Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама


А.С. Щавелёв.   Славянские легенды о первых князьях

Заключение

Мир легенды необъятен, глубок и беспределен, его населяют
всевозможные звери и птицы; его моря безбрежны и звёзды неис-
числимы; его красота зачаровывает, но опасность подстерега-
ет на каждом шагу; и он наполнен радостью и печалью, кото-
рые острее меча. Счастливцем может считать себя тот, кому
дано войти туда, но язык путешественника не в силах описать
всё богатство и необъяснимость этой страны. И пока он там,
ему опасно задавать слишком много вопросов, чтобы ворота не
закрылись, и ключи от них не были потеряны

Д.Р.Р. Толкин




Сравнение текстов славянских раннеисторических описаний, в которых повествуется о становлении власти и появлении первых правителей, позволяет сделать вывод о том, что эти повествования построены летописцами на основе устной (мифоэпической) традиции. В летописях и хрониках можно выявить серию признаков, которые являются надежными критериями «устного происхождения» отдельных разделов данных текстов. Этот набор примерно одинаков для всех рассмотренных историографических памятников.

«Пласт» устных источников с разной степенью интенсивности выражен в текстах Нестора, Козьмы Пражского и Галла Анонима и практически «стёрт» в историографии южных славян. Но, несмотря на явную литературную обработку и отбор только некоторых, определенных сюжетов и мотивов, все славянские традиции демонстрируют сходные черты в передаче славянского предания, как по содержанию, так и по форме его адаптации в раннеисторическом тексте.

Сходство зафиксированных мотивов и аналогичность признаков устных источников позволяет отвергнуть версию о книжном конструировании этих легенд и сказаний самими авторами. Летописи и хроники Руси, Польши, Чехии, Болгарии, Сербии и Хорватии принадлежат различным книжным культурам, написаны на разных языках, построены согласно различным литературным и жанровым традициям. Поскольку устные традиции восточнославянских, южнославянских и западнославянских племен восходит к общему праславянскому языковому и культурному единству1 и являются вариациями одной «протолитературы»2, можно уверенно предполагать, что искусственные книжные конструкты первых хронистов должны серьезно различаться по структуре и содержанию, в то время как в переложениях оригинальной устной традиции должны наблюдаться черты сходства.

Кроме того, в первых историографических сочинениях очевидны следы переработки и переосмысления языческого предания в соответствии с христианским мировоззрением и государственной идеологией раннефеодального периода. Книжникам приходилось ретушировать мифологический смысл древних обрядов, дополнительно мотивировать поступки героев, комментировать социальные принципы слабо стратифицированного общества; в их повествованиях фигурирует ряд персонажей (увечных, бедных, низко- и незаконнорожденных, занимающихся непрестижным в дружинном государстве делом), чье возвышение и получение высокого статуса князя требует специальных обоснований (Божья воля, исключительные качества, «ошибки» информаторов). «Подделка» такого пласта адаптированных к «новым» государственным и социальным реалиям мотивов легенд для раннесредневековой книжности практически невероятна.

Признание мифоэпического, фольклорного происхождения славянских преданий и структурно-морфологическое сходство их сюжетов позволяет констатировать, что перед нами единый комплекс источников3, который может быть использован для реконструкции славянских представлений о власти, в том числе связанных с потестарным (догосударственным) периодом истории.

До сих пор политические, социальные и правовые явления эпохи миграции славян и колонизации их «новых родин» изучалась либо на основе данных археологии4, либо с помощью лингвистики5, а среди письменных источников ведущее положение естественно занимали сообщения византийских и западноевропейских авторов6. Собственно славянские, более поздние по времени создания раннеисторические сочинения привлекались в основном в связи с упомянутыми в них этнонимами7 и описаниями обычаев славянских племён8. На синтезе этих данных, по преимуществу, строились обобщающие исторические реконструкции социально-политического строя древних славян и шел поиск предпосылок перехода от потестарности к государственности9.

Сравнительно-исторический анализ легенд о первых правителях позволяет создать самостоятельную по отношению к перечисленным источникам и методикам их изучения картину ранней славянской власти.

Сюжеты и мотивы славянских преданий о происхождении власти тесно связаны с общеславянским комплексом архаичных (догосударственных) представлений о власти, характерных для начальных этапов развития аграрных обществ10. Образы первых князей и символика власти, описанные в этих легендах, также связаны с культами плодородия. Другими важнейшими характеристиками, объединяющими все традиции, являются коллективная власть и родовой (кровнородственный) социум.

Во всех традициях изображения древнего периода истории славян (от завершения миграции до складывания первых государств в X в.) показаны типологически близкие модели власти и сходные представления о функциях правителя. Эта власть изначальна, развивается постепенно, в несколько этапов; она эндогенна, первые вожди происходят только из «родных», туземных социумов. В легендах описаны обряды и атрибуты этой власти, аналогии которым можно найти в этнологических материалах. Главными темами в легендах являются: соревновательный пир (потлач), свадьба двух представителей правящих семей, объединение родов (синойкизм), священная, ритуальная пахота, обряд инициации детей (постриги). В преданиях «читаются» универсальные мифологемы11: изгнание «злого» правителя (Попеля), брак царя-пахаря и девы плодородия (Пржемысла и Либуше), чудесное умножение пищи (в польской легенде о Пясте и рассказе ПВЛ о «белгородском киселе»), брак культурных героев — брата и сестры («кузнеца» Кия и «девы реки» Лыбеди), древние охотничьи мотивы (тотемные зооморфные имена, длинные волосы и косы).

Кроме типологических совпадений, в разных традициях выявлены отдельные сюжеты, восходящие к общему источнику. В польской и чешской традиции отразились рассказы о практически идентичной цепочке прародителей племени: «Чех — Крок — его дочь» и «Лех — Крак — его дочь». Можно предполагать, что в основе этих сообщений лежит общезападнославянское (или общеславянское?) предание о предке-эпониме (или двух эпонимах: упоминание пары «Чех и Лех» сохранилось в древнерусской пословице12), его преемнике, родоначальнике племени Краке / Кроке («вороне»?) и мудрой дочери последнего, унаследовавшей власть. Идентичны по своему семантическому значению (и, видимо, восходят к одному прообразу) имена первого легендарного новгородского посадника Гостомысла13 и легендарного чешского князя Гостивита; оба имени обозначают человека, «заботящегося о гостях», «хозяина гостей». Аналогию и смысловую оппозицию этой паре представляют имена двух польских князей Семовита и Семомысла (т.е. людей, «заботящихся о своей семье», «хозяев семьи»). Идентичны по семантике имен и функциям пары женских персонажей «Туга и Вуга» и «Карна и Жля», олицетворяющие практику погребальных обрядовых плачей над погибшими. Однако исследование и реконструкция возможного источника этих преданий — тема специального исследования.

Образы первых князей связаны с мирными профессиями — они занимаются землепашеством, более архаичная легенда о Кие и его братьях называет главного героя охотником. С лесом и охотой, возможно, связана семантика имен первых польских и южнославянских князей. Некоторые первоправители носят тотемные имена птиц (Крок, Крак, Будимир). Первые правители отличаются мудростью, способностью предвидеть будущее, гостеприимством, щедростью.

Все описанные в трех преданиях обряды, связанные с получением власти, характер генезиса власти, атрибуты и функции правителя входят в одну систему представлений, которую можно считать общей, архетипической для славян. Ключевой для всех преданий является пара (муж и жена) правителей, чьи способности и качества гарантируют достаток и благополучие родового коллектива, а важнейшей фигурой — «князь-пахарь».

Основным отличием образа правителя в рассматриваемых легендах от образа князя государственной эпохи является полное отсутствие военных функций и аристократического происхождения14. Древние князья не имеют дружин, не участвуют в войнах и военно-торговых походах, не отличаются знатностью (этот концепт в легендах вообще отсутствует). Они занимаются исключительно мирными профессиями, их деяния связаны с культурными (ремесла, знахарство), организаторскими (основание городов, учреждение культов, проведение обрядов) и редистрибутивными задачами (пиры)15. Отдельные элементы таких представлений сохраняются и в государственный период. Кроме того, в славянское культуре можно найти и другие параллели этим аспектам образов древних правителей. В «историческое время» наблюдалось разделение функций знаковой фигуры князя и «военного лидера» — воеводы, часто перераставшее в их конфликты16. Сам термин «князь» в некоторых славянских языках обозначал священника (ср. польск. ксендз)17 Отмечу, что в русских былинах князья сами никогда не воюют и не совершают героических поступков, эта функция и сопутствующие ей качества присущи богатырям18.

В легендах отразились архаичные и идеализированные представления славян о власти, но редкое совпадение всех источников в таких важных вопросах, как военная деятельность предводителя и его знатность, заставляет с осторожностью оценивать попытки завысить уровень развития потестарных структур славянских племен19. Усложнение социально-политической организации славян в ходе колонизации Центральной и Восточной Европы было скорее исключением20, чем правилом и наблюдалось на окраинах, «пограничьях» славянского мира21 (новгородские словене22, северяне23, позже древляне и вятичи, балтийские славяне24).

Таким образом, на основе произведенного анализа можно с уверенностью говорить о том, что в славянских преданиях о первых князьях присутствует значительная доля достоверной исторической информации о древнейшем периоде сложения основ культуры, хозяйственного быта и властных институтов славян.

Реконструкция общего архетипического образа правителя в преданиях разных славянских народов и, в не меньшей степени, выявление у них общности принципов организации власти лишний раз подтверждают прозорливую мысль А.А. Шахматова, писавшего: «... значение объединительных, центростремительных движений в жизни русского народа и его языка весьма велико. Историку языка необходимо считаться с ними также, как историку культуры и государства. Было бы сильной ошибкой преувеличивать результаты центробежных движений русских племен, ибо с самых первых моментов исторической жизни русского народа мы видим им противовес в стремлениях объединиться: стремления эти находили себе выражение в создании общего государства, подчинении общим культурным центрам»25. Добавлю, что эта тенденция к интеграции во многом определялась памятью об общих культурно-исторических истоках.



1 Бирнбаум, 1987.
2 Топоров, 1997. С. 41-94; Топоров, 1998.
3 Ср.: Иванчик, Кулланда, 1991. С. 192-216.
4 Седов, 1988. С. 169-180; Седов, 1995; Седов, 1999/1; Седов, 1999/2; Тимощук, 1995; Глебов, 1995. С. 3-28.
5 Трубачёв, 1959; Трубачёв, 1988. С. 307-339; Иванов, Топоров, 1978. С. 237-239; Бернштейн, 1984. С. 11-17.
6 Гиндин, 1985. С. 91-98; Иванов СЛ., 1984. С. 14-15; Иванов СЛ., 1985. С. 14-16; Ронин, 1987. С. 83-96.
7 Хабургаев, 1979; Лебедев, 1985. С. 189-198; Буданова, Горский, Ермолова, 1999. С. 160-177; Горский, 2004. С. 20-35. Ср.: Буданова, 2000.
8 Пашуто, 1974. С. 103-112; Милютенко, 1998. С. 38-41.
9 Ловмяньский, 1977. С. 182-193; Ловмяньский, 1972. С. 4-16; Тржештик, 1987. С. 124-133; Жемличка, Марсина, 1991. С. 167-189; Котляр, 1995. С. 33-49; Свердлов, 1997. С. 16-129.
10 О сходстве политической организации и культурных моделей земледельческих социумов см.: Вебер, 2001. С. 95-146; Козинцев, 1980. С. 6-33; Кабо, 1980. С. 59-85.
11 Практически весь этот перечень мифологем и, прежде всего, концептов, связанных с земледельческими культами, характерен для ареала Черняховской археологической культуры и «культур-спутников» (конец II — середина V в.). В её этнический состав входили германские (готские), иранские (сарматские) и праславянские племена (Славяне юго-восточной Европы, 1990. С. 441-453). Эти совпадения, по-видимому, отражают не только типологическое сходство, но и генетическую связь Черняховской культуры и более поздних славянских этносов, по крайней мере, на уровне заимствований элементов обрядов. Аналогичная картина «перетасовывания» общих элементов и вариаций вырисовывается при сравнении модели погребального обряда трупосожжения у ранних славян и предшествующих культур (Зиньковская, 1999). Типологически и генетически близкой была экономическая модель и агрикультура «Черняховской империи» и славянских племен (Никитина, 2006. С. 41-49; Stratum plus, 1999).
12 Именно два предка-эпонима родственных племен радимичей и вятичей, Радим и Вятко, упоминаются в ПВЛ (Повесть временных лет, 1996. С. 10).
13 ПСРЛ. Т. III. С. 164, 471.
14 В качестве знаков власти таких лидеров протославянских социумов могут быть интерпретированы браслеты из цветных металлов с расширяющимися концами, зафиксированные в киевской, пеньковской и колочинской археологических культурах (Обломский, 2002. С. 92-93; Приходнюк, 1998).
15 В этом аспекте славянская власть, описанная в легендах, ближе архаичной, периферийной кельтской модели королевской власти, а не ориентированной на военную экспансию германской (Безрогое, 1992. С. 58-64). Германскую же модель варварского королевства можно условно назвать «военно-юридической» (Корсунский, Понтер, 1984. С. 198-211). Все чаще звучит мнение о преувеличении типологических параллелей между германцами и славянами и о необходимости сопоставления ранних славянских материалов с кельтскими; кроме того, подтверждается гипотеза о широких контактах кельтов с протос-лавянской общностью (Седов, 2002. С. 79-95; Бернштейн, 1961. С. 94). В частности, структуры этнонимии славян и кельтов типологически близки и отличаются от германской модели (Трубачёв, 1974. С. 58). Наблюдаются параллели и генетические связи между кельтской и славянской теонимией (Калыгин, 2006. С. 106-107, 181-182). Согласно Ж. Дюмезилю, индоевропейский и индоиранский «фонды» представлений о власти содержат следующие социальные модели: «военные действия», «сакрально-магические действия», «трудовые действия» (пахота и скотоводство), «договорные ритуалы», «распределение благ», «семейно-брачные обряды» (Дюмезиль, 1986). Изначальная славянская модель может быть описана как «земледелие + семейно-брачные ритуалы + сакрально-магические обряды + распределение благ».
16 Свердлов, 1997. С. 32.
17 Львов, 1975. С. 203-204; Фасмер, 1996. Т. И. С. 266; Словарь русского языка, 1980. С. 207-208; Словарь древнерусского языка, 1991. С. 362-365. Терминами «князь» и «княгиня» обозначали молодоженов в свадебной обрядности (Рабинович, 1978. С. 44).
18 Колесов, 1996. С. 37-60.
19 Третьяков, 1953. С. 360-205; Шинаков, 2002/1. С. 106-142; Шинаков, 2000/2. С. 138-150; Лозный, 1995. С. 105-116; Милое, 2000. С. 97-99.
20 При этом потестарные и даже раннегосударственные структуры периодически уничтожались, раннеполитические связи были гораздо менее устойчивыми, чем культурные и этнические признаки. Так, практически все социумы Восточной Европы VII в., включая раннеславянские, были уничтожены и рассеяны, а из симбиоза их «осколков» и новых мигрантов сформировались новые славянские племена (Гавритухин, Обломский, 1996. С. 144-148).
21 О «мирах» Восточной и Центральной Европы, на основе которых формировался раннесредневековый культурно-политический ландшафт, см.: Щукин, 1994. С. 15-35, 278-289.
22 Петров, 1996.
23 Григорьев, 2000.
24 Херманн, 1986. С. 338-359.
25 Шахматов, 2002/1. С. IV.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Е.В. Балановская, О.П. Балановский.
Русский генофонд на Русской равнине

Алексей Гудзь-Марков.
Домонгольская Русь в летописных сводах V-XIII вв

Валентин Седов.
Славяне. Историко-археологическое исследование

под ред. В.В. Фомина.
Варяго-Русский вопрос в историографии

Иван Ляпушкин.
Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства
e-mail: historylib@yandex.ru