигура либеральной мысли в ХХ веке.

Параллельно Венской школе развивалось направление Лозаннской школы Л. Валраса и его знаменитого ученика Вильфредо Парето, развивших учение о «равновесии». Хотя Парето более известен как авангардный социолог с макиавеллистскими симпатиями, не следует забывать, что развиваемая им «теория равновесия» основана на радикально либеральных предпосылках.

И, наконец, последним этапом развития либеральной школы, которую можно рассматривать как наиболее ортодоксальную теорию капитализма, стала неолиберальная американская школа Сент-Луиса и Чикаго. Чикагскую школу возглавлял небезызвестный Мильтон Фридман. Его учеником был Джеффри Сакс – человек, ответственный за проведение экономических реформ в России, либеральный инструктор Е. Гайдара и А. Чубайса.

Показательно, что вся либеральная линия от Д. Локка до наших «молодых реформаторов» основана на протестантской этике и англосаксонской модели хозяйства, отличной не только от азиатских или российских путей, но и от политэкономических традиций континентальной Европы.

Эту либеральную модель нашему обществу жестко навязали как альтернативу марксизму, причем дело было представлено таким образом, будто никакой иной возможности не существует вовсе.

Марксизм

Самой популярной политэкономической теорией, представляющей собой прямую антитезу либеральной доктрине, является марксизм. К. Маркс сознательно взял английских политэкономистов (А. Смит, Д. Рикардо) за отправную точку и создал учение, отрицающее основы либерализма как в философском, так и в хозяйственном, этическом, мировоззренческом и т. д. аспектах. Если у либералов в центре внимания стоял «автономный индивидуум», то Маркс центральной фигурой берет общество, коллектив, класс. Общество, по Марксу, не складывается из атомов, но само учреждает эти атомы, воспитывает и формирует их конкретное самосознание, предопределяет их социальную и жизненную траекторию, устанавливает нормы хозяйствования и законы экономической деятельности.

Марксизм противоположен либерализму во всем. Он:

– отрицает эгоизм как социальный регулятор;

– настаивает на необходимости жесткого регулирования сферы производства и распределения;

– рассматривает экономическую модель в контексте общей логики исторического развития (теория смены общественно-экономических формаций);

– отвергает этику «свободы торговли» и «эгоизма», противопоставляя им этику труда и справедливого распределения, этику коллектива;

– рассматривает Капитал и его законы как воплощение мирового зла, а экономическую эксплуатацию человека человеком считает высшей несправедливостью;

– отвергает теорию равновесия, утверждая конфликтность и принцип борьбы (в частности, классовой борьбы) движущей силой человеческой истории, и в том числе и экономической истории.

Некоторые современные французские социологи остроумно заметили, что за противоречием между либерализмом и марксизмом можно различить национальный момент. А. Смит и его учение представляют собой типичное творение англосаксонского духа, своеобразное резюме хозяйственной и философской истории Англии и протестантизма. Маркс же, несмотря на еврейское происхождение и претензии на универсальность своей мысли, высказывает комплекс идей, естественным образом вытекающих из немецкой традиции и отражающих, пусть в предельной, радикальной форме, специфику «германского» духа.

Впрочем, сами либералы и марксисты, как правило, претендуют на то, что их социально-экономические учения являются объективными рецептами, пригодными для всего человечества.

Обе экономические идеологии подчеркивают свой интернациональный характер, в перспективе ориентируются на отмирание государства и проникнуты универсалистским пафосом.

История марксисткой теории у нас известна лучше либеральной традиции, так что и повторять ее основные этапы нет смысла. Важно лишь подчеркнуть, что победа марксизма как идеологии именно в аграрной традиционалистской евроазиатской России, представляющей собой прямой антипод англосаксонскому миру как в религиозно-этическом, так и в хозяйственном смысле, вряд ли может быть простой исторической случайностью.

Третий путь в экономике

Помимо двух магистральных и противоположных друг другу экономических теорий существует еще одно громадное семейство, называемое совокупно «еретическим». «Еретичность» этого направления состоит лишь в отказе от тех общих постулатов, которые лежат в основе как либерализма, так и его последовательного и радикального отрицания, воплощенного в марксизме.

Можно назвать это семейство экономических школ «экономическими теориями третьего пути».

Тот факт, что на это направление с самого начала перестройки практически никто не обращал внимания, предпочитая говорить о выборе из двух противоположностей, на наш взгляд, является величайшим интеллектуальным преступлением. На самом деле это отнюдь не маргинальное направление в политэкономической науке. Достаточно указать на тот факт, что такие столпы современной экономической мысли, как Кейнс или Гэлбрейт, должны быть отнесены именно к «третьему типу», к «ереси». Заметим, что укор в «ереси» ничуть не умаляет эффективности предлагаемых рецептов и моделей. Речь идет лишь о конвенции, об условности, о некотором негласном договоре научного сообщества, считающего экономической ортодоксией лишь либерализм и марксизм.

Итак, в чем же заключаются основные предпосылки «третьей экономической теории»?

Ее основной особенностью является отказ от представления об экономике как о самостоятельной и самодостаточной сфере, в которой действуют особые законы, свойственные только этой сфере. Иными словами, все разновидности «третьего пути в экономике» отличаются тем, что отказывают экономике в том, чтобы быть полноценной и законченной идеологией и в главенстве над остальными науками. И либерализм, и марксизм являются не просто научными моделями, изучающими хозяйство и экономические закономерности, но и мировоззрениями, со всеми вытекающими из этого последствиями. Более того, эти мировоззрения являются «экономическими мировоззрениями», претендующими на главенство и универсализм экономической парадигмы. Это и является залогом их «ортодоксальности».

«Еретики», напротив, считают экономику важным, существенным, но отнюдь не главным аспектом социально-политической реальности, одним из факторов наряду с другими. Следовательно, они утверждают зависимый, производный характер хозяйственной жизни по сравнению с другими реальностями. В отношении того, что же является главным в социально-исторической области, мнения у сторонников «экономики третьего пути» значительно расходятся. Некоторые говорят о культурном факторе, другие – о национальном, третьи – о государственном, четвертые – об этническом, пятые – о религиозном, шестые – о социологическом, седьмые – о географическом, восьмые – об историческом и т. д. Несмотря на разнообразие частных точек зрения на этот вопрос, важнее всего одно обстоятельство: существует целый ряд экономических теорий, отводящих экономике подчиненную роль, независимо от того, какой именно фактор берется в том или ином случае в качестве определяющего.

Теории «экономики третьего пути» восходят в этико-философском аспекте преимущественно к немецкой идеалистической философии, особенно к Фихте. С точки зрения сугубо хозяйственной, огромное влияние на них оказали теоретики немецкого камерализма (фон Юсти, Зоннерфеедс и т. д.) Эта линия ведет к выдающемуся экономисту, ключевой фигуре всего этого направления, Фридриху Листу. Параллельно Листу аналогичную парадигму развивал другой титан экономической мысли – Сисмонди. Лист и Сисмонди сформулировали основные положения «зависимой экономики», рассматривая ее как одно из измерений социально-географической реальности.

Полноценное развитие концепций Листа и Сисмонди осуществлялось в немецкой исторической школе (Вильгельм Рошер, Бруно Гильдербрандт, Карл Книс). Выдающимся теоретиком этого направления был Густав Шмоллер.

В том же направлении, параллельно экономисту Шмоллеру, формулировал социологическую теорию экономики знаменитый Макс Вебер (позже и его ученик Вернер Зомбарт).

Другой линией того же направления, хотя и основывающейся на иной философской и мировоззренческой реальности, является теория «экономической инсуляции» американца Кейнса. Для Кейнса культурно-исторический фактор не столь важен. Он оперирует довольно прагматическими категориями, но приходит к необходимости ограниченного регулирования экономики со стороны государства и ориентации последнего на промышленно-экономическую автаркию. Кейнс не рассуждает в терминах «культуры» или «нации», его интересуют исключительно соображения экономической эффективности, но, именно исходя из этих соображений, он в значительной степени сближается с позициями Листа и Сисмонди.

От Г. Шмоллера и немецких социологов «концепции экономики третьего пути» передается выдающимся теоретикам Йозефу Шумпетеру и его ученику Франсуа Перру.

Кейнс, в свою очередь, оказывает колоссальное влияние на институционалистскую экономическую школу, развивавшую принципы Торстейна Веблена. Институционализм настаивает на отказе от экономического универсализма и на необходимости привязывать изучение экономических моделей к конкретным социальным институтам, сложившимся в том или ином обществе. К институционалистам примыкают такие известные экономисты, как Митчел, Берль, Бернэм и сам Джон Кеннет Гэлбрейт.

Все эти школы в совокупности представляют собой целый спектр учений, расположенный между крайним либерализмом и ортодоксальным марксизмом. Но при этом важно подчеркнуть, что «третий путь» в экономике отнюдь не является простым компромиссом между либерализмом и марксизмом, неким промежуточным, средним вариантом. Он основан на совершенно инаковых и самодостаточных мировоззренческих и научных предпосылках и поэтому может быть рассмотрен как нечто самостоятельное и законченное.

И все же применение принципов «экономики третьего пути» на практике равнозначно созданию такого типа хозяйствования, который будет иметь в себе элементы обоих ортодоксальных моделей (капитализма и социализма), только взятых в отрыве от их идеологических предпосылок, от их «экономизма».

Нетрудно сформулировать основные положения «экономики третьего пути»:

– экономическое устройство общества должно естественно вытекать из его исторической, культурной, этнической, географической, религиозной и государственной специфики, корениться в конкретике его традиционных институтов;

– между принципом экономической свободы отдельных субъектов (обеспечивающим хозяйственную динамику) и рычагами социального регулирования должен быть найден баланс, природа и объем которого устанавливаются не произвольно, но исходя из исторической и географической конкретики;

– экономическая модель должна быть рассмотрена как функция социологической модели;

– между принципом «борьбы» и принципом «равновесия» должно быть найдено промежуточное решение: например, равновесие на общесоциальном (государственном, национальном) уровне и динамичная конфликтность на уровне классов или отдельных социальных секторов;

– постоянный акцент, падающий не на микроэкономический уровень (как в либерализме) и не на макроэкономический уровень (как в госсоциализме), а на мезоэкономический срез, что подразумевает поощрение плюральных экономико-социальных институтов, выходящих за уровень частного сектора, но и не подлежащих прямому государственному регулированию;

– регионализация экономики, подстраивание хозяйственных структур под естественные условия конкретной географической и национальной cреды;

– императив «автаркийности больших пространств» (термин Ф. Листа), тяготение к объединению плюральных мезоэкономических систем в общий пространственный блок с единой таможенной структурой и общей валютой;

– «социализм разных скоростей», гибкая шкала соотношений между частным и общественным уровнем в рамках одного и того же государственного образования в зависимости от особенностей его секторов.

Таковы самые общие черты «экономики третьего пути». Если основной закон либерализма и капитализма – закон рынка, а главный принцип социализма – план, то главным законом «третьей экономической теории» будет принцип зависимости экономики от общества или закон социологичности экономики.

«Экономика больших пространств» Фридриха Листа

Сделаем небольшое отступление, чтобы продемонстрировать важность и эффективность «экономики третьего пути» применительно к реальной истории. Для этого обратимся к фигуре выдающегося деятеля этого направления – Фридриху Листу.

Лист был немцем по происхождению и либералом по убеждениям. Долгое время прожив в США, он воочию наблюдал бурный рост капиталистических рыночных отношений в этой стране на заре ее развития. Именно в период пребывания Листа в Америке президент Монро сформулировал знаменитую доктрину «Америка для американцев». Это было не просто националистическое утверждение, направленное на активное и сознательное противодействие проведению Европой самостоятельной политики на Американском континенте. Речь шла также о стратегическом и экономическом единении обеих Америк под эгидой США и превращении целого конгломерата государств в единую геополитическую систему. С доктрины Монро и начался путь США к достижению мирового господства. Надо отдать должное Фридриху Листу – он смог оценить геополитическую идею Монро по достоинству еще в зачаточном ее виде. Американский опыт очень сильно повлиял на взгляды Листа, особенно когда он снова вернулся на Родину, в Германию.

Оказавшись на родной земле и имея опыт наблюдения за экономическим и геополитическим развитием англосаксонского мира, Лист открыл важнейшую закономерность, соединяющую принцип государственности с принципом свободного рынка.

Проанализировав применение либеральной теории на практике, Лист открыл следующий закон: «повсеместное и тотальное установление принципа свободной торговли, максимальное снижение пошлин и способствование предельной рыночной либерализации на практике усиливает то общество, которое давно и успешно идет по рыночному пути, но при этом ослабляет, экономически и политически подрывает общество, которое имело иную хозяйственную историю и вступает в рыночные отношения с другими, более развитыми, странами тогда, когда внутренний рынок находится еще в зачаточном состоянии». Безусловно, Лист имел в виду наблюдения за катастрофическими последствиями для слаборазвитой, полуфеодальной Германии некритического принятия либеральных норм рыночной торговли, навязываемых Англией и ее немецкими лоббистами. Лист поместил либеральную теорию в конкретный исторический и национальный контекст и пришел к важнейшему выводу: вопреки претензиям этой теории на универсальность, она на самом деле отнюдь не так уж научна и беспристрастна, как хочет казаться: рынок – это инструмент, который функционирует по принципу обогащения богатого и разорения бедного, усиления сильного и ослабления слабого. Таким образом, Лист впервые указал на необходимость сопоставления рыночной модели с конкретными историческими обстоятельствами, переведя проблематику из абстракций научной сферы в область конкретной политики. Лист предложил ставить вопрос следующим образом: мы не должны решать «рынок или не рынок», «свобода торговли или несвобода торговли». Мы должны выяснить, какими путями можно развить рыночные отношения в конкретной стране и конкретном государстве таким образом, чтобы при соприкосновении с более развитым в рыночном смысле миром не утратить политического могущества, хозяйственного и промышленного суверенитета, национальной независимости.

И Ф. Лист дал ответ на этот вопрос. Этим ответом явилась его знаменитая теория «автаркии больших пространств». Лист совершенно справедливо посчитал, что для успешного развития хозяйства государство и нация должны обладать максимально возможными территориями, объединенными общей экономической структурой. Только в таком случае можно добиться даже начальной степени экономической суверенности. Для этой цели Лист предложил объединить Австрию, Германию и Пруссию в единый «таможенный союз», в пределах которого будут интенсивно развиваться интеграционные процессы и рыночные отношения. При этом он настаивал на том, чтобы внутренние ограничения на свободу торговли в пределах союза были минимальны или вообще отменены. Но по отношению к более развитому и могущественному англосаксонскому миру, напротив, должна существовать гибкая и крайне продуманная система пошлин, не допускающая зависимости «союза» от внешних поставщиков и ориентированная на максимально возможное развитие промышленно-хозяйственных отраслей, необходимых для обеспечения полной автаркии. Вопрос экспорта был предельно либерализован и полностью соответствовал принципам «свободы торговли», импорт же, напротив, подчинялся стратегическим интересам стран «таможенного союза» (второстепенные и не обладающие стратегическим значением товары и ресурсы допускались на внутренний рынок беспрепятственно, а пошлины на все, что могло привести к зависимости от внешнего поставщика и создавало бы тяжелые условия конкуренции для отечественных отраслей, напротив, искусственно и централизованно завышались).

Учение Листа получило название «экономического национализма». Очень показательно, что смысл доктрины Кейнса сводится приблизительно к той же самой концепции: его теория «экономической инсуляции» так же ставила во главу угла не абстрактную доктрину «свободы рынка», но стратегические интересы государства и ориентацию на автаркию и суверенитет.

Кризис «научности»

Наложение двух планов анализа – геополитического и экономического – является крайне рискованной операцией. Во-первых, привычное оперирование с двумя, а не с тремя, экономическими парадигмами делает общую схему в самой экономической науке неполной, если не сказать пристрастной. И вопреки исторической и научной очевидности семейство экономических доктрин, не вписывающихся в нормы двух основных «экономических идеологий», признанных «ортодоксальными» (либеральной и марксистской), продолжает оставаться за кадром магистрального развития экономической дискуссии. Это порождает превратную перспективу в постановке базовых вопросов экономической теории, поскольку за норму и «ортодоксальную научность» принимается нечто заведомо аномальное. Для того чтобы исправить положение, утвердив экономические модели «третьего пути» как нечто самостоятельное и научно когерентное, необходимо еще проделать серьезную и масштабную работу. Лишь после этого тройственная модель экономических парадигм, с которой мы оперируем в данном тексте, будет до конца понятна и обоснованна.

Во-вторых, в отношении геополитики до сих пор распространено мнение, что эта дисциплина не является строго научной и представляет собой лишь систему пост-фактумного объяснения определенных особенностей Realpolitik, не связанных с какой-либо строгой научной теорией. Если добавить к этому всеобщее невежество в области базовых геополитических текстов, находившихся под идеологическим запретом в нашей стране и даже на Западе подвергнувшихся серьезному изучению в академических сферах лишь в середине 1980-х годов, то наша задача становится еще более сложной. Нам предстоит наложить друг на друга две модели, каждая из которых является в глазах научного сообщества более чем спорной.

С другой стороны, очевидно, что само научное сообщество, в той стадии, в которой оно пребывает сегодня, не может претендовать ни на соблюдение ортодоксии в какой бы то ни было сфере, ни на утверждение нового ее понимания. Марксистский подход, доминировавший в советской науке, был совсем недавно отвергнут, неумолимо подверглись контестации и сами критерии научности, особенно в тех областях, которые имели отношение к социальным дисциплинам, а также к макроидеологическим конструкциям. Отныне невозможно отрицать геополитику только на том основании, что она является «буржуазной». Точно так же невозможно утверждать безусловную научность коммунистической парадигмы в ущерб всем остальным экономическим теориям. Таким образом, складывается ситуация, когда «научность» становится довольно бессодержательным критерием, не обеспеченным серьезной методологической базой, а плюрализм возможных подходов исключает само представление о «научности» или «ненаучности». Этот вопрос был поставлен Джоном Хорганом на международной конференции под выразительным названием «Конец Науки?». Большинство ученых согласились с выводом, что «наука»

в классическом (позитивистском) ее понимании более не существует как нечто самостоятельное и беспрепятственно переходит в иные, смежные с ней области – искусство, политика, коммуникативная сфера и т. д.

Как бы то ни было, в такой ситуации неординарные подходы напрашиваются сами собой, а рискованность конструкции становится не только ее отрицательной, но и положительной стороной. Возможно, именно совокупность неординарных, «гетеродоксальных» методологий и станет базовым определением «новой научности» в той динамично меняющейся ситуации, в которую мы все глубже погружаемся.

К. Маркс и Восток, А. Смит и Запад

Сопоставление принципа геополитического дуализма с тремя моделями в экономике сразу дает крайне заманчивую картину. Атлантический полюс, или остов талассократической (морской) цивилизации (Запад), явно соотносится с либерализмом, с классическим капитализмом, с Адамом Смитом и наиболее ортодоксальной линией его последователей – вплоть до Чикагской школы. Сухопутная цивилизация, евразийский континентальный ансамбль, напротив, в экономической области соответствует противоположной, антилиберальной традиции, связанной с социализмом и марксизмом.

Хотя основатели геополитики формулировали свои теории задолго до Октябрьской революции, когда еще невозможно было предугадать победу коммунистических движений в Евразии, последующее историческое развитие показало удивительную проницательность геополитиков, отождествлявших Запад и талассократию с «торговым строем», с карфагенским типом цивилизации. И хотя Римский цивилизационный полюс в начале ХХ века ассоциировался более с реакционными монархическими режимами типа царской России, события показали, что антикапиталистическая ориентация Советской власти привела к еще более радикальному противостоянию Востока и Запада, атлантистов и евразийцев, чем при царизме.

Такое подтверждение геополитических прогнозов легло в основу понимания Западом геополитического значения «холодной войны» и предопределило ее географию, сопряженную не только со стратегическими и чисто политическими аспектами, но и с экономической моделью. Капитализм, либерализм, теории А. Смита в этой перспективе можно рассматривать как один из аспектов общего геополитического комплекса атлантизма.

Верно также и противоположное: Восток, и особенно его геополитический полюс Россия, «сердцевинная земля» («heartland»), ось евразийского ансамбля, становятся плацдармом социализма, марксизма, полярным относительно либерализма экономической теории. Именно поэтому нам представляется логичным рассмотреть социализм как аспект евразийства.

Геополитика сводит в единую и в целом непротиворечивую схему две «ортодоксальные» экономические идеологии, объясняя географическую предопределенность каждой из них, их органическую связь со структурой «качественного пространства». Такая поправка на географию сразу же переводит чисто экономическую проблематику выяснения преимуществ того или иного экономического устройства к конкретному историко-географическому контексту. Иными словами, успехи или неуспехи либерализма генетически связываются с Западом, с особостью его культурных и цивилизационных путей развития, при этом строго очерчивается контекст, в рамках которого правомочно судить об эффективности или неэффективности тех или иных версий магистральной теории либерализма. То же справедливо и для Востока, который исторически сопряжен с разнообразными версиями хозяйствования, отличными от классического либерал-капитализма, что изначально и предопределило его социалистический выбор. Вместе с тем эффективность или неэффективность социалистического хозяйствования также должны быть оценены исходя из цивилизационных особенностей всего евразийского контекста.

«Береговая» экономика

Чем являются в таком случае «экономические теории третьего пути»? В геополитической картине мира между атлантистским полюсом (англо-саксонским миром, США) и евразийским полюсом (Россией, Евразией) лежит «береговая зона», промежуточные пространства, стратегически и геополитически «растянутые» между континентальным притяжением Суши и внешним вызовом Моря. Этой «береговой зоной» для Евразии является широкая полоса, простирающаяся от Западной Европы через Ближний Восток к Ирану, Индии, Китаю и Индокитаю и далее, в южные пространства Тихоокеанского ареала. Пока Америка не достигла стратегической законченности (доктрина Монро), такая же ситуация существовала и на Американском континенте, где огромные пространства «берегового характера» являлись стратегическими колониями европейских держав, в том числе и России (Аляска, некоторые провинции тихоокеанского побережья и т. д.). Но после того как США полностью установили стратегический диктат в Новом Свете (т. е. к началу ХХ века), под «береговыми зонами» стали понимать именно западные и южные пределы евразийского материка.

По логике нашей схемы этим «береговым зонам» должны соответствовать различные версии «экономики третьего пути», отчасти имеющие капиталистические (рыночные), а отчасти – социалистические (плановые) элементы. Современный экономист Мишель Альбер в своей знаменитой книге «Капитализм против капитализма» отмечает двойственность в структуре того, что принято называть «капиталистическим миром». С одной стороны, он выделяет англо-саксонский капитализм, строго следующий либеральной ортодоксии, а с другой – говорит о «рейнско-ниппонском» варианте, имеющем многие элементы социального, национального и государственного подходов. Показательно, что в качестве европейской базы «второго», неанглосаксонского, т. е. неатлантистского, капитализма М. Альбер берет именно Германию – страну, занимающую в Европе крайне восточное положение и являющуюся восточным геополитическим пределом западной «береговой зоны» Евразии.

Иными словами, третья экономическая парадигма может соответствовать «береговым зонам», тем пространствам, которые занимают в геополитическом смысле промежуточное положение, находясь между Морем и Сушей, испытывая на себе противоположные импульсы. Конечно, «береговые зоны» неравнозначны (в некоторых случаях влияние атлантизма больше, в некоторых – меньше), но все же в качестве общего приближения такое отождествление вполне возможно. Нетрудно понять, насколько плодотворными могли бы стать попытки развить эту модель и далее, связав экономические модели разных государств с принадлежностью к конкретным геополитическим зонам.

Прояснение некоторых противоречий

Говоря о «третьем пути» в экономике, мы подчеркивали самостоятельность его идеологических и философских предпосылок, акцентировали, что речь идет не о компромиссном совмещении двух ортодоксальных макромоделей, но об органическом развитии особой оригинальной линии. Совмещение экономических моделей третьего пути с «береговой зоной» в геополитической схеме ставит несколько проблем. Разберем их поочередно.

Во-первых, в такой модели получается, что «экономика третьего пути», соответствующая «береговым зонам», должна относиться только к промежуточным геополитическим пространствам. В то же время в концепции Кейнса мы видим ее американскую версию и одновременно прямо или косвенно указываем на привлекательность такой конструкции для евразийской России. Это видимое противоречие требует некоторых разъяснений. В период New Deal, когда США следовали в общих чертах за идеями Кейнса, эта страна значительно отдалилась от общеатлантистской стратегической линии, замкнувшись на внутренние проблемы, которые постепенно и методично стали решаться в рамках стратегий автаркийного пространства. Еще Х. Макиндер сомневался в талассократическом призвании США, считая, что это государство может пойти не «карфагенским», но «римским» путем в геополитике. На практике это предполагало отказ от вмешательства в планетарные вопросы, рассмотрение доктрины Монро как последнего слова в американской стратегии. Кейнсианство для США было пределом возможного цивилизационного сближения с континентально-европейским, и даже евразийским, путем, и не случайно самые тесные отношения континентальной Германии и СССР с США приходятся на время президентства Рузвельта, и особенно на эпоху доминирования в Америке теории Кейнса. При Вудро Вильсоне, чей курс довел Штаты до Великой депрессии, и после отказа от концепции «экономической инсуляции» во второй половине 1930-х, США, напротив, отдалялись от евразийских моделей, сближаясь с Англией и радикально либеральными, атлантистскими геополитическими проектами.

Важно отметить здесь следующую особенность. После отказа от «New Deal» США вновь вступили на путь либерализма. До следующей Великой депрессии было рукой подать. Ситуацию спасла лишь Вторая мировая война, заставившая экономику США перестраиваться на военный лад, что снова означало усиление позиций госсектора и плана в общей структуре экономики. В 1940-х гг. все ведущие экономисты Запада (от либералов до марксистов) единодушно предсказывали новый виток тотального кризиса американской экономики сразу же после окончания войны, так как «реконверсия» логически погрузила бы страну в хаос и упадок. Но этот прогнозируемый кризис не произошел. Причина проста – отсутствие «реконверсии», которая была отложена в США на неопределенный срок в связи со скорым началом «холодной войны». Иными словами, принцип атлантистского либерализма, исповедуемый как официальная доктрина Запада, был в случае США значительно сглажен учетом реальной геополитической ситуации, в которой географический фактор и конкретика реального противостояния заставляли вносить поправки в духе экономики «третьего пути» к реальной экономической стратегии. Это не было возвратом к кейнсианству в полном объеме, но общее состояние послевоенной экономической стратегии США было довольно к этому близко. Кстати, именно этим объясняется гигантская внешняя задолженность США, которая на самом деле есть не что иное, как оформленная под кредит обязательная плата развитых европейских держав за предоставление США военной протекции по отношению к потенциальному агрессору с Востока, т. е. к СССР. Во-вторых, к экономике третьего пути имеет смысл обратиться самой Евразии, т. е. России, не как к панацее, а как к доктрине, способной учесть важнейшие факторы, остающиеся вне сферы компетенции марксизма в силу специфики его чисто экономического редукционистского метода. Очень важна философская подоплека теории хозяйства в этой «третьей парадигме», и именно ее отсутствием в жесткой марксисткой ортодоксии можно отчасти объяснить кризис этого экономического учения. Можно говорить о крайне «левых» разновидностях «экономики третьего пути» – таких, которые предлагали русские народники (Лавров, Михайлов, братья Серно-Соловьевичи и т. д., позже левые эсеры), и в данном случае экономический социализм Маркса мог бы вполне сочетаться с органицистской философией. С другой стороны, в данную модель прекрасно вписывались бы и концепции «христианского социализма», особенно связанные с воззрениями Сергия Булгакова.

Поэтому к «третьей экономической парадигме» отнюдь не следует относиться как к безоглядному повороту Востока навстречу Западу и к ревизионистскому отказу от коммунистического радикализма (хотя под определенным углом зрения это может выглядеть именно так).