1. Геополитика как анализ постоянной части исторического процесса
Геополитика как метод основана на пространственном подходе.
А пространство, взятое в самом себе, неизменно, постоянно. Поэтому
геополитический подход оперирует с такими реальностями, которые – чисто
теоретически – считаются постоянными и не зависят от исторических колебаний.
Как в астрономическом календаре существует постоянная и переменная части, первая
из которых отмечает расположение на небосклоне неподвижных звезд, а вторая –
динамику перемещения движущихся светил, так и полноценный политический анализ
международных отношений можно представить в виде двух частей – постоянной и
переменной. Постоянная часть – это и есть геополитика. Она исходит из принципа,
что государства и цивилизации в своих основах отражают специфику ландшафта, в
котором они возникли и развивались.
Великолепный термин предложил для понимания философской
сущности этого геополитического подхода русский географ евразиец Петр Савицкий
– « месторазвитие ». Оно описывает и то «место», то конкретное
пространство, – включая всю его структуру, и ландшафт, и особенности
ведения хозяйства, и символические особенности, – где зародилась
государственность или культура того или иного народа, и те области, где эта
государственность и эта культура развивались в дальнейшем, переосмысляя это же
изначальное пространство, вступая в диалог с окружающими пространствами или
меняя изначальное местонахождение. Все это представляет некоторый постоянный
фон, на котором развертывается история народов и государств, и этот фон – по
мысли геополитиков – сам по себе диктует глубинную логику того, что происходит
с народами, с их политикой, экономикой, международными отношениями, с системами
ценностей и верований.
Переменной же частью политической истории будет сама история
как таковая, где вступают в действие более подвижные и динамически меняющиеся
силы: решения исторических личностей, особенности социального развития, принятие
и ниспровержение определенных конфессий и идеологий, факты исторического
столкновения с иными народами и культурами.
В западноевропейской гуманитарной науке до определенного
момента объектом изучения и внимания оставалась исключительно переменная часть
– только история . Всю реальность европейцы вкладывали в развитие
событий во времени, а на постоянную, фоновую, «парадигмальную» сторону никакого
внимания не обращали. И лишь с развитием социологии и политической географии во
второй половине XIX века (Ратцель, Челлен, Теннис и т. д.) исследователи
стали постепенно все больше и больше уделять внимания тому, где именно
развертывается то или иное историческое событие и как географический контекст
на него влияет. Отсюда родились теории государства «как формы жизни» (Ф.
Ратцель) и государства «как пространственного организма» (Р. Челлен). Так
«постоянная» часть в форме учета географического контекста стала постепенно
входить в систему политического анализа и постепенно, уже в ХХ веке, –
хотя и не без труда и не без сопротивления политологов и историков
традиционного склада – прочно вошла в структуру любого полноценного
политологического, стратегического и исторического анализа.
2. Суша и Море, Лес и Степь
Общепринятой классификацией, положенной в основу геополитического
подхода, стала предложенная англичанином Макиндером концепция выделения в
качестве двух основополагающих и первичных форм пространства «Суши и Моря».
Позже философски и культурологически диалектику этой пары обосновал в своих
трудах немецкий юрист Карл Шмитт. Это стало общепринятым местом в геополитике –
поскольку границы между Сушей и Морем практически не изменяются в ходе
тысячелетий и анализ истории народов и государств в их отношении к морям (шире:
к водным ресурсам, включая озера и реки, что дало потамическую теорию
происхождения цивилизаций, согласно которой государства и культуры создаются
только там, где водные артерии располагаются в определенном – перекрестном –
порядке) может быть продлен в далекое прошлое.
Другой версией геополитического подхода являются теории о
дуализме кочевых и оседлых народов, которые принципиально по-разному относятся
к пространству и поэтому закладывают в свои культурные, религиозные и
политические модели противоположные ценностные установки, что предопределяет их
политическую историю. Эту линию применительно к русской истории впервые
отметили русские славянофилы, сформулировав концепцию Леса и Степи, описав их
диалектические противоречия и обоюдную роль в создании российской
государственности. Систематический анализ такого подхода дал в своем
фундаментальном труде «Начертание русской истории» русский историк В.
Вернадский.
В европейской традиции можно отметить часто встречающееся
противопоставление Леса и Пустыни, избранное в качестве основы различия
индоевропейской культуры (Лес) и семитской культуры (Пустыня), диалектическим
синтезом которых стала (по мнению некоторых европейских геополитиков)
западно-христианская цивилизация.
Теоретически могут существовать и более узкие региональные
модели – геополитика гор, геополитика льдов и т. д.
В принципе геополитический метод позволяет широкую свободу в
толковании основных начал, повлиявших на тот или иной тип государственности или
культуры. Важнее всего здесь фактор учета фундаментального влияния
качественного пространства, обнаруживаемого в самих первоосновах цивилизации.
3. Три основных исторических цикла
В ХХ веке произошло не только обогащение политического
анализа геополитическим измерением, но и совершилась новая систематизация
исторических процессов. Если ранее историки были склонны индивидуализировать
исторический процесс, связывать его преимущественно с деяниями конкретных
исторических личностей (Карлейль) или отдельных социальных групп (в частности,
элит – у Парето, классов – у Маркса и т. д.), то постепенно в концу ХХ
века устоялась типология, выделяющая в каждом обществе три теоретических этапа,
которые так же глубинно, как пространственный фактор, но на сей раз из глубины
самого времени, предопределяют основные пропорции исторического развития. Если
такие пары, как Суша и Море, Лес и Степь и т. д., пытались нащупать
изначальные «парадигмы пространства», то в анализе временных закономерностей
истории велся поиск «парадигм времени».
Этими «парадигмами времени» применительно к общественным
системам стали три модели общества – «традиционное» (или иначе «премодерн»),
«современное» («модерн») и «общество постмодерна». В экономических терминах им
соответствуют «предындустриальное общество» («аграрное»), «индустриальное
общество» («промышленное») и «постиндустриальное общество» («информационное»).
Полностью все три типа общественного уклада прослеживаются в
истории Европы и Северной Америки, в остальных же культурах мы имеем дело либо
с первыми двумя типами общества, либо только с первым (в «развивающихся
странах» Третьего мира или у отдельных архаических народов, обособленно ведущих
хозяйство в составе более развитых государств). Но так как с конца ХХ века
набирает силу феномен глобализации, то элементы западного общества постмодерна
неуклонно распространяются и на все остальные страны и народы, порождая повсюду
«трехслойное общество», где наличествуют – пусть фрагментарно и частично – все
три парадигмы. И в самой отсталой стране есть центры компьютерных технологий и
терминалы мировых финансовых систем – т. е. элементы «постмодерна» и
«постиндустриальной экономики». Но верно и обратное – рост мировой миграции порождает
анклавы традиционных – даже архаических – обществ в самых развитых странах, где
– как в современной Франции – можно встретить среди постиндустриального пейзажа
кварталы, компактно заселенные либо исламскими фундаменталистами, с минаретами,
откуда регулярно призывают к молитве муэдзины, либо африканскими язычниками,
чьи ритуальные барабаны не смолкают ни днем, ни ночью, заставляя
«постсовременных» и высококультурных французов ежиться и вздрагивать.
4. Планетарная дуэль между атлантистскими США и Россией-Евразией
Дуализм Суши и Моря в XXI веке довольно ясно конкретизирован
в двух важнейших планетарных пространствах – Северной Америке (что при
добавлении Западной Европы дает нам атлантическое сообщество) и
Северо-Восточной Евразии. Если Северная Евразия, на большей части территории
которой была расположена Российская империя (позже СССР, а сегодня Российская
Федерация – хотя и в сокращенном виде), уже у первых геополитиков признавалась
бесспорным ядром цивилизации Суши и приравнивалась к мировому сухопутному
полюсу (центру силы), контроль над которым, по словам Макиндера, обеспечил бы
мировое могущество, то полюс Моря в течение ХХ века сместился от Англии –
«владычицы морей» – к США, которые переняли эстафету мирового господства над
океанами. Впрочем, первые американские геополитики – такие как адмирал Мэхэн –
уже предчувствовали такой поворот событий еще в XIX веке, когда тот же Мэхэн
написал выдающийся труд по военной стратегии – «Морское могущество» («Sea
Power»), в котором связывал грядущее планетарное возвышение США с развитием
военно-морского флота и океанической стратегии.
Таким образом, с середины ХХ века геополитический дуализм,
прослеживаемый геополитиками вплоть до древнейших конфликтов Афин и Спарты,
Рима и Карфагена и т. д., окончательно кристаллизовался в противостоянии
западного мира (США + страны Западной Европы) и СССР с его сателлитами в Европе
и Азии. «Холодная война» и границы между участвующими в ней силами стала
идеальной иллюстрацией к теории «великой войны континентов», где цивилизация
Моря стремится захватить пространство Евразии «кольцом анаконды», предотвратить
выход соперника к «теплым морям» и через контроль над береговыми зонами
(увеличивая их к центру континента) удушить его во внутренней стагнации. И
противостояние двух блоков в Восточной Европе, и Куба, и, шире, освободительные
движения Латинской Америки, и Вьетнамская война, и разделение двух Корей, и,
наконец, противостояние советских войск в Афганистане радикальным исламистам,
поддерживаемым США, – все это эпизоды позиционной геополитической войны,
где идеология играла второстепенную роль, прикрывая собой те же глубинные
механизмы, которые действовали и в период «Большой Игры» между Великобританией
и Российской империей вплоть до 20-х годов ХХ столетия. У Великобритании в XIX
и XX веках не было никаких принципиальных идеологических противоречий с
Российской империей, но геополитическое содержание их дуэли в Европе, на Черном
море (Крымская война), на Кавказе, в Центральной Азии и на Дальнем Востоке было
почти идентичным тому, что мы видели в эпоху «холодной войны». Впоследствии
место Англии заняли США, и противостоянию была придана идеологическая нагрузка
в виде соревнования двух систем. Однако геополитики также склонны толковать это
идеологическое различие как выражение некоторых пространственных тенденций. В
советском обществе легко заметить все признаки «сухопутной» Спарты, а в
капиталистическом лагере ясно читаются демократические черты «морских»,
«портовых» Афин.
В любом случае перевес геополитики над идеологией наглядно
обнаружился в 90-х годах ХХ века, когда СССР распался, Российская Федерация
отказалась от коммунистической идеологии, и провозгласила себя «демократией», и
с распростертыми объятиями двинулась на Запад, ожидая слияния в едином
«глобальном общежитии» (теории «общеевропейского дома» эпохи Горбачева и
откровенно лизоблюдское западничество Ельцина и его реформаторского окружения).
Слияния, однако, не произошло , и, напротив, атлантистский блок НАТО не
только не распустился после прекращения существования Варшавского договора, но,
двигаясь на Восток, стал последовательно занимать те позиции, которые оставляла
Москва. Поступая так, Запад руководствовался одним – геополитикой. Об идеологии
здесь и речи быть не могло. На первых порах это оправдывалось «опасениями коммунистического
реванша», а когда эта формула стала выглядеть смехотворной, то НАТО продолжал
расширяться просто так – безо всяких объяснений.
Так сложилась сегодняшняя ситуация. Геополитическое
наступление цивилизации Моря на цивилизацию Суши продолжается. По периферии
России один за другим возникают новые военные объекты НАТО, направленные на
стратегическое сдерживание и окружение России. И этот процесс только набирает
обороты.
Геополитика, геополитическая методология не только
убедительно объясняют эти процессы, но способны достоверно предсказать логику
дальнейшего развития событий – будущее развертывание «великой войны
континентов» в эпоху глобализации.
5. В чем была фатальная концептуальная ошибка Горбачева и Ельцина?
Преобладание исключительно исторического подхода и слепая и
некритическая вера в однонаправленный прогресс без учета устойчивости
«исторических парадигм» – и особенно устойчивости парадигмы «традиционного
общества» – долгое время принуждали политологов анализировать конкуренцию
государств между собой исключительно в терминах «модернизации». Считалось, что
те общества, которые быстрее перейдут от аграрного к индустриальному уровню
развития, и далее к постиндустриальному, получат тотальное превосходство над
теми, кто отстанет. Следовательно, единственным полем конкуренции остается
«модернизация: „кто более „модернизирован“, тот и выигрывает. Приняв эту верную
(но не универсальную) теорию, Советский Союз стремился любой ценой «догнать и
перегнать“ Запад, а когда выяснилось, что это не получается, Москва пришла в
отчаяние, опустила руки и пошла к Западу на поклон с просьбой помочь в
модернизации страны. Сегодня уже не только в теории, но и на практике очевидно,
что из этого ничего не вышло . А если бы советское руководство уделило
больше внимания геополитическому методу еще в 1980-х годах, когда кое-что можно
было еще поправить, то крах таких попыток было бы легко предсказать и,
возможно, избежать некоторых позорных страниц нашей новейшей истории.
То, что привело СССР и социалистическую систему к развалу,
имело свое концептуальное обоснование. Не уделяя никакого внимания
геополитической предопределенности обществ и не подозревая о сухопутной природе
СССР и не снимаемых ни при каких обстоятельствах противоречиях с цивилизацией
Моря (в нашем случае с США), советское руководство, а позже в еще большей
степени либералы-реформаторы из окружения Ельцина, анализировали ситуацию
только в терминах «идеологического противостояния» и «модернизации». Им
казалось, стоит убрать «идеологию», и основные преграды для «модернизации»
будут сняты. Но оставалась еще неизвестная им геополитика, которая существенно
меняла всю картину. «Идеология» для самого Запада была лишь проявлением
геополитического дуализма, и Макиндер ясно описал это в своей книге
«Демократические идеалы и реальность», где он подчеркивал, что
капиталистическая идеология воплощается в конкретных геополитических условиях,
которые во многом и предопределяют идеологические процессы. Поэтому элита
Запада действовала не вслепую, как Горбачев и Ельцин, и даже после отмены в
одностороннем порядке «идеологического» противостояния (что они не могли не
приветствовать, так как победила их идеология, а враждебная –
самоуничтожилась), Запад не спешил с «модернизацией» России, предпочитая
продолжать геополитическое наступление на уже поверженного противника, чтобы
его добить. Вместо «модернизации» имели место активное наступление НАТО
на Восток и отдельные попытки дестабилизировать ситуацию в самой России (отсюда
поддержка Западом чеченских сепаратистов). Кроме того, советским (а позднее
российским) руководством был совершенно не учтен тот момент, что переход от
индустриального общества к постиндустриальному – это отнюдь не чисто
количественное продолжение развития, но совершенно новый этап со своей
качественной спецификой. И во многом общество постмодерна представляет собой
нечто обратное обществу модерна. Переход к постиндустриальной фазе не есть
просто следующая, более развитая индустриальная фаза. Это выход за границы
привычного представления об обществе, экономике, государственности, человеке, с
которым привыкли иметь дело люди эпохи модерна. Поэтому постиндустриализация в
определенных аспектах идет в ином направлении, нежели индустриализация, –
в частности, промышленное производство не развивается, а сокращается или
переносится в страны Третьего мира, подальше от стран «богатого Севера». С
другой стороны, постмодерн своей целью видит полное и радикальное дробление
любых обществ на атомарные единицы – вплоть до упразднения государств, наций,
национальных администраций, границ и превращения планеты в единое «гражданское
общество», управляемое «мировым правительством». А это значит, что, став на
путь «постмодернизации», Россия подвергается опасности скорейшей утраты
собственной идентичности, растворения государственности и смешения населения с
открытым во все стороны миром, что в итоге приведет к «глобальному
кочевничеству» (Ж. Аттали). Иными словами, если проводить постмодернизацию без
учета геополитики, то даже ее успех неминуемо приведет к исчезновению России
как исторического явления.
6. Сводная схема основных парадигм глобальной политологии XXI века
Если мы сведем и исторические парадигмы, и геополитические
принципы в одну схему, то получим картину, которая может рассматриваться как базовая
пространственно-временная политологическая карта XXI века . С ее помощью
можно прогнозировать основные фундаментальные тенденции и тренды, отслеживать
динамику развития и изменения баланса основных событий, расшифровывать их
значение.
На схеме изображена сводная картина исторических парадигм и
геополитических полюсов, своеобразная пространственно-временная матрица,
описывающая баланс сил в начале XXI века. Мы видим, что, в отличие от
упрощенных картин идеологического противостояния или сведения всего к процессу
«модернизации», геополитический дуализм Суши и Моря существенно усложняет
картину, показывая, что линии напряжения могут проходить одновременно по всем
трем историческим парадигмам, и в некоторых случаях конфликты могут
развертываться в перекрестных направлениях.
Атлантистский полюс в лице США сегодня активно утверждается
во всех трех парадигмах. «Традиционному обществу» соответствует
основополагающая для американской государственности и американского общества
протестантская религия, и распространение протестантских сект со
штаб-квартирами в США вполне может рассматриваться как один из инструментов
геополитической экспансии. Американоцентричный протестантизм в некоторых
случаях является особенно действенным средством укрепления американского
влияния, если речь идет о традиционных обществах. В 1990-х годах волна
протестантских проповедников и миссионеров захлестнула Россию и страны
постсоветского пространства, а в последние годы масштабное наступление
протестанты ведут на страны Дальнего Востока. Так, в Южной Корее протестантизм
уже является конфессией большинства, и сейчас идет процесс повального
распространения протестантизма в Китае. Поскольку именно протестантская этика и
система ценностей лежит в основе современных западных капиталистических
обществ, то расширение зоны влияния протестантской конфессии вполне может
рассматриваться как подготовительная операция по наступлению атлантизма как
геополитического явления, хотя в этом случае речь идет о смене одних религий
другой, а не о прямой «модернизации» и программе Просвещения, которая делает
ставку приоритетно на атеизм и индивидуализм.
На схеме видно, что традиционные конфессии автохтонных
народов сопротивляются протестантскому влиянию, но одновременно можно увидеть,
что косвенно распространению протестантизма оказывают поддержку и американское
государство, и глобалистские фонды, НПО и правозащитные организации. Чаще всего
традиционные религии в той или иной степени противодействуют прямым атакам
протестантских миссионеров, но симметрично влиять на американскую государственность
или глобалистские сети они бессильны (если не считать атаку 11 сентября 2001
года на Нью-Йоркские небоскребы Всемирного торгового центра, приписываемую
«Аль-Каиде»).
На уровне типичных образований модерна мы видим на схеме
противостояние интересов США как государства и других национальных государств,
чей суверенитет и региональное влияние ограничивают естественным образом зону
влияния США. Поэтому атлантизм ведет к постепенной десуверенизации национальных
государств. Этот процесс десуверенизации ведется по двум направлениям,
отмеченным на схеме стрелками. С одной стороны, США стараются установить прямой
контроль над проблемными зонами (Ирак, Афганистан, до определенной степени
Сербия) – это противостояние по линии государство (США) – государство (все остальные
страны). Здесь речь идет о напряжении в рамках парадигмы модерна. Но в других
случаях десуверенизация может проходить под эгидой глобализации, и тогда те же
США выступают уже не в роли национального государства, а как наднациональный
локомотив глобализации, продвигающий условия «постмодерна» в мировом масштабе,
не считаясь с национальными и административными границами.
Как мы видим на схеме, глобализация сталкивается с двумя
типами сопротивления – по линии модерна этому противятся (отчасти по инерции)
суверенные государства, а на глобальном уровне однополярному миру противостоит
многополярный мир, или проект «созвездия новых империй», «больших пространств»,
что представляет собой ответ в плоскости постмодерна. И наконец, последняя
линия напряжения проходит между проектом многополярного мира (евразийским
постмодерном) и национальными интересами США как государства.
Нельзя назвать отмеченные двойными стрелками тенденции
полностью равнозначными, сила действия и противодействия в геополитике – в
отличие от физики – не является тождественной. И в наших условиях все
атлантистские (морские) векторы являются более весомыми и активными, более
сильными, нежели ответные евразийские (сухопутные). Но так обстоит дело на
стартовой позиции XXI века, когда еще дают о себе знать последствия того
беспрецедентного поражения и провала, которое потерпела цивилизация Суши в 90-е
годы ХХ столетия.
В будущем вполне можно прогнозировать изменение этого
баланса, но силовые линии и основные параметры глобальной политической картины
принципиально будут оставаться приблизительно теми же.
Эта схема может быть с успехом применена к анализу как
конкретных региональных конфликтов, так и масштабных международных процессов.
7. Атлантистский проект против евразийского проекта
Понимание истоков нынешней геополитической расстановки сил
необходимо для того, чтобы действовать в этой ситуации адекватно. Американский
политолог Самуил Хантингтон откровенно охарактеризовал общий баланс сил в
мировой политике формулой «the West against the Rest» – «Запад против всех
остальных». В нашей схеме это будет означать не что иное, как атлантизм против
евразийства, или Море против Суши. Но эта формула в нашем мире рассматривается
только с одной стороны – со стороны Моря. Создается впечатление, что глобальный
Запад, «the West», создает планетарный порядок по своим шаблонам, а «все
остальные», the Rest, просто путаются у него под ногами, мешая осуществлять
задуманное. Евразийство как метод предлагает посмотреть на ситуацию глазами
этих «всех остальных», глазами the Rest. И тогда вместо инерции сопротивления
«новому» со стороны «старого» мы видим сознательное и напряженное
противостояние двух разных проектов, двух разных порядков – сухопутного и
морского, каждый из которых обладает своей структурой, своими ценностями,
своими идеалами и методологиями. И каждый идет к своей цели, в которой
учитываются все аспекты, составляющие основу исторической цивилизации – и
традиционное общество, и государственность эпохи модерна, и постмодернистский
проект будущего.
Оказывается, ситуация далеко не выглядит как противостояние
«атлантистского порядка мировому хаосу». Нет, атлантистскому порядку противостоит
альтернативный евразийский порядок, а отнюдь не хаос. В конфликте сошлись не
прошлое и будущее, но разные версии будущего, произрастающие из разного
прошлого.
На этой напряженной линии борьбы находится и наше поколение
и будут жить те поколения, которые придут ему на смену. И еще долго –
необозримо долго – война между единой планетарной Империей (атлантистский
проект) и созвездием многих империй (евразийский проект) будет определять
сущность мировых политических процессов.
|