О диалектном членении древнерусского языка

Большинство лингвистов XIX и первой половины XX в., анализируя современные диалекты восточнославянских языков и пытаясь реконструировать их историю, исходили из предположения о непосредственной зависимости их от диалектов летописных племенных образований восточного славянства.
Среди историко-диалектологических исследований второй половины XIX в. наибольшее значению имеют труды А. И. Соболевского. Основываясь на собственных изысканиях диалектных особенностей древнерусских памятников XI—XIV вв., этот филолог выявлял некоторые фонетические, грамматические и лексические элементы говоров разных регионов Древней Руси и на этой базе выделял новгородский, псковский, смоленско-полоцкий, киевский и галицко-волынский диалекты. А. И. Соболевский одновременно полагал, что диалектное членение древнерусского языка соответствовало предшествующей племенной дифференциации восточного славянства⁴¹.

Такой же позиции придерживался и А. А. Шахматов, гипотетически определяя диалектную принадлежность каждого из восточнославянских племен⁴². В первой трети XX в. мысль о зависимости современного диалектного членения восточнославянских языков и племенных диалектов восточного славянства проводили в своих работах многие языковеды, в том числе такие крупные филологи, как Д. Н. Ушаков, Н. Н. Дурново и Е. Ф. Карский⁴³. Аналогичных положений придерживались и некоторые исследователи середины XX в.⁴⁴ Ф. П. Филин, реконструируя племенные диалекты восточных славян по данным современной и древнерусской диалектологии, столкнулся с вопросом о племенной принадлежности славянского населения Волго-Клязьминского междуречья и предложил оригинальное решение. «Встает вопрос, каким из древних племен, — писал он в этой связи, — была заселена Владимиро-Суздальская область: кривичами или словенами? Летопись указаний не дает, поэтому мы можем лишь строить предположения, основываясь главным образом на лингвистических данных. Факты языка показывают, что на р. Клязьме не было ни словен, ни кривичей. В районе Владимира и Суздаля сидело самостоятельное восточнославянское племя, название которого до нас не дошло. Этим можно объяснить своеобразие владимиро-суздальского диалекта»⁴⁵.
В середине XX в. среди российских лингвистов получила распространение теория позднего происхождения современных диалектов восточнославянских языков. Одним из сторонников этого положения был Р. И. Аванесов⁴⁶. Рассматривая восточнославянские племена, зафиксированные летописями (со ссылкой на работу С. М. Середонина), как чисто территориальные объединения этнически неоднородных групп людей, исследователь утверждал, что они никак не могли иметь устойчивых диалектов. Он относил зарождение современных диалектов восточнославянских языков к периоду феодальной раздробленности Руси и времени Московского и Литовского государств.

Согласно представлениям Р. И. Аванесова, эпоха феодальной раздробленности характеризовалась выработкой единого территориального диалекта внутри каждого государственного образования той поры. В последующем, в силу слабости или полного отсутствия экономических связей между феодальными государствами и усиления областных тенденций, территориальные диалекты все более и более обособлялись. Такие диалектные новообразования, по его мнению, никак не были связаны с племенной эпохой, они формировались не на основе племенных говоров, а независимо, объединяя этнически разнородное население в границах феодальных княжеств. Территориальные диалекты периода феодальной раздробленности и племенные диалекты, как правило, имели различные ареалы. В племенную эпоху диалекты не были устойчивыми, «...они почти не восстановимы, поскольку они никогда не были стабильны и тверды сколько-нибудь продолжительное время, а затем были полностью стерты позднейшими объединительными процессами»⁴⁷.
Современная археология никак не может согласиться с такими представлениями. Мысли В. И. Ключевского, С. М. Середонина и А. Е. Преснякова о расселении славян на Восточно-Европейской равнине сравнительно небольшими группами, часто отдельными семьями, что будто бы нарушило прежние родственные связи и разорвало подлинные племенные образования восточного славянства, о неустойчивости жизни славян и их постоянной подвижности не соответствуют археологическим материалам.
Однако точка зрения о зарождении современных диалектов восточнославянских языков в период феодальной раздробленности и об отсутствии какой-либо зависимости их от племенных групп говоров какое-то время была широко распространена в русской лингвистической литературе. Этому способствовало и то, что попытки возвести те или иные элементы современных восточнославянских диалектов к кривичскому, радимичскому и другим племенным диалектам оказались малоуспешными⁴⁸.

В последние десятилетия лингвисты вновь обратились к мысли о возможной зависимости современных диалектов восточнославянского ареала от племенных диалектов. В новейшее время развитие такого мнения инициируется двумя лингвистическими открытиями. Во-первых, анализ новгородских берестяных грамот и иных памятников письменности позволил А. А. Зализняку надежно выделить и описать древненовгородский диалект, образовавшийся непосредственно из праславянского до становления восточнославянского языка⁴⁹. Во-вторых, изыскания в области славянской диалектологии вскрыли серию фактов, свидетельствующих о глубоком позднепраславянском диалектном членении, о значительной дифференцированности лингвогеографического ландшафта позднепраславянской эпохи⁵⁰.
Помимо древненовгородского диалекта, восходящего к праславянской эпохе, несомненным продолжателем которого является западная (или новгородская) группа северновеликорусских говоров, лингвистическими изысканиями С. Л. Николаева выявляются кривичские племенные говоры («псковский диалект» и «смоленский диалект»). Он же пытается описать изоглоссы, предположительно связываемые с племенным языком вятичей. А анализ и характеристика восточнорусских говоров Волго-Клязьминского междуречья привели этого исследователя к заключению, что они восходят к местному племенному диалекту⁵¹. Впрочем, наблюдения и выводы А. А. Зализняка и С. Л. Николаева о древненовгородском и кривичском диалектах встретили возражения со стороны ряда филологов⁵².
Анализ географического распределения рефлексов некоторых элементов праславянской фонетики на восточнославянской территории привел Л. Э. Калнынь к заключению, «что становление некоторых структурно значимых диалектных различий в восточнославянском регионе следует относить ко времени до падения редуцированных»⁵³.

Думается, что археология накопила достаточно фактов и в настоящее время может активно подключиться к изучению диалектного членения восточного славянства. Конечно, эта наука не может вмешиваться в собственно лингвистические исследования самих диалектов. Однако археология располагает обширными и надежными материалами по конкретным моментам расселения различных группировок того или иного этноса с определением времени тех или иных процессов, воссоздает историю региональных, иногда изолированных групп этнических общностей, в среде которых не могли не зародиться те или иные диалектные особенности. Современная диалектология, по-видимому, не может не считаться с историческими процессами, восстанавливаемыми археологией.
Так, материалы, накопленные к настоящему времени славяно-русской археологией, являются наиболее авторитетным источником изучения детального освоения славянским населением Восточно-Европейской равнины. А это весьма существенно для познания становления диалектного разнообразия восточного славянства.
Для выяснения диалектного строения древнерусской этноязыковой общности представляется целесообразным прежде всего рассмотреть миграционные процессы, имевшие место в Восточной Европе, на фоне «диалектологической карты русского языка в Европе», составленной Московской диалектологической комиссией⁵⁴. Как показано ниже, эта карта дает вполне определенное представление о дифференциации восточнославянской территории на основные диалектные макрозоны, формирование которых обусловлено первоначальным освоением Русской равнины разноплеменным славянским населением.
Исследователи уже обращали внимание на то, что крупные восточнославянские диалектные группировки в общих чертах соотносятся с археологическими племенными ареалами⁵⁵. Но лингвистические доказательства «племенного» происхождения тех или иных изоглосс ввиду невозможности определения их хронологии отсутствуют. Усилиями диалектологов удалось показать, что целый ряд изоглосс, характеризующих диалектные группы современных восточнославянских языков, могут быть отнесены к периоду феодальной раздробленности Руси. Но если, как установлено выше, исторические земли Руси не были новообразованиями эпохи феодальной раздробленности, а сформировались на основе этноплеменных образований предшествующего времени, то диалекты исторических земель должны быть в какой-то мере зависимы от диалектов прежних этноплеменных групп восточного славянства. В свою очередь диалектологи более или менее определенно выделяют диалекты исторических земель Руси второй половины XII—XIII вв. — Новгородской, Ростово-Суздальской, Псковской, Смоленско-Полоцкой, Галицкой. Таким образом, реконструируется цепочка связей от современности до догосударственного периода.

Археологические данные позволяют говорить, что в основе восточного славянства находятся четыре больших племенных образования праславянского начала: антское и дулебское на юге, русы на юго-востоке и среднеевропейские переселенцы на севере. Нанесение древностей этих групп на диалектологическую карту показывает, что они ареально соответствуют современным наречиям восточнославянских языков (рис. 44). В этой связи допустима мысль о том, что группировка среднеевропейского населения, расселившаяся около середины I тыс. н. э. в лесной зоне Восточно-Европейской равнины среди финноязычных племен, заложила основы будущего северновеликорусского наречия; носители волынцевских древностей были отдаленными предками восточных славян, образовавших южновеликорусское наречие; основу украинского этноса составили антская и дулебская праславянские группы. Верхнее Поднепровье и смежные с ним земли, как свидетельствуют материалы археологии, до славянского расселения были плотно освоены местными балтами, которые в значительной массе не покинули мест своего обитания и были постепенно славянизированы, что и обусловило формирование в этом регионе особых восточнославянских диалектов, а позднее — белорусской народности.
Проанализирую это наблюдение несколько подробнее.
В период великого переселения народов мощная переселенческая волна забросила крупные массы славян (вероятно, вместе с частью иноплеменников) из среднеевропейских земель в лесные области Восточной Европы. Миграция охватила Верхнее Подвинье и Смоленское Поднепровье, на севере достигла Псковского озера и большей части Ильменского бассейна, на востоке переселенцами было освоено междуречье Волги и Клязьмы, а отдельные группы переселенцев проникли на Оку.

Наступил продолжительный этап изолированного проживания этих групп славян. В конце I и во II тыс. н. э. на этой территории крупных перемещений населения ни археологическими, ни историческими материалами не документируется. Фиксируются лишь внутренние перемещения мелких и крупных групп древнерусского населения. С историко-археологической точки зрения, думается, есть все основания считать, что говоры славянских переселенцев середины I тыс. н. э. заложили основу диалектного своеобразия, которое позднее развилось в северновеликорусское наречие⁵⁶.
Наступившая вслед за расселением среднеевропейского населения стабилизация привела к формированию в лесной полосе Восточной Европы нескольких археологических культур, которые соответствуют диалектным образованиям внутри северновеликорусского наречия.
Довольно отчетливо видна культурно-племенная группировка славян, расселившаяся в V—VII вв. в бассейнах рек, связанных с Псковским озером, в Южном и Восточном Приильменье (рис. 45). Она представлена культурой псковских длинных курганов. Около рубежа VII—VIII вв. в Ильменском бассейне формируется культура сопок, которую уже можно с уверенностью рассматривать как культуру летописных словен ильменских. Слагаемыми последней стали местная культура псковских длинных курганов и пока слабо изученные древности типа удомельских, принадлежащие также переселенцам из среднеевропейского ареала и сохранившие в какой-то степени элементы пашенного земледельческого уклада. До VIII в. эти группы славян проживали чересполосно, при этом доминирующими были племена культуры длинных курганов.
Положение резко изменяется с VIII в., когда в результате улучшения климатических условий создались благоприятные условия для развития земледелия, прежде всего пашенного. Топография памятников культуры сопок показывает это довольно ярко — словене ильменские для мест своего расселения выбирали участки, наиболее притягательные для пашенного земледелия. Население культуры псковских курганов в Ильменском бассейне постепенно освоило этот хозяйственный уклад, в итоге произошло слияние двух групп славян и формирование словен ильменских.

Археологические памятники первых этапов славянского освоения Восточно-Европейской равнины на диалектологической карте восточнославянских языков

Рис. 44. Археологические памятники первых этапов славянского освоения Восточно-Европейской равнины на диалектологической карте восточнославянских языков

а — ареал северновеликорусского наречия (включая области средневеликорусских говоров, сложившихся на северновеликорусской основе); б — южновеликорусского наречия; в — белорусского языка; г — украинского языка; д — памятники среднеевропейских переселенцев середины I тыс. н. э.; е — памятники роменской и боршевской культур и окские древности, сформировавшиеся на волынцевской основе; ж — памятники пражско-корчакской культуры (дулебской группы восточного славянства); з — памятники пеньковской культуры (антской группы восточного славянства)

Новгородские и псковские говоры

В бассейнах р. Великой и Псковского озера не было племен типа удомельских, и культура псковских длинных курганов здесь продолжала функционировать вплоть до древнерусского времени. Это ареал кривичей псковских, с собственными культурными особенностями.
Такое культурное развитие привело к становлению на северо-западе Русской равнины двух областей диалектов — новгородского и псковского. Поильменье, нужно полагать, стало ядром племенного диалекта словен ильменских, Псковщина — регионом говоров кривичей псковских. Так как никаких перемещений населения в Ильменском бассейне не наблюдается, можно допустить, что в древнерусский период новгородский диалект, фиксируемый берестяными грамотами, был непосредственным продолжением племенных говоров словен ильменских. Его ареал и соответствовал основной территории (ядру) исторической Новгородской земли. Xарактеристика древненовгородского диалекта, как уже говорилось, сделана А. А. Зализняком. В поздний древнерусский период говоры Новгородской земли, как свидетельствуют данные диалектологии, объединялись общими языковыми переживаниями, которые не достигали смежных областей. И наоборот, далеко не все новообразования южнорусского происхождения проникали на ее территорию. Вряд ли есть основания сомневаться в том, что древненовгородский диалект стал ядром развития западной группы современных северновеликорусских говоров⁵⁷.

На некоторую обособленность псковской группы говоров древнерусского времени исследователи обращали внимание неоднократно, относя их становление к глубокой древности. Даже Р. И. Аванесов, последовательный сторонник гипотезы о происхождении современных диалектов восточнославянских языков из областных говоров периода феодальной раздробленности Руси, делал исключение для псковской группы говоров. «На основании показаний письменных источников, относящихся к территории Пскова, — писал он, — древние псковские говоры выделяются весьма ярко, в особенности по ряду характерных черт узкого чисто псковского значения, не соотносительных с чертами диалектных различий в общевосточнославянском масштабе... Можно полагать, что специфические особенности древнего псковского говора, отразившиеся в псковских памятниках XIV—XV вв., сформировались в более раннюю эпоху»⁵⁸. Древность и специфичность псковских говоров подчеркивается и в новейших работах⁵⁹.
У нас нет никаких причин сомневаться в том, что основа псковской группы современных северновеликорусских говоров была заложена еще в племенной период. Это был диалект псковских кривичей, о чем свидетельствует и соответствие их племенного ареала территории псковской группы говоров, как она обрисовывается на диалектологической карте (рис. 45). Населением Псковской земли были главным образом кривичи псковские, и ее территория сформировалась на основе племенной. Лишь юго-восточные регионы псковских кривичей в силу исторических причин оказались в составе Новгородской земли.
Общие элементы, свойственные как новгородским, так и псковским говорам (в том числе и отсутствие второй палатализации), очевидно, принадлежат к языковым особенностям, сформировавшимся в третьей четверти I тыс. н. э., к эпохе культуры псковских длинных курганов, носители которой позднее дифференцировались на словен ильменских и кривичей псковских. К тому же некоторые общие черты новгородских и псковских говоров обусловлены единым прибалтийско-финским субстратом. Таковым, в частности, скорее всего является цоканье (в памятниках письменности это диалектное явление проявляется с конца XI в., но его возникновение должно быть отнесено к более раннему времени). Значительно и общее лексическое проникновение в новгородско-псковские говоры⁶⁰.
Заметные диалектные различия между кривичами псковскими и смоленско-полоцкими с исторической точки зрения абсолютно правомерны. В отличие от Псковской земли, где дославянским населением было прибалтийско-финское⁶¹, в верхнем и среднем течении Западной Двины и в Смоленском Поднепровье до прихода славян довольно плотным массивом проживали балты. Последние не покинули мест своего обитания и вместе с пришлым населением во второй половине I тыс. н. э. образовали славяно-балтский симбиоз, который в результате инфильтрации из ареала культуры псковских длинных курганов с севера и дунайских славян с юга пополнился славянским этническим компонентом. Только после этого и сформировалась смоленско-полоцкая группа кривичей. В диалектном развитии она естественно отчленились от остального массива северновеликорусов. Смоленско-полоцкий диалект первых веков II тыс. н. э. стал основой севернобелорусского говора. Вместе с тем, смоленско-полоцкие говоры сохранили и элементы северновеликорусского начала. Так, еще А. И. Соболевский отмечал, что данные письменных памятников Смоленска XIII—XV вв. в ряде черт (взаимная мена ц и ч, оканье) выявляют сходство с новгородскими говорами⁶².
Выше уже отмечалась, что в середине XX в. Б. М. Ляпунов и Ф. П. Филин, разрабатывая проблему диалектного членения славянского населения Восточной Европы, высказали мысль о том, что Ростово-Суздальская земля была заселена особым восточнославянским племенем, название которого до нас не дошло, и владимиро-суздальские говоры ведут свое начало от диалекта этого племени. Это положение не только не утратило свою силу к настоящему времени, но нашло подтверждение и в археологических материалах, и в акцентологических изысканиях. Территория исторической Ростово-Суздальской земли, согласно акцентологическим исследованиям, принадлежит к региону отдельной четвертой группы, восходящей к первичному диалектному членению праславянского языка. Ее акцентологические особенности указывают на раннюю изоляцию этой славянской племенной группировки. Нужно полагать, что носители рассматриваемого диалекта представляли собой ранний колонизационный поток славян⁶³. С. Л. Николаев в другой работе обращает внимание также на отсутствие в говорах Волго-Клязьминского междуречья заметного числа финно-угорских лексических заимствований, в отличие от Русского Севера, где такие заимствования весьма многочисленны и широко распространены. Последнее вместе с выявляемыми во владимиро-поволжских говорах другими архаизмами дополнительно свидетельствует о раннем освоении Ростово-Суздальской земли славянами, некой их особой племенной группировкой⁶⁴.

И вряд ли можно сомневаться в том, что племенной диалект этой группы праславян стал основой говоров исторической Ростово-Суздальской земли, в которых выявляются инновации, не известные в других областях Древней Руси. Ядром населения Ростово-Суздальского региона безусловно были славяне — носители браслетообразных незавязанных височных колец (рис. 46). Со временем ростово-суздальский диалект древнерусского языка, очевидно, эволюционировал во владимирско-поволжскую группу северновеликорусского наречия⁶⁵, несколько более широкое территориальное распространение которой может быть объяснено продвижением носителей этого диалекта в земли Среднего Поволжья уже в сравнительно позднее время.
Северное Заволжье, включая Белозерский край, первоначально было заселено, как показывают данные археологии, славянами той же племенной группы. Расселение на этом этапе, нужно полагать, исходило из срединных районов Ростово-Суздальской земли. Позднее, в период активности Великого Новгорода, в Белозерский край и окрестные области имела место инфильтрация населения из Новгородской земли. Ныне эта территория в диалектном отношении является регионом, где фиксируется процесс взаимодействия особенностей ростово-суздальского и новгородского происхождения. По-видимому, это явление и стало причиной формирования волго-вятских говоров севернорусского наречия.

Диалектологическая карта белорусских говоров

Ареал современных южновеликорусских говоров, который включает бассейны верхнего и среднего течения Дона и верхнюю Оку со смежными районами Посеймья, накануне становления древнерусской народности целиком принадлежал русам — племенной группировке славян, первоначально представленной волынцевской культурой.
Допустима мысль о том, что истоки южновеликорусского наречия восточного славянства восходят именно к этому славянскому образованию. Оно сложилось еще в праславянский период, выйдя из антской среды черняховского ареала. В течение трех столетий это племенное образование в изоляции от остального славянского мира проживало в Среднем Поволжье, что не могло не способствовать выработке специфических языковых особенностей диалектного характера. В этой связи большой интерес представляют топонимические изыскания О. Н. Трубачева, о которых уже шла речь выше. В левобережной части Днепра и в бассейне верхнего и среднего Дона, включая речную систему верховьев Северского Донца (то есть в ареале волынцевской культуры и в ближайших соседних землях, колонизованных ее носителями или прямыми потомками) выявляется архаическая (реликтовая) группа славянских гидронимов. Как уже говорилось, имеются и иные моменты, указывающие на диалектную обособленность характеризуемого раннесредневекового славянского образования.

На основе волынцевской культуры, как уже отмечалось, развились очень близкие между собой культуры — роменская в Днепровском левобережье (северяне русских летописей), боршевская на Дону (этноним этих славян нам неизвестен) и окская в бассейне верхней Оки (вятичи, расширившие со временем свои земли, освоив бассейн реки Москвы и западную часть Рязанского Поочья). На рубеже X и XI вв. Воронежское Подонье оказалось в сфере передвижений и грабительских набегов печенегов. Значительные массы славянского населения вынуждены были покинуть эти земли и переместиться в Среднее Поочье. Археологические изыскания последних десятилетий свидетельствуют, что далеко не все земледельческое население покинуло земли Донского бассейна. В XII — начале XIII в. лесные и лесостепные области этого региона оказались вновь плотно заселенными восточнославянским населением. Здесь открыты сотни поселений этого времени. Повторное освоение славянами Донского региона в основном шло из Рязанского Поочья. Это было возвращение славянского населения на места проживания предков, и вполне понятно, почему эта территория вошла в состав Рязанской земли. Южные пределы последней археологически определяются рубежом распространения древнерусских селищ с одной стороны и половецкими каменными «бабами» — с другой. Они включают целиком р. Воронеж и значительные части р. Битюг. На южных окраинах Рязанской земли были основаны города, упоминаемые в летописном «Списке русских городов» конца XIV в., в перечне рязанских городов. Таким образом, можно констатировать, что внутри южновеликорусского диалектологического ареала перемещения населения были, но они исходили из среды потомков ранее расселившейся здесь этноплеменной группы славян. Других крупных миграционных волн вплоть до татаро-монгольского нашествия на этой территории, образующей исторические Черниговскую и Рязанскую земли, не наблюдается. Диалектная специфика этого региона, нужно полагать, сохранялась прежней, не претерпев каких-либо существенных трансформаций. К сожалению, реконструировать древнерусский диалект этого региона не представляется возможным — от письменности Черниговской и Рязанской земель кроме кратких и немногочисленных надписей на вещах ничего не сохранилось. Впрочем, Р. И. Аванесов на основе современной диалектологии допускает существование во второй половине XII — первой половине XIII в. акающего диалекта верхней и средней Оки и междуречья Оки и Сейма, который рядом особенностей заметно выделялся среди прочих древнерусских говоров⁶⁶.

Рис. 46 Владимирско-поволжская группа северновеликорусского наречия и памятники с находками браслетообразных незавязанных височных колец

а — ареал владимирско-поволжской группы северновеликорусского наречия; б — средневеликорусских говоров; в — западной (новгородской группы северно-великорусского наречия; г — памятники с находками браслетообразных колец с сомкнутыми или заходящими концами

В период татаро-монгольского ига юго-восточные земли Древней Руси понесли наиболее крупные потери. В значительной части опустело Днепровское лесостепное левобережье. Многочисленные города, располагавшиеся в бассейнах Сулы и Псла, прекратили существование. Постепенное возвращение жизни на этой территории связано было уже не с южно-великорусским массивом.
Между ареалами северновеликорусского и южновеликорусского наречий в относительно позднее время сформировались переходные средневеликорусские говоры. Согласно диалектологической карте Московской диалектологической комиссии, их территория простирается неширокой полосой от Псковского озера через верхнюю Волгу и Подмосковье к Среднему Поволжью (рис. 47).

Рис. 47 Археологическая ситуация в ареале средневеликорусских говоров

а — ареал средневеликорусских говоров; б — границы распространения говоров (1 — западная группа северновеликорусского наречия; 2 — восточная группа того же наречия; 3 — южновеликорусское наречие; 4 — псковская группа; 5 — севернобелорусская группа; 6 — говоры переходные к южновеликорусскому наречию на белорусской основе); в — ареал сопок; г — ареал браслетообразных височных колец с сомкнутыми или заходящими концами (пунктиром обозначен ареал браслетообразных щитковоконечных колец); д — памятники с находками височных украшений (браслетообразных завязанных) кривичей смоленско-полоцких; е — памятники с находками вятичских (семилопастных) височных колец

Рис. 48 Диалектологическая карта украинского языка и археологические памятники V—VII вв.

Диалектологическая карта украинского языка и распространение бескурганных могильников X—XII вв.

Средневеликорусские говоры явно вторичны по отношению к основным великорусским наречиям. Они не имеют собственных специфических и исконных языковых особенностей, а представляют собой сочетание языковых черт, одни из которых являются по происхождению северно-великорусскими, другие свойственны иным соседним наречиям. Очевидно, что формирование средневеликорусских говоров было результатом территориального смешения и взаимодействия представителей двух разных основных наречий. Археологические материалы полностью подтверждают это.
Средневеликорусские говоры делятся на две подгруппы — западную и восточную. На территории восточной группы, где сформировался московский говор, первые славянские поселенцы, согласно данным археологии, принадлежали к северной ветви восточного славянства (носители браслетообразных сомкнутых височных колец). В X—XI вв. в этот регион с юга проникли вятичи, принадлежащие к славянской группировке, которая стала ядром будущих южновеликорусов. В результате начался процесс внутрирегионального взаимодействия складывающихся северного и южного великорусских наречий. Периодом X—XIII вв., по-видимому, и следует определять начальный этап становления средне-великорусских говоров в Подмосковье.

В области распространения средневеликорусских говоров западной подгруппы археология фиксирует территориальное смешение славян северной ветви (носителей браслетообразных сомкнутых височных колец) с расселившимися здесь в XI—XII вв. смоленско-полоцкими кривичами. Это был регион, где параллельно бытовали браслетообразные височные украшения двух типов — сомкнутые и завязанные. Здесь сложился своеобразный промежуточный тип браслетообразных колец, которые имели завязку наподобие смоленско-полоцких колец, но выпущенные концы, как ростово-суздальские. Очевидно, формирование средневеликорусских говоров западной подгруппы стало результатом взаимодействия представителей северной ветви восточного славянства не с будущими южновеликорусами, а со смоленско-полоцкими кривичами.
В южных землях восточнославянского ареала на «Диалектологической карте русского языка в Европе» выделяются две основных группы говоров — полесская (северноукраинская) и украинская. Между ними находится зона полесско-украинских говоров, занимающих промежуточное (переходное) положение. Кроме того, особые говоры, занимающие небольшие регионы, характеризуют Прикарпатье.
В начале средневековой поры основную часть территории украинской группы говоров, ныне распространенных от Днестра на западе до нижнего Дона на востоке и от верхних течений правых притоков Припяти на севере до побережья Черного и Азовского морей, заселяли анты — носители пеньковской культуры (рис. 48). Это было одно из крупных этноплеменных образований раннесредневекового славянства с некоторым диалектным своеобразием, обусловленным прежде всего славяно-иранским взаимодействием. Из антской среды вышли известные по летописям восточнославянские племена — хорваты, занимавшие северовосточное Прикарпатье, уличи, локализуемые в лесостепной зоне от Днестра до Днепра, и тиверцы в Поднестровье.

Своеобразие культуры потомков антов в древнерусский период проявляется отчетливо, и прежде всего в погребальной обрядности. Восточные славяне, вышедшие из антского этноплеменного образования, как уже отмечалось, не знали курганного обряда. Их погребальными памятниками X—XII вв. являются грунтовые могильники с захоронениями по обряду ингумации, характеристика которых была выполнена А. П. Моцей⁶⁷. Распространены они в основном на той же территории, что антские памятники V—VII вв. пеньковкой культуры (рис. 49). Некоторое смещение ареала грунтовых некрополей X—XII вв. наблюдается лишь в северном направлении. Очевидно, области нижнего Днестра, бассейна Южного Буга и нижнего Днепра (южнее р. Роси), а также устья Сулы под давлением тюркоязычных кочевников в это время были оставлены восточнославянским населением. В связи с этим потомки антов распространились в южные районы прежнего ареала пражско-корчакской культуры, где смешивались с потомками ее носителей.
Каких-либо серьезных массовых передвижений населения на рассматриваемой территории в последующие столетия не проявляется. Поэтому допустимо предположение, что анты Северного Причерноморья и их древнерусские потомки заложили основу нынешних собственно украинских говоров.
Некоторые особенности антской группы говоров древнерусского языка, по-видимому, реконструируются по материалам памятников письменности XII—XIV вв. Галицко-Волынского княжества. Их характерные черты были подмечены еще А. И. Соболевским⁶⁸, а позднее отмечались и другими языковедами⁶⁹. А. И. Соболевский рассматривал диалектные черты галицкого говора как особенности украинского языка, появившиеся в позднедревнерусский период.

Если лингвисты связывают группу говоров, выявляемую по памятникам письменности Галицко-Волынского княжества, с территорией этого политического образования, то археологические материалы дают основание говорить об этих говорах как свойственных более широкому древнему этнографическому ареалу, сформировавшемуся на антской основе.
Истоки становления полесских (северноукраинских) говоров восточного славянства, как можно полагать, восходят к этнографической группе раннесредневекового славянства, представленной в V—VII вв. пражско-корчакской культурой. Это были дулебы, в IX—XI вв. дифференцировавшиеся на волынян, полян, древлян и дреговичей. Пражско-корчакский регион в Днепровском правобережье полностью соответствует распространению северноукраинских говоров, как оно очерчивается на диалектологической карте. Существенных перемещений населения позднее в этом регионе ни по данным археологии, ни по историческим документам не было. Поэтому ничто не мешает признать, что корни северноукраинских говоров находятся в пражско-корчакской группировке раннесредневекового славянства и в последующем историческом развитии ее.
В X—XII вв. волыняне и дреговичи расширили свои территории в северном направлении, освоив области левых притоков Припяти, нижнего течения Березины, Брестское Побужье и Верхнее Понеманье. Эти земли издревле принадлежали балтам, которые в процессе славянской колонизации не покидали мест своего обитания, смешались с переселенцами и постепенно оказались ассимилированными.
Ныне эти области входят в ареал южнобелорусского наречия. Родственная связь этого наречия с северноукраинским достаточно очевидна⁷⁰. Поэтому предположение о начальном становлении южнобелорусского наречия на основе говоров волынян и дреговичей, расселившихся в среде балтского населения, которое таким образом оказалось включенным в восточнославянский этногенез, представляется достаточно оправданным. В отличие от левобережно-припятских и неманских земель, Брестское Побужье до восточнославянского освоения принадлежало не восточным, а западным балтам. Это была периферия ареала прусско- ятвяжских племен, в языковом отношении близких к славянам. Видимо, поэтому Берестейская волость стала частью территории северноукраинских говоров.
Распространение северноукраинских говоров на регионы Днепровского левобережья, по всей вероятности, относится уже к XIV—XVI вв. После сильного опустошения татаро-монгольскими ордами население этих земель пополнялось в основном переселенцами из правобережья Среднего Поднепровья.

Между северноукраинскими и собственно украинскими говорами выделяется полоса переходных полесско-украинских говоров. Это зона территориального смешения по происхождению дулебского и антского населения. Южная граница полесско-украинских говоров в Днепровском правобережье координируется с южным рубежом расселения славян, представленных пражско-корчакскими древностями, и с южными пределами ареала древнерусских курганов, оставленных славянами дулебской группировки. Северная граница переходных говоров соответствует распространению древнерусских грунтовых некрополей — памятников потомков антских племен. Таким образом, полесско-украинские говоры в Правобережной Украине занимают полосу, в которой курганный обряд погребения сочетается с бескурганным. На основе данных археологии можно говорить о возможности становления этих говоров в условиях внутрирегионального взаимодействия будущих полесских и собственно украинских говоров, не определяя времени такого процесса.
При этом следует отметить, что оформление переходных украинских говоров имело место не в древнерусское время, а в более поздний период.
Мысль о начальном формировании диалектного разнообразия на современной украинской территории в древности не является новой. В 50—60-х гг. украинский диалектолог Ф. Т. Жилко пытался показать, что современные диалектные ареалы на украинской территории отражают членение говоров восточнославянского населения южных земель Древней Руси. Исследователь выделял две древнерусские диалектные группы — северную и южную (юго-западную), которые дифференцировались им по важным фонетическим и морфологическим особенностям. Подчеркивая несоответствия изоглосс этих групп говоров с какими-либо политическими границами периода феодальной раздробленности Руси, исследователь относил сложение диалектных различий на юге восточного славянства к более раннему времени в предположении, что оно отражает племенную эпоху восточного славянства⁷¹.
Южная диалектная группа, характеризуемая Ф. Т. Жилко, судя по современным археологическим материалам, оказывается антской по происхождению, впоследствии ставшей основой развития собственно украинских говоров. Северная диалектная группа, связываемая Ф. Т. Жилко по территориальным соображениям с племенными диалектами древлян и северян, ныне сопоставима со славянами, вышедшими из дулебского племенного образования.

Ныне не подлежит сомнению, что белорусский этнос и его язык формировались в условиях взаимодействия славянского населения с местными балтами. Территория становления белорусов начиная с отдаленной древности была довольно плотно заселена населением, принадлежащим балтскому этноязыковому массиву, которое в процессе славянской миграции в основном не покинуло мест своего обитания и, как свидетельствуют данные археологии, гидронимики и антропологии, оказалось ассимилированным и вошло в состав древнерусского населения этого края⁷².
Среди балтского населения современной Белоруссии и Верхнего Поднепровья отчетливо выделяются две древние этнокультурные группы (рис. 50). Одна из них в раннем железном веке представлена культурой штрихованной керамики, занимавшей среднебелорусские земли, современную Литву и часть Латвии. Ее носителями были срединные балты — предки раннесредневековых летто-литовских племен. Вторую группу составляли племена — носители весьма близких между собой культур — днепро-двинской, юхновской и верхнеокской. Это днепровские балты, позднее растворившиеся в восточнославянской среде⁷³. Различия между этими группами древних балтов были достаточно глубокими. Они имеют даже разное начало — культура штрихованной керамики восходит к прибалтийской культуре боевых топоров, культуры днепровских балтов сложились на основе сосницкой культуры⁷⁴. Эти различия проявляются и в антропологическом строении средневекового населения рассматриваемого ареала⁷⁵, и в диалектной дифференциации белорусских говоров.
Ареал смоленско-полоцких кривичей составляет только часть, правда значительную, зоны распространения севернобелорусских говоров. Представляется несомненным, что диалекты смоленских и полоцких кривичей, как они реконструируются по письменным памятникам XII—XIV вв., легли в основу севернобелорусского наречия. Однако формирование последнего отражает и более ранние процессы исторического развития. На левобережье Днепра ареал севернобелорусских говоров охватывает не только регион кривичей, но и земли радимичей. Говорить о близкой родственности радимичей и кривичей не приходится. Эти племенные образования вышли из разных праславянских образований. В этой связи следует допустить, что на процесс начального становления севернобелорусских говоров заметное воздействие оказало субстратное население. Нельзя не обратить внимание на то, что территория этих говоров в целом не соответствует какому-либо племенному региону восточного славянства, не коррелирует она и с политическими образованиями периода феодальной раздробленности Руси. Она тождественна древнему ареалу днепровских балтов.

В равной степени территория южнобелорусских говоров никак не сопоставима ни с регионами восточнославянских племен, ни с какими-либо пространствами феодальных княжеств. Это — ареал древней балтской группировки, представленной культурой штрихованной керамики, который был колонизован славянами разных племен.
Предлагаемые решения проблемы зарождения диалектного строения древнерусского, а через него и современных восточнославянских языков никак не противоречат каким-либо лингвистическим данным. Не следует думать, что все то, что характеризует современные диалектные группы восточного славянства восходит к древней поре. Не подлежит сомнению, что диалекты восточного славянства являются продуктом длительного исторического развития. Многие их черты безусловно развились в сравнительно позднее историческое время. Речь идет только об исторической ситуации зарождения диалектного многообразия восточного славянства, а не об условиях появления и развития той или иной особенности того или иного конкретного диалекта. Можно говорить и о древности отдельных фонетических, морфологических и лексических диалектизмов восточнославянских языков, что устанавливается данными языкознания⁷⁶. В этой связи не исключено, что становление наиболее ранних из них было обусловлено особенностями славянского освоения Восточно-Европейской равнины.

⁴¹Соболевский А. И. Очерки по истории русского языка. Ч. 1. Киев, 1888; Его же. Лекции по истории русского языка. Киев, 1888.
⁴²Шахматов А. А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // ЖМНП. 1899. № IV. С. 324—384; Его же. Введение в курс истории русского языка. Ч. 1. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916.
⁴³Дурново Н. Н. Очерк истории русского языка. М., 1924; Карский Е. Ф. Русская диалектология. Л., 1924; Ушаков Д. Н. Наречия русского языка и русской народности // Русская история в очерках и статьях / Под ред. М. В. Довнар-Запольского. Т. 1. Без года издания.
⁴⁴Филин Ф. П. Очерки истории русского языка до XIV в...; Кузнецов П. С. Русская диалектология. М., 1951.
⁴⁵Филин Ф. П. Очерки истории русского языка... С. 86.
⁴⁶Аванесов Р. И. Вопросы образования русского языка и его говоров // Вестник Моск. гос. университета. 1947. № 9. С. 109—158; Его же. Очерки русской диалектологии. М., 1949. С. 34—38; Его же. Вопросы истории русского языка в эпоху формирования и дальнейшего развития русской (великорусской) народности // Вопросы формирования русской народности и нации. М., 1958. С. 155—191.
⁴⁷Аванесов Р. И. Вопросы образования русского языка... С. 124.
⁴⁸Расторгуев П. А. Северско-белорусский говор: Исследование в области диалектологии и истории белорусских говоров. Л., 1927; Его же. Говоры на территории Смоленщины. М., 1960; Гринкова Н. П. Воронежские говоры. Л., 1947.
⁴⁹Зализняк А. А. Наблюдения над берестяными грамотами // История русского языка в древнейший период. М., 1984. С. 36—153; Его же. Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского // Славянское языкознание: X Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1988. С. 164—177; Его же. Древненовгородский диалект. М., 1995.
⁵⁰Булатова Р. В., Дыбо В. А., Николаев С. Л. Проблемы акцентологических диалектизмов в праславянском // Славянское языкознание: X Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1988. С. 31—65; Дыбо В. А., Замятина Г. И., Николаев С. Л. Основы славянской акцентологии. М., 1990. С. 109—159; Их же. Праславянская акцентология и лингвогеография // Славянское языкознание: XI Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1993. С. 65—87.
⁵¹Николаев С. Л. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах. 1. Кривичи // Балто-славянские исследования. 1986. М., 1988. С. 115—153; Его же. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах. 1. Кривичи (окончание) // Балто-славянские исследования. 1987. М., 1989. С. 187—224; Его же. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4. С. 54—63; Его же. Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов // Вопр. языкознания. 1994. Na 3. С. 23—49.
⁵²Крысъко В. Б. Заметки о древненовгородском диалекте. (I. Палатализация) // Вопр. языкознания. 1994. N 5. С. 28—45; Его же. Заметки о древненовгородском диалекте (II. Varia) // Вопр. языкознания. 1994. N 6. С. 16—30; Его же. Кости и племена: к поискам истоков древнего новгородско-псковского диалекта // Псковские говоры: История и диалектология русского языка. Oslo, 1997. C. 110—132; Его же. Древний новгородско-псковский диалект на общеславянском фоне // Славянское языкознание: XII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1998. С. 367—380; Страхов А. Б. Критические заметки по поводу некоторых черт «кривичского» диалектного наследия в интерпретации С. Л. Николаева // Paleoslavica. T. II. 1994. C. 249—311.
⁵³Калнынь Л. Э. Особенности восточнославянского диалектного континуума в свете современной лингвогеографии // Славянское языкознание: XII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1998. С. 335— 352.
⁵⁴Опыт диалектологической карты русского языка в Европе, с приложением очерка русской диалектологии / Сост. Н. Н. Дурново, М. Н. Соколов и Д. Н. Ушаков. М., 1915.
⁵⁵См., напр., Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет». М., 1979. С. 35—68.
⁵⁶О северновеликорусских говорах см.: Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров: По материалам лингвистической географии. М., 1970; Горшкова К. В. Очерки исторической диалектологии Северной Руси (по данным исторической фонологии). М., 1968.
⁵⁷О западной группе северновеликорусского наречия см.: Образование севернорусского наречия... С. 200—212.
⁵⁸Аванесов Р. И. Вопросы образования русского языка... С. 131, 132.
⁵⁹Псковские говоры. Вып. I—III. Псков, 1962; 1968; 1973; Псковские говоры. Л., 1973; Псковские говоры в их прошлом и настоящем. Л., 1988; Псковские говоры и их окружение. Псков, 1991; Псковские говоры и их носители. Псков, 1995; Псковские говоры: История и диалектология русского языка. Oslo, 1997.
⁶⁰Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков... С. 256—267; Мызников С. А. Лексика прибалтийско-финского происхождения в севернорусских говорах (лингвогеографический аспект) // Славянское языкознание: XII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1998. С. 430—440.
⁶¹Прибалтийско-финское воздействие обособляет псковский диалект по фонетическим особенностям (Cekmonas V. The problem of the baltic-finnish substratum in the Pskov dialekt // XII Międzynarodowy kongres slawistow. Streszczenia referatow i komunikatow. Językoznawstwo. Warszawa, 1998. S. 309—310.
⁶²Соболевский А. И. Смоленско-полоцкий говор в XIII—XV вв. // Русский филологический вестник. Т. XV. СПб., 1886.
⁶³Дыбо В. А., Замятина Г. И., Николаев С. Л. Основы славянской акцентологии... С. 109—159.
⁶⁴Николаев С. Л. Раннее диалектное членение... С. 23—49.
⁶⁵Образование севернорусского наречия... С. 167—183.
⁶⁶Аванесов Р. И. Вопросы истории русского языка... С. 173—175.
⁶⁷Моця О. П. Населення Швденно-руських земель IX—XIII ст.: (За матерiалами некрополiв). Киiв, 1993. С. 6—46.
⁶⁸Соболевский А. И. Очерки из истории русского языка. Ч. 1. Киев, 1884; Его же. Лекции по истории русского языка... С. 67—69.
⁶⁹Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков... С. 224—226, 234—236 и др.
⁷⁰Дурново Н. Н. Введение в историю русского языка. М., 1969. С. 183.
⁷¹Жилко Ф. Т. Нариси з дiалектологii украiнськоi мови. Кшв, 1955; Его же. Говори украiнськоi мови. Киiв, 1958; Его же. Про виникнення дiалектних груп украiнськоi мови // Дiалектологiчний бюлетень. Вип. IX. Киiв, 1962. С. 3—14; Его же. Особенности диалектных групп украинского языка // Вопросы диалектологии восточнославянских языков. М., 1964. С. 26—38.
⁷²Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 162— 190.
К сожалению, в обобщающем труде «Белорусы» (М., 1998. С. 60—64) проблема зарождения этого этноса изложена поверхностно, без учета конкретных материалов современной науки.
⁷³Седов В. В. Днепровские балты // Проблемы этногенеза и этнической истории балтов. Вильнюс, 1985. С. 20—29.
⁷⁴Sedovs V. Balti senatne. Riga, 1992. S. 58—70.
⁷⁵Седов В. В. Славянские курганные черепа Верхнего Поднепровья // Сов. этнография. 1955. N 3. С. 12—18.
⁷⁶Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков... С. 97—624.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 20440

загрузка...

Другие книги по данной тематике